Олег Скрынник
Шум, жена и скатерть. Повесть
© Олег Скрынник, 2017
ISBN 978-5-4485-1036-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Жену поцелую в щёчку и отправлю баиньки. Cкатерть мы просто сложим в несколько раз и бросим на спинку дивана.
А шума к этому времени уже нет, если не считать редких шорохов с отдалённой автострады. Значит, ничто не помешает разместиться за надёжным, ласкающе гладким столом четырём… Нет, трём дорвавшимся до дела мужикам. Четвёртый будет сидеть на прикупе. Ему удобнее где-нибудь отдельно. За журнальным столиком. Торги слушать, лимончик резать. Коньяк наливать.
– Ого, «Мартель»! Не хило поживает наша медицина.
Роман с треском взламывает ящичек и извлекает золотистую бутылку, похожую на полумесяц с ручкой.
– А то!
Яша с достоинством вздымает рыжую шевелюру. Достав новую, в обёртке, колоду, небрежно бросает её на стол и снимает пиджак.
– Дай-ка сюда!
Вырывает у Романа бутылку. Наливает всем на самое донышко.
– Коньяк, чтобы вы знали, существует не для того, чтобы пить. А чтобы насладиться.
Это чистая правда. В Париже мне много раз приходилось видеть, как весёлые молодые компании, заказав по коньяку, целый вечер его нюхают, употребляя при этом вино или джин. А коньяк вылизывают лишь перед самым уходом – так сказать, на десерт.
– Хорошо, – откликаюсь я. – Будем наслаждаться.
Открываю бар-холодильник и выставляю на столик лёд, большую «Гордонс Драй», несколько полторашек тоника и внушительную менажницу с морепродуктами.
– Ух ты! – восклицает Виталий, подхватывая светящийся розовым ломтик сёмги и отправляя его прямо под пышные тёмные усы.
– Проглот, – констатирует Яша.
– Ох, и набегаемся мы сегодня в туалет, – предрекает Ромка. – Как бы «пулю» не загубить.
– Ни фига, – говорю я. – Бегать разрешаем только прикупному. Принято?
– Единогласно, – грохочет Виталий, запивая креветку стаканом тоника.
– Кажется, я буду первым, – морщится Яша. – Ещё в дороге припёрло.
– Вот те на! Чего ж ты терпел?
– Да как-то неудобно прямо с порога…
– Беги уж!
Виталий распечатывает колоду. Привлечённые зрелищем, подгребаем к столу. Виталий перебирает карты. Откидывает шестёрки. Внимательно изучает рисунок рубашки.
– Красивые ребята!
– Особенно, конечно, дамы, – звенит Роман, расчерчивая «конвертик».
– Тузы тоже ничего, – Виталий поднимает голову. – Правда, Игорь?
– Нет, – отвечаю я. – Семёрки. Только семёрки. Предпочитаю мизера.
– Губа не дура.
Аккуратно, за краешки, беру новенькие шестёрки и кладу на камин. На столе не должно быть ничего лишнего. Роман заканчивает свои художества, встаёт из-за стола и наливает полстакана джина.
– Ты, что ли, пить сюда пришёл? – набрасывается на него Виталий и, отобрав стакан, мигом его осушает.
– Паршивец! – Роман шлёпает Виталия по шее и наливает себе ещё.
– Проглот! – отвечает тот, вылавливая из менажницы шейку омара.
Наблюдать за ними одно удовольствие.
– Не кричи. Ирку разбудишь, – урезонивает его Роман. – И тогда вся «пуля» псу под хвост.
– Не боись, – успокаиваю я. – Она уже вовсю дрыхнет.
Вечер за окнами быстро оформляется в ночь. Пасмурный, неприветливый поздний октябрь. И днём-то света как следует не было.
Задёргиваю шторы.
– Кстати, что у тебя с дворовым освещением?
– А, – машу я рукой. – Похоже, лампочка накрылась. Перед самым вашим приездом. Завтра позову электрика.
– А самому сменить было слабо?
– Конечно, слабо. Я по столбам лазить не умею.
– Говорил я ему, – ябедничает Виталий. – Повесь ещё один фонарь, над дверью.
– Нечего делать. Электричество экономить надо.
– Во жлоб, – кивает Ромка. – Всю жизнь такой. Бывало, в студентах карандаша у него не допросишься.
– И правильно, – бурчу ему в ответ. – Свой надо иметь.
– «Сво-ой»!
Он ополаскивает руки в большой фаянсовой посудине и тщательно вытирает их полотенцем.
– Ты не больно-то там с полотенцем, – подыгрываю я своим оболтусам. – Дырку протрёшь. А за него деньги плачены.
Убедившись, что руки чистые и сухие, Роман вынимает из жилетного кармана шикарный перстень с сердоликом и аккуратно надевает на средний палец левой руки. Он очень дорожит этим перстнем. Так же, как, наверное, Кощей дорожил своим ларцем, где сидела утка, в которой было яйцо, содержащее иголку, на кончике которой помещалась его жизнь.
Виталий усаживается за стол и начинает барабанить по нему пальцами.
– Ну он там что, верёвку проглотил?
– Давайте начинать.
– А место?
– Да кому оно нужно, его место! Я сдам за него.
Роман принимается тасовать. Оба деликатно помалкивают. Ждут решение от хозяина.
– Ну что ж, – вздыхаю я. – Как скажет стая.
Наверное, напрасно я озвучил своё пристрастие к семёркам. Услышав это, невидимые пакостники, всегда тусующиеся там, где идёт игра, начинают подбрасывать мне такую карту, что всё время приходится пасовать. Поэтому появление Яшки с довольной физиономией действует на меня раздражающе.
– С облегчением! – с присущей ему бесцеремонностью восклицает Виталий.
Яшка осушает полный стакан тоника и присаживается за стол вместо меня. У меня пересыхает в горле, но я почему-то терплю. Со мной бывает: чего-нибудь хочу, даже очень хочу, а позволить себе – шалишь! Сидит во мне какой-то маленький внутренний садист. И ничего не могу с ним сделать. Потому что обосновался он очень и очень давно. Не исключено, что ещё до моего рождения… А вам такое знакомо?
– Десять без козыря! – нахально объявляет Яшка. Сегодня определённо его день.
Очень хочется долбануть стакан яшкиного дорогого, но садист опять хватает меня за руку. Я ухожу от соблазна в полутёмный угол и включаю когда-то сконструированный и собственноручно изготовленный мною мобил. Льётся тихая музыка. В миниатюрном средневековом замке без видимой закономерности то освещаются, то темнеют узкие окна-бойницы. По стенам прохаживаются стражники в тускло отсвечивающих доспехах. Тихонько плещет вода. Как будто нехотя ворочается мельничное колесо. Поднимаются ворота, через ров с водой на цепях опускается мостик. Из замка выезжает золочёная карета и направляется по узкой дороге, скрываясь за холмами, покрытыми лесом, чтобы через некоторое время появиться с противоположной стороны.
– Прикольная у тебя штука, – не отрываясь от игры, замечает Ромка. – Главное, своими руками сгондобил. Молодец!
– Мог и сам бы постараться, – отвечаю ему, наблюдая, как крохотная сова с горящими глазками перелетает с башенки на башенку. – Один вуз заканчивали.
Мы с ним по точной механике – специальность, которая в этой стране сегодня не просто никому не нужна, а не нужна решительно и категорически.
– Не-эт, – тянет приятель. – Я по крупным механизмам. Чтобы самому кататься.
Он процветает в своём автосервисе, занимаясь перетаскиванием с одного автомобиля на другой запчастей, которые без зазрения совести выдаёт за новые. Впрочем, этим уже занимаются его работники. А он лишь подсчитывает барыши… Хотя нет. Это для него тоже делают уже другие – счетоводы и бухгалтера. А он лишь кивает: мол, всё в порядке. Целыми днями только и делает, что кивает. Шейные мускулы накачивает. Вон, шея уже почти с голову диаметром.
– Ну ты, механизм, – обрывает его Виталий. – Ты будешь вистовать?
Со мной дело ещё хуже. Я от техники вообще отошёл. Так, торгую чем придётся. Веду жизнь обеспеченную и беззаботную. А голова тоску-ует! И руки ноют. Им дела хочется. Настоящего, красивого дела. Вот, гляжу на этот мобил – одно отдохновение. Напоминание, каким способным я когда-то был. И одновременно укор. Намёк на то, каким я мог бы стать. Чего ещё мог бы натворить на земле, не приди это проклятое торгашеское время. А может, дело не во времени, а в нас? Не слишком ли легко мы на всё это повелись? Нас пальчиком поманили – мы и ра-ады…
– Милостивый государь! Ждём-с, – улыбается Роман, отчего шрам под его правым глазом становится резче.
– Пас, разумеется, – пожимаю я плечами.
Всё идёт, как предсказал Роман. Теперь в туалете обосновался Виталий. Кажется, я даже слышу, как он кряхтит и вздыхает. Ерунда, конечно. Отсюда вряд ли что услышишь: далековато. Это воображение дурное разыгралось… Грузный, краснорожий Виталий. Бывший вояка. Тоже жертва нежданного капитализма. Защищал-защищал Родину, пока пендаля под зад не ворвали. Хотя… Не думаю, чтоб именно он кого-то защищал. Сидел, небось, в каком-нибудь штабе, бумаги перекладывал. Большие бумажки в большую папку, маленькие – в маленькую. Днём сплетни, шашни с какими-нибудь связистками. Вечером – пьянство. На роже-то, вон, всё написано. Рожу, брат, не обманешь. Теперь тоже торгаш, вроде меня. Какие-то ломы, кирки, кувалды в Китай продаёт. Вагонами тащит. Интересно, зачем они им в таком количестве? Стену свою, что ли, наконец достроить решили?
За окном слышится отдалённый взрыв и следом за ним нечто напоминающее шипенье гранат, хлопанье мин и пулемётный треск. Сдвигаю штору, и все видят расцветающие в чёрном небе звёзды, диски, шары и веера из разноцветных огней.
– Вот это да, – бубнит Яшка, на поднимая головы. – Красотища.
Он всегда говорит так, что не поймёшь, взаправду или дурака валяет. Думаю, что у медиков это в крови – наводить тень на плетень.
– И что сегодня за праздник? – интересуется Роман.
– День рождения у кого-нибудь, – объясняет подошедший Виталий. – Тут, в посёлке, постоянно что-нибудь празднуют. День рождения, свадьба… Сейчас редкая пьянка обходится без фейерверка. А вам удивительно? Вы просто не попадали.
– И где это пуляют?
– Обычно во-он там, на Круглом озере. И красиво, и безопасно: строений по соседству никаких.
Действительно, огни фейерверка освещают кроны высоких деревьев, обрамляющих наше Круглое.
– Всех карасей перепугают, – замечает Яша. – Фейерверка не видели что ли? Пойдём играть.
– Я сейчас! —восклицает спешно Роман и отправляется по хорошо известному маршруту.
– Ну вот, ещё один! – недовольно бурчит Виталий и оборачивается ко мне. – После него, конечно, ты побежишь?
– Да вроде не собираюсь, – отвечаю я кротко.
– У него вместо пузыря полиэтиленовый мешок, – вставляет Яшка.
– Да ла-адно! – тянет Виталий, притворяясь, что принимает яшкин трёп за чистую монету.
– Чего «ла-адно»! Я сам ему пришивал.
– Что за мешок? Какой-то специальный?
– Обычный мешок, – пожимает плечом Яков. – С рекламой «Магнита».
– Ща как дам «Магнита»! – не выдерживаю я, и два оболтуса корчатся в приглушённом хохоте. Под шумок Яшка развёртывает и внимательно изучает карты Романа. Виталий смотрит ему через плечо.
– Нехорошо-о! – говорю я, пристраиваясь у другого плеча.
– Всё хорошо, – отрезает солдафон Виталий. – Пускай держит карты поближе к орденам. Он мальчик, что ли?
Действительно. Мог бы сложить да сунуть в карман, идя в туалет. Не в «дурака» играем!
– Кстати, док, – обращается Виталий к Яшке, вливая джин в стакан со льдом. – Не подскажете ли, чей это красавец «шестисотый» поблёскивает во дворе у этого типа? – Он кивает на меня.
– Наверно, этого самого типа, – равнодушно отзывается Яшка.
– «Форд» этого типа я знаю как облупленный. Так же, как «Пежо» вон того. – он склоняет голову в сторону туалета.
Яшка поднимает подбородок.
– Ну, тогда получается, что мой.
– Да-а! – присвистывает Виталий. – «А где мне взять такую тёщу»!
– При чём тут «тёща»? Я и сам неплохо зарабатываю.
– Будя гнать-то. «Зараба-атываю»! На это тоже? И на это?
Он тычет жирным пальцем наугад, попадая в швейцарские часы и золотое кольцо с бриллиантами, посылающими во все углы разноцветные сполохи.
– Ты что, знаешь о моих доходах? – пылит Яков.
– А чего мне знать! – гремит Виталий. – Как будто свояк у меня не врач, кандидат наук, и будто не держит он такую же клинику, как твоя, в Самаре.
– Да чего ты, Яша, – вступает подошедший Роман. – Ты же сам хвалился, что Стелла твоя получила хорошее наследство. Мы ж его все вместе обмывали. Мы помним, а ты, значит, забыл? Ты же клинику открыл когда? Именно когда это случилось. А иначе на какие шиши ты бы её открыл?
– Ну-у, у меня были сбережения… – уклончиво отвечает Яша.
– Перестань, – машет на него Ромка. – Знаем мы твои сбережения. Все наши сбережения в один миг прикончили. Сначала Павлов, а потом, что осталось, – Гайдар.
– Действительно, – подключаюсь я. – Вот послушай лучше, что я про тебя только что сочинил.
На пятёрки не учись
И не лопай кашу,
А однажды изловчись —
И женись как Яша.
– Во! – хохочет Виталий. – Вот это правильно.
– Тс-с! – шикаю я на него. – жену разбудишь. Моя хоть и не такая крутая, как Стелла, но если не ко времени разбудить, разозлится и весь кайф нам сломать очень даже может.
– И ещё: если мы хотим разъехаться на своих машинах, то с этой минуты пить прекращаем, – замечает Роман.
– Отлично! – вторит ему Виталий и подмигивает мне. – Нам больше достанется.
Из нашей компании Яков – единственный, кому удалось не изменить своей профессии. Зато, видимо, в качестве платы за это, он разительно изменился сам. В классе не было мальчика проще и покладистей. Открытая улыбка, золотистые глаза, постоянная готовность подсказать, помочь. А главное – слушать. Как я завидовал его умению слушать! Во мне тогда бушевали… Ну, может быть, не бесы, но определённо чертенята. Они заставляли вгрызаться в каждый разговор – спорить, перебивать и высмеивать, и лезть куда не просят со своими суждениями и выводами. И лишь когда я уже чувствовал себя высохшим как вчерашняя селёдка, я замечал Якова. Он всё время находился поблизости и не мигая впитывал всё, что мы расточали вокруг. Казалось, он делал это не только ушами, но и кожей, и ногтями, и всем остальным. Он был единственный, кто оставался в выигрыше. И я давал себе клятву научиться быть как он… И держался лишь до того, как в нашем бурном классе вспыхивала очередная дискуссия.
Но не прошло и двух месяцев после его поступления в медицинский, как вместо чуткого, отзывчивого Яши пред наши изумлённые очи предстал законченный циник и сноб. Он пришил к джинсам болгарского производства коричневые дерматиновые манжеты, начал вслух говорить о себе: «Я – нигилист!» и в дело и не в дело восклицать: «Fortuna non penis!» Девчонкам – бывшим одноклассницам – подробно разъяснял, как вести себя при первом сексе, и предлагал, в случае чего, свои услуги по восстановлению невзначай утраченной девственности. При этом всегда произносил поговорку «Плева – дело плёвое», которую, скорее всего, сам и сочинил.
Не дав нам передохнуть, он моментально пошёл дальше. Повадился приходить с гитарой и под её жестяное дребезжанье исполнять самодельные песни с рефренами в виде поговорок, подобных приведённой выше. Утвердившись таким образом в собственных глазах как властитель наших тел и законодатель вкусов, он стал расширять сферу влияния на остальные стороны жизни. Саше Прудникову, студенту литинститута, заявил, что литература и искусство – это суррогат научных знаний, и что искусство всегда тащится позади реальных процессов. Будущим экономистам в два счёта показал, что они ни бельмеса не смыслят в политэкономии, инженерам – что их расчётные методики никуда не годятся – при этом не издержав ни единого аргумента. А Таню Шабашову, студентку философского факультета, нейтрализовал одной фразой: «Не-ет, Шабашик, ты девка субъективная». После чего авторитетно заявил, что академика, преподающего ей диалектику, необходимо срочно обследовать у Сербского.
К моменту этой метаморфозы наши ребята и девочки были заметно взрослее, чем в школе, и вступать в дискуссии уже не спешили. Вместо этого они стали перетекать в другие компании. Селивёрстова и Мамотенко, студенты музыкального вуза, стали первыми, проделав это сразу после жёсткого эксперимента с гитарой. Кончилось тем, что наши сходки развалились. По инерции я продолжал общаться с Яшкой, которому импонировало, что я – когда-то самый оголтелый спорщик класса – не пытаюсь противостоять его самоутверждению. Что касается Романа, то он, не зная прежнего Яшку, мог без особого стресса воспринимать его таким, какой уж есть.
А тут явился преферанс. Ему нас научил дипломник, временно поселившийся в моей комнате. Яшка приходил из своего общежития, и мы частенько засиживались до утра. Преферанс хорош тем, что ему мешает шум. Должно быть, благодаря этому яшкины разглагольствования потихоньку сошли на нет. «Пуле», как известно, мешает ещё кое-что. Но мы играли за покрытым пластиком общежитьевским столом, который с рождения не знал, что такое скатерть. А жён у нас в те времена не было и в проекте. Позже, когда в моём доме завелась Ирка, мы нет-нет, да и обращались к Якову с её здоровьем. Тогда и выяснилось, что кроме нигилизма в медвузе преподавали-таки и другие предметы. И, кажется, неплохо.
Дипломник защитился и съехал. Вместо него поселился первокурсник Филя. Учиться игре он не хотел, но не отказывался, когда ему предлагали посидеть за «болвана». Так незаметно завершилось высшее образование. За окном шли разные времена. Нехорошие и плохие, гадкие и совсем отвратительные. Неизменным оставалось одно: «пуля». Мы стали играть втроём и уже как будто привыкли, когда Роману втемяшилось пойти в армию. Не слушая ничьих уговоров, он напялил камуфляж и отправился прямиком в Чечню. Яшка нашёл двух знакомых докторов, и мы с горем пополам игру возобновили. Приходилось ли вам быть в компании людей, которые привыкли смотреть на каждого окружающего как на пациента? На протяжении всех этих встреч я чувствовал себя то распластанной лягушкой, то препаратом, пристроенным под микроскоп, то дезертиром, проходящим медицинскую комиссию. К тому же они играли «ленинградку», и приходилось подстраиваться. Ведь наверняка прекрасно знали и «сочинку», но играли «ленинградку», чтобы повыпендриваться и подчеркнуть свою исключительность. Когда же в тет-а-тетном разговоре я аккуратно выразил Якову своё недовольство, он заявил: «Ты поосторожней с этими ребятами. С медиками лучше вообще не конфликтовать. Или капнут, или кольнут не туда. Или в сигаретку чего-нибудь всунут… Смотри!» Прозвучало довольно круто даже для такого засранца, как новый Яшка, и я промолчал. Слава Создателю, эта компания просуществовала недолго. Не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман демобилизовался по ранению и занял своё законное наигранное место. Он и притащил с собой нового знакомца – Виталия, который, как оказалось, к тому же и живёт совсем рядом – через пару домов от меня. Тоже не подарок: приходится терпеть его закалённую военной службой неотёсанность, но на мой взгляд, она всё-таки приятней профессорского снобизма.
Квадраты окон светлеют. Начавшийся с ночи дождь напитал землю и траву, и кусты с ещё не облетевшими мелкими листьями. Игра закончилась. У меня выросла порядочная «гора». Для настроения наливаю полстакана джина. Виталий встаёт, разминает затекшие ноги и следует моему примеру. Зажиточный Роман и победитель Яша смотрят на нас с нескрываемой завистью.
– А не затопить ли каминчик? – Яша выкладывает из корзины поленья и поливает их жидкостью для растопки.
– Сочувствую. С утра – и за руль, – подмигивает мне Виталий, наливая ещё джина.
Ромка смотрит в окно, потом на часы.
– Сейчас любезная хозяйка дома угостит нас традиционным утренним кофе.
– Да-а, не мешало бы горяченького, – потирает руки Виталий и подходит поближе к огню.
Все машинально затихают и прислушиваются. С кухни не доносится ни звука.
– Спит.
– Не удивительно. В такое утро и я бы… – Виталий с хрустом потягивается.
– Однако, мне уже пора, – говорит Яков, одёргивая пиджак.
– Ладно, – останавливаю я его. – Пятнадцать минут тебе погоды не сделают. Пойдём будить. Нечего ей дрыхнуть!
С заговорщическим видом, на цыпочках движемся по коридору. У двери замираем и по моей команде вкрадчиво и нараспев:
– И-и-ира-а-а!
Потом громче:
– И-И-и-ира-а-А!
Приоткрываю дверь. Ирка под одеялом. На тёмно-синей подушке белеет её тонкое лицо.
– Тс-с!
Неслышно иду по ковру, сдерживая дыхание. Засовываю руку под одеяло, чтобы коснуться торчащего холмика колена, и ощущаю каменный холод.
Наверно, я всё-таки кричал, потому что вся компания стоит тут, на ковре, выстроившись полукругом.
– Надо в «скорую», – говорю я.
– Уже, – отвечает Виталий. – И в полицию.
– Уйдёмте отсюда, – предлагает Роман.
– А вдруг… Что-нибудь понадобится?
Не узнаю свой голос. Яков качает головой.
– Ей уже не понадобится ничего.
– Ты уверен?
– Сто процентов.
Его лицо становится серым и водянистым.
Угли в камине светятся малиновым. Каждый берёт свой стул и почему-то прежде, чем сесть, относит его подальше от стола с картами.
– Такая молодая… Она чем-то болела?
Роман вопросительно смотрит то на меня, то на Яшу. Яша недоумённо пожимает плечами.
– Мигрени, цистит. Простудные… Ничего серьёзного.
– А сердце?
– Прихватывало пару раз, – отвечаю я. – Но проходило.
– Мне никто не жаловался, – вступает Яша.
– Да не придавали значения. Вот и не жаловались.
Яков смотрит на часы.
– Ох, я уже всюду опаздываю.
– Сиди уж! – останавливает его Виталий. – Позвони, куда тебе там, и сиди. Мало ли что!
За воротами взвизгивают тормоза.
– Я открою, – вызывается Ромка.
Пусть откроет.
Пожилая докторша пишет что-то, устроившись у краешка туалетного столика.
– Вы родственник?
– Я муж.
Она печально поводит головой.
– Медицина бессильна.
– Но в чём дело? Что случилось?
– Всё покажет вскрытие.
– А будет вскрытие?
– Ну, конечно! – раздражённо говорит она. – Как вы хотите? Такая молодая женщина…
Входит белобрысый мальчик в милицейской форме.
– Младший лейтенант Клячко. Участковый инспектор.
Докторша глядит на меня.
– Я вас попрошу… На минутку. Мне надо поговорить с лейтенантом.
Они уже тут распоряжаются. Но мне почему-то всё равно. Бреду в гостиную, спотыкаясь о непослушные коврики. Кто бы их убрал!
Младший лейтенант проходит к столу и кладёт на него свою папку, с миной осуждения отодвинув разбросанные карты.
– Попрошу всех присутствующих назвать адреса и фамилии. А также предъявить документы.
Покончив с процедурой, занимает позицию в дверном проёме.
– Прошу всех не покидать помещение до приезда следователя.
– Ого! – присвистнул Виталий. – Ещё и следователь будет?
– Послушай, командир, – заговаривает Роман. – Нечего нас тут сторожить как малолеток-беспризорников. Сядь, вон, как человек, и сиди. Никто никуда не денется. А я пойду… Чайку, что ли, сделаю?
– Нет! – повышает голос участковый. – Только с разрешения следователя.
– Суров ты, брат, – качает головой Виталий. – А если в туалет?
Приезд районного следователя Геннадия Паршукова не вносит комфорта. Вместе с ним прибывает банда мужиков, ведущих себя самым бесцеремонным образом. Они пачкают всем нам руки, снимая отпечатки, затем начинают делать то же с разными предметами.
– Они подозревают убийство? – спрашивает Роман у всех нас, но мы не готовы ему ответить. Яшка подходит к сыщикам, предлагая услуги медика, но никто в них не нуждается, и его водворяют на место.
Паршуков устраивается в моём кабинете и начинает по очереди дёргать нас туда. Возвратясь, каждый молча занимает своё место и старается не глядеть на других.
Последним захожу я. Следователь, сцепив руки в замок за спиной, внимательно смотрит в окно. У него длинные, «музыкальные» пальцы. Он высок, тонок и прям. Аккуратист, наверное. Возможно, даже педант.
Дождь прошёл. Нахальный ветер шевелит траву, пытаясь её просушить. Человек в камуфляже замешивает что-то в резиновой чашке. Гипс? В стороне от дорожки видны два следа. Он аккуратно вливает смесь. Дождь был косой и мелкий. Вероятно, поэтому следы не размыло. Носками они смотрят в сторону окна спальни. Иркиной спальни.
Паршуков занимает место за столом и указывает мне на стул напротив. Что-то пишет, не поднимая на меня головы. Красивая прядь свешивается к виску.
Положение гостя в своём доме непривычно и неприятно.
– Вы подозреваете убийство?
Он покачивает головой то ли мне, то ли своим мыслям.
– Но как это… Какая причина?
Ярко-голубые глаза мужчины спорят с чёрными волосами.
– Фамилия? – говорит он.
Пытаюсь объяснить, что я хозяин дома, но вместо этого приходится говорить имя, отчество, год рождения…
– Как вы расстались с покойной?
Господи, «как расстались». Да как обычно: поцеловал в щёчку и отправил спать.
– Значит, вы видели её последним?
Мы все видели её последними. К тому моменту компания была уже в сборе. Разве опрошенные не сказали ему об этом?
– Сколько раз вы отлучались из гостиной и когда?
Да ёлы-палы! Уж это-то ему наверняка должны были сообщить.
– Я вообще не отлучался. Я вышел из гостиной только утром, вместе со всеми. Мы пошли будить жену…
Кажется, мой голос дрогнул.
– И не отлучались всю ночь? – Он смотрит с насмешливым недоверием.
– Нет.
– Даже в туалет не ходили?
– Не ходил.
– Как же вы терпели?
Кто ж его знает, как я терпел.
– После джина с тоником?
Он и это занёс в протокол. Интересно…
– А я не пил.
Он красноречиво тянет носом.
– Я выпил только утром. Стало зябко.
– Хорошо. А кто выходил, в какой последовательности?
– Я за ними не следил. Первым вышел, кажется, Яша…
– Яков Щербицкий?
– Да. Потом… Уже не припомню, Виталий или Рома. Всё-таки, наверно, Виталий. Точно, Виталий.
– Кожаев?
– Ну да. А потом, значит, Ромка… Роман Камбулин.
– И всё? По второму разу никто не отлучался?
– Товарищ следователь. Я вообще-то следил за игрой. Мог и не заметить, где находится прикупной и что он делает.
– Ладно. А в какое время они выходили?
– Ну-у, этого вам, наверно, никто не скажет. Кто же следит за часами, играя в преферанс!
– Не знаю, – он брезгливо морщится. – Но хотя бы примерно…
– Все хождения начались, когда было уже темно.
– Темно… Кстати, что у вас с дворовым освещением?
– Вам и это известно? Полетела лампочка.
– Когда это случилось?
– Перед самым приездом ребят.
– А как вы могли это узнать, если они приехали засветло?
– У меня сумеречный выключатель. Он включает освещение немного раньше, чем наступает настоящая темнота.
– А когда был фейерверк?
– Примерно около полуночи.
– И кто его запускал?
– Откуда я могу знать! Посёлок большой. То и дело кто-нибудь что-нибудь празднует.
Он задумчиво стучит своими музыкальными пальцами по столешнице.
– У вас один туалет?
– Нет, три. Один в доме, другой в бане и ещё третий. В гараже. На случай, если припечёт в машине, по дороге домой.
Изображаю улыбку. Она получается жалкой.
– Значит, не выходя из дома, можно попасть только в один?
– Значит, так.
– И в него только одна дорога. Мимо спальни вашей жены.
– Из гостиной да.
– А откуда ещё?
– Из кухни мимо моей спальни. Из прихожей мимо кабинета.
– Ваши друзья ходили именно в этот туалет?
– Скорее всего да. Что за радость выбегать на холод, когда можно без этого обойтись! К тому же часов, может, с двух-трёх постоянно шёл дождь. Да и света во дворе, как вы уже знаете, нет. Тьма кромешная.
– Хорошо. У вашей жены был сейф?
«Был»? Сейф и сейчас есть. Это у сейфа была моя жена… Тьфу, чушь какая-то в голову лезет.
– Да.
– А у вас?
– В доме нет. Все нужные бумаги я держу в офисе.
– Она вела какие-то свои дела?
– Вряд ли. Она хранила там некоторые вещи. И бумаги своего покойного отца. Её отец Агишев. Константин Агишев.
Он аккуратно записывает фамилию в свой блокнот. Вот тебе и на. Не более пяти лет, как покинул этот мир крупный юрист Константин Петрович Агишев… Вот так живи, тянись. А пройдёт несколько лет – и даже коллеги тебя уже не помнят.
– Вы знаете, где она держала ключ?
– За зеркалом. Там есть маленький такой тайничок.
– Вы нам его покажете?
– Конечно. Это очень просто.
– У неё были от вас секреты?
– Н-нет… Думаю, что нет.
– Тогда почему она держала сейф в своей спальне, а не в кабинете?
Так получилось. Несколько лет назад мы делали в кабинете ремонт и временно перенесли сейф в иркину спальню. А потом увидели, что он неплохо вписался в нишу, за портьерами, и решили там его и оставить.
– Повторяю, мне он был не нужен. Только место в кабинете занимать!
– Хорошо.
Паршуков роется в своём чемоданчике, извлекает из него небольшой пластиковый пакет и кладёт передо мной.
– Вы можете пояснить, что это такое?
На мне его напряжённый взгляд. Он давит повыше лба. На уровне залысин.
– Полагаю, что шприц, – поднимаю я голову.
– Что вы можете добавить?
– А что, по-вашему, я должен к этому добавить? Ну, шприц… Вы позволите?
Беру пакетик за уголок и подношу ближе к лицу.
– Одноразовый.
– Как вы можете пояснить его наличие в вашем доме?
– Очень просто. Ирине могли делать укол, это иногда случалось. Тот же Яша… Мы пару раз обращались к нему. Он ведь врач, если вы ещё не знаете.
– Я знаю. Давно вы обращались к нему в последний раз?
– Весной или летом… Помнится, было ещё тепло.
– А этим шприцем пользовались совсем недавно. Не исключено, что сегодня ночью.
– Да-а? И где же вы его нашли?
– Вот именно. Где мы его нашли?
– Вы меня спрашиваете?
Выдержав паузу, он внушительно объявляет:
– Мы нашли его в кармане вашего пальто.
На приставном столике в моём кабинете стоит графин богемского стекла, который я каждый день собственноручно наполняю свежей водой. Обычно перед тем, как наполнить, мне приходится выливать вчерашнюю воду, потому что пользуюсь графином крайне редко.
Сейчас я не заметил, как осушил два стакана подряд.
– Как… Он туда попал?
– Я полагаю, что вы лучше других должны знать, как вещи попадают в карманы в а ш е г о пальто.
– Я тоже так полагаю… Но в данном случае не имею ни малейшего понятия. Может, кто-нибудь… ошибся карманом? Ведь прихожая освещена не так уж ярко. А, кстати, это вообще важно? Этот… Шприц. Имеет какое-то отношение?..
Он смотрит на меня, как ему кажется, пронизывающим следовательским взглядом.
– Есть. Основания. Считать. Что имеет.
Распоряжаться похоронами взялся Виталий. Пожалуй, никто не может справляться с этим лучше, чем военный… Нет-нет, я совсем далёк от иронии. Разве можно испытывать к человеку, берущему на себя такую миссию, что-либо кроме чувства глубокой благодарности.
Несмотря на то, что сразу после замужества Ирка уволилась из своей газетёнки, проводить её пришли несколько человек во главе с зам. главного редактора. И группа студентов-однокашников, неизвестно откуда узнавшая о скорбном событии, явилась почти в полном составе. В ночь перед похоронами лил дождь вперемежку со снегом, а с утра основательно подморозило. Подошвы присутствующих скользят, отчего прощаться на краю могилы небезопасно. Мужчины поддерживают под руки женщин, а их самих подстраховывают знакомые и незнакомые, образовывая цепочки. Размятые комья земли пачкают ладони, и назначенные Виталием молодые люди с белыми повязками поливают желающим из пластиковых бутылок и предлагают вафельные полотенца.
Иркиной могилой начинается новый квартал, и за ней тянется грязная всхолмленная долина, отороченная чахлой лесопосадкой. Если посмотреть в другую сторону, то взгляд натыкается на хаос крестов и обелисков, над которым возвышаются редкие могучие деревья. На отдалении маячит тёмный силуэт. Скульптура? Приглядываюсь повнимательней, и начинает казаться, что она движется. Да. Она словно покачивается из стороны в сторону. На таком расстоянии это выглядит как в замедленном кино. Теперь чётко видно, как у неё поднимается рука, в которой продолговатый предмет, похожий на бутылку. Рука с предметом приближается к лицу, будто человек пьёт. Долго. Очень долго… В крохотную щель между туч на секунду прорывается луч солнца, и предмет в руке незнакомца вспыхивает и гаснет.
