Олег Рябов
Позови меня, Ветлуга
8
В начале второго курса у Бори образовался как бы новый близкий родственник. То есть родственником-то он был и раньше – Саша Брудер, старший преподаватель с кафедры математики из водного института, – он был лет на тридцать старше Бори и был женат на какой-то его троюродной тётке. Хотя эта тётка не признавала свою деревенскую родню и считала себя городской в отличие от самого Брудера, который, будучи по происхождению очень городским жителем, любил всю деревенскую жизнь и два-три раза в год приезжал к Бориной родне в Балахну на охоту, или рыбалку, или просто побродить по лугам. Детей у них никогда не было, и вот летом тётка внезапно умерла.
Брудер страшно переживал: перестал есть, спать, бриться. Боря Иванов перебрался к нему жить, пытался за ним как-то неуклюже, по-детски и по-мужски одновременно, ухаживать. В сентябре Брудер на работу в институт не пошел. На своём консилиуме наши трое студентов решили: Брудеру надо пройти восстановительный курс. Лёвка Бородич, которого Брудер уважал как человека с особым математическим талантом, уговорил его подлечиться, а Ворошилов через отца договорился, что того положат в «психушку», но больничный выпишут из обычной клиники.
Через месяц всё образовалось: Брудер стал ходить на лекции, а по вечерам играл на своём расстроенном пианино ноктюрны Шопена и «Лунную сонату».
Квартира у Брудера – трёхкомнатная на первом этаже деревянного дома, стоявшего сразу за хозяйственным блоком оперного театра. Боре Иванову досталась светлая гостиная с выходом на открытую веранду, откуда можно было спуститься в старый яблоневый сад.
Комната была большая, но за лето Брудер умудрился её завалить всю. Старая одежда жены, картины, кастрюли, какие-то мешки, коробки с чашками, ложками, нитками, письмами, верёвочками и книги, море книг, связанных в стопки, – всё это лежало горами. Брудер освободил две своих комнаты до пустоты. Боре он сказал: «Можешь выкинуть всё! Я – не смогу!»
Боря со спокойной совестью оттащил всё к мусорным ящикам оперного театра, оставив лишь книги. Для них он построил из старых досок огромный во всю стену стеллаж, и это стало украшением комнаты. Теперь друзья проводили у Бори Иванова все свободные вечера: пили чай или пиво, учили лекции, болтали о разной ерунде.
Темы таких дискуссий рождались в огромных количествах и совершенно спонтанно. Что важнее, внутренняя цензура или государственная? Или – если яйцо журавля взять из гнезда в нашей области и переложить в журавлиное гнездо в Харьковской области: куда он полетит после первой зимовки: к нам или на Украину? Или – существует ли техническая интеллигенция и сельская интеллигенция, или это – самоназвания инженеров и колхозников?
Ну, на последний вопрос Брудер ответил чётко и сразу.
– Если термин «сельская интеллигенция» придуман сельской интеллигенцией, а термин «техническая интеллигенция» придуман самой технической интеллигенцией, то понятие творческой интеллигенции создано в недрах журнала «Октябрь». Помните, как у Булгакова по поводу «осетринки не первой свежести»? Свежесть – она либо есть, либо её нет. Так же и с интеллигентностью.
Однако другой диспут, а скорее, спор не привёл наших друзей к однозначному ответу или решению. Хотя точка и была поставлена, но совсем не жирная, скорее даже расплывчатая.
– Вот жизнь почти прожил, а всё получилось бестолково и бессмысленно, – начал как-то Брудер, прихлёбывая крепко заваренный чай из своего огромного дореволюционного кузнецовского бокала с лубочными изображениями ветряной мельницы на стенке и на блюдце. – Что-то искал, а что – не пойму? Чего-то хотелось, зачем – не знаю. Результата – никакого! Чем отличается человек от амёбы?
Лёвка Бородич встрепенулся.
– Мы этот вопрос можем исследовать с точки зрения суфизма, альтруизма, материализма и гедонизма. С чего начнём?
– Я считаю, – нехотя откликнулся Ворошилов, – что существует некий суперинтеллект, который производит во вселенной различные эксперименты, и нашей цивилизации человеческой досталось четырёхмерное пространство для примитивного развития во времени. Если бы степеней свободы было больше, было бы легче отвечать на этот вопрос.
– А я считаю, что сложнее. В отношении квадрата, нарисованного на плоскости, такой вопрос не встаёт. Время даёт возможность задавать этот вопрос. Время – это категория, которая позволяет говорить о развитии.
– А вот некоторые сходятся во мнении, что цель существования – дети. А у меня нет детей, так что же, я – не человек? – снова заговорил Брудер.
– Ну, наверное, надо говорить не о биологических детях, а об очередном поколении человечества, – возразил Ворошилов, – это наше общее воспроизводство и в гуманитарном, и в технологическом, и в социальном плане.
– Ты считаешь, что конечный ответ на вопрос Брудера сможет дать только какое-то отдаленное поколение, достигшее достаточного развития для понимания смысла жизни? – спросил Борис.
– Возможно, – ответил Андрей.
– Тогда подождите, – как-то возбудился Боря, – сейчас вы начнёте говорить о генетике, мутациях, космическом излучении, от которого мутации происходят. А то ещё о возможности укоротить срок одного поколения человечества, в смысле заставить девочек рожать в двенадцать лет. А практика показывает, что у старых родителей дети более талантливы.
– Ты тоже подожди, – перебил Андрей, – ты всё в одну кучу не вали.
– Хорошо, – согласился Боря, – сейчас я чётко сформулирую тупую идею, а вы попробуете мне возразить. Оттолкнусь от того, с чего начал Лев, с гедонизма. Человек живет, чтобы получать удовольствия, и больше ни для чего! Подожди, помолчи! – Он вытянул открытую ладонь в сторону встрепенувшегося Андрея. – Я ещё ничего не сказал. Человек живёт, чтобы получать удовольствия. Но! Но удовольствия делятся на несколько уровней. Первый уровень это – уровень инстинктов и рефлексов. Поясняю: сытно и вкусно кушать, мягко спать, тепло и красиво одеваться, иметь самую красивую и здоровую самку и прикладывать как можно меньше усилий и времени для достижения всего этого. Второй уровень – это тот, в котором почти все мы живём. Это уровень знаний и навыков. Чтобы получать удовольствие от катания на велосипеде, надо научиться на нём ездить. Чтобы получать удовольствие от наблюдения игры в футбол, надо как минимум выучить его правила и знать, что такое гол и офсайд. Чтобы получать удовольствие от чтения книг, надо выучиться читать. Да и читать можно по-разному: вон гоголевскому Петрушке нравилось не содержание, не то, о чём он читал, а само чтение, то, что из разных букв получается слово, которое иной раз чёрт знает что и значит. Вон, Брудер в романе «Трудно быть богом» у Стругацких перевернул имя одного из героев «дон Реба» – получился Берия, что и подтвердилось дальше, описанной в романе историей с подложенным под задницу товарищу Калинину тортом. Чтобы получать удовольствие от Шекспира, надо потратить время и изучить английский язык. Вон Лев Толстой в восемьдесят лет изучил иврит только для того, чтобы в подлиннике, во всей красоте прочитать и насладиться «Песнью песней» Соломоновой. Чтобы получать удовольствие от ловли рыбы, надо не только хорошо бросать спиннинг, на что тоже надо потратить время, но ещё и изучить повадки и привычки рыб. И так далее, не буду продолжать. И всю жизнь человек, не ленящийся получать новые знания и умения, будет расширять диапазон своих удовольствий и радостей. Мне недавно сказали, чем отличается свист синицы от свиста рябчика: у рябчика в конце коленце. Иду я по лесу и услышал это коленце, остановился, посмотрел и в пяти метрах от себя увидел на ветке ёлки рябчика. Знаете – внутри радость образовалась. Вот слышу от одного уже взрослого человека: печень больная, выпивать не могу, одну из радостей в жизни потерял, в смысле, не могу в гости ходить, в компании своих друзей посидеть. Фигня! Другой говорит: не стои́т, на женщин с тоской смотрю, нет больше радостей в жизни. Фигня! Такие экземпляры и придумали, что Хемингуэй застрелился, когда понял, что не может больше жить с любимой женщиной и ездить со своим слоновым ружьём на охоту в Африку. Фигня всё это. Чем дольше человек живёт, не ленясь узнавать новое, тем больше у него возможностей получать удовольствия.
– Хватит, рассказывай нам про следующие уровни, которых мы не достигли, – перебил Андрей.
– А следующий уровень только один – третий, гипотетический для нас с вами. Самое большое удовольствие нормальный человек будущего с определённым критическим объёмом знаний будет получать от получения новых знаний. И в этом заключается высочайший кайф.
– Это вроде «головы профессора Доуэля»?
– Ну, вроде того.
9
Иногда друзья играли в преферанс. Тогда к ним присоединялся и Брудер, который видел в этой игре некий математический подтекст.
Боря никогда не рисковал в игре и всегда следовал своим чётким правилам, Левка просчитывал вероятности и после третьего хода на распасовках мог с уверенностью сказать, у кого какая карта, Андрей уповал на интуицию и ждал просветления, которые его никогда не подводили.
Играли по копеечке, и проигрыш в триста вистов был никому не обременителен и не обиден. Получали удовольствие, пили чай, грызли солёные ржаные сухарики или калёные тыквенные семечки.
И однажды произошёл эпизод, разрушивший в Андрее некую основу, благодаря которой он довольно уверенно чувствовал себя в жизни.
Играли в начале сентября на веранде. Жирные ночные бабочки бились с грохотом о металлический абажур подвешенной лампочки. Корявая ветка серого аниса каким-то чудом залезла на веранду, радуя небольшими пепельно-бурыми шарами.
Брудер сидел на прикупе, торговались за игру все трое; у Андрея была первая рука, и он спокойно дошёл до семи без козыря, имея четыре старших пики и туза с королём в трефах. Подняв прикуп и увидев там две маленьких бубны, Андрей обратил внимание, что его соперники тоже с равнодушием посмотрели на них. После сноса у него оказалось четыре старших в пиках, четыре младших в бубнах и туз с королём. «Ну, не повезло – так не повезло. Закажу семь без козыря – сяду без одной», – подумал Андрей и уже собирался объявить игру, когда на веранду радостный, вразвалочку, с пузатой бутылкой «Гымзы» в пластиковой оплётке, поднялся Саня Перфишка. Он, видимо, перелез через забор и теперь стоял и наивно улыбался.
Саня знал Ворошилова ещё по школе, хотя и был постарше, а теперь он учился на физтехе и дружил со всеми в городе, с кем только можно было дружить. Физически очень крепкий, настойчивый, агрессивный, он был одновременно и деликатным и услужливым, как ни странным покажется сочетание этих качеств.
– Я у тебя переночую, – заявил он с ходу Боре Иванову, – здесь на веранде. Везде опоздал – и на трамвай, и на автобус. На такси денег нет, а вот бутылочка есть.
Он даже не обращал внимания на четыре пары удивлённых глаз.
– Ну, кому из вас здесь помочь, – заявил он уже деловым тоном и бесцеремонно прошёлся у всех за спиной, заглядывая в карты.
За спиной Андрея он остановился и небрежно, даже незаметно ткнув пальцем в младшую масть бубны, шепнул:
– Вот – ход! Очень интересный ход.
Андрей задумался лишь на миг, и до него дошло, что, если бубны пополам, то у него вырисовывается своя игра: восемь в бубнах. Он быстро посчитал: вероятность довольна большая – почти сорок процентов. Андрей объявил восемь бубновых. Бубны оказались на лапе – сначала Боря взял свои четыре бубны, потом Бородич свои шесть червей. Так Андрей на восьмерике не взял ни одной взятки, не сделав ни одной ошибки. Или сделал?
Это был для Андрея сложный вопрос, на который он нашел интересный ответ: «При принятии решения ты – одинок, потому что на свете много добрых советчиков, для которых твой решающий поступок всего лишь – “очень интересный ход”».
Мистика, но дядя Савелий объявился на следующий день, пришёл прямо в институт. Как и в первый раз, явился не один: с ним были два товарища, то ли охранники, то ли «шестёрки» на побегушках – не поймёшь.
Он подошёл к Андрею в перерыве и серьёзно, по-взрослому поздоровавшись, предложил:
– Давай сегодня встретимся в ресторане «Москва», часов в семь. Поболтаем. Только не отказывайся сразу. Я же тебе ничего плохого не сделал, тем более – хочу только хорошего. Ты же меня совсем не знаешь, я же не зову тебя квартиры грабить. Приходи, я тебя прошу.
Андрей подошёл к ресторану ровно в семь часов. Музыка уже играла, и веселье выливалось пьяной волной через открытые окна ресторана на веранду-рюмочную. У закрытых дверей толпились несколько парочек, стучась в стеклянную дверь и показывая швейцару мелкие купюры. Андрей встал несколько в отдалении, размышляя, как ему быть, но дверь открылась, и немолодой швейцар в форме поманил его.
– У вас заказано? – спросил он.
– Да!
Дядя Савелий сидел в дальнем углу зала за отдельным столиком. На столе стояли бутылка водки и бутылка шампанского, тарелка с солёными грибами и ваза с виноградом. Соседний столик был пуст, за другим – пили пиво два вчерашних прихлебателя, как назвал их про себя Андрей. Не вставая, дядя Савелий пожал протянутую руку Андрея и указал на стул.
– Отдыхай. Не стесняйся: сегодня здесь всё наше.
Заказ был стандартный, без фантазий: мясное ассорти, овощи и цыплята табака. Дядя Савелий разлил водку в рюмки.
– Давай!
– Я не пью.
– Знаю. Выпей одну рюмку со мной – так надо, а дальше всю жизнь можешь пить боржоми.
Андрей снова, как и четыре года назад, ощутил разливающийся вокруг этого человека, одновременно добродушного и настойчивого, адреналин, который иногда можно ощутить над городскими танцплощадками перед назревающей дракой. Он выпил.
– Не буду тебе рассказывать, кто я и что я. Ты, наверное, уже сам уяснил.
Андрей кивнул, хотя до сих пор не понимал и не имел ни малейшего представления, кто такой дядя Савелий.
– Так вот, ты прекрасно знаешь, я так думаю, что регулярно в городе идут крупные игры на очень большие деньги. Они под очень серьёзным контролем у специалистов этого дела. Шулерам и жуликам и руки отрубают, и глаза выкалывают. Но жульничество всегда должно быть доказано. Ты мухлевать не умеешь, у тебя другой талант. Я тебе предлагаю сегодня попробовать свои силы. Приехал из Саратова серьёзный клиент с большими деньгами, поиграть. Играть он собирается со мной. Он меня уже давно знает по прежним встречам. Я хочу подставить его под тебя. Он с тобой не знаком. Каждый из нас имеет право привести ещё одного игрока и одного свидетеля. Завтра игра может продолжиться, а может и нет. Это по настроению. Так вот: я дам тебе сейчас две тысячи рублей. Проиграешь – с тебя спросу нет. Выиграешь – десять процентов твои. В другой раз – другой процент будет.
Андрей молчал в ожидании продолжения, но продолжения не было.
– Ну, так чего молчишь?
– А чего я должен говорить?
– Согласен?
– Дядя Савелий, ответь мне на один вопрос?
– Что за вопрос?
– Как вы узнали обо мне? Как вы на меня вышли там, в деревне, в колхозе, где мы работали? Вы что, специально туда приехали на меня посмотреть?
– Конечно. Нужные люди цинканули – мы и приехали. Мы ведь это система. Государство – это одна система, а мы – это другая. Но обе нормально функционируют, когда всё правильно налажено. Кто-то из бродяг, тех, которые понимают в игре, увидел тебя, как ты шпилишь, и через несколько дней я уже всё знал о тебе.
– Во что сегодня будем играть?
– В свару.
– А почему в свару, а не в преферанс?
– В преферансе куражу нет. Кураж появляется – когда деньги видишь.
– А во сколько это всё будет и где?
– В десять. Здесь же в гостинице у него в номере. Клиента зовут Марк Аронович Гольдман. Сейчас покушаем, музыку послушаем и пойдём. Кстати, у меня снят номер в этой же гостинице. Сначала ко мне зайдем, а потом к клиенту.
Пока ели жареных цыплят и пили боржоми, дядя Савелий рассказывал анекдоты. Анекдоты были скучные, даже пошлые, но «дядя» так мастерски и актёрски исполнял интонации и акценты своих героев, вворачивал такие сложные, филологически непереводимые рулады, что Андрей невольно слушал.
Потом позвали официанта.
– Чайку крепкого свежего завари, бутылку водки, бутылку шампанского мне в номер отнеси. Да, дыньку – я сегодня на базаре хорошие, азиатские видел.
– Рынок-то уже закрыт.
– А ты сбегай – там на воротах сторож, наш человек. Пусть у кого-нибудь узбекскую получше выберет для меня и тебе через забор передаст.
Дядя Савелий жил один в обычном двухместном номере. У него не задержались, только по чашке душистого несладкого чая выпили. Ещё он передал Андрею небольшую папку, с какими студенты на лекции ходят, в ней лежали две банковских упаковки червонцев и три нераспечатанных колоды карт.
– Одну пачку червонцев разорви и сунь в карман. Колоду карт тоже можешь одну вскрыть, подержи в руках: играть, наверное, такими же будем. Я постараюсь выйти из игры часов в двенадцать, дальше работай сам. Марк никогда догола не проигрывается, у него может быть, по моим сведениям, до ста тысяч. Там с ним ещё один еврей будет, человек очень опасный, но осторожный – без команды он никуда не полезет. Будет он играть или нет – не знаю. Дольше, чем до трёх ночи, Марк играть не будет – устанет. Если я к этому времени не приду – спустишься ко мне в номер. Но я приду, я тебя не оставлю. На лапу не играем, играй чётко за себя, я знаю, что делаю. Что-то почувствуешь – проигрывай всё, в разборки не лезь, всё равно он будет наш. Сейчас за нами зайдёт Цыган, ты его видел, я с ним к тебе приезжал, и пойдём.
У Марка Ароновича был не номер, а настоящие апартаменты, трёхкомнатные. Андрей и не представлял, что такие могут быть в простой советской гостинице: большая приёмная-гостиная, в которую выходили спальная и кабинет. На столе – ваза с цветами, на подсервантнике – набор бутылок: виски «Клуб-99», ром «Бакарди», армянский хороший коньяк, «Столичная» водка, виноград, орешки, солёные огурцы.
– Марк, я тебя год уже жду, – протягивая руку хозяину, сказал дядя Савелий.
– Ну, так вот – дождался, я же деньги копил.
– Чего-то ты долго копил, раньше у тебя быстрее получалось.
– Барыши не те, сноровка не та, старый стал. Знакомь с помощником, да выпьем по единой со встречей. – Марк подошёл к бутылкам. – Я один раз за всеми поухаживаю, потом каждый обслуживает себя сам.
– Помощник! – эхом откликнулся дядя Савелий. – Это не помощник, а наша смена.
– А я думаю: что лицо знакомое? Твой папка – Сергей Анатольевич?
– Да! – удивлённо вскинул глаза Андрей, пожимая Гольдману руку.
– Умный человек, сильный, нужный. Дважды он мне помогал, всегда его добрым словом поминать буду. Привет не передавай, сам позвоню.
Когда уже сели за стол, из соседней комнаты, кабинета, вышел совершенно страшного вида человек, охранник Марка Ароновича, как его про себя назвал Андрей. В чёрной рубашке, глаза навыкате, расплющенный нос похож на большую бургундскую ракушку, и глянцевая лобная залысина до затылка. Он поздоровался только с Цыганом, налил себе рюмку, выпил и закурил, оставшись стоять рядом с бутылками.
В двенадцать часов дядя Савелий, проиграв пять тысяч рублей, встал из-за стола.
– Марк, я пойду. Что-то я сегодня не в форме. Сражайтесь вдвоём.
– Я тоже не против закруглиться. Ты как? – обратился Марк к Андрею.
– Я как все, – ответил тот и поднялся.
Выпили по рюмке коньяку, тепло попрощались.
– До завтра? – спросил дядя Савелий.
– День покажет, – откликнулся Марк.
Пока спускались этажом ниже, в номер к дяде Савелию, Андрей лихорадочно соображал, какой надо обладать квалификацией или мастерством, чтобы проигрыш распределить ровно пополам: по две с половиной тысячи Марку и ему.
В номере долго не задержались: Андрей положил папку с деньгами на тумбочку, а дядя Савелий достал из бумажника десять хрустящих четвертаков и протянул Андрею.
– Как договаривались: десять процентов от выигрыша.
– Но ведь…
– Ты получаешь сегодня десять процентов от выигрыша. Завтра позвони мне сюда в номер с трёх до четырёх дня. Если будем работать, я тебе сообщу.
На следующий день Андрей до дяди Савелия дозвониться не сумел.
10
Даже спустя много лет он не мог объяснить сам себе: что произошло с ним в ту весеннюю сессию на третьем курсе, когда он завалил три экзамена, и пересдачи ни к чему не привели, и он вынужден был взять академический.
Так никогда он и не сумел разобраться: что стало причиной, а что следствием того поражения, и почему он так легко его перенёс. То ли четыре поездки по вызову дяди Савелия в Киев и в Сочи, где ему пришлось работать в гостиницах, когда адреналин и ощутимый драйв от игры вполне компенсировали угрызения совести от десятка пропущенных лекций. То ли наоборот: обидно прочувствовав свою неполноценность по сравнению со своими однокурсниками, он решил активнее реализовать свой непонятный талант.
Тогда, две недели перед лекциями, он занимался как проклятый, вызубрил все двадцать шесть лекций по термодинамике так, что мог их переписать набело до запятой. Однако на экзамене уравнения Максвелла, которые попросил его записать профессор, оказались для него немыми и мёртвыми. Все эти роторы, дивергенции и операторы Набла, с которыми он мог легко общаться даже год назад, вдруг стали чужими. На экзамене он вдруг ощутил себя тупым, до него вдруг дошло, что он абсолютно не понимает, что стоит за латинскими и греческими буквами, которые он рисует в тетрадке совершенно автоматически. А главное – это понимал и экзаменатор.
А главное – это понимали друзья, Лёвка и Борис, которые его дожидались каждый раз после экзамена и даже не сочувствовали, и даже не жалели. Не было в них ни равнодушия, ни брезгливости, ни сожаления, а было понимание, что каждому своё.
Андрей очень серьёзно каждый раз готовился к переэкзаменовкам, он готовился к ним, как к соревнованиям: просил Бориса, чтобы тот погонял его по лекциям. Они занимались часами, но всё повторялось. Сидя перед профессором, Андрей отвечал, писал формулы, решал задачку и с ужасом понимал, что профессор не верит ему, не верит, что он понимает предмет.
Вместо того, чтобы задуматься над очередным вопросом преподавателя, Андрей пытался вспомнить: когда, в какой момент он утратил способность выстраивать в себе систему знаний. Даже если он сдаст сегодня экзамен, он не сможет вернуться туда, чтобы что-то исправить, и этот дефект останется в нём навсегда.
Но чуда не происходило: профессор ставил «неуд». Да и друзья не ожидали чуда: они, видимо, ещё раньше почувствовали то, что до Андрея стало доходить только теперь.
После сессии, несмотря на разнонаправленность результатов, все втроём по традиции отправились на несколько дней отдохнуть на Ветлугу – она звала. Ещё на первом курсе Андрей открыл для друзей этот заповедный край с рыбалкой и грибами, дремучими лесами и невиданными озёрами, песчаными пляжами и заросшими старицами. Была у них в этом краю и своя «точка», которую они облюбовали и куда приезжали два-три раза в год, чтобы посидеть у костра и поговорить о вечном. Вдалеке от ближайшей деревни, отрезанные от материкового берега заросшими провалами и оврагами, два холма, поросшие один дубами, другой соснами, спускались к большой песчаной косе.
Ловили рыбу, купались, трепались у костра, но впервые в воздухе, точнее в тональности отношений, витали напряжённость и обречённость.
После Ветлуги Андрей уехал в Сочи. Санаторий «Русь», вотчина четвёртого управления Совмина, поражал любого величием сталинского ампира, богатством тропической растительности и высокопоставленностью отдыхающих: простых людей тут не могло быть по определению. Андрей знал, что встретит в санатории и дядю Савелия, и своих компаньонов по работе, с которыми уже успел притереться в течение года: Арсеном и Лямой.
Арсен и Ляма тоже были игроками, точнее «каталами». Под этими кличками их знали профессионалы по всей стране; так же, как и их, Андрея уже знали нужные люди под прозвищем Шило. Андрей уже ездил с ними играть и раньше, а Арсен даже спас его однажды, когда в поезде пришлось работать в купе, и по ходу оказалось, что вместо «поросёнка», которого надо было обуть, против него играет бригада профессиональных шулеров. Тогда Арсен, узнав одного из игравших, рискуя нарваться на неприятности, сумел выманить Андрея в тамбур. Пришлось прыгать на ходу из поезда. В рваной рубашке, без пиджака, без документов, без денег на узловой станции Тихорецк пришлось долго искать таксиста, который согласился везти его за пятьсот километров в Сочи. Водитель сунул в свой карман в качестве залога золотые часы с золотым браслетом, которые всё-таки были, к счастью, у Андрея.
Встретившись в санаторском корпусе за завтраком с дядей Савелием, Андрей поделился своими проблемами, но старый жулик только усмехнулся и даже как-то лениво зевнул. Но через неделю, уж неизвестно какими путями, паспорт к Андрею вернулся.
Дядя Савелий любил обставлять игру, как праздник: нарядные гости, красивые женщины, шашлыки, вино, цветы, застольные хвалебные тосты. Потом как-то само собой всё утихает, сворачивается, посторонние очень вежливо отправляются догуливать на набережную или в ресторан. Остаются нужные люди, которые знают, для чего собрались и играют всю ночь. Очень редко проигравший требовал реванша, и тогда всё повторялось на следующий вечер, но уже были другие гости и другие женщины.
Мама прислала телеграмму в августе: просила позвонить. Звонил поздно вечером с главпочтамта: отца положили в больницу, должны делать операцию. Вот за всё лето один раз и слетал домой. Отец гулял по больничному парку и был свежей и бодрей, чем обычно, когда работал по двенадцать часов без выходных. Сказал, что никакой операции не будет и чтобы Андрей поехал к начальнику пароходства и заказал им с матерью билеты до Астрахани на конец сентября.
Вернувшись в Сочи, он застал дядю Савелия очень недовольным: надо было срочно лететь в Минводы, в Кисловодске уже ждал Арсен, а Ляма куда-то пропал, и Андрея нет.
Андрей был в Кисловодске на следующий день. Арсен встретил, обрисовал обстановку. Играли в храп, в гостинице, в номере у клиента. В первый же день оставили там полторы тысячи рублей. Раздосадованный Арсен, тщетно пытаясь скрыть кавказскую горячность, потребовал реванша. Клиентом был флегматичный здоровенный шахтёр из Кузбасса, непрерывно жующий грязный изюм из вазы, стоявшей на столе, – он согласился.
Однако на следующий день всё повторилось до копейки. Оставалось пятьсот рублей. Андрей не понимал, что с ним: он просто не фиксировал клиента, тот уплывал от него. Клиент оказался психологически устойчивей Андрея, и было впечатление, что он был готов к встрече с Андреем, точнее – он был готов встретиться с его удивительной способностью.
Всё встало на свои места на третий вечер, и уже утром, вернув своё и положив в карман ещё три тысячи чистыми, Арсен с Андреем были готовы ехать в аэропорт Минводы, когда к ним заявился Ляма.
– Дядя Савелий велел мне срочно ехать к вам. Говорит, что вы чего-то задерживаетесь. Я на такси шестьсот верст пропорол, тугрики вам привёз.
– Всё в порядке, Ляма, – ответил Арсен, – мы уже в аэропорт едем. Поехали с нами. Я на такси трястись не хочу: меня вырвет.
– Так я жрать хочу.
– В аэропорту пожрёшь, там ресторан хороший. На всякий случай лучше побыстрее отсюда свалить.
Билеты до Адлера купили легко: деньги делали своё дело исправно. Но вот ресторан был закрыт, и туалеты были закрыты. Не было воды, и дикторша по радио постоянно твердила, что туалеты будут открыты через час.
Андрей купил в киоске «Огонёк» и устроился на диване рядом с буфетной стойкой, пока друзья его отправились куда-нибудь побрызгать, да и есть по-прежнему хотелось.
Он удобно устроился, положил рядом свой английский огромный портфель из жёлтой кожи и открыл кроссворд. Не успел он вписать и пары слов, как к нему подошёл солидный мужчина лет сорока в болоньевом плаще с небольшим чемоданчиком в одной руке и со «Спидолой», модным переносным радиоприемником, в другой.
– Вы позволите рядом с вами?
Андрей положил свой портфель на колени. Незнакомец снял плащ, обстоятельно свернув, аккуратно уложил его в такой же болоньевый пакетик и, усевшись, начал крутить ручки приёмника. По всему было видно, что он не очень хорошо представлял, что и как в нем надо крутить.
– Вы не знаете, как ловить «Голос Америки» или «Немецкую волну»? – обратился он к Андрею.
– А вы поставьте его на двадцатипятиметровый диапазон, они все там, и «Би-би-си» там же. Только лучше ловить вечером – сейчас вряд ли чего найдёте. А ещё лучше чуть-чуть переделать и установить в нём девятнадцати- и шестнадцатиметровые диапазоны. Там всё чище и надёжнее ловится. А приёмничек-то новый покупали или ворованный? – чуть-чуть ёрничая, ляпнул Андрей.
– Молодой человек, следите за собой. Я – полковник.
– Извините меня, пожалуйста.
– Вообще-то вы почти попали. Не нужна мне эта «Спидола». Случайно она мне досталась: в карты я её выиграл. Всё играли с соседом по копеечке да по копеечке, тут перед отъездом решили по-взрослому. Вот он и остался без приёмничка, – полковник хмыкнул. – Мы в части с офицерами совсем по другим ставкам играем.
Андрей посмотрел удивлённо на полковника, а внутренне напрягся.
– А продайте тогда мне приемник, пожалуйста. Я к родителям в гости еду, а им очень хотелось такой. У нас в магазинах не продают.
– Ну как же я его продам? Он же мне не за деньги достался. Я могу его только проиграть. Вы играете в карты?
– Ну, иногда, в общежитии, в институте.
– А в какие игры?
– Да обычно в свару или в покер.
– Хотите сыграть?
– Да можно. Всё равно до самолета ещё три часа. Только где?
– Вон в скверике на скамейке под акациями. Кстати, отсюда всё равно надо выбираться, тут такая духота. Кстати, как вас зовут?
– Андрей.
– Василий Иванович.
У ларька «Союзпечати» на первом этаже, где новые друзья покупали карты, к ним неожиданно подошёл Ляма.
– Лёва, вот познакомься – Василий Иванович, полковник. Не хочешь с нами перекинуться в картишки, в свару? До самолёта ещё ждать-пождать!
– Да я чего! У меня и денег-то нет. Семь рублей осталось.
– Ну как знаешь. Хочешь, я тебе дам тридцать рублей взаймы? А там посмотрим.
– Не знаю… Ну, давай, пойдём.
Василий Иванович ничего не заподозрил. И все трое отправились искать скамейку под акациями в дальней аллейке.
Всё оказалось, как и ожидалось: скамейка, три ящика из-под пива, полковник расстелил свою толстую газету «Неделю». И вдруг объявил, что никаких «по копеечке», будем играть по-взрослому: в кон – «по рублю». Ребята не возражали. Полковник курил свои папиросы, Ляма – «Столичные», Андрей грыз тыквенные семечки.
Как-то очень быстро на газете стали появляться не трёшки с пятёрками, а червонцы с четвертаками. Ляма взял сразу две приличных свары, и у него на кармане шевелилось около пятисот рублей – деньги были в основном Андрея. Тут Ляма неожиданно встал и объявил:
