Олег Васильевич Северюхин
Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 4—5
Глава 7
Моё освобождение было внезапным и не носило ореола романтизма. Среди ночи открылась дверь, вошёл мужик, который вскинул руку в римском приветствии и сказал на смешении русско-украинского языка:
– Слава Гитлеру, пан, варта (охрана) спит, идемте швыдче на вулицю.
Через потайную дверь мы вышли за пределы крепостной стены далеко в стороне от причала. Среди камней была привязана небольшая лодочка. В ней сидел человек в тёмном балахоне.
– Це наш друг, – сказал мой освободитель, – он вас отвезёт куда надо. Говорят, что большевики Гитлера вбилы. Не верьте, он жив и скоро вернётся, и мы ещё попляшем на косточках большевиков, друже.
– Ты кто такой, – спросил я по-русски, – ты украинец или русский?
– Та я ж земляк ваш, пан, украинец, – сказал мужичок, – был в конвое ясновельможного гетмана Скоропадского Павла Петровича, царствие ему небесное. Вместе с ним уехал в Германию, а там мне приказали здесь быть, на подхвате так сказать, помогать всем, кто против большевиков, вот я и помогал по мере сил своих. А германец наш украинский язык за язык не признает. Они учат треклятый русский язык, говорят, что на нем полмира говорит, вот и мне приходилось постоянно на русской мове размовлять. Полеки и те считают наш язык одним из их этих, как его, слово-то иностранное, типа что-то говоров великопольской мовы.
– А чего ж ты гетмана своего хоронишь раньше времени? – спросил я.
– Так вы ж не знаете, – сказал конвоец, – в конце апреля и преставился раб Божий Павел Петрович. Прямо в него бомба английская попала. Так что, как до места доберётесь, выпейте чарку за упокой души его. С Богом.
Я сел в лодку. Мой спаситель оттолкнул её, и лодочник опустил весла на воду. Грёб он как заправский гребец и через полчаса остров Иф сгинул в темноте, как будто его никогда и не было. Мы были одни в тёмном море. Куда плыли, неизвестно. Лодочник не смотрел вперёд, вероятно, у него был свой ориентир для указания направления движения.
Небо было затянуто дымкой как перед штормом, но в проглядывающихся звёздах я нашёл Полярную звезду и по нахождению её на небосклоне относительно нас примерно определил, что мы движемся в юго-юго-западном направлении (по-морскому: зюйд-зюйд-вест). А что у нас там? Африка. Не хватало мне ещё по Африке попутешествовать.
Гребцом в лодке был мужчина лет тридцати. Жилистый, с небольшой бородкой и явно неевропейской наружности, как я мог разглядеть в темноте.
– Сарацин, – пронеслось у меня в голове.
Так оно и есть. Сарацинами, то есть восточными людьми, греки называли разбойничье племя, живущее на северных границах Сирии. Потом сарацинами стали называть всех жителей Востока, а потом это название перекочевало на всех мусульман.
Африканских мусульман ещё называли маврами. Отелло был из их числа и своему сопровождающему я мысленно дал это же имя. На мои вопросы он ничего не отвечал, размеренно грёб, делал небольшие перерывы, а меня не видел в упор.
Может, это смертник, шахид, которому поставили задачу убить меня и не оставить никаких следов? Вот сейчас встанет, крикнет своё: «Аллах акбар» и вытащит пробку в днище лодки. А если я сейчас с криком: «Слава Богу» сделаю тоже самое? Что, глаза выпучите от удивления? Скажете, что этим могут заниматься только мусульмане?
Полноте, господа иноверцы. Почему вы думаете, что человек, потерявший всех своих близких в результате акта самоубийства смертника, не сделает то же самое? Возьмёт и сделает. Посеявший ветер, пожнёт бурю. Смертники убивают совершенно безвинных людей. За это Аллах возносит их в рай и даёт каждому по двенадцать девственниц для услады. Вы-то сами задумывались над тем, чем является ваша религия? Запрет на изобразительное искусство, обязательная паранджа для женщин, нетерпимость к другим конфессиям – это те добродетели, которые нужно насаждать во всем мире? Вы не думаете, что это ничем не лучше Ordnung, который хотел насадить Гитлер?
Мои размышления прервал свист, раздавшийся где-то в стороне. Лодочник повернулся в сторону сигнала и сам свистнул в ответ, начав более активно грести. Минут через десять мы подплыли к корме небольшого парусного судна.
В Одессе такие судёнышки называют фелюгами или шаландами. Шаланда – это вообще-то французское слово. Я не большой специалист в морском деле, но знаю, что шаланда – это небольшая плоскодонная баржа для погрузки и разгрузки крупнотоннажных судов на рейде или рыбачье судно в средиземноморье. На Чёрном море так называют плоскодонные парусные рыболовные лодки. Знаю, что шаланды могут принимать на борт по пятьсот тонн груза. Длина этого судна метров пятьдесят, ширина чуть более десяти метров и экипаж пятнадцать-двадцать человек. И обязательно есть один-два двигателя внутреннего сгорания для передвижения в штиль. Одним словом, морской корабль.
Вот к такому кораблю и мы и причалили. Через створку заднего борта я вышел на палубу и почувствовал, что нахожусь на настоящем судне. Какой-то человек в белой чалме посмотрел на меня и отдал команду на арабском языке. Члены команды, как-то язык не поворачивается назвать моряками тех полуголых людей, что сновали по палубе, подняли паруса и воротом вытащили якорь. Небольшой ветерок мгновенно надул паруса, и я почувствовал, что шаланда стала медленно двигаться по воде, что подтвердило и журчание воды по бортам.
– Оберлёйтнант цур зее Мехмет Фейсал аль-Хусейни, абвер, – представился мне на неплохом немецком языке человек в белой чалме, – добро пожаловать на борт моего корабля, господин штандартенфюрер.
Вот оно как. Дело фюрера живёт и процветает. Знакомая фамилия аль-Хусейни – Святой Хусейни – есть такой муфтий Иерусалима аль-Хусейни. В 30-годы англичане выгнали его из Палестины за нацистские убеждения. Он обосновался в Берлине, создал «Арабское бюро». Газеты сообщали о его встрече с Адольфом Гитлером в ноябре 1941 года. Муфтий называл Гитлера защитником ислама, а Гитлер в ответ обещал уничтожить все еврейские элементы на Ближнем Востоке.
Интересная цепочка выстраивается: гестапо – иностранные легионы СС – украинские националисты. Кто-то нажал на кнопку, и я оказался на свободе. Кто же тот таинственный «Кто-то», кто до сих пор нажимает кнопки в механизме невидимого Рейха?
– Здравствуйте, господин оберлёйтнант, – сказал я, – отрадно видеть, что у Рейха столько много друзей. Какие вы получили инструкции в отношении меня?
– Моя задача – принять вас на борт и доставить в условленное место на побережье, – доложил старший лейтенант.
Был бы он простым бедуином, он бы объяснял мне это с использованием прутика, которым чертил замысловатые узоры на песке, показывая, где он, где я и что ему пришлось пережить, пока он добрался сюда, и что ему предстоит пережить ещё за ту мизерную плату, которую ему дали и которую ему дадут ещё, и что он это делает только из уважения к богатым людям, и деньги ему вообще не нужны, но вообще-то было бы очень неплохо, если бы сумма вознаграждения была увеличена, по крайней мере, раз в пять.
– Очень хорошо, – сказал я, – а сейчас расскажите, что делается в мире.
Я всегда считал, что первое впечатление – это как фотоаппарат, который запечатлевает именно то, что есть на самом деле. На Востоке всё по-другому. Если бы я сначала сел попить чая, покушал плов, фрукты, а потом бы осведомился между делом, не слышно ли ничего нового из того, что творится в мире, то, может быть, что-то новое можно было услышать, а, возможно, и нет. С другой стороны – зачем торопить события, что было, то уже было и просто нужно ждать, когда известия о нем дойдут до базара, а потом распространятся среди всех жителей Востока. Конечно, кому очень нужно быстро знать обо всех событиях, тот может включить радио или купить газету.
– Этот вопрос не входит в мою компетенцию, господин штандартенфюрер, – сказал капитан судна, очень ловко выкрутившись из созданной мною неловкой ситуации.
Глава 8
Два дня, проведённые на шаланде, можно назвать экзотическим туризмом. За эту экзотику богатые люди выкладывают огромные деньги, чтобы схлопотать по заднице шваброй за плохо вымытую палубу, а потом на обед получить полусваренную рыбу с живыми описторхами.
Если бы наша Россия не была зашорена как ломовая лошадь в большом городе под названием «Мир», то мы бы стали центром мирового экстремального туризма с плохо оборудованными гостиницами, удобствами во дворе, трескучими морозами, кормлением собак непосредственно перед охотой, осечками ружья при встрече с медведем, ловлей огромной рыбы самыми простыми снастями, банями, застольями с похмельями и обязательными драками. Потом бы все это устаканилось и вышло на уровень пяти звёздочек, но раз Россия открещивается от всего, что могло ей нести выгоду, то тогда говорят – насильно мил не будешь.
Через два дня Отелло вывез меня к берегу, где меня должны ждать верблюды. Я сидел в лодке и ждал этих верблюдов, а Отелло на своём языке уговаривал меня выйти из лодки и позволить ему возвращаться на своё судно. Я сидел с каменным выражением лица и согласно кивал головой, перебирая самшитовые чётки, подаренные мне оберлейтенантом цур зее. Махнув Отелло рукой, я знаком приказал ему пойти вглубь побережья, чтобы поискать, где же ожидающие меня верблюды. Прогулявшийся Отелло тоже жестами показал, указывая пальцем на солнце, что они вот-вот подойдут.
– Кто же ходит по жаре? – подумал я, глядя на маленьких рыбок, которые игрались на мелководье. – В Испании, в Португалии, а Латинской Америке, да и в Африке с арабскими странами тоже с полудня и до четырёх часов пополудни начинается время, называемое сиестой, когда все люди лежат в тенёчке и дремлют после сытного обеда.
Часов в пять из-за холма показались два верблюда с погонщиком и направились к нам.
– Это уже точно за мной, – подумал я, не делая даже попыток движения в их сторону.
Стоявший на берегу лодочник-Отелло поговорил о чем-то с погонщиком и призывно махнул мне рукой.
– Ну, это уже другое дело, – подумал я и подошёл.
Погонщик поприветствовал меня и предложил садиться на верблюда, который для этого опустился на песок. Седло-сиденье было неудобным, и я чуть не свалился с него, когда верблюд вставал на ноги.
Мой новый проводник что-то мне ещё говорил на арабском языке и улыбался, прижимая руку к груди, но я не понимал ни слова и отдался на волю времени древности, которое окружало меня со всех сторон.
К ночи мы подъехали к стоянке каравана. Стояли лёгкие шатры, это я так говорю возвышенно – а попросту навесы на палках, в центре горел костерок, на котором стоял большой чугунный казан, прикрытый деревянной крышкой. Похоже, что под крышкой булькала сурпа. Неподалёку сушилась шкура ещё сегодня живого барана, в сторонке человек с блестевшим в свете пламени ножом что-то готовил. От увиденного сами собой легли на память строчки:
По пустыне бредёт караван,
День за днём, день за днём,
На верёвке блеет баран
Белым днём.
Только солнце уйдёт на покой,
Для себя мы растянем шатры
И устроим невиданный той —
Похлебаем сурпы.
– Ассалам алейкум, агаи сарханьг (Желаем здравствовать, господин полковник), – приветствовал меня по-арабски караван-баши. – Тот, кто послал нас к вам, очень точен во всем, как и подобает королю, – он склонил голову и приложил руки к груди, выражая почтение.
Последние слова караван-баши произнёс на английском языке. Немудрено, арабский Восток негласно входил в сферу влияния Британской империи. Знание английского языка обеспечивало неплохие контакты, как с самими англичанами, так и с представителями стран, вынужденными использовать английский язык для общения.
Мне сразу вспомнился конвоец гетмана Скоропадского, жаловавшийся на то, что его ридну мову не признают нигде. И правильно делают, что не признают, потому что они сами с презрением относятся к языкам международного общения. Есть английский, французский, немецкий, русский, китайский и арабский языки, которые объединяют всю массу населения земли. Это и есть языки межнационального общения, а всемерное развитие своего языка в ущерб межнациональному общению это попытка введения в мировую моду оселедца и турецких красных или зелёных шаровар с чикчирами или возвращения людей в первобытнообщинный строй, из которого они только недавно вышли.
– Здравствуйте, уважаемый, – по-английски отвечал я, – как добрались до этого места, все ли в порядке с животными, с товарами, как вы себя чувствуете, что видели по дороге? – проявил я где-то слышанную форму восточного этикета и не ошибся.
Караван-баши стал мне подробно рассказывать, как они провели день, что они делали, что видели, как жалобно блеял баран, перед тем как усладить своего хозяина сочным шашлыком и нежной сурпой. Получилась очень содержательная беседа, во время которой нам принесли чай, сушёные и мелконарезанные фрукты, орешки и кишмиш. Затем подали сурпу в больших пиалах, косе, из которых её можно хлебать ложкой или отпивать через край.
– Для дорогих гостей у меня есть нечто, – сказал хозяин, приоткрыв край ковра, на котором мы возлежали, и показал бутылку шотландского виски, – мне Коран запрещает, а гостю все можно. Кроме того, надо мной полог и меня сверху Аллах не видит, а я гостю составлю компанию, чтобы ему не было скучно проводить за столом эту чудную ночь, – с этими словами он налил по паре «триньков» виски в пустые чайные пиалы. Мы выпили, не чокаясь, чтобы не привлекать внимания единоверцев хозяина. Со временем арабы начнут чокаться, как и мы, потому что звяканьем стаканов, рюмок, бокалов, по старинным поверьям, мы разгоняем нечистую силу и распугиваем злых духов.
Спал я под отдельным навесом на коврике, вокруг которого была разбросана верёвка из конского волоса.
– Это чтобы змеи и каракурты с тарантулами не заползли на отдыхающего путника, – объяснили мне.
Сон был крепким и мне ничего не снилось. Хотя, нет – снилось, что я плыву в море, меня покачивает и что вокруг меня солнце, и солнечные блики от воды слепят мои глаза. Какой-то человек в профессорской мантии ходил вокруг и монотонно говорил, что тарантулы не опасны для человека. Их яд не убивает, а только приносит болезненные ощущения. В старые времена от укусов тарантула лечились, прыгая под быструю музыку. Вот так и родился старинный танец тарантелла.
Глава 9
Я проснулся от того, что солнце светило мне прямо в глаза. Караван снимался со своего места и готовился к отходу. Судя по положению солнца, было достаточно рано, где-то между шестью и семью часами утра. Мне принесли чай и сухофрукты, я перекусил и стал готовиться к дальнейшему походу.
Караваны даже в эпоху развития цивилизации в 1945 году играли важную роль в доставке грузов в отдалённые и малоразвитые районы арабских стран. Все войны, революции, технический прогресс, цивилизация продвигались вдоль дорог, на одной из последних позиций которых оказываются и караванные тропы. Раньше эти тропы были разносчиками или носителями прогресса, то по мере технического прогресса они стали отодвигаться от него все дальше и дальше. Тем не менее, восток пока не отказывался от караванов.
Через два дня пути мне сказали, что мы приехали. Мы стояли посредине огромной пустыни. Вокруг не было никого, кроме двух человек и трёх верблюдов. Меня встречали старик и мальчик. Откуда они узнали про меня и в какой город они меня повезут? Я распрощался с караван-баши и подошёл к ожидавшим меня арабам. Они оценивающе посмотрели на меня, жестом указали на одного из верблюдов, которому так же жестом приказали лечь. Я сел в седло, верблюд встал, и мы «закачались» в сторону от караванной тропы.
Часов через пять пути мы прибыли к назначенному городу, если можно назвать городом пяток кибиток и столько же натянутых пологов, кошару для овец, колодец и человек десять женщин и детей, то там, то тут появляющихся возле кибиток.
Мои попытки общения с моими новыми хозяевами положительного результат не дали. Ни один из известных мне языков им был не знаком, точно так же и мне не был известен их язык. Вот и получается, что стоят два человека, держатся за руки и между ними стена, которая не даёт им общаться.
Мне отвели место в одной из кибиток, где жили молодые юноши, как я понял по спартанской обстановке. Основная часть населения, порядка десятка человек была на работе, на выпасе отары и стада верблюдов. К вечеру они вернулись домой, и по количеству людей и животных стало видно, что эта семья достаточно зажиточная.
Старший сын хозяина учился в медресе и считался очень грамотным, раз ему поручили установить со мной связь посредством письма. Я взял листок и написал слово «Adam», указав на себя.
– А-а-а, – радостно сказал юноша и написал карандашом на бумаге арабские письмена – Адам, – сказал он, – алиф, даль, алиф, мим.
Это стало введением в курс изучения мною арабского языка и его алфавита: алиф, бэ, пэ, тэ, сэ, син, шин, даль, заль… И каждому звуку соответствует буква-знак, которая имеет написание отдельно, в начале, в средине и в конце слова. Оказалось, что не так уж и сложно выучить алфавит и писать справа налево. Левши пишут слева направо и ничего, а тут правше писать справа налево. Оказалось, что ничего сложного, зато как интересно выводить эти закорючки и, расставляя в них точки, оживлять неживые линии. Как в детской игре: точка, точка, два крючочка, носик ротик, огуречик вот и вышел человечек.
Арабская письменность сродни искусству, и хорошие каллиграфы ценятся на вес золота, потому что в сложных орнаментах читаются суры из Корана или изречения великих имамов.
Арабское предложение похоже на ромашку. Со всех сторон собираются лепестки слов, о чем хочется сказать, и последнее это глагол, объединяющий эти слова и обозначающее, зачем они здесь все собраны с указанием времени и отношением говорящего к действию. Возможно, что когда-нибудь глагол будет перенесён вперёд, чтобы любой араб сразу мог понять, о чем идёт речь, а не сидеть с отсутствующим видом во время всех речей и оживляться только тогда, когда речь доходит до глагола.
Как бы то ни было, но у меня оказался толковый учитель и я начал понемногу говорить, благо у меня есть опыт изучения иностранных языков. Главное – не бояться говорить и делать ошибки, вызывая тем самым смех. Даже дети поначалу говорят неправильно.
Вазир, сын хозяина, рассказал, что в медресе их заставляли наизусть со слуха учить суры Корана, а потом уже приступили к письменности. Зная содержание суры, любой человек может быстрее уловить тонкости арабского языка. Нерадивым ученикам доставалось линейкой по голове от строгого муаллима.
Хозяин, Али Мегмет, только цокал языком, глядя на то, как продвигается моё обучение. А меня в то время прорвало. Мне хотелось говорить обо всем, и я донимал всех обитателей посёлка, заставляя называть мне названия того или иного предмета и рассказывать, как по-арабски говорить о его применении.
Я стал потихоньку общаться с хозяином, с удивлением узнавая, что хозяин знает только о ключевых событиях международной жизни, потому что только они влияют на хозяйство и получение прибыли для содержания семьи и поддержания всего рода. Понимая, что от хозяина я мало чего добьюсь, я попросил его заказывать для меня газеты с проходящими караванами.
Хозяина несколько удивила моя просьба, но он благосклонно кивнул головой и сказал, что вообще-то его просил один человек, чтобы обо мне никто не знал, но, если мне так угодно, он будет заказывать местные газеты.
В пустыне, да и вообще в арабском мире, идёт неспешная жизнь. Люди не торопятся жить. Куда торопиться, если пустыня велика, а жизнь коротка? Из штанов не выскочишь, пустыню в два прыжка не перепрыгнешь. Если начинается песчаная буря, то человек не думает о чем-то возвышенном, а старается укрыться от мириадов песчинок, одновременно поднявшихся в воздух и режущих на своём пути все металлические предметы. Сначала нужно всё как следует обдумать, а потом уже приниматься за какое-то новое дело.
Вазир рассказывал мне о пустыне. Этот маленький муаллим впитывал всё, что говорят взрослые и уже учил взрослых науке пустыни. В пустыне есть вода, в пустыне множество всяких животных и растений, которые можно употреблять в пищу, но в пустыне таится много опасностей. Пустыня как зверь годами и веками поджидает свою добычу и в тоже время кормит своих детей, поселившихся здесь. Со временем начинаешь понимать, что эта жизнь вдали от грохота цивилизации и есть та самая настоящая жизнь, которая создала и воспитала человека.
Я не заметил, как прошёл почти год с того времени, как я покинул тесную камеру замка Иф. Наконец, один из сыновей хозяина доставил нам арабскую газету. С какой жадностью я накинулся на неё и сидел как перед лакомством, разбирая арабскую вязь и используя Вазира как словарь арабских слов.
На первых страницах материалы суда над руководством гитлеровской Германии.
