Олег Васильевич Северюхин
Космонавта никто не ждал. Спорные тайны
Разгон фотонного двигателя
Так шло время. День за днем. Вернее, суточный цикл за суточным циклом. Первая пятилетка прошла. Началась вторая. Всего восемь пятилеток. Однажды во время утреннего сбора показаний приборов меня вдруг «приземлило», то есть появилась некоторая сила притяжения, которая из невесомости поставила меня на ноги.
По идее, до моей цели еще далеко, но неведомая сила притяжения уже тянет меня к себе. Двигатель работает нормально, на приборе 1.0 – то есть одна световая скорость. Но нужно уходить от неведомой хозяйки.
Я начал подкручивать верньер активации фотонного двигателя. Стрелка поползла к красной черте до уровня семидесяти восьми процентов. Скорость увеличилась до 1.1. Подвел стрелку к семидесяти девяти процентам и довел до 1.3. Я сидел и досадовал на себя: если бы я это сделал в самом начале, то продолжительность полета равнялась бы тридцати с половиной годам, а не сорока. Есть разница? Есть. А дальше может возникнуть ядерная реакция. Хотя, подумай, и вспомни, данные фотонного двигателя. Из чего он сделан, какая для него критическая масса.
Я стал напрягать свои знания по ядерной физике, копаться в том массиве информации, который у меня был. Критическая масса – это минимальное количество делящегося вещества, необходимое для начала самоподдерживающейся цепной реакции деления. У нас в качества зеркала фотонного двигателя использован уран-235 (U235), период полураспада 7,038х108 лет. Критическая масса 45 килограмм. А у нас всего 50 кг урана в двигателе. Итого: 80% от 50 кг составляет 36 кг. То есть до критической массы не хватает целых 9 килограммов. До целых 44 кг мы можем увеличивать мощность двигателя без опасности возникновения цепной реакции. То есть до 88 процентов мощности двигателя. Вот где должна быть красная черта. Наши перестраховщики сделали ефрейторский зазор, да еще приемщики свой зазор поставили, и получилась не щелочка, а целая амбразура.
Я долго раздумывал, крутить или не крутить верньер активации двигателя. Что меня ждет, если я не буду активировать двигатель? Меня притянет к себе желтый карлик. Я сгорю в его пламени термоядерного синтеза водорода и гелия и температуры в пять-шесть тысяч градусов по Цельсию как мотылек, влетевший в пламя керосиновой лампы. И мне не удастся отделаться обгоревшими крыльями.
Если я буду активировать двигатель, то при ошибке я сгорю в пламени термоядерной реакции урана-235. Выбор небольшой. Я подумал и стал потихоньку поворачивать ручку верньера, смотря за тем, как двигается стрелка к красной черте. Вот она пересекла ее. 81, 82, 83, 84, 85 процентов… Стоп! Пока хватит. Когда летишь со световой скоростью, то небольшая прибавка совершенно не ощущается. Никакого взрыва нет, но цифра указателя скорости начала потихоньку меняться, и остановилась на значении 1.8. Это была победа. Это была великая победа! И дело совершенно не в том, что я первым из всего нашего человечества достиг скорости в 1.8 света.
Кто оценит это достижение кроме меня? Никто. Сокращался срок полета. Представьте, что в камеру к приговоренному на сорокалетнее добровольное заключение человеку входит прокурор и говорит, что по новому закону от такого-то числа и такого-то года срок вашего заключения снижается почти вдвое и вам осталось сидеть примерно пятнадцать лет. Всего три пятилетки, а не восемь. Есть от чего возрадоваться. Сразу вспомнился старый цыганский анекдот. Сидят в камере два цыгана. Отец и сын. Конокрады. Отцу дали полгода. Сыну – два года. Сын жалеет отца.
– Эх, папаша, – говорит он, – сколько же тебе еще сидеть? Январь, февраль, март, апрель, май, июнь. Столько долго. У меня все быстро. Зима-лето, зима-лето и я вышел.
Настроение поднялось. Хотя впереди нет никакой определенности, зато я уйду от желтого карлика (кстати, и наше Солнце тоже является желтым карликом), выйду в нужную Галактику и найду планету, являющуюся противовесом нашей Земли.
Каждый день строго расписан, и я старался так же строго придерживаться распорядка. Радовался предвыходным и выходным дням.
По воскресеньям я спал дольше, чем обычно, и в субботу ложился позже, чем в рабочие дни. Это как-то скрашивало рутину рабочих недель. Просмотр кинофильмов строго по графику. Любимый фильм – «Белое солнце пустыни». Я мзду не беру. Мне за державу обидно. Таможня дает добро! Павлины, говоришь? Хе! Опять ты мне эту икру поставила? Не могу ее проклятую, есть! Хоть бы хлеба достала! Свободу женщинам Востока! Вопросы есть? Вопросов нет. Обратно пишу вам, любезная Катерина Матвеевна. И бросало меня, Петруха, от Амура до Туркестана. И все выражения эти как лыко в строку. Как только начинаешь биомассу поглощать, так сразу про икру вспоминается. Начинаешь записывать показания приборов и про Катерину Матвеевну тут как тут. Как проблема возникнет, так сразу фраза про вопросы.
Как я жалею, что не взял в полет гитару. Я бы научился играть на ней и воплотил бы в жизнь свою давнюю мечту – научиться петь.
Ваше благородие, госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты, да только не любила.
В ласковые сети, постой, не лови…
Не везет мне в смерти – повезет в любви!
Нет, у меня хватит сил выдержать полет. Я еще вернусь на Землю, если только часы не шутка с их обратным ходом, которую придумали для меня, чтобы скрасить мое одиночное заключение сказкой о том, что все вернется и что я еще смогу прожить нормальную человеческую жизнь, и не один раз, по своему желанию.
Периодически меня посещали видения в виде последней моей женщины. Она подходила к моему «вертолету», присаживалась на краешек, гладила мои волосы и тихо говорила мне на ухо:
– Возвращайся. Только я жду тебя. Все уже забыли о том, что ты был и куда ты делся. Только я являюсь твоей жизнью. Только я могу поддержать тебя и вернуть к жизни. Возвращайся.
Все это было так реально, что я просыпался и всматривался в полумрак дежурного освещения. Никого. Была тишина. Кроме небольшого шума кондиционера не было слышно ничего. Почему мне так врезалась в память эта женщина? Ведь и любви какой-то между нами не было. Была только одна ночь. Но какая ночь!
Отсутствие собеседников вызывает необходимость иметь собеседника, и подсознание вызывает картинки из прошлого в качестве реальных образов для общения. Я прекрасно понимаю, что это плод моего воображения, картинка из моей памяти, но у меня нет других картинок.
Прошло уже почти десять лет полета в одиночестве. Меня бросает из одной крайности в другую. От видения людей из прошлого до разговоров самого себя с самим собой. От раздвоения личности до галлюцинаций. Говорить вслух нужно, чтобы не атрофировался речевой аппарат, но не нужно ждать ответа на свои слова. Никто не придет и ничего не сделает, и ничего не скажет. Нет подо мной никакой живой и мыслящей субстанции, которая бы проникла в мое подсознание и материализовала всю мою память и фантазии. Тогда бы в тесной кабине моей было бы не протолкнуться. Как в метро в час пик. Только осознание реальности происходящего и невозможности появления каких-либо существ на корабле останавливало начинающееся психическое расстройство.
Когда человек занят работой, то ему не нужно сидеть и размышлять о чем-то несуществующем или начать жалеть себя и впадать в меланхолию, из которой трудно выйти, а многие вообще не выходят из нее всю жизнь.
Мы не были избалованы американскими фильмами о космических чудовищах и космических войнах, о людях, произошедших от пресмыкающихся и птиц, зайчиков и червячков, пушистиков и непушистиков. Я читал книгу одного из фантастов о людях, произошедших от дельфинов, но они совершенно не отличались от нас. Похоже, что человеческое тело является самым совершенным созданием природы, и всякая попытка оптимизировать человеческое тело приводит к созданию монстров, как в реальности, так и в подсознании.
Гости и гостевание в очках
Они появились внезапно. Как, не знаю. Просто в середине моего обиталища появилось светящееся пятно. Вернее – шар, флуоресцирующий каким-то опаловым цветом. Я спал, но что-то внутри меня говорило, что нужно проснуться, нужно посмотреть, нужно выяснить, что такое находится в пилотской кабине.
Я открыл глаза и увидел этот шар. Я не мог понять, сплю я или не сплю. Иногда сны бывают такими реалистичными, что человек верит в то, что приснившееся было с ним наяву. И иногда он находит подтверждение своим снам и в жизни.
Я ущипнул себя за руку и почувствовал боль. Я закрывал глаза и ничего не видел. Я открывал глаза и видел флуоресцирующий шар. И внутри шара как будто было что-то шевелящееся. То ли туман, то ли живые существа. Непонятно.
Шар был большой. Даже не шар, а что-то сигарообразное, как ракета. Примерно, метра два в длину и метра полтора в поперечнике.
Я встал со своего «вертолета» и подошел к шару. Осматривая его со всех сторон, я чувствовал, что за мной кто-то наблюдает и что-то мысленно хочет сказать, но я не понимаю его мыслей.
– Если ты можешь передавать мысли, – подумал я, – то неужели ты не можешь прочитать мои мысли? Хотя, существо или субстанция понимает мои мысли точно так же, как и я понимаю его мысли. Возможно, никак. Нет никакой точки пересечения. Если я сейчас начну кричать, прыгать, плясать, петь песни, то существо испугается, будет защищаться или нападать на меня для уничтожения. Если существо будет таким же образом вступать со мной в контакт, то испугаться могу я, и тоже буду предпринимать меры для своей защиты. Главное – не делать резких движений – первая заповедь при встрече с хищником. Он сам вас боится.
Я вставил первый попавшийся фильм в видеомагнитофон и нажал кнопку «воспроизведение». Пусть смотрит, а я пока обдумаю создавшееся положение.
Все системы моего корабля работали нормально. Аварийные индикаторы показывали, что внешняя обшивка не повреждена, запорные устройства дверей в норме. Газосигнализаторы мерцали ровными зелеными огоньками. Все в порядке. Возможно, это я не в порядке.
Я надел на руку пневмоманжету «доктора». Нажал кнопку. Пульс, ритм сердца в норме. Артериальное давление как у космонавта – 110/70. Температура тела 36,6. Тошноты, кашля, озноба, ощущаемых болей нет. Взял ручку и записал дату медосмотра. Еще и поставил дискретное время полета.
Шар или капсула замерла около монитора видеомагнитофона. Я уже не чувствовал его внимания ко мне. Данный факт в бортовой журнал я записывать не буду. Незачем. Как-никак, а официальный документ. Это все равно, что прийти к командиру и сказать:
– Товарищ командир, я сошел с ума, прошу меня изолировать от общества, так как вокруг меня крутятся невидимые для вас пришельцы.
Я человек и все галлюцинации документировать не буду. Не хватало мне еще сны свои записывать. Хотя, если попробовать, то получится занятная книга о приключениях советского космонавта с продолжениями и повторениями.
Внезапно на шаре с моей стороны появились темные пятна и линии, и шар забурчал. Или забурлил? Не знаю, как назвать то состояние, когда собравшиеся ждут прихода высокопоставленного гостя, и шепотом переговариваются между собой. Вроде бы никто и ничего не говорит, а над залом стоит шумок тысяч голосов. Вот и из шара доносился такой же шумок. Как будто там сидели тысячи человек и перешептывались. Затем из шума голосов стали вычленяться отдельные голоса и, наконец, один голос, чем-то похожий на голос артиста Юрского, произнес:
– Лед тронулся, господа присяжные заседатели.
Я сел на «вертолет». Горячка.
– Грузите апельсины бочками, – неслось от шара. – Вы пижон, Шура. Таких, как вы, я в детстве стрелял из рогатки. Я не мылся в бане и меня не любят девушки. Не делайте из еды культа. Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Пилите, Шура, она золотая.
Я бросил взгляд на монитор и увидел, что там действительно идет фильм «Золотой теленок», но герои только знакомятся с водителем антилопы-гну паном Козлевичем. Похоже, что, существо может проникать в электронную аппаратуру?
– Что, понравился наш фильм? – спросил я.
– Понравился, понравился, понравился, – стал повторять шар почти моим же голосом. – Нам понравился фильм, нам понравился фильм. Вы понимаете, что говорим мы? – спросил шар.
Я кивнул головой.
– Просим ответить словами, а не жестом, – попросил шар.
– Да, я вас понимаю, – ответил я.
– Как качество нашего голоса и правильность составления ваших предложений? – снова раздался вопрос.
– Все нормально, – сказал я, – кто вы такие и как вы попали на мой корабль?
– Мы есть официальные представители планеты, которая называется Моулд, – сказал шар. – Вы находитесь в зоне нашей доступности. Мы приглашаем вас к себе на планету, чтобы предложить вам наши знания и получить от вас необходимые знания.
– Извините, но ваше приглашения я не могу принять, потому что мой корабль рассчитан на полет в одну сторону, любая посадка сорвет выполнение задания и отрежет мне путь к возвращению домой, – сказал я.
– Не волнуйтесь, – сказал шар, – вам не нужно будет делать остановку, вы переместитесь на нашу планету в этом шаре. Потом мы снова доставим вас на корабль, если вы сами этого пожелаете.
– А если я откажусь? – спросил я.
– Это ваше право. На нашей планете выполняются все пожелания гостей, – ответил моулдянин. – Мы будем огорчены вашим отказом. С вашей стороны – это будет невежливо.
– У меня нет скафандра для выхода в космос и, кроме того, я не знаю, пригодна ли ваша планета к существованию таких организмов как я, – использовал я, как мне кажется, самый убедительный довод.
– Не волнуйтесь, для вас индивидуально будут созданы такие же условия, какие вы привыкли иметь на вашем корабле, – заверил меня шар. – Соглашайтесь, Олег Николаевич.
Черт его знает? Если они без труда проникли на мой корабль, то их уровень развития намного выше нашего, если они обещают доставить меня снова на мой корабль. Они знают, где находится корабль и могут летать на субсветовых скоростях, чтобы догнать его. Мой корабль летит в автоматическом режиме, и дальше будет лететь сам по себе, а я никогда не прощу себе того, что не согласился посмотреть неизведанное, новый мир, населенный разумными существами. Значит, не так уж правы наши ученые, утверждающие, что существует только одна обитаемая планета, как противовес нашей Земле. Есть еще сотни планет, которые ждут гостей из неведомого далека. Будь что будет. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Есть у меня большие сомнения в том, что я долечу до места назначения, тем более еще меньше шансов вернуться назад.
– Ладно, давайте мне ваш шар, – сказал я, – но только полетим ненадолго.
– Хорошо, – ответил шар, – идите сюда.
Я подошел. Из шара выдвинулся манипулятор с каким-то предметом.
– Это очки, – сказал моулдянин, – вы должны надеть их, чтобы видеть нас такими же, как и вы. Мы несколько отличаемся от вас и поэтому просим не снимать очки, находясь на нашей планете. Вы согласны?
– Да, согласен, – сказал я и надел очки.
В очках я уже не видел шара. Передо мной стоял мужчина лет сорока, нормального телосложения в облегающем блестящем костюме бирюзового цвета.
– Давайте знакомиться, – сказал он, – меня зовут Кур. У нас очень хорошие лингвистические способности. При помощи вашей техники, которая показывает вашу жизнь, я составил алгоритм вашего языка и сейчас могу говорить на нем. Алгоритм языка я отправил на свою планету, и к нашему прилету очень многие люди будут говорить на вашем языке. Только ничему не удивляйтесь на нашей планете. Она вам обязательно понравится.
– А как мы полетим? – спросил я.
– Не волнуйтесь, – успокоил меня Кур, – все очень просто. Видите блестящий круг подо мной? Это называется платформа. Мы встаем на платформу, я включаю телепортатор, и мы с вами мгновенно переносимся на нашу планету.
– Как это? – не понимал я.
– Все очень просто, – начал объяснять мне Кур, – есть система передачи информации при помощи электромагнитных волн. Мы установили, что волна имеет атомную структуру, как и все то, из чего создано все сущее. Таким образом, если необходимый предмет превратить в волну, то его можно перемещать на огромные расстояния очень быстро и без потери качества. Человек тоже является таким предметом. Платформа превращает нас и себя в атомы и отправляет по месту назначения. Платформа на Моулде уже установлена на центральной площади. Нас ждет торжественная встреча. Летим!
Я встал на платформу и ничего не почувствовал, кроме волны тепла, поднимавшейся от ног к голове. Затем тепло опустилось от головы к ногам, и я увидел себя на большой площади, заполненной народом. Бравурно звучал оркестр и сильный голос пел:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Над толпой колыхались красные транспаранты с большими буквами, написанными белилами:
СЛАВА ПОКОРИТЕЛЯМ КОСМОСА!!!
НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ!
ПАРТИЯ – ВДОХНОВИТЕЛЬ И ОРГАНИЗАТОР ВСЕХ НАШИХ ПОБЕД!
ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!
Лысый человек в украинской «писанке» сказал в микрофон:
– Слово для приветствия предоставляется летчику-космонавту СССР, полковнику Снежинину Олегу Николаевичу! Урррааа!
Вся площадь взорвалась многоголосым ревом:
– Уррааа!
Я подошел к микрофону. Откашлялся. Площадь затихла. Как говорят, пролетевшую муху было бы слышно. Что им сказать? Не знаю. Явно, что это не земля и это не земляне, но как они похожи на моих земляков. Все один к одному. Я протянул руку к лицу, чтобы снять очки, но лысый перехватил мою руку и сказал тихо:
– Вы обещали не снимать очки.
Я кивнул головой в знак согласия и стал говорить то, что от меня хотели слышать:
– Товарищи! Дорогие товарищи! (бурные аплодисменты). Позвольте мне от вашего имени и от себя лично выразить искреннюю благодарность Центральному Комитету и Политбюро нашей партии за заботу, проявленную в развитии космоса! (бурные и продолжительные аплодисменты).
Я что-то говорил еще, что-то из того, что помнил с политзанятий, кого-то благодарил, в чем-то клялся и все мои фразы перемежались аплодисментами.
После меня выступили работница, рабочий и лысый в вышитой рубашке. Потом меня подхватили на руки и понесли к ожидавшей открытой машине. В машине меня возили по городу. Стоявший на тротуарах народ громко приветствовал меня.
Я смотрел на город и узнавал его и не узнавал. Он был похож на тот город, в котором я родился, на наш областной центр, на тот город, где я оканчивал училище и на Москву. Все причудливо смешалось в одном месте. Недалеко от моего дома в районном центре Центральной России была станция метро «Снежининская». Чудно.
Я попросил остановить автомашину около моего дома. Из дома вышли мои отец и мать.
– С приездом, Олег, – сказал отец, а мать уткнулась головой в мою грудь.
Я их уже давно не видел, а здесь они были такими же, какими я их видел в последний раз.
– Отец, чего мы здесь стоим на улице? – сказала мама. – Веди сына в дом, стол накрыт и там все, как ты любишь.
Лысый мужчина в косоворотке попрощался со мной и уехал дальше, а я остался с родителями. Дома все было так же. Пятиэтажная «хрущевка», двухкомнатная квартира, смежные комнатки, из «зала» выход на балкончик, маленькая кладовка, кухня, чуть побольше этой кладовки, и совмещенный с ванной санузел, в котором мог размещаться, то есть мыться или отправлять естественные надобности, только один человек. У нас почти весь СССР жил в таких домах или в бараках, неизвестно какого года постройки. Если бы не война, так бы в бараках и жили до первого выхода человека на Луну.
Стол был накрыт так, как во время моего каждого приезда в отпуск: пельмени, соленые грибы со сметаной и с луком, соленое сало, черный хлеб, селедка с маслом и луком. Вроде бы и непритязательный стол, но пища здоровая и экологически чистая, а на столе еще и бутылочка «Московской» водки за два рубля восемьдесят семь копеек. Только что из холодильника. Как это говорят? «Тут и ленивый не мог устоять».
Я знал, что у матушки в холодильнике есть еще и холодец, и маринованный хрен к нему, а у отца на ниточке вялится соленая рыбка, чтобы завтра на второй завтрак сходить попить с ней пивка в пельменную в соседнем доме.
Я сел к столу. Выпили с отцом. Мать, как всегда, пригубила, и я набросился на все то, что было на столе. Ел и не мог наесться. Это не биомасса. Это мясо и рыба, это грибы и овощи. Выпили по второй, сразу по третьей, как говаривал отец, – между второй и третьей пуля не должна пролететь, – закусили и откинулись на спинку стула передохнуть и перекурить.
– Как дома, сын? – спросил отец.
– Без слов, – ответил я, махнув неопределенно рукой. – А это кто? – спросил я, указав на девушку, сидевшую с нами за столом.
– Это? – переспросил отец. – Это Наташа, она живет неподалеку и хочет выйти за тебя замуж.
– То есть, как это замуж? – удивился я.
– Очень просто, – сказал отец, – пойдете в бюро записи актов гражданского состояния, если не забыл, то это называется ЗАГС, вас там распишут, выдадут удостоверение и будете жить-поживать и добра наживать. Сейчас вот и решим, завтра в ЗАГС пойдете или чуть позже.
– С чего бы это? – спросил я. – Меня кто-нибудь спросил?
– Ты пойми, сынок, – извинительно сказал отец, – у нас сейчас вроде как коммунизм, каждый получает то, что он хочет.
– Что это значит, что кто захочет? – возмутился я. – Кто-то захочет на голове ходить, так ему что все должны помогать встать с ног на голову? – засмеялся я.
– Ничего смешного здесь нет, – сказал отец, – каждый должен помочь этому человеку.
– А если он захочет кого-то ограбить или убить? – спросил я.
– Ничего не поделаешь, – сказал отец, – придется идти вместе с ним грабить и убивать.
– Вы что с ума тут посходили? – сказал я, постучав согнутым указательным пальцем себе по лбу.
– Как ты с отцом разговариваешь? – вмешалась в разговор мать. – Если отец откажется это сделать, то ему плохо будет. Власти придут и заберут его на перевоспитание.
– Какое перевоспитание? – удивился я. – С культом личности было покончено на двадцатом съезде партии.
– Сынок, разве можно верить тому, что говорят? – шепотом сказала мама. – Верить нужно только своим глазам. Ты думаешь, отцу твоему легко говорить такое? Ему тяжело, да только он привык подчиняться власти, потому что как только заимеешь свое собственное мнение, так оно сразу начинает идти вразрез с тем, что говорят власти. Вот посмотри. Говорят, что борются с пьянством, а страна запивается. Народ по пьянке гибнет как на самой жестокой войне. Или правила дорожного движения. Они для кого? Только для самых законопослушных граждан, которых и привлекают по статье нарушения дорожного движения, причем нарушения эти и нарушениями не являются по сравнению с тем, что творят на дорогах те, у кого денег куры не клюют и те, кто при власти, и кто себе неприкосновенность в закон ввел. И криминальные авторитеты вместе с ними. О борьбе с коррупцией рапорта победные читают, а коррупция как она была, так она стала не меньше, изощреннее, разве что. Когда вечером или ночью гражданин выйдет погулять без опаски на улицы родного города, то тогда можно судить о том, насколько эффективно работают власти. А так, как в сказке: днем правят светлые силы, а ночью правят темные силы. Зимой наступает господство темных, а летом – светлых. А лето у нас сам знаешь, какое короткое.
– Мама, а почему ты говоришь совсем не так, как другие люди? – спросил я.
– Я, сынок, ничего не хочу, – сказала мама, – пусть все идет так, как это положено теми, кто нас создал. Как только у людей появляются чрезмерные желания, так для исполнения их требуется насилие над другими людьми, за счет которых эти желания и будут исполняться. Все в мире взаимосвязано. Кто-то жрет в три горла, жиром заплывает, ожирение объявляют национальной катастрофой, а кто-то сквозь ребра смотрит, не получая полноценной пищи и не имея денег на ее покупку. Кто-то экономику развивает, не стесняясь в тратах денег, потому что сам их печатает, а кто-то свое производство закрывает, потому что нет денег на его развитие. Несправедливость всюду, а по справедливости ничего сделать нельзя, потому что не бывает такой справедливости, которая бы всем нравилась. Что справедливо для одного, то несправедливо для другого.
– Откуда ты все это знаешь? – удивился я. – Ты никогда раньше так не рассуждала.
– Знаешь, сынок, – ответила мама, – мне кажется, что я прожила тысячу жизней, и во всех жизнях одно и то же. Везде деление на бедных и богатых, на сильных и слабых. Сильные живут за счет слабых, богатые – за счет бедных. Если бедные объединятся и отберут все у богатых, то они от этого богаче не станут, наоборот, они уничтожат курицу, которая несет золотые яйца. Но если бедные будут держать богатых на коротком чомбуре, ты, вероятно, не знаешь, что такое чомбур? Чомбур – это оголовье у лошади, которое надевают ей во время стоянки в стойле. Кавалеристы стойло станком называют. Чомбур не мешает овес жевать, но и уйти лошадь никуда не может. Чем короче привязь к чомбуру, тем меньше свободы. Так вот, если богатые будут под постоянным контролем, то они станут вкладывать деньги в бедных, чтобы удлинить привязь чомбура. И получается зависимость: чем лучше живут люди, тем легче богатым управлять своим богатством. Когда все ходят в бриллиантах, то размер бриллиантов является делом вкуса, а не богатства.
Я слушал маму и не верил, что это она. Так складно говорить может человек, имеющий хорошее образование и опыт общения с людьми. Откуда это у нее? Я помню своих родителей и не так уж велик срок, за который они могли измениться.
– Мама, ответь мне на вопрос, – наконец решился я выяснить мучившую меня загадку, – как вы стали такими похожими на моих родителей?
– Видишь ли, сынок, – после некоторого раздумья сказала мама, – я, наверное, просто урод, и помню все, что со мною было. Я уже жила несколькими жизнями. Была даже мыслящим животным, а вот сейчас я твоя мама и мне даже приятно быть твоей мамой.
– А для чего все это, – спросил я, – притворяться тем, кто ты не есть на самом деле?
– А я не притворяюсь, я есть на самом деле, – сказала мама, – я мыслю – значит, я существую.
– А как ты выглядишь на самом деле? – спросил я.
– Я не знаю. – сказала мама. – Мы видим мир только тогда, когда существуем в других жизнях. А так мы просто существуем. Обмениваемся мыслями на расстоянии…
– Вы обсуждаете какие-то глобальные проблемы? – поинтересовался я.
– Трудно их назвать глобальными, – улыбнулась мать, – мы сообщаем друг другу, где прохладно и влажно.
– Так кто же вы? – в отчаянии спросил я.
– Сними очки и увидишь, – сказала она.
– Но я обещал не снимать очки, – сообщил я об условии своего пребывания здесь.
– В вашей истории был один мудрец, который надел на осла зеленые очки и тот с аппетитом стал уплетать прошлогоднее сено, – улыбнулась женщина, – неужели человек, которого я называю сыном, будет уподобляться этому ослу?
Я снял очки и увидел себя на пустынной равнине, покрытой мхом, лишайниками, камнями и простирающейся во все стороны. Не было гор, деревьев, городов и селений. Тишина, безмолвие и какой-то сине-фиолетовый цвет то ли дня, то ли ночи. Все было плоским и у меня закралась мысль, что весь этот мир плоский и стоит он четырех китах, которые плавают в океане тьмы. И над головой не было никакого небосвода и не было видно ни одной звездочки. Как будто я находился в коробке из-под обуви.
– Я, правда, вижу то, что я вижу? – спросил я.
– Правда, а что ты видишь? – услышал я какой-то голос внутри себя.
– Почти ничего, – сказал я и надел очки.
– Ну, как, интересно там? – спросила меня мама.
– Нет, не интересно, – сказал я.
– Вот поэтому мы живем чужими жизнями, копируя все то, что сделано не нами, – вздохнула женщина. – Ты надолго к нам?
– Нет, я только на побывку, нужно лететь дальше, – сказал я. – Я тоже человек подневольный, получил приказ вот и выполняю его.
– И правильно, каждый должен заниматься своим делом, – сказала мать. – Мы тут без тебя будем проживать ту жизнь, которую ты принес с собой. Чувствуется, что ваша жизнь богата и насыщена такими событиями, что и мы когда-нибудь будем такими же, как и вы. Постараемся жить так, чтобы не допускать ваших ошибок. Хотя без ошибок жить нельзя, слишком быстро подойдешь к концу жизни. Мы не будем делать ваших ошибок, мы будем делать свои ошибки, что, впрочем, одинаково. Если захочешь вернуться в свой мир, то только пожелай, все желания будут исполнены.
– А кому нужно высказать свое желание? – спросил я.
– У нас самый главный тот, у которого нет волос на голове, – сказала женщина, – но его скоро скинут. Есть уже и кандидат на его место. Но это большая тайна.
Я улыбнулся, если тайну знают двое, то ее знают все.
Ночью я спал на своей кровати и мне снились земные сны из того времени, из которого я улетал.
Утром ко мне прибыли представители местного правительства, которым я и сказал о своем желании вернуться на корабль.
– Что же, – сказали они, – любое желание должно выполняться.
Через какое-то время ко мне пришел человек, который был у меня на корабле. Я встал на круг, попрощался с родителями и через несколько мгновений оказался на корабле.
– Давай наши очки, – сказал мой сопровождающий.
– Неужели их нельзя взять в качестве сувенира? – спросил я.
– Зачем? – спросил он. – В каждом мире свои очки для обмана людей, – и исчез.
На корабле ничего не изменилось. А что могло там измениться? Я сравнил дискретное время полета с последними записями в журнале и ужаснулся – меня не было полтора месяца. Я мог ошибиться и что-то себе вообразить, но машина ошибиться не может.
Я произвел проверку всего корабля и не обнаружил того, что могло указывать либо на мое длительное отсутствие, либо на присутствие кого-то еще в моей компании. Правда, в контейнере с пищевыми отходами я увидел плесень. Плесень не лишайники, но что-то похожее. Может, у меня было пищевое отравление?
– Как же, – внутренне сказал я себе, – прожил бы ты полтора месяца в беспамятстве без еды и воды? Нет. А вдруг это мыслящая плесень и устроила это представление для меня?
