Олег Васильевич Северюхин
Серебряный монах. Необъяснимые факты прошедшей войны
Глава 9
Бункер в глубине прифронтового леса. В центре каменный очаг с котелком над горящим огнем, Мужчина монголоидной внешности в монгольском халате и с лысиной буддийского монаха что-то варит в котле.
Внезапно в бункере чувствуется дуновение ветра, колыхнувшего огонь в очаге, и появляется эсэсовский лейтенант. Он раздевается до пояса и начинает молиться огню, крутя в руках трещотку с буддийскими молитвами.
– Однако, давай насяльника, пей зорркий суп, потом займемся железная рука, – на ломаном немецком языке говорит мужчина в халате.
– Wann lernst du deutsche Sprache, Savandorj? (Ты когда выучишь немецкий язык, Савандорж), – говорит эсэсовец.
– Однако, не скоро выучу, учительницы нету, – сказал Савандорж.
– Давай свое пойло, – махнул рукой лейтенант.
Выпив питье из чашки, он скривился от отвращения и сказал своему повару:
– Что это за дерьмо?
– Однако, обыкновенное дерьмо. У далай-ламы другого не бывает, – сказал Савандорж. – Ты вот пьёшь и тебя пули не берут, одни синяки остаются, а у нас от такого снадобья мертвые живыми становятся.
Через какое-то время глаза у лейтенанта становятся желтыми, а зрачок стал принимать миндалевидную форму, как у змеи.
– Бери игрушку, – сказал Савандорж, – сейчас играться будем.
Он сел к столу и открыл чемоданчик с кнопками и лампочками. Лейтенант взял в руки пистолет. Савандорж нажал на кнопку в чемоданчике и в глубине бункера зажглась лампочка. Лейтенант нажал на спусковой крючок и из ствола пистолета появился тонкий световой луч, попавший в лампочку. Послышался звон медного колокольчика.
– Вот тебе и дерьмо, – сказал монах, – глаз как алмаз. Стреляй дальше.
Монах взял палку и одновременно с зажигающейся лампочкой стал бить по руке лейтенанта с пистолетом. Офицер стрелял световым лучом и не делал ни одного промаха.
– Хорошо, насяльника, – сказал Савандорж, – спи, однако, завтра русский будет делать разведку боем. Кроме тебя они никого не увидят. Спи, твой Гитлер тебе спокойной ночи передает.
Лейтенант закрыл глаза и в расступающемся тумане он увидел свою мутти, которая качала его люльку и вполголоса напевала:
Schlaf, Kindlein, schlaf!
Dein Vater hut» die Schaf,
die Mutter schuttelt’s Baumelein,
da fallt herab ein Traumelein.
Schlaf, Kindlein, schlaf!
(Спи, малютка, спи. Отец твой сторожит овец, мамочка качает люльку и спит вместе с тобой. Спи малютка, спи).
– Спи, Йозеф фон Безен, – подумал лейтенант, – завтра тебя ждут великие дела!
Глава 10
Просторный блиндаж особого отдела дивизии. В блиндаже особисты – полковник и капитан. За столом сидят сержанты-снайперы Улусов и Копейкин.
– Товарищ Берия поставил задачу – взять этого урода живым или мертвым, – сказал полковник, – мы должны показать, кто обеспечивает безопасность армии, НКВД или «СМЕРШ». Принесете этого снайпера – получите Героев и станете лейтенантами. Пошлем вас охранять лагеря в тылу, живыми останетесь. Снимете зеленые фуражки и наденете с синим околышем. Делов-то с гулькин нос, все равно в одной энкавэдешной системе сидим. Значит так, стреляете по руке с пистолетом и хватаете субъекта. Он один, а вас двое. И лычки свои снимите для верности. Пойдете рядовыми в цепи. Капитан, налей нам для настроения по кружечке фронтовых.
Капитан достал из-под стола бутылку с засургученным горлышком, проворно открыл ее и привычным жестом официанта разлил ее по четырем алюминиевым кружкам.
– Ну, мужики, за удачу, застольную по-чекистски, – сказал полковник, взял кружку ладонью за горловину и двинул ее навстречу трем поднятым.
Поглядев на полковника, капитан и сержанты взял свои кружки по полковничье-чекистски и чокнулись. Раздался звук, похожий на щелканье камней-голышей друг о друга.
– Товарищ полковник, – спросил младший сержант Копейкин, – а почему мы так кружки держали?
– Это уловка наша такая, – сказал довольный полковник, закусывая водку «вторым фронтом» – тушенкой из кенгуриного мяса из Австралии. – Так непонятно, что за звуки из кабинета доносятся, а звякни кружкой или стаканом, тут любой поймет, что мы водку пьем.
Полковник вспомнил, как они собирались у кого-то в кабинете после допросов политических арестованных и заливали водкой воспоминания о выбитых зубах и избитых в кровь лицах подследственных.
Сержанты вежливо посмеялись, оценив находчивость коллег полковника.
– Не только мы на работе пьем, однако, – подумал сержант Улусов, – начальники тоже на работе пьют, свои начальники, с рабоче-крестьянским происхождением.
Перед его глазами встала контора колхоза в полупустом доме в центре села. Председатель колхоза в белой сталинской фуражке со счетоводом, оглянувшись по сторонам, налили по полстакана самогона, выпили, закусили соленым огурцом, вытерли губы и с довольным видом пошли домой в конце рабочего дня, раскланиваясь с бабами, ожидающими у ворот возвращения с выпаса недоеных коров.
– Пьют, обычно, после того, как на дело сходили, – думал младший сержант Копейкин, – разглядывая нехитрую снедь на столе. Как возьмем какой-нибудь склад или мародера немецкого с рыжьём кокнем, так за это дело и выпить не грех за то, что живыми остались. Нас всё партизаны к себе звали, в строй хотели поставить и заставить эшелоны немецкие под откос пускать. А нам это не в кайф. Мы «Интернационал» не поём, а когда вышку дают, то не кричим «Да здравствует товарищ Сталин». Мы заводим шуры-муры с немецкими интендантами и ведем натуральный цивилизованный гешефт на миллионы марок, не отказывая себе ни в чем. Кому война, а кому мать родна. Наш пахан по значимости не менее, чем секретарь обкома, да и секретарь с паханом всегда ручку здоровкается. Пахан меня в армию толкнул. Ты, говорит, – Червонец, стреляешь отменно, иди, повоюй, нам стрелки ой как скоро нужны будут. Нечего стрелки забивать. Стрельнул раз и, как говорит товарищ Сталин: нет человека, нет проблемы. А вчера маляву от пахана получил. Пишет, чтобы я вражину этого захватил лично и свидетелей убрал. Ждать меня будут недалеко от места боя. Пахан и раньше говорил, что преступность бессмертна, а сейчас захотел сам бессмертным стать. А ты подумай, Копейкин, может тебе самому бессмертным стать и из Червонца в пахана над паханами превратиться?
– А ну, еще по одной, стременную – приказал полковник и залихватски сказал, – между первой и второй перерывчик небольшой.
Затем последовали очередные тосты, типа: закурганной, когда между второй и третьей пуля не должна пролететь, и четвертую – коню в морду, когда хмель от водки, приготовляемой гидролизом из еловых опилок, не ударил всем голову и не расслабил до такого состояния, когда все таимое в душе вдруг высунуло нос наружу и показало, кто есть кто. Как это говорят, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но за столом сидели прожжённые жизнью люди и держали в голове все то, что рвалось улицу.
Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.
Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вел себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём».
А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мёртвые. Один вот Метелкин сидит, контра недорезанная.
Завтра нужно будет надеть все солдатское и документы в землянке оставить, вдруг этот дух с пистолетом офицеров нюхом чует. Да, хотя, какой я офицер. Сам из рабочих. Надоело у станка стоять, написал заяву на мастера, что, мол, вражина он и верных сынов Советской власти изнуряет непомерным трудом, заставляя переделывать уже сделанные детали, придираясь к каким-то миллиметрам. Ну, его и взяли сердешного под руки, а меня вызвали в райком комсомола и предложили идти работать в органы. Я согласился. Форма, паёк, особое положение, винтовку дали и отрядили на охрану лагерей. И тут я выдвинулся со своей политической бдительностью и умением разглядеть врагов народа даже под энкаведистскими фуражками.
За тайные заслуги меня прямо и бросили в новосибирскую чекистскую школу. Вот там собрался такой же контингент, как и я. Жил словно во вражеском тылу на ответственном задании. Сам секёшь за всеми и за тобой секут в сто глаз, стараясь выслужиться и получить лишний кубик на петлицы. Комсомольский билет даже во сне держишь в руках, чтобы кто-нибудь не спустил его ночью в унитаз и не доложил по команде, что такой вот халатно относится к сохранению комсомольских документов и сможет ли он хранить военную, государственную и чекистскую тайну? Сам один комсомольский билет выкинул и видел, как бывшего комсомольца взашей выталкивали из школы, уменьшая количество моих врагов и конкурентов. А потом, уже будучи сержантом госбезопасности, выявлял врагов в офицерской среде, среди этих чистоплюев, которые кичились своей офицерской честью. Ух и потоптался же я на этой чести, будут меня еще двести лет помнить.
Вдруг задремавший полковник встрепенулся, стукнул здоровым кулаком по столу и заорал:
– Вы чего здесь все делаете, а, вашу мать? Нажрались, а завтра ответственное задание. А ну, всем спать. А ты чего сидишь? – напустился он на капитана. – Готовь солдатское обмундирование для меня и для себя. Хрен ты завтра в кустах отсидишься. Со мной пойдешь. Даже впереди меня пойдешь. Понял? Одна нога здесь, другая там. Об исполнении доложить! – и он снова уронил голову на грудь.
Полковник не спал. Он напряженно думал о том, как ему завтра остаться в живых и вспоминал разговор с наркомом Берией перед отъездом сюда.
– Ты мне должен привезти этого живым или мертвым, – кричал перед его лицом Берия. – Тебе оказано высокое доверие и если ты хоть словом обмолвишься о моем задании, то ты не проживешь и часа после этого. Ты меня понял?! Мне нужен живой этот немецкий феномен и чтобы никто не знал, что он у нас. Ни одна душа. Выполнишь задание, дам тебе генерала и в кормление отдам лагеря на Дальнем Востоке. Будешь там царем. Посадим к тебе в лагеря величайших артистов и писателей. Они будут сочинять книги о тебе, петь песни и ставить спектакли. Будешь самым знаменитым на свете человеком, но только по моей команде. Понял меня? И никаких свидетелей!
Полковник вспомнил это разговор и вздрогнул.
В землянке было темно. Лампа еле светила и туман тонкой змейкой заползал в помещение. Наступал густой июльский рассвет.
Глава 11
Кабинет начальника СМЕРШ Абакумова. Он разговаривает по телефону с генералом медицинской службы Бурденко.
– Николай Нилович, забираем мы вашего Метелкина, нужен нам на фронте. Вы там распорядитесь, чтобы его подготовили к отправке. Я уже людей послал за ним, – сказал Абакумов.
– Да как же так, товарищ генерал, – возмутился Бурденко, – это же неоценимый научный феномен. Мы же потом локти будем кусать, если с ним что-то случится.
– Ну, положим, локти будете кусать не вы, – отпарировал Абакумов, – а наукой заниматься будете после войны. Это распоряжение Самого. Не советую беспокоить его по этому делу.
– Есть товарищ генерал, – по-военному сказал главный хирург армии и положил трубку.
– Вот и ладненько, – подумал начальник СМЕРШ, – нужно мне будет свою медицинскую клинику создать и Метелкина там изучать на предмет неуязвимости от всяких там пуль, а, может быть, и бессмертия избранного человека. Но все нужно делать в тайне.
Кабинет генерала медицинской службы Бурденко. Два часа ночи. Звонок телефона. Бурденко взял трубку, затем вскочил со своего кресла, вытянулся по стойке «смирно» и сказал:
– Слушаю Вас, товарищ Сталин!
– Добрый вечер, товарищ Бурденко.
– Здравия желаю, товарищ Сталин!
– Ну, зачем так официально, Николай Нилович? Звоню узнать, как у вас дела, не нуждаетесь ли в чем-то.
– Все в порядке, товарищ Сталин, все нужды удовлетворяются вовремя.
– Тут вот вам звонил товарищ Абакумов. Как вы думаете, в чем ценность лейтенанта Метелкина? Только просьба у меня. Я в медицине не сильно сведущ, поэтому сразу скажите, что мы можем получить на выходе. Буквально пару слов.
– Нужны научные исследования, товарищ Сталин, но думаю, что нам может открыться возможность повышения неуязвимости человека, а, возможно, и увеличения продолжительности жизни вплоть до бессмертия.
– Товарищ Бурденко, вы считаете что такое возможно? Ведь это противоречит марксистко-ленинскому диалектическому материализму и марксистско-ленинской философии. А попы вообще говорят, что вечная жизни возможна только в загробном мире.
– Попы ошибаются, товарищ Сталин, а диалектический материализм предполагает бесконечность материи и бесконечность познания мира, поэтому возможна и бесконечная жизнь всего советского народа.
– Ну, за весь народ мы не будем говорить, товарищ Бурденко, а вот в отношении отдельных личностей нужно подумать. После выполнения задания товарищем Метелкиным, берите его под свое крыло и изучайте со всех сторон в том направлении, о котором мы с вами говорили. Никто вам мешать не будет, а помощь будет оказываться любая. Вы меня поняли, товарищ Бурденко?
– Так точно, понял, товарищ Сталин!
– И вот еще что. Приставьте к этому Метелкину своего верного человека. Чтобы глаз с него не спускал.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
Клиника генерала медицинской службы Бурденко. Комната для проживания лейтенанта Метелкина. В постели лежит он и капитан Добрый День, осуществляющая изучение таинственного пациента. В чем, а мужской силой Метелкин не был обделен. Последний раз он утихомирился где-то час назад и спал сном младенца, а женщина еще не могла отойти от того, что она чувствовала во время секса с ним.
– Нужно его умыкнуть куда-нибудь, – лениво думала капитан, представляя, как они в белых рубашках, взявшись за руки, идут по полю, усеянному голубыми цветами.
Резкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть и вскочить с постели. Быстро накинув юбку и гимнастерку, капитан крикнула:
– Кто там?
– Открывайте, СМЕРШ, – пробасил голос за дверью.
Екатерина Федоровна открыла дверь. Перед ней стоял армейский офицер с погонами и красной книжечкой в руках в развернутом виде. В глаза бросились красные полосы, пересекавшие странички удостоверения по диагонали слева направо и снизу вверх.
– Капитан Новаков Петр Александрович, – прочитала капитан Добрый День, – начальник отдела контрразведки СМЕРШ, удостоверение действительно до 10 мая 1945 года, печати, подпись начальника управления по Западному фронту. Слушаю товарищ капитан.
– Немедленно соберите вашего подопечного, – приказал смершевец, – мы сейчас уезжаем.
– А я что, уже никто? – спросил лейтенант Метелкин, натягивая на себя брюки и взяв в руки сапоги.
– Извини, лейтенант, – сказал примирительно капитан, – но капитан Добрый День как бы начальник над тобой и несет за тебя ответственность до сего момента. А с сего момента ответственность буду нести я. С меня голову будут снимать, а не с нее. И не с тебя. Так что, давай, три минуты на сборы.
– Я за три минуты не смогу собраться, – запротестовала капитанша.
– А тебе никуда не надо торопиться, – грубовато сказал капитан, – спи себе дальше. Ты никуда не едешь. И никаких возражений, дело согласовано на самом верху. Твой главный лепила все санкционировал.
– Вы что, сидели в тюрьме? – удивленно спросила капитан медицинской службы.
– Не сидел, а охранял, – поправил ее смершевец, – у нас вся милиция и вся тюремная охрана по фене ботает, чтобы непоняток не было, это потом нам приходится корячиться, чтобы втолковать вам, что и к чему. Я только недавно на русский язык перешел, меня все блатари за своего принимали. Сразу спрашивали, когда я с кичи откинулся и когда ссучиться успел.
– С какой кичи? – удивилась женщина.
– Я же говорю, что непонятки во всем, – ухмыльнулся контрразведчик, – кича это тюрьма. Откинуться – это освободиться. Ссучиться – пойти на службу к властям. Усекла?
– Усекла, – кивнула головой капитан Добрый День.
– Ну что, наговорились? – спросил лейтенант Метелкин. Он был уже одет и был готовности идти с сопровождающими. – Пошли, – и он двинулся к дверям.
– Изя…, – махнула рукой женщина.
– Не Изя я, – сказал Метелкин, – а Исай. Исай Иванович, а это не одно и то же, Катя.
Метелкин в сопровождении смершевцев уходит.
Через полчаса прибегает дежурный и просит подойти к телефону. Вызывает генерал Бурденко.
– Здравствуйте, Екатерина Федоровна. Как там ваш питомец?
– Забрали его, Николай Нилович и увели неизвестно куда.
– Не волнуйтесь, известно куда. Собирайтесь, поедете на Западный фронт, будете тенью у Метелкина. Чуть что, сразу докладывать мне.
– Есть, товарищ генерал, еду.
– Ну, слава Богу, – перекрестилась капитан Екатерина Добрый День, – никуда Исай от меня не денется. Это хорошо, что он не Изя, а Исай.
Глава 12
Спецсамолет «Дуглас» начальника главного управления контрразведки СМЕРШ.
На скамейке сидит лейтенант Метелкин. Напротив него красноармеец с ППШ. Автомат направлен прямо в лейтенанта Метелкина.
– Убери пушку, – сказал ему Метелкин, – палка и та раз в год сама стреляет.
– Не могу, – сказал солдат, – приказ такой, если собьют, что бы вы, товарищ лейтенант, живым к врагу не попали.
– Так нас же не сбили, – сказал Метелкин.
– А вдруг собьют, – сказал солдат, – а я не успею приказ выполнить? Меня тогда к стенке, так я лучше сразу приказ выполню, как только по нам стрелять будут. А еще говорят, что вас никакая пуля не берет, чего же бояться-то тогда.
– Я вот тебе сейчас звездану сейчас между глаз, ты не только стрелять, ты и смотреть-то в одну сторону не сможешь, – пообещал Метелкин.
– Товарищ капитан, – заверещал солдат, – конвоируемый угрожает напасть на меня.
– Дурак ты, Чуваков, – сказал подошедший капитан СМЕРШа. Он дремал в кресле начальника контрразведки. Ему снилось, что он генерал, а рядом с ним стоит хорошенькая белокурая девушка в короткой юбке и с подносом в руках. А на подносе коньяк, водка, сало с прожилками и соленые огурцы. И тут этот дурак разбудил прямо перед тем, как он готовился выпить залпом рюмку коньяка, а затем сразу рюмку водки и смачно закусить все это огурцом. – Убери автомат, а то я вместо лейтенанта сам тебе по зубам звездану. А ты, лейтенант, не серчай. Задание у нас шибко серьезно. Ни тебе, ни нам в лапы к противнику попадать нельзя. А мы и не попадем. Минут через пятнадцать посадка, там нас ждут.
– Кто ждет? – спросил Метелкин.
– Кто надо, тот и ждет, – сказал капитан и разговор закончился.
На посадке летчик дал небольшого «козла», все подпрыгнули на своих сиденьях, рядовой Чуваков дал длинную очередь из автомата, основательно продырявив обшивку самолета. Метелкин еле успел пригнуться от пуль одуревшего от ответственности солдата.
Капитан с трудом обезоружил своего подчиненного, который был практически в невменяемом состоянии.
– В доску иху мать, – матерился капитан на солдата, виновато глядя на Метелкина, – где их таких дураков берут? Страна ждет героев, а бабы рожают чудаков.
– Запугал ты его, капитан, – сказал Метелкин. – Такие беду к себе притягивают. Скажем, что была самопроизвольная стрельба. Автомат не шибко надежен. Бывает, упадет с гвоздя и очередь по своим хозяевам даст. А с самолетом ничего не сделается. Солдата отдай в пехоту, его там научат родину любить.
– Отдам, – сказал капитан и приглашающе махнул рукой в сторону открытой. – Ждут.
У трапа уже стоял «виллис» и полковник в пехотной форме.
– На «мессеров» нарвались? – спросил он, показав на пробоины в корпусе. – Так прямо в самолете и летали или пули из вас высасывали? Виновного наказать. Пошли лейтенант.
Сев в «виллис», полковник и Метелкин поехали в сторону леса.
В лесу находилось управление контрразведки армии.
В отдельной землянке находился какой-то гражданский человек в очках, пивший чай и закусывающий огромным бутербродом с тушенкой.
– Садись, лейтенант, – сказал полковник, – подкрепись с дороги, потом работать будем.
– Так это ты серебряный лейтенант? – поинтересовался гражданский. – Не больно-то ты и велик, – и гражданский ткнул вилкой в руку Метелкина.
– Вы чего, все тут сговорились, чтобы меня убить? – закричал Метелкин. – Что за издевательство, товарищ полковник?
– Не шуми, Метелкин, – примирительно сказал полковник, – наши спецы еще не сталкивались с такими феноменами, как ты, вот и пробуют тебя на зуб. А ты, Бовин, скажи спасибо, что лейтенант тебе не врезал. У него это сегодня бы ловко получилось. Только что в постели у бабы был, а к вечеру почти что на передовой. Тут и волком запеть можно.
– Завыть, Иван Иванович, – поправил полковника Бовин.
– Воют от тоски, а поют от радости, – сказал полковник. – А у нас радость великая, завтра будет нам пан или пропал. Это ты, ученый, здесь будешь прохлаждаться, а нам с лейтенантом в самой гуще придется быть. Давайте быстрее доедайте и приступаем к работе.
Быстро поев, Бовин начал раскладывать на столе какие-то ящички. Полковник и Метелкин стояли рядом, разглядывая диковинные приспособления в деревянных ящичках.
В одном из ящичков оказался револьвер системы Нагана белого цвета.
– Неужели серебряный? – спросил лейтенант Метелкин.
– Посеребренный, – важно ответил ученый Бовин. – Из серебряного хрен выстрелишь. Серебро мягкое, легкоковкое и оно пойдет волдырями на стволе, если не фукнет порохом через какую-нибудь дырку. Серебрение на совесть, слой толстый, а внутри все железное, но пули чисто серебряные. Для тренировки будем стрелять обыкновенными пулями, а для дела серебряные. Сейчас рукоятку под вашу руку подгоним и будем готовы.
Бовин снял слепок с руки Метелкина и по слепку стал прилеплять пластик к рукоятке нагана.
– А пистолет нельзя было посеребрить? – спросил Метелкин. – Он удобнее, легко перезаряжается. А тут семь раз стрельнешь и пока будешь перезаряжать, тебя семь раз убьют.
– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, – сказал Бовин, – это не простой револьвер, а специальный. Специально разрабатывался так, что барабан откидывается в сторону и одним движением стреляные гильзы выкидываются. Затем при помощи вот этой обоймы вы легко перезаряжаете барабан, щелчок и он на месте. Наши конструкторы на месте не сидят.
– Открыли Америку, – пробурчал Метелкин, – у англичан и американцев давно барабаны в револьверах откидываются, а мы тут прорыв технический осуществили, Наган усовершенствовали. А чего в армии у нас таких револьверов нет?
– Хватит спорить, – оборвал их полковник, – специалисты нашлись. Мы никогда не будем занимать западным низкопоклонством. Задание у нас важное, сам товарищ Сталин за ним смотрит. Нам осечку допустить нельзя и нужно брать пример с нашего вождя. Он, как раб на галерах, трудится над управлением нашей страной и его задачи – не чета нашим.
