Олег Самов
Под знаком ЗАЖИГАЛКИ
Конечно, в дистанционке были и плюсы. Например, участие в онлайн-видеосовещаниях по Скайпу или Зуму. Белоснежная рубашка, галстук, домашние трусы и шлёпанцы составляют основной дресс-код топ-менеджера нефтяной компании.
Сложность возникает в двух случаях: если самурай в порыве страсти, вызванном грандиозностью его великого предназначения и тупостью крестьян, не желающих смотреть дальше положенной им чашки риса, резко вскакивает со стула, обнажая отсутствие золотой кольчуги на «том самом» месте. Или если во время проникновенного цитирования самураем танка13 невежественным крестьянам внезапно начинает звонить его мобильный, который лежит в другом конце комнаты на подоконнике, на котором высвечивается его сёгун. Все скайп-присутствующие немедленно выходят из летаргического сна, в котором пребывали последние полчаса вдохновенного спича их предводителя, достают попкорн и с большим интересом ждут захватывающего продолжения.
Что будет дальше? Сёгун на корточках, чтобы в видеокамеру по-прежнему попадала только верхняя часть его тела, засеменит на другой конец комнаты, или величественно проигнорирует Главного, не прерывая патетики своих танка, или примитивно выключит воспроизведение видео на Скайпе?
Если же совещание проводится без подключения видеосвязи, тогда офисный самурай ограничивает свой гардероб синими домашними шортами с белой надписью «Serf». Лицо ищущего просветления устремлено к высоким корпоративным целям и выполнению производственных KPI, и потому недостижимо для бритвы и расчёски. Ибо ничто лишнее не должно сбивать самурая с его пути…
Впервые Ободзинскому было так легко: он не пытался произвести впечатление, блеснуть эрудицией, соблазнить девушку, он говорил с ней так, как иногда говорил сам собой. Не случайно самый понимающий тебя собеседник – это ты сам. Тот собеседник, который поймёт твои самые сокровенные мысли, желания и ощущения, от которого нет необходимости что-то скрывать, потому что он понимает и всегда принимает тебя таким, какой ты есть, что бы с тобой ни произошло.
Такого собеседника ты можешь искать всю жизнь, перебирая людей, как колоду карт, разглядывая со всех сторон их фигуры, форму, иногда даже пытаясь заглянуть чуть поглубже, в их душу. Но не найдя там ничего, возвращаешься к созерцанию ласкающих взгляд «девочек-секси» с длинными ногами и осиной талией, которыми ты пытаешься заглушить внутреннюю душевную пустоту. Часто это удаётся, особенно, если поработать над собой и заполнить возникшие душевные дыры чем-то сексуальным, или материальным, или даже учебно-образовательным. Главное – это не допускать возникновения внутреннего вакуума, который начинает тебя засасывать внутрь себя самого…
Они с Леной медленно шли к метро. Фонари на Садовой бросали пригоршни света на витрины магазинов, ажурные лепнины фасадов домов, на радостные, ярко освещённые окна вернувшихся домой людей, и на тёмные насупленные окна тех, кто не очень к ним спешит.
У метро «Сенная площадь» они остановились.
– Тебе куда? – он заметил вдруг, что сказал это как-то смущённо.
– До «Пионерской», – просто ответила она и улыбнулась.
– Лен, давай я тебе вызову такси, – смелея и возвращаясь к своему обычному тону, предложил Ободзинский.
Она внимательно посмотрела на него и снова улыбнулась:
– Спасибо за прогулку. Мне с тобой было интересно. Пока!
Она, чуть помедлив, развернулась и пошла подыматься по ступенькам. Ободзинский несколько секунд стоял неподвижно и вдруг бросился за ней.
– Лена! Ты забыла сказать мне самое главное!
– Да? – уголки её губ, поползли вверх. – И что же?
– Твой телефон! – так же, чуть сдерживая улыбку, ответил Ободзинский.
Душа подтанцовывала под диско девяностых. Сначала чуть сдерживаясь, а потом всё свободней и быстрее. Телефон с записанным Лениным номером приятно грел руку в кармане. Пьянящий воздух больше не холодил, а заводил. Хотелось сделать что-то очень весёлое и хорошее одновременно. Подмигнуть двум проходящим мимо молодым девчонкам с горящими глазами, сделать комплимент женщине с большой серой клетчатой клеёнчатой сумкой, набитой какими-то тряпками, сказать что-то ободряющее стоящему у метро таджику с рекламным плакатом на груди и спине «Заходите в нашу хинкальную!» – «Конечно, зайду! Где твоя хинкальная, брат?»
Улыбаясь сам себе, Ободзинский сунул руку в карман, достал телефон, чтобы вызвать такси, помедлил и понял, что хочет побыть среди людей, не теряя этого ощущения лёгкости и счастья, не оглядываясь на перипетии дня, оставшиеся у него за спиной. Он убрал телефон в карман и вошёл в метро.
Последний раз в метро он был два года назад после тринадцатилетнего отсутствия в России – его жизни в Норвегии и Канаде. Тогда, опаздывая на встречу в час пик, он бросил машину у метро «Адмиралтейская», заскочил в метро и с удивлением обнаружил, что пластмассовые жетончики, как в конце девяностых, для проезда уже не выдают, а оплата происходит пластиковыми карточками. Да и сами турникеты с начала нулевых видоизменились, выросли в размерах в полтора раза, пластмассовые вертушки заменились мощными железными лопастями.
Сейчас, проходя через них, он показался себе весёлым работягой, спешащим на свой завод в вечернюю смену. Рекламные плакаты вдоль всего спуска предлагали «приятный отдых, радушное обслуживание и изысканную кухню в просторных помещениях банкетного зала «Бенвенута» (Свадьбы. Корпоративы. Поминки)», находящегося, похоже, по адресу Выборгского РОВД. Дополнительно уточнялось, что «для наиболее взыскательных заказчиков имеются отдельные комфортабельные VIP зоны для деловых встреч» (вероятно, с адвокатами).
Реклама достопримечательностей Санкт-Петербурга, финансируемая, видимо Комитетом по культуре и туризму города, особенно рисованная серия, приятно расслабляла мозг, предварительно уже конкретно расслабив его у его создателей. На одном из плакатов заезжий провинциал в красных штанах возбуждённо фотографировал гениталии атлантов Эрмитажа, едва прикрытых маленькой тряпочкой у пояса. Всё это сопровождалось надписью «В Петербурге обязательно нужно увидеть атлантов». Судя по всему, туриста интересовали атланты не целиком, а частями. Точнее, совсем небольшие части атлантов. Мысли же атлантов были уже который год заняты тяжеленными колоннами Эрмитажа, и им было не до познавательной активности гостей города.
На втором рекламном щите из этой серии виртуоз кисти откопипастил этого же туриста, но на заднем фоне уже с разведённым мостом, сопровождавшимся надписью «В Петербурге обязательно нужно увидеть развод мостов». Этот плакат привлёк внимание креативной части подрастающего поколения петербуржцев, поскольку на нём чёрным толстым маркером после слова «мостов» было приписано «лохов и кроликов». На соседнем плакате «В Петербурге обязательно нужно увидеть Аврору» будущие пиарщики, не задумываясь, добавили «из Максимуса». Туристическая реклама города сразу зазвучала свежо и современно!
Маркер, видимо, был перманентный, поскольку станционные клининговые товарищи в синих робах, проезжая в эскалаторе с мокрыми тряпками, не смогли с первого раза отмыть этот посыл дорогим гостям, а только слегка размазали «кроликов» и «из», оставив эти призывы для осмысления до ночи, когда после закрытия метро можно более детально заняться изучением подобных тезисов, вооружившись чистящими средствами.
Внизу реклама тоже радовала воображение интеллектуальными изысками рекламщиков. ТРК «Питерлэнд» предлагал всем стоящим у края платформы «сделать большой шаг вперёд» (навстречу своим праотцам?!). Рекламные стикеры на окнах поезда тоже не церемонились с пассажирами и ясно давали понять, что «на метро ездят микробы», сразу определив реальное социальное место присутствующих. Ободзинскому даже стало жарковато от такого сравнения. Рядом висел яркий пример органичной трансформации коммерческой рекламы в социальную: «Тесно и жарко? – участливо интересовалась соседняя реклама на окне. – Зато мы в культурной столице! ПЕРСЕН успокоит быстро!». Вероятно, это был отсыл к прошлогодним беспорядкам, организованным ФБК. ОМОН, в отличие от Персена, успокаивал тогда действительно быстро.
Мысли перескочили на женщин, с которыми он периодически спал: сногсшибательную Азизу, администратора из Ginza, и красотку Софью, совладелицу сетки shPILKI, с которыми он встречался по очереди раз в две недели. То, что в поэзии называется «Я помню чудное мгновение», у Ободзинского было упорядоченными половыми связями. Физиология мужчины предусматривает необходимость близких контактов с женщинами хотя бы раз в неделю. А лучше – два. Главное в этом вопросе – это не подпускать женщин слишком близко к себе.
Каждая из них с большим удовольствием проводит с ним вечер в ресторане и потом наедине в «Коринтии» или «Лотте». И каждая с ещё большим удовольствием провела бы с ним этот вечер у него дома.
– Ободзинский, поехали к тебе домой! – он вспомнил жаркий шепот Азизы на заднем сиденье такси, когда они направлялись в «Коринтию» на прошлой неделе. – Я сама приготовлю тебе ужин! Тебе понравится!
Её маленькие пальчики, уже проникшие под его рубашку и томно спускающиеся всё ниже и ниже, подтверждали серьёзные намерения в кулинарном вопросе.
«Но некоторые мужчины, – он мысленно усмехнулся на её страстный шёпот, – имеют свои принципы. И один из них – никогда не водить домой дам, если ты не считаешь, что у вас, блин, о как, серьёзно». А в слух прозвучало прохладное:
– В другой раз, дорогая.
Самое важное – не доводить свои отношения с этими эфирными созданиями до этой черты. Ибо, если её зубная щётка хоть раз переночует у тебя в берлоге, потом начнётся неконтролируемый процесс размножения непонятных вещей: щеточек, баночек с кремом, лаком, щипчиков.
Затем компанию им составят розовая маечка, которую «я заберу потом», забытый за ненадобностью лифчик, серая кофточка Гуччи, «черное платье я оставлю, всё равно мы с тобой послезавтра идём в Мариинку на Жизель». И ты с квадратной головой после сегодняшнего убойного дня на работе пытаешься вспомнить, где ты встречался с Жизель, и почему вы идёте в Мариинку, которая у тебя прочно ассоциируется с Мариинской больницей, в которой ты бывал у невролога по поводу стресса и головных болей.
И вдруг ты замечаешь, что обычно полупустой шкаф, где на каждой полке лежало по одной вещи, а в центре торжественно висело три темно-синих костюма-работяги Brioni, Zilli и Ermenegildo Zegna, по очереди сопровождавших тебя на работу, оказывается заполнен под завязку. Все твои повседневные вещи – две пары джинсов, две клетчатых рубашки, трое футболок и носки, ещё несколько дней назад вальяжно раскинувшихся в самых непринуждённых позах по всему шкафу, – вдруг оказались строго выстроенными, отутюженными и уложенными на одной полке.
Перепуганная темно-синяя, но вдруг идеально отглаженная троица костюмов, уже ютится в дальнем углу в хрущевке шкафа, вместе с ничего не понимающими белыми сорочками Paul Smith, которых их мама родила точно не для такой жизни.
На следующий день, вернувшись с работы и автоматически забросив рубашку в шкаф, краем глаза замечаешь, что она вываливается обратно. Подняв голову, ты с удивлением лицезришь плоды своего игнорирования изменившегося вокруг тебя социума.
Вся штанга шкафа заполнена надменно взирающими на тебя платьями: повседневными, деловыми, выходными, для особенных случаев, для торжественных случаев, просто которые нравятся (назначение не определено), а также платьями «в возрасте» (тех же категорий, но которым уже больше года). Все полки заняты кофточками, рубашечками, маечками, трусиками, футболочками каких-то микроскопических размеров.
Ошарашенными глазами ты оглядываешь шкаф и понимаешь, что рубашка согласно законам физики действительно должна вывалиться из шкафа, потому что любое тело в пространстве занимает определённый объём. А свободный объём для этого тела был лишь на дальней полке в шкафу, где из переполненной заключенными камеры безучастно смотрели его глаженные черные носки, грустно обнявшись с такими же печальными глаженными футболками.
Ты ещё не знаешь, что завтра тебя ждёт взрыв главного фугаса, который она старательно заряжала своими прелестными ручками весь вчерашний вечер, раскладывая свою амуницию по полкам: в тот самый момент, когда она повернётся от открытого шкафа к тебе, безнадёжно разведёт руками и расстроенно сообщит, что надеть в Мариинку ей НЕЧЕГО!
Это катастрофа! Если мужчина переживает такую катастрофу в своей, ещё вчера личной пещере, его жизнь никогда не будет прежней.
Это сродни атомному взрыву, уничтожившему все самые близкие и родные атрибуты себя самого: носки, забывшие попасть в стиралку и стойко стоявшие с прошлой недели у стены, недочитанные «Записки старого козла» Буковски, радостно встречавшие тебя у унитаза, задумчивый гранённый стакан у компа, который в своей жизни видел хороший скотч, коньяк, бурбон, а в минуты раздумий о судьбах России – и кьянти с хересом, но никогда не видел посудомойку, так как близость бара не давала никакой возможности добраться до кухни.
Ободзинский улыбнулся своим мыслям.
И вновь его мысли вернулись к Лене. «Она классная, – почему-то ему хотелось улыбаться, вспоминая её внимательный, чуть удивлённый взгляд, сопровождавший его выпендрёжное выступление, и сдержанную милую улыбку. – Она отличается от остальных девушек. Да-а-а… Она классная!»
Мысли Ободзинского были свежи. Помыслы чисты. Сегодня был отличный день!..
***
На третье свидание с Хильдой Ободзинский принёс розу. Обычную красную розу.
Он хорошо помнил, как, оживлённо балагуря в тот первый вечер, они вчетвером вывалились из «Драгонфлая», и он в гардеробе подал Хильде куртку и помог надеть её. Хильда смутилась и покраснела. Урсула удивлённо посмотрела на него. Джимми был остроумен, находчив и чертовски обаятелен – одним словом, пьян. Выходец из Нигерии был основательно занят окучиванием Урсулы, с которой, впрочем, у него так и ничего не выгорело. Всю обратную дорогу они весело болтали. Джимми крутился вокруг Урсулы. Ободзинский рассказывал смешные случаи из российской жизни, правда, по большей части трансформированные им из старых анекдотов. Хильда улыбалась.
Возле кампуса Ободзинский церемонно раскланялся с девушками и пожелал спокойной ночи. Было смешно смотреть на последние потуги перевозбуждённого Джимми, отчаянно трущегося возле Урсулы, которая, казалось, не понимала никаких его намёков о «продолжении вечера в спокойной обстановке с бокалом хорошего белого вина и под приятную музыку». Глаза Хильды впервые стали блестящими и даже выразительными. Она молча посмотрела на Ободзинского, чуть улыбнулась и сказала: «Пока».
На следующий день утром Ободзинский отправил ей смс: «Привет, Хильда! Спасибо за прекрасный вечер! Как насчёт вечером сходить и посмотреть старую крепость Эдинбургского Замка?»
И вот вчера вечером они уже гуляли возле крепости у вершины, шелестящей тёмной листвой, старой замшелой Замковой скалы, где был основан город.
Через два часа они снова зашли погреться в «Драгонфлай». Уж больно приятные воспоминания он оставил у Хильды от той «случайной» встречи в баре вчетвером.
Она пила уже второй свой любимый коктейль «SHAKES ON A PLANE» с джином, зелёным чаем с бузиной и малиной, напоминавший ей о любимом севере, не сводя глаз с Ободзинского. Этот интересный русский, казалось, знал всё и о самолётах, о которых он начал рассказывать, услышав название её коктейля, и об особенностях приготовления настоящих стейков на открытом огне, и о трескучих морозах, о которых из всех обитателей кампуса только она одна имела понятие, и о волнующей истории человечества.
– Представляешь, Хильда, этим стенам уже полторы тысячи лет! Сколько взлётов и падений они видели? Сколько раз этот замок переходил из рук в руки? Он по-прежнему на том самом месте больше тысячи лет и с высоты этой скалы бесстрастно смотрит на нас, как на гномиков, суетящихся у его ног с какими-то «суперважными делами». Когда мы уйдём, он так же невозмутимо будет взирать на наших потомков, и на потомков их потомков… Что он о нас запомнит? А как бы ты хотела запомниться ему? – они медленно шли по дороге, возвращаясь из бара в кампус.
– Счастливой, – улыбнулась Хильда и неожиданно для себя подумала, что это так необычно, когда тебе мужчина помогает надеть верхнюю одежду. Как будто они оказались в девятнадцатом веке. Кавалеры после бала подают дамам соболиные шубы и галантно провожают их до кареты.
Забота со стороны мужчины для женщины очень важна.
Она давно не гуляла с молодыми людьми. А точнее, совсем не гуляла. Одноклассники в закрытом пансионе, где она училась, а потом и однокурсники в университете совсем не обращали на неё внимания. Да и с её, мягко говоря, очень посредственной внешностью трудно было предположить что-то другое. Короткие, прямые как палки светло-серые волосы, уныло оголившие чуть сгорбленные плечи; бесцветные, казалось, прозрачные светло-голубые глаза; рыхлая фигура в, болотного цвета ветровке, сидевшей на ней мешком, в широких чёрных прямых джинсах, свободной тёмно-зелёной футболке, имевшей достаточно времени для досконального изучения тела Хильды, – всё это женственности и шарма ей не добавляло.
Все так одевались – и молодые люди, и девушки. Но одежда унисекс так её маскировала в окружающем северном пространстве, что она становилась просто незаметной для всех. Хильда сливалась как с каменным городом, с серыми мостовыми, так и с ярким корпусами кампуса, с зелёной листвой, с другими людьми и даже с Урсулой. Урсулу замечали все: однокурсники, преподаватели и даже прохожие, идущие навстречу. Они ей улыбались, а Хильду не видели даже стоящие рядом и разговаривающие с Урсулой коллеги.
Маленькая серая мышка с этим смирилась. И вдруг такой видный высокий молодой человек. Этот русский был совсем не похож ни на своего развязного друга Джимми, ни на остальных ботанов-студентов. Его так интересно было слушать. Он такой галантный. Ни одного скабрёзного или похотливого намёка. С ним так хорошо. Вчера в баре он сказал, что оплатит весь счёт сам. А на её попытку достать кошелёк и разделить счёт так сурово посмотрел, что ей стало немного не по себе. И кошелёк тут же спрятался в сумочке. В груди на мгновение накатила тёплая и приятная волна, оставившая возбуждающее послевкусие момента.
– Посмотри, на небе распустились звёзды. Правда, красиво? А ты чувствуешь их запах?
– Да, Хильда, это запах большой любви.
Он обнял её за талию и нежно поцеловал в губы. Она двумя руками обвила его шею:
– Да, звёзды божественно благоухают. Но я их больше не вижу.
– Почему?
– Потому что, когда я целуюсь, я закрываю глаза, – она шутливо ткнула его кулаком в бок и засмеялась.
Она знала, что он небогат. Он был совсем не похож на горластых русских, сорящих деньгами, которых она встречала в Париже у бутиков на Елисейских полях или улице Сен-Оноре, куда она с отцом приезжала два года назад. Там она так и ничего себе не купила, но не из-за цен, в этом проблем при походах в магазин с отцом не было. Она просто не понимала, зачем из-за названия бренда на какой-то тряпочке платить за неё в десять раз больше. Отец тогда остался недоволен тем, что дочь ничего себе так и не купила. Она гладила его по руке: «Папа, здесь всё то же самое, что у нас в Осло, только в пять раз дороже. А кое-что – в десять раз», – добавила она тогда, немного подумав.
Когда вчера они выходили из «Драгонфлай», он опять молча подал и помог ей надеть серую ветровку, вызвав удивлённый взгляд официанта. По пути назад она толком не слушала, что он говорил. Ей просто нравился его голос, его странный ещё три дня назад русский акцент сегодня казался таким милым и тёплым.
И вот сегодня он снова пригласил её на прогулку, и в руке его была роза. Такая необычная для неё красная восхитительная роза. Так бывает?..
…Каждую встречу он дарил ей маленький букетик. Больше всего Хильде нравились полевые цветы, так напоминавшие ей дом. Букетик вереска. Откуда он знал, что она его так любит?
Все уже привыкли видеть долговязого русского с полной нескладной норвежкой. Что их объединяло? Интересные интеллектуальные разговоры? Трескучие морозы на их родинах? Забавный северный акцент у обоих? Тяга к яркому переливающемуся на солнце ослепительно белому снегу? Или полный любовью взгляд светлых блестящих глаз, устремлённых друг на друга? Не знаю.
Он был первым её мужчиной. И в постели, и в жизни.
Мужчиной, который показал, каким он должен быть настоящий мужчина. По-европейски – вежливым и тактичным, по-русски – сильным и ответственным за свою женщину. Это было так необычно и ново: видеть в бойфренде не партнёра, как у всех женщин, который делит с тобой трудности пополам, а Мужчину. Мужчину, который не боится быть мужчиной, который не боится быть сильнее Женщины и решать все трудные задачи самостоятельно, ограждая от них свою Женщину.
Он так и не позволил ей ни разу заплатить за общий счёт, даже когда они ходили в дорогой ресторан «The Witchery by the Castle» в старом замке. На накрытом белоснежной скатертью тёмном дубовом столе возле старинных фарфоровых чашек грелся изогнутый чайник, полный зелёного чая со сбором норвежской ели, листьев дуба, можжевельника и лесных ягод.
Рядом официант услужливо примостил небольшую хрустальную вазу с маленьким вересковым букетиком, принесённым её Мужчиной. Белые как снег хлопковые салфетки, скрученные и перевязанные алой ленточкой, лежали рядом с массивным, чуть позеленевшим от времени бронзовым подсвечником в виде устремлённого вверх перекрученного каната, на котором отбрасывала неяркий свет толстая восковая кремовая свеча.
Два массивных резных деревянных стула каштанового цвета с жаккардовой обивкой фисташково-коричневых узоров гармонировали с чуть увядшими жёлтыми розами кофейных гобеленов, повидавших не одно поколение владельцев замка.
– Значит, через две недели ты возвращаешься в Россию? И мы расстанемся навсегда? – голос её дрогнул.
– Дорогая, это жизнь. Срок моей стажировки закончился. Как бы я ни хотел быть с тобой, но пора обратно в Россию.
– И что ты там будешь делать?
– Буду искать работу. Закончив наш с тобой «Heriot-Watt», я думаю, обязательно что-нибудь найду. Я буду тебе звонить. Будем общаться. А когда получу отпуск, обязательно приеду к тебе, где бы ты ни была.
Она перевела глаза на стену, запахнутую в шоколадный гобелен, казалось, изучая особенности искусства старинного переплетения нитей, о чём-то сосредоточенно размышляя.
– Милый, хочешь, я поговорю с отцом? Он наверняка сможет что-то придумать у себя в Statoil`е, и ты останешься в Европе.
– Нет, не нужно. Я сам.
– Ты не хочешь быть со мной? – её глаза покраснели, и в них сверкнула отблеском слеза.
– Очень хочу, но… Я не хочу быть обузой… И не хочу неприятностей для тебя и…
– Всё. Я решила. Теперь это мой вопрос, – перебила она, незаметно для себя повторив его обычные слова.
Впервые в жизни она вдруг почувствовала решимость и способность преодолеть любое препятствие. Она знала, что отец с его «правильными принципами» всегда против того, чтобы оказывать какое-то содействие кому бы то ни было в трудоустройстве, и уж тем более русским, против которых у него было скрытое предубеждение. Последнее он перед дочерью старался не афишировать, но она всё равно знала.
Она была полна того внезапного подъёма духа и способности преодолеть любое препятствие, которые вдруг вырываются из женщины в минуты опасности. А уж в борьбе за свою любовь её не остановят ни «горящая изба», ни «конь на полном скаку», ни «отец с принципами».