bannerbannerbanner
Тринадцать подвигов Шишкина

Олег Петров
Тринадцать подвигов Шишкина

Полная версия

Подвиг третий
Укрощение ландрасского вепря, или Сафари местного розлива

Наиболее популярными для проведения сафари странами являются ЮАР, Намибия, Ботсвана, Танзания, Мозамбик, Замбия, Зимбабве, Камерун, ЦАР. В остальных странах этот вид охоты не представляет собой отдельной индустрии и носит спорадический характер.

Из «Справочника охотника и рыболова»

1

Апельсиновый «москвичок с шиньоном» тяжело взобрался на бугор и привычно замер перед открывшейся внизу панорамой родного села.

Зоотехник Семён Михалыч Кобылин и его помощник Васька Анчуткин возвращались в родное село. Довольные. С редким чувством исполненного долга. Точнее – ответственнейшего поручения председателя колхоза Потапа Потаповича. Председатель успешно сторговал в соседнем совхозе молодого, мощного кабанчика-производителя. Кобылин на месте тщательно осмотрел приобретение. Будущий фаворит родного свинопоголовья оказался отменно здоров и жизнерадостен. Семён Михалыч и Васька аккуратно загнали кабанчика в грузовой отсек «москвича» и покатили домой. Всю сорокапятикилометровую дорогу трёхсоткилограммовое сокровище породы ландрас вёло себя на редкость спокойно. И это радовало пятидесятипятилетнего зоотехника и его восемнадцатилетнего помощника.

За роскошные будёновские усы, а больше за совпадение имени-отчества (они усы-то и породили) и подходящую фамилию, сельского ветеринарного светилу кликали Командармом, а вверенное ему колхозное стадо ехидно обзывали Первой Конно-рогатой. Иногда это краткое наименование разворачивали в полное: Первая Конно-рогатая свинская армия особого полёта – ведь понятно, что колхозная живность не ограничивалась только лошадьми и крупнорогатым поголовьем. А нарастающий отряд свиноматок и, соответственно, поросят? А трепещущая сотнями крыл кудахто-гага-крякающая птицеферма? Так что полное наименование справедливо учитывало все подразделения обслуживаемого Михалычем войска колхозной живности. Но публично озвучивалось это полное наименование только тогда, когда Командарм Кобылин где-то прокалывался. И чаще всего в этих проколах был замешан зелёный змий.

Выключив зажигание и привычно протрещав «ручником», Кобылин повернул продублённое солнцем и ветром круглое лицо к узколицему молодому помощнику.

– Чего у нас, Василий, на закусь-то?

– Но дак… – Васька суетливо выволок из-за спинки сиденья холщовую сумку с намалёванным на ней чёрным растрёпанным страшилищем. Впрочем, такие же чёрные буквы под портретом утверждали, что это Алла Пугачёва.

Из сумки Васька извлёк завернутые в газету толстые ломти подового хлеба, проложенные аналогичными по толщине, радующими глаз ломтями вареной свинины. Появились на свет и скромный, с две сигаретные пачки, брусок сала с прожилками и пара свежих пупырчатых огурцов величиной с недозрелый кабачок каждый.

– Молодец баба Дуся, – похвалил Михалыч Васькину мать и, покряхтывая из-за внушительного живота, упирающегося в рулевое колесо, выволок из-под своего сиденья тряпичный свёрток. В руках булькнула поллитровка горькой настойки «Стрелецкая».

– Пошарь-ка, Василий, в бардачке, где-то там тара была.

Помощник шустро порылся в отделении для перчаток, где сроду оных не водилось, зато лежали всякие ценные вещи, типа запасных свечей зажигания, электролампочек для «москвичёвских» фар и т. п.

Протянул Михалычу замурзанный «охотничий наборчик» – вставленные друг в друга «матрёшкой» полиэтиленовые стаканчики, облюбовавшие «бардачок» апельсинового «шиньончика», скорее всего, ещё до нашей эры.

Зоотехник отделил от липкой полудюжины два самых объёмистых стаканчика, раскупорил бутылку, мгновенно наполнившую тесную кабину «москвичонка» резким лекарственным запахом неизвестных трав, аккуратно налил в один стаканчик и протянул помощнику.

– Держи.

– Не, Семён Михалыч, я…

– Держи, сказал! Тебе, пацан, сколь лет? Осьмнадцать тока-тока минуло, а мне? В три раза больше! Да я тебе в деды гожусь, так что слушай старших!

Васька покорно взял стаканчик. Михалыч наполнил второй, пристроил бутылку меж сиденьями. Недовольно посмотрел на помощника, качая головой:

– Запомни, Василий: обижать родное село негоже – примета плохая. Традиция имеется – треба её соблюсти. Так что, Василий, с прибытием в родные улусы! – Михалыч, кряхтя, потянулся своим стаканчиком к Васькиному.

Беззвучно чокнулись. Выпили. Васька тут же вцепился в огурец, вытирая кулаком с зажатым в нём опорожнённым стаканчиком выступившие на глазах слёзы. Михалыч же только крякнул.

– А загляни-ка, Василий, ещё в бардачок. Где-то там перочинник был…

Васька освободил руку от стаканчика, суетливо зашуршал всякими бумажками, которых тоже в «бардачке» хватало. Подал наставнику «перочинник» – складной нож, называемый в обиходе «лисичкой», видимо, из-за формы рукоятки – пластмассовой фигурки бегущей Патрикеевны. Михалыч неторопливо отрезал потемневшим от времени лезвием «лисички» ломтик сала, задумчиво зажевал, обозревая привольно раскинувшееся внизу Чмарово.

– Михалыч, а кто это придумал-то? – энергично жуя хлеб с мясом, спросил Васька.

– Чево придумал?

– Ну вот, – Васька потряс стаканчиком.

– Издавна так ведётся, – степенно отозвался Кобылин. – Казачья традиция. Уходил казак в поход – провожала вся родова. Тут тебе и под бурку, и под шашку, и шапошная, и придворная – во дворе, значит. А далее, понятно – на посошок, и уздечная, и стремянная, и седельная, а ещё – на ход ноги, на коня, привратная – это перед выездом за ворота. Опосля станичная – кады казак со станичниками прощается. А то и ещё забугорная или закурганная – это ежели за селом провожает подруга гулевая с чаркой и закуской. А возвращался хлопец – как не омыть душу при виде родимого дома, коль живой возвернулся.

– Ох-ре-неть… – Васька с восхищением посмотрел на энциклопедически представшего перед ним наставника. И тут же хихикнул: – Ну мы-то не из похода военного. До соседнего села да обратно…

– Ты… это… не кощунствуй! – тут же прикрикнул на парня Кобылин. – Традиции старинные – камень краеугольный! Это вы, племя стоеросовое, – танцы-шманцы, девок обжиманцы. Только этим бошки и забиты. Да ещё – как бы из родимого дома в город сбежать! А тут кто будет? Эх… ёлочки точёные… безлюдеют села… скудеют… Зато в городе нахлебников прибавлятца… Да… Ну, чево сиднем сидишь? Наливай по второй!

Васька наполнил стаканчики, но только ко рту и поднесли.

Рядом, пронзительно заскрипев тормозами и пшикнув сжатым воздухом, остановился «стотридцатый» ЗиЛ, в самосвальном кузове которого на куче угля громоздились три продолговато-плоских фанерных ящика.

Собственно, это и не «ЗиЛ-130», а его мытищинский «клон» ММЗ-555, но какая разница? Бело-голубая «морда» – такая же. А вид – боевой: отыскать на капоте, облицовке радиатора и пузатых крыльях гладкое заводское естество – проблема! Для колхозного автопарка – общая.

Вот только «москвич» местного «зоотэхника», сравнительно недавно сошедший с конвейера Ижевского автозавода и счастливо приобретённый правлением колхоза, выглядел товарно. Единственный и неповторимый в селе апельсиновый «шиньон» – грузовой вариант легковушки, с двухместной кабиной и возвышающейся позади неё квадратной будкой («шиньоном») для перевозки разного не очень большого груза, – ещё блистал заводским лаком и никелем. Остальной автотранспорт колхоза «Заря ХХII-го партсъезда» с центральной усадьбой в Чмарове перворожденной заводской блеск-красотой похвалиться не мог. И вовсе не по причине напряжённого сельского труда во всепогодных условиях.

Основная причина – известная. Одной из её ипостасей являлась свято соблюдаемая всей колхозной водительской братией (да и вообще всеми местными, возвращающимися домой автотранспортом) «традиция»: откуда бы не катила в родное село машина, – на сопочке перед Чмарово транспортная единица замирала, а все обитатели её нутра, включая в безусловном порядке и бравого шофёра, степенно «раздавливали» бутылочку-другую за возвращение в «родные улусы».

В общем, колхозные автомашины – грузовики и автобус «пазик», санитарная «таблетка» и прочие, изобиловали закрашенными царапинами, правлеными вмятинами, заваренными местными умельцами крыльями и радиаторными решетками, восстановленными в столярке дощатыми бортами. Увы, чаще упомянутая «традиция» опережала рихтовку и покраску автотранспорта по итогам предыдущего соблюдения «ритуала».

Ах, да… Зоркое читательское око зацепилось выше за «зоотэхника»? Ошибки нет. Исключительно через «э» произносят на селе название столь важной профессии. Как на флоте – не ко́мпас, а компа́с. В общем, мало ли в каких монастырях какие уставы. Вот и «мэтэмэ» звучит совершенно по-другому, чем требует произношение на русском аббревиатуры МТМ.

Но мы отвлеклись от остановившегося подле «москвича-шиньона» самосвала.

– Ба, какая встреча! – с водительской подножки грузовика тяжело спрыгнул Потапыч-второй – ровесник Кобылина. Внешне с ним даже схожий: такой же седой чубчик на макушке, внушительный «авторитет», нависающий над брючным ремнём, крепко сбитая коренастая фигура. Усы, правда, не будёновские – покороче.

Он тоже покопался под сиденьем и двинулся к легковушке с «тормозком» – видавшим виды маленьким фибровым чемоданчиком, который когда-то называли «балеткой», наверное, потому, что в такой чемоданчик, и вправду, кроме пары балетных тапочек мало ещё чего затолкаешь. Но поллитровка «Русской», два огурца, чищеная луковица, три варёных картофелины, полукаравайка ржаного хлеба и ломоть сала размером в половину ладони Потапыча-второго (а ладошка у него – малую саперную лопатку видели?) – в «тормозок» поместились.

– Слышь, учитель! Сергеич! – обернулся Потапыч-второй к кабине «ЗиЛа». – Вылазь, двигай сюда.

Почему Потапыч-второй? Это по паспорту Егор Потапович Писаренко, а в жизни, други мои, иначе – никак. Потому как Потапыч-первый – это всем Потапычам Потапыч.

 

Потап Потапович Непомнящих, как уже было сказано, – председатель колхоза, депутат областного Совета депутатов трудящихся и член бюро областного комитета партии. А чего вы хотели? Колхоз – миллионер, одно из основных хозяйств областного аграрного производства. У иных – миллион убытков, а у могучего фигурой и повадками Потапа Потапыча и нива колосится, и лесозаготовительная бригада на делянке мотопилами орудует, и в озере близ Чмарово другая бригада, рыболовецкая, неводами карася шарит. Опять же, не забывайте про Первую Конно-рогатую армию: всему району на зависть копытами топотит, мычит, блеет, хрюкает и крыльями машет… Вот так!

Из кабины самосвала появился Сергеич – ну вы поняли кто. Потянулся, разминая затекшие от длинной дороги косточки.

Потапыч-второй раскрыл «балетку» на капоте «москвича». Вынув из чемоданчика газету, по-хозяйски застелил импровизированный стол, принялся выкладывать свои запасы. Из кабины «шиньона» уже выбрались Кобылин и Васька Анчуткин. Поздоровкавшись с подъехавшими за ручку, немедля присовокупили к снеди Потапыча-второго остатки своих яств.

Потапыч раскупорил «Русскую» и наполнил четыре стаканчика.

– Ну, за возращение! – Повернулся к учителю. – А ты чего, Сергеич? Не менжуйся, от коллектива не отрывайся. Это, мужики, Сергеич, учитель наш новый. А это, Сергеич, наша ветеринарная надёжа. Знакомься.

Познакомились взаимоуважительно.

Молодой учитель взял четвёртый стаканчик. Чокнулись. Выпили.

– Закусывай, Сергеич, – заботливо протянул половинку огурца и хлеб с салом Кобылин. – Мы-то уже жевнули, теперь душа табачку требует. А ты-то, Сергеич, не куришь?

– Нет.

– Оно и правильно, – сказал Потапыч, выпуская густую струю дыма, – от курения, окромя вреда, никакой пользы. Как и от этой заразы, – он кивнул на ополовиненную бутылку.

– Но потреблям же! – засмеялся Васька.

– Для аппетиту, – назидательно поднял вверх палец Потапыч-второй, – а также по традиции и с устатку. Вона, какая дорога была и сколь хлопот. А куда вас носило? – Он снова наполнил стаканчики.

– К соседям ездили. За племенным кабанчиком. Председатель закупил, а то наши-то измельчали. Свежий приплод нужен.

– Это правильно, – согласился Потапыч. – И чо, взяли?

– Но, дак, – важно кивнул Кобылин на будку «москвича». – Сидит милый, ждет своего часа. Ценнейшая порода – ландрас!

– Это как же? У нас не было, а у них есть? – вскинул брови Потапыч.

– Соседский председатель… да ты ж его знашь! Поездить любит. Всё передовой опыт изучат. Вот где-то и надыбал. Грит, мол, с самой московской выставки выписал. И себе, ну и, понятно, другану своёму, нашему Бычаре… – Михалыч осёкся и посмотрел на учителя.

– Всё нормально, Михалыч, – снисходительно сказал Потапыч-второй. – Сергеич – он с понятием… Да и уж слыхал небось, что в народе так председателя кличут, когда раздраконит.

Но тему сменил:

– А завидная у кабанчика доля! Кабы меня так – с доставкой к бабам, мол, давай, мужик, займись делом! И чем больше окучишь, тем боле тебе слава и почёт! Ну, чо, за любовь, ли чо ли? – поднял он стаканчик под общий хохот.

Через десяток минут была допита и початая «Стрелецкая».

– Однако пора и домой, – деловито сказал Кобылин, – ещё кабанчика надо сдать.

– Ага, – согласился Потапыч-второй. – Нам с Сергеичем тоже с разгрузкой в школу надо успеть, пока Терентьич домой не ускрёбся.

– А чего везёте? – спросил Васька, оглядывая ящики в кузове самосвала.

– Это лингафонный кабинет, – ответил Шишкин, – для занятий иностранными языками.

– Чего-чего? – переспросил Кобылин.

– Лингафонный кабинет. Класс оборудуем: на каждой парте – микрофоны и наушники, а на столе учителя – магнитофон и пульт для прослушивания. Для отработки правильного произношения каждым учеником иностранных слов.

– Серьёзная техника, – покачал головой Кобылин. – Давно пора, а то нашей ребятне с городскими тягаться трудно, особливо по иностранному языку. У нас, почитай, все предметы преподаются урезанно, не то что в городе. Вот и поступи сельское дитя опосля такого обучения в институт.

– Ниче, Михалыч, – хлопнул зоотехника по плечу Писаренко. – Твоя младшая, Люська, вон какая светлая голова – куда хошь поступит! Ладно, мужики, поехали!

Потапыч-второй завернул остатки снеди в газету, сунул сверток вместе с пустыми бутылками в «балетку», очистив тем самым москвичёвский капот. Ветеринарная парочка тем временем уже уселась в кабину. И легковушка резво рванула с места.

– Эва, полетели, как на пожар! – недовольно проводил «шиньон» взглядом Потапыч-второй. – Вот, Сергеич, чего делать не следует. Быстро поедешь – медленнее понесут.

Молодой учитель согласно кивнул, забираясь в кабину грузовика. Когда самосвал тронулся, апельсиновое пятнышко ветеринарного «москвича» уже виднелось далеко впереди, почти у отворота с шоссе в село.

А Потапыч-второй машину не гнал. Он вообще не любил быстрой езды, хотя вполне мог бы посоревноваться на автостраде с иной легковушкой. Знающие водилы не зря прозвали «стотридцатку» королевой дорог или ласточкой. Сейчас же Потапыч и вовсе сбросил скорость: скоротечное возлияние над панорамой родного села заметно ударило Потапычу по мозгам. Шишкин-младший это чувствовал и по себе – тоже, чуть ли моментально, закосел на голодный желудок.

Они с Потапычем из Чмарово выехали ещё затемно. Пока добрались до города, пока получили на складе оборудование лингафонного кабинета, пока загрузились на карьере, – отстояв очередь! – углём для колхозной котельной… Только ящики с лингафонным кабинетом пришлось трижды грузить-разгружать – не сыпать же уголь на них. Ну а потом так в две головы решили: пожуем позже, а двигать обратно надобно шибче, дабы вернуться не в потемках. Шишкин-младший домой-то заскочил на минутку – набил сумку магнитофонными катушками – не помирать же деревенскими вечерами без любимой «попсы» и рока.

В дороге же как-то переголодалось: Потапыч посасывал папироски, а Шишкин – «долгоиграющие» конфетки – мятные леденцы и «барбариски», которые всегда таскал в карманах.

В общем, «приняв на грудь», Потапыч-второй не рисковал: осторожно спустил машину с бугра и неспешно покатил к селу. Посему с трассы свернули лишь спустя четверть часа после расставания с зоотехником и его помощником.

А надо сказать, что отворот в село – примерно посередине того отрезка шоссе, который огибает Чмарово. Шоссе в село не заходит – бежит с запада на восток, метрах в пятидесяти выше северной окраины. Село – в низине, под сопочной грядой. Это их тут и кличут буграми, потому как сопками назвать язык не поворачивается – не столь круты и высоки. Бугры да бугры и есть. Но спуск от них к селу заметен.

А уж оно – широко и привольно раскинулось по огромной долине. От полноводной реки, правда, далековато, зато уже упомянутое обширное озеро – прямо за околицей. А за ним – тайга. Так и начинается, без каких-либо предисловий. Высоченные сосны заслонили дорогу на юг – это там, в трёх десятках километров от Чмарово, река. Но уже не по долине катит, а разрезает скалы. Ну а дальше уже натуральные сопки, сопки, сопки – в сосняке и кедраче, с непроходимой чащобой багуловых и прочих кустарниковых зарослей.

Потом, через четыре сотни километров, за хребтом-становиком, тайга уйдёт к западу, уступая место степи. Но там уже граница, дальше – Поднебесная со своею Великой стеною и прочими атрибутами.

Однако вернёмся на центральную трассу у Чмарово.

Слева, чуть отступив от шоссе и отворота в село, стоит уже упомянутый в нашем повествовании двухэтажный блочный дом на шестнадцать квартир, к которому примыкает отгороженный забором из бетонных плит мини-городок военных строителей: казарма на роту, стандартная передвижная котельная на мазуте, отапливающая и казарму и шестнадцатиквартирник, гараж-ангар с обширным навесом для автотехники, складские помещения. Рядом вознеслась водонапорная башня, больше напоминающая крепостной бастион, – десятиметровая, кирпичная, оштукатуренная, под островерхой крышей, где обустроилась туча голубей, кормящихся в основном с солдатского пищеблока. Котельная – это всеобщее благо: и военных строителей, и колхоза.

А справа, за пустырем, в некоем подобии парка из разросшихся тополей и кустов акации, отделённых от пустыря бело-голубым штакетником, монументально смотрится колхозная гордость – Дом культуры. Два высоких этажа, четыре квадратные колонны на входе, массивные, с помпезной резьбой по дереву двустворчатые двери. По бокам прилегающей к ДК просторной заасфальтированной площади – пара уличных фонарей: бетонные «карандаши» с загнутыми книзу «ложками» светильников – в областном центре точно такими оборудованы все центральные улицы. Только в городе на «карандаши» ещё троллейбусные провода понавешены, ну и, понятно, сами «рогатые» по улицам бегают. А здесь рогатые без кавычек – к фонарным столбам подходят, трутся боками. Но это – крайне редко, характерной картиной местного сельского пейзажа не назовёшь. Стадо с выпаса другой дорогой ходит, поэтому лишь наиболее блудячая единица КРС может тут оказаться, случайно, да и то ненадолго: ещё и пару лепешек не уронит, а уже прилетит с хворостиной хозяйка, и – конец коровьему променаду подле центра колхозной культуры.

Отворот с шоссе до этой самой площади перед ДК, как и она, тоже покрыты асфальтом, заканчивающимся подле левого фонарного столба. Здесь дальнейший путь круто поворачивает направо и далее уже разбегается в глубь села – и влево, и прямо, и наискосок, через мостик, к самому центру – к сельсовету и правлению колхоза, к сельскому магазину, который по-прежнему обзывают сельпом, хотя сельское потребительское кооперативное общество уже давно приказало долго жить.

В общем – круто вправо от фонаря и прямо – и вскоре подкатишь к школьному хоздвору, где и требовалось разгрузить лингафонное оборудование.

Но Потапыч-второй и учитель Шишкин до школы не доехали.

– Это чо жа такое? Ты гляди, Сергеич! – Потапыч сбавил скорость до черепашьей. Грузовик буквально подполз к площади перед ДК.

Глазам предстала удручающая картина.

Апельсиновый «москвич» прочно впечатался в бетонный столб, почти наполовину обняв его передним бампером и радиаторной облицовкой. Под вздыбленную и измятую, словно лист бумаги, крышку капота устремил печальный взор зоотехник Кобылин. Неподвижный, как столб, его плечом подпертый. Дверцы будки-«шиньона» распахнуты настежь, демонстрируя пустоту.

Потапыч и Шишкин выскочили из кабины самосвала.

– Михалыч! Ты как? – заорал Потапыч-второй. – Ни хрена поцеловались!

Зоотехник угрюмо взглянул на подбежавших и снова устремил глаза в моторные внутренности «москвича».

– Эх-ма… А такая красота была… – Потапыч сокрушённо обошёл легковушку. – Да как же тебя угораздило? В поворот не вписался?

Кобылин продолжал угрюмо молчать.

– А Васька чего? – тревожно спросил Потапыч.

Кобылин достал из кармана мятую пачку «Примы», выудил из неё сигарету, чиркнул спичкой.

– А чего Васька? Васька – ничего… Тут, паря, ситуация похлеще… – ещё более помрачнев, изрёк, наконец, зоотехник.

– Ну?!

– Чо «ну»? Сам, што ли, не видишь… Кабанчик-то выскочил и – как дунул! – Кобылин повернул голову в сторону ближайшего проулка и безнадежно махнул рукой.

Потапыч-второй, тоже уже раскочегаривший папироску, перекинул её из одного угла рта в другой и, приседая в смехе, хлопнул себя руками по бедрам.

– Но вы дали! И последний целый аппарат кокнули, и кабанчика упустили! Хо-хо-хо!!

– Чо ты ржёшь, мерин! – недовольно произнёс зоотехник. – Ржёт, а не понимат последствий. – Это он уже Шишкину. – Председатель, конечно, за «москвича» меня убьёт, а вот попробуй теперича ещё эту скотину безрогую по деревне отловить. Это же таран – везде пройдёт, и хрен его остановишь, к тому же контуженного… от удара. Замок-то, Сергеич, на задних дверцах хлипкий – то ли от удара распахнулся, то ли его кабан вынес… Да уж… Васька вслед рванул, но, эх-ма… куды там… Скоро уж ночь на дворе…

– Михалыч! – тревожно прохрипел Потапыч-второй. – Кажись, председатель катит…

К месту происшествия, в быстро подступающих сумерках, из центра села летел «уазик». Сверху, от ДК, Потапыч-второй его узрел моментально и тут же «трезво» оценил нарастающую опасность:

– Ты погляди… Уже доложили!.. Слышь, Михалыч, надо бы нам… того… Унюхает нас председатель… Ты… это… – Потапыч-второй бросил последнее зоотехнику уже со своего водительского места, – держись, Михалыч… Бог не выдаст, свинья не съест…

«ЗиЛ» взревел и резво покатил в сторону школы.

– От ведь беда! – прокричал через рев двигателя Потапыч-второй Шишкину. – Ни одной целой машины в колхозе не осталось! И кабана теперь этого лови всем кагалом! Ну… даст председатель прикурить! А чего ты закатывашься, а? – недоумённо уставился он на улыбающегося учителя, бросая на дорогу лишь косые взгляды.

 

– Да, вот, смешно. «Свинья не съест» говорите, а свинья как раз и бегает по селу!

– Не свинья, а кабан! Племенной! Танк врангелевский!! Надо – и затопчет, и сожрёт! – проорал, округляя глаза, Потапыч-второй. – Ба-аль-ша прамблема злодея словить!

– А что, у ваших ветеринаров усыпляющих ампул, которыми в животных стреляют, нет?

– Ты каво, Сергеич, чудишь? Откель они у нас тут? Эх, вы, городские… – Потапыч-второй сокрушённо мотнул головой и ударил по тормозам, от чего Шишкин чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло. – Вылазь, приехали! Иди, ищи своего Терентьича, будем ваше добро сгружать.

– А как всё-таки кабанчика-то ловить? – Шишкин спрыгнул с подножки и посмотрел на водителя самосвала через открытую дверцу.

– Загнать в крепкий угол и – сетью! – решительно заявил Потапыч, стукая кулаком по рулевому колесу. – Но это – дело десятое. А вот в селе его надыбать… Да ишшо и неизвестно, в селе ли. А как уж рванул куда?!

– Куда? – эхом повторил Шишкин.

– Да хоть куда! Ладно, ежели обратно к соседям почешет, а ежели на родину? – округлил глаза Потапыч. – Вона, кошки и собаки из любой дали возвертаются, хоть с завязанными глазами их увези, опять же птицы к нам, говорят, из самой Африки летят. И сюды, и обратно. Легулярно, как Аэрофлот! Эх-ма… его бы тока засечь да по-умному загон организовать!..

– Да-а… Сафари! – снова заулыбался Шишкин.

– Чево?!

– Сафари, говорю. Вид охоты такой в Африке.

– Какая охота, Сергеич! – Потапыч вновь посмотрел на учителя, как на недоумка. – Ты, Сергеич, хотя бы представляшь, сколь колхозных рубликов за этого хряка уплочено? Тыщи! Эх, вы, городские, городские… Ничо-о… Ежели не сбежишь обратно к себе в город, – пообтешешься у нас тут… со временем.

Он вылез из кабины, достал очередную папироску.

– Ну, давай-давай, зови Терентьича, а то мы здеся до полной темноты простоим. Мне ж ещё уголь надо ссыпать у котельной. Охотник ты наш африканский…

Шишкин убежал.

– Эх-ма… – тяжело вздохнул Потапыч-второй, смоля папиросой. – Тоска щас Михалычу… Не позавидуешь. Истолкёт его председатель в труху…

Да уж… Вывалившийся из «уазика» Потап Потапович, всем обликом как нельзя более соответствующий в эту минуту своему прозвищу Бычара, покрыл Михалыча многоэтажным матом, завершившимся торжественным и громогласным обещанием украсить злополучный бетонный столб, с которым «поцеловался» Кобылин, мемориальной доской: де, отныне этот столб именуется не иначе, как столб имени алкаша Кобылина С.М. Под новую порцию матов зоотехнику было приказано немедленно начать отлов хряка.

Но вечером облава толком и не организовалась. Кабанчик и впрямь оказался настолько резвым, что Васька Анчуткин его потерял, да и что-то уж больно быстро подкатила ночь.

2

Но с семи часов утра ещё раз простимулированный председательским матом Кобылин и воодушевлённый аналогичными словесными конструкциями, но уже зоотехника, Васька Анчуткин собрал под свои знамёна десяток мужиков.

Вооружённая сетью и рогатинами команда, водрузившись в кузов вездепроходимого «ГАЗ-66», за «баранкой» которого сидел азартный до приключений Серёга Богодухов, зарыскала по селу в поисках хряка.

А он с вечеру зря времени не терял. Огородное раздолье хорошо компенсировало перенесённый в результате ДТП стресс. То из одного двора, то из другого летели истошные бабьи проклятия и собачий лай. Здесь незваный гость «ударил» по сочной свёколке, там – прошёлся по грядкам с рясной морковью, а потом, разнеся заборчик на задах, – изнахратил капустные посадки, помидорные кусты и огуречные плети ещё в пятёрке подворий. И – пропал в наступившей темноте. Затаился, гад, в укромном месте, обнаруживать которое в ночном мраке не имела желания ни одна чмаровская собака. А посему успокоившийся и сытый кабанчик где-то вольготно выспался к утру основных тревог и волнений.

И заявил о себе довольно скоро, но совершенно не там, где его предполагали обнаружить участники «сафари». Довольно похрюкивая, что на слух напоминало перегазовку мотоциклетного двигателя без глушителя, кабан увлечённо вспахивал огромным рылом самый экзотический участок пришкольного огорода – заросли диковинной земляной груши, над которой всё лето с группой энтузиастов-старшеклассников тряслась учительница биологии Вера Петровна Бянкина.

«Дети, – торжественно и проникновенно заявила она ещё в тёплые майские дни, – мы начинаем смелый эксперимент в зоне рискованного земледелия, которым, к сожалению, является наш родной край. Но вспомните нашего замечательного земляка, Героя Социалистического Труда товарища Лисичникова. Алексей Георгиевич, о котором я вам рассказывала на уроках, добился в нашем суровом климате небывалых успехов в деле выращивания устойчивых, высоких урожаев такой капризной и теплолюбивой культуры, как кукуруза. Так неужели мы можем уронить марку и славу наших родных землеробов?!»

Юные натуралисты и Вера Петровна, конечно, ничего не уронили, всё лето любовно обихаживали иноземный овощ, неимоверно полезный от корнеплодов до макушки высоченного стебля. В общем, хряк-диверсант наиподлейше ударил в педагогическое и юные сердца.

– Убью! – кричала растрёпанная Вера Петровна, по тревоге вырванная визжащими юннатами из тёплой постели и мигом прилетевшая на пришкольный огород.

– Стоять! Стоять, скотина! Не жрать! Стоять!!!

А кабанчик и не собирался пока давать дёру – сладкий топинамбур шёл за милую душу. Не трюфеля, но мы и не про Францию.

Враз охрипнув, Вера Петровна, с безумными очами, кинулась домой и сорвала со стены мужнину двустволку и снаряженный патронташ. Но когда, лихорадочно заталкивая на бегу в оба ствола первые попавшиеся патроны, примчалась обратно на пришкольный огород, бандита там уже не было. В сердцах она дуплетом разрядила ружьё в чёрные земляные рытвины и, зарыдав, опустилась на траву, тут же превратившись в рекламный плакат к кинофильму «Никто не хотел умирать», потому как и без этой высокой трагедии являла собой настолько прибалтийский женский типаж, что хоть диву давайся. Красивше Вии Артмане!

Про фильм, кстати, опрометчиво брякнул балагуристый Миха Бянкин, пытаясь разрядить ситуацию высокой трагедии (квалифицировать по-другому разор на пришкольном ботаническом участке было невозможно) и предварительно опасливо изъяв у любимой жены оружие.

Миху включили в состав поисковой команды, как одного из закоренелых охотников и рыбаков, а также как владельца нейлоновой крупноячеистой сети внушительных размеров и якобы японского производства.

Понятно, что «газон» с участниками «сафари» экстренно прикатил к месту первого в это утро кабаньего преступления, имеющего, как читатель понял, большой общественный резонанс, именно на ружейный грохот.

Тут уже и мужские сердца истекли болью – от рыданий не только Веры Петровны, но и ещё полудюжины энтузиасток земледелия старшего и среднего школьного возраста – родных кровиночек мужиков, набившихся в кузов «ГАЗ-66».

– Юмор твой, Михаил, в данном случае неуместен, – сурово сказал Командарм Кобылин. – Зверь сыт и опасен. Им уничтожен драгоценный труд наших близких.

Вера Петровна сквозь слёзы благодарно поглядела на зоотехника, поднялась, отряхивая юбку, и зловеще бросила мужу сорванным голосом:

– Дома поговорим…

Растрёпанная и потерянная, разом постарев на десяток лет, ссутулившись, зашаркала ногами в сторону дома.

– Да ладно! – буркнул, не поднимая кудлатой головы, Миха. Переломив ружье, выковырнул из стволов разноцветные гильзы. – Вот ведь такие два жакана извела! А чо, мужики, кабы кабанчик-то не сбёг, – завалила бы моя Верка изверга. – Он широко улыбнулся и победно оглядел мужиков в кузове. – Как пить дать, завалила бы! Жаканы-то добрые были! Сам лил-точил!

– И пришлось бы тебе, Миха, все карманы вывернуть в колхозную кассу! – приговорно бухнул сверху школьный завхоз Лапердин. – Ты хоть знашь, почём хряк колхозу обошёлся? Скажи ему, Михалыч! – стукнул он по крыше кабины «газона».

Но Кобылину было не до того. С подножки-ступицы переднего колеса грузовика он зорко обозревал окрестности.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43 
Рейтинг@Mail.ru