Олег Механик
Травма
Федя Меркури
Парень по имени Федя, на первый взгляд не производил впечатление клиента этого заведения. В белом спортивном костюме «Adidas» с гладко зачесанными назад волосами и чёрными тонкими усиками, над пухлой верхней губой, он сидел на кровати, облокотясь спиной на подушку. В руке он держал книжку Агаты Кристи. По его позе и довольно приличному внешнему виду я не мог понять, какие травмы, кроме душевных, привели его сюда. Зализанные волосы и усики на смуглом лице делали его похожим на Фреди Меркури. Так мы и стали его называть, немного переиначив имя звезды.
Федя Меркури принёс в своём багаже историю, которая долго улыбала всех кто её слышал. Эта история передавалась из уст в уста и стала почти легендой. Самое интересное, что никто не слышал эту историю из первых уст. Федя был хоть и общительным, но о том, как сюда попал, рассказывать не любил. Этим он вызывал ещё большее любопытство, а шило, как известно, в мешке не утаишь. Из кусочков разговора со следователем и слухов, передаваемых Лариской и медсёстрами, в моём воображении сформировалась целостная картина произошедшей с Федей истории и предпосылок, которые ей предшествовали.
Федя был мажором. Его папаша занимал высокую должность в нефтедобывающей компании. Семью папашка давно оставил, но денег на единственное чадо не жалел. У мамки тоже закрутилась своя личная жизнь, поэтому наш Федя с детства был при больших деньгах, но без должного присмотра. Такие люди обычно попадают в поле зрения нехорошей компании, и позднее являются её довеском, этакой финансовой подушкой. Таких пассажиров обычно называют «спонсорами» и они пользуются в компании лишь мнимым уважением.
Плохая компания это в первую очередь вредные привычки, поэтому Федя с малых лет был на «ты» с алкоголем и куревом. Чуть позднее, в отрочестве к вредным привычкам присоединилась травка, а ещё позднее пришла тяжёлая артиллерия в виде героина. Папашка, имя которого трепалось из за чада бесконечно попадающего в ментовку, несколько раз пытался его вылечить. Он определял его в дорогие клиники и даже возил в Москву, каким-то светилам. Лечение не имело продолжительного эффекта и Федя, раз за разом снова скатывался в героиновую яму. Во время своего последнего попадания в клинику, когда Федя чуть не отъехал от «золотого укола», папаша взял с него клятву, что он больше не прикоснётся к наркоте. Взамен добрый, но недальновидный отец купил сыну спортивный мерседес. Это была его роковая ошибка. Несколько месяцев Федя держался молодцом. Это был самый длительный перерыв в его наркоманском стаже. Но душа поэта не выдержала, и однажды он сорвался, пустившись при этом во все тяжкие. Теперь его ситуация усугублялась тем, что он стал наркоманом на колёсах. И на каких колёсах. Движок в двести кобыл это бомба в руках неадекватного человека.
В ночь перед злопамятным утром Федя куролесил в ночном клубе. Он познакомился там с эффектной девчонкой, которую сразу же покорил, заказав шампанское «Дом Периньон» и засветив ключики с эмблемой мерседеса. Под весёлыми таблетками они до утра выгибались на танц-поле, а когда клуб закрылся, Федя решил покатать подругу по утреннему городу.
Рассекая воздух, грациозный мерс носился из одного конца города в другой, свистел колёсами на виражах и делал полицейские развороты. Молодой принц, вдохновлённый прекрасной избранницей и наркотиками давил гашетку в пол и ничто не могло его остановить. В какой-то момент шаловливая спутница стала ублажать Федю, засунув свою белокурую головку под кожаный руль. Подбираясь к вершине экстаза, он не заметил неожиданное препятствие, появившееся на дороге. Этим препятствием была рота солдат из ста человек, направлявшихся в часть с ночного марш-броска. Тормоза засвистели слишком поздно, и мерс врубился в самую гущу войска. Он протаранил несколько рядов солдат, одетых в бронежилеты. Кто-то отлетел в сторону, кто-то перелетел через машину, кто-то упал на капот и лобовуху. Тела одетые в бронежилеты, градом осыпавшиеся на машину, произвели эффект, будто на ней топталась Годзилла. По счастливой случайности никто не погиб. У сбитых солдат были травмы малой и средней тяжести. Пришедший в себя в раскуроченной машине, с визжащей где-то между ног блондинкой, Федя ещё не понимал, что для него сейчас начинается самое интересное.
Разъяренные уцелевшие и подраненные солдаты рвали машину в клочья, чтобы добраться до её внутренностей. Федю просто вынесли на руках и с помощью кирзовых сапог и кулаков стали выбивать из него дурь. Так бы и выбили всё, без остатка, если бы не вмешавшийся вовремя офицер.
В отделение Федю доставили с переломом рёбер и многочисленными ушибами внутренних органов. В целом он оказался неплохим общительным парнем. Наличие зависимости, слабой воли и никудышных родителей не делают в моих глазах человека отрицательным персонажем. Все эти факторы можно поправить, если тебе двадцать с небольшим.
Федя, держась за рёбра, заливисто хохотал, над приколами, которые бесконечно мочил Мухтар и щедро угощал нас вкусняшками, переданными матерью, которая даже не удосужилась подняться в палату. Зато на следующий день пришёл папашка и приволок с собой адвоката. Таких двух солидных дядек в дорогих костюмах с большими кожаными чемоданами эта палата наверняка ещё не видела. В помещении на время воцарился приятный аромат дорогих духов. Лысый красноносый родитель и чернявый еврей адвокат, три часа обучали Федю, как вести себя на допросах, что говорить и что не говорить следователю. Федя с покорностью внимал наставлениям двух мужей, сидящих на табуретках вокруг его кровати. Когда они закончили, и адвокат уже вышел из палаты, Федя остановил папашу, который был намерен откланяться.
– Пап дай двести тыщ…
– Тебе зачем в больнице? – брови под массивными очками нахмурились.
– На лекарства нужно, ты доктора не видел что ли? Если хочешь, сходи в ординаторскую спроси, он тебе скажет.
Федя оказался тонким психологом. Он прекрасно знал, что ленивый папашка никуда не пойдёт. Тем более встреча с доктором могла лишить его гораздо большего количества средств, чем просил сын.
– Слушай, Федь, мне некогда сейчас, – папаша суетливо доставал из внутреннего кармана пиджака большой кошелёк. – Ты уж сам ему передай, пусть покупает что необходимо…
«М-да… с таким папашкой точно никогда не захочется работать, – думал я, наблюдая эту картину. – Как такие становятся начальниками?»
Тем временем Федя, возбуждённый шелестом купюр в лопатнике отца, продолжал свой развод.
– Дай сразу пятьсот. Вдруг ещё что-нибудь понадобится. Ты ведь не скоро сюда заглянешь, а мамке вообще по фигу….
Папашка, помявшись для виду, добавил ещё несколько купюр. Потом он пулей вылетел из палаты, пока изобретательный сынишка не придумал очередные статьи расходов.
Думал ли этот бестолочь в костюме за две тысячи долларов, на что может потратить деньги его сын? Знал ли он о том, что нельзя давать деньги в руки наркоману? Конечно знал, но давал раз за разом. Потому что ему было по барабану. Давая эти деньги он постепенно, по капельке избавлялся от надоевшего чада и надеялся когда-нибудь избавиться от него навсегда.
В результате, Федя Меркури погостив в палате ровно два дня, исчез с концами, оставив нам на память свою трогательную историю.
Морячок
Была ли здесь мистика, или просто стечение обстоятельств, но все мои соседи справа не держались в палате больше трёх-четырёх дней и чаще всего уходили по английски. Вслед за Федей на соседней койке оказался плюгавенький мужичёк, шея которого была обрамлена гипсовым корсетом. Голова мужичка была крошечной, и совсем терялась на фоне корсета, так что иногда казалось, что на его плечах стоит белая клумба с торчащими из неё вихрами. Во весь периметр его щуплой груди красовался наколотый бледно-синий круг штурвала. Благодаря этой наколке в моей памяти он остался как Морячок. Его привели в палату рано утром, и он сиротливо сидел на краешке кровати и печально смотрел вдаль. Он ждал результатов рентгеновских снимков. Он просидел так, не ложась несколько часов. Вся его поза низкого старта говорила о том, что он не собирается здесь задерживаться. Сейчас придёт врач, скажет, что всё пустяки, ничего серьёзного нет, и мужичёк сорвёт с плеч надоевшую клумбу и побежит на волю.
Васюков принёс мужику плохие новости, но подал их в свойственном ему иронично-шутливом тоне.
– Поздравляю Вас, – сказал он, войдя в палату и встав над мужиком. Тот вскочил, словно перед ним стоял генерал. Для полноты картинки не хватало, чтобы он приложил ладонь к своей клумбе. – Поздравляю Вас с переломом двух шейных позвонков и заключении в скафандр на три месяца.
Я не знал, что такое скафандр, но судя по всему, морячка ожидали безрадостные перспективы.
Может быть Васюков, как и я, верил в проклятие кровати, с которой пропадают больные, может вид мужика показался ему ненадёжным, но он, почему то решил преподнести ему небольшой урок анатомии.
– Вот это твоя голова, – он сжал кулак правой руки. – Это штырёк, на котором она держится. – Васюков поднёс указательный палец левой руки к сжатому кулаку, который по размерам точь-в-точь соответствовал голове мужика.
– Так вот, этот штырёк у тебя сломался, и сейчас каждое неловкое движение головой может оказаться для тебя смертельным. Ты фильмы со Стивеном Сигалом смотрел?
– Ну…– промычал, мужик, не понимая, к чему клонит доктор.
– Видел, что происходит с человеком, когда ему сворачивают шею? Ты даже понять не успеешь, что произошло, как на небеса отправишься. Поэтому, пока тебе не одели скафандр, держи свою голову в руках. – Васюков выдержал паузу, оценивая, врубился ли мужик в то, что он сказал.
– Наверное, ты раньше часто слышал это выражение, тогда оно было иносказательным. Я вижу, что ты к нему не прислушивался. Сейчас это уже не метафора. Ты должен держать свою башку в руках в прямом смысле слова. Понял?
Морячок ответил, что понял, но видимо не убедил Васюкова, потому что уже через час нового постояльца увели для заключения в скафандр.
Вернулся он уже не морячком, а мумией. Теперь он был закатан в гипс от пояса до макушки. Сверху в гипсовой толще было проделано небольшое квадратное окошко, откуда торчала его синяя мордочка.
Да, в таком виде уже сложно дать дёру, хотя…
Попривыкнув к своему новому облачению и окружающей обстановке, морячок рассказал нам о происхождении своей травмы. История оказалась простой и короткой. Июль, жара, маленькое озерцо. Компания алконавтов на берегу упражняется, несмотря на тридцатиградусную жару. В небольшом перерыве между возлияниями, один собутыльник ныряет с обрывистого бережка и влетает башкой в дно. Сигануть вниз головой в водоём, глубины которого ты даже не знаешь, обычное дело для людей такого типа. Меня удивило одно: обычно человек, когда ныряет, выставляет перед собой руки. Они должны были хоть как-то смягчить удар. Я задал этот вопрос морячку, но он не мог на него вразумительно ответить, так как плохо помнит сам факт прыжка. Зато он помнил, что выбравшись из озера с помощью друзей ещё какое-то время продолжал бу̀хать, пока боль не взяла своё.
– Лучше бы мне было совсем остаться в этом озере, – грустно подытожил морячок свой рассказ. На его сморщенном личике, выглядывающем из окошка скафандра была безысходность. Напрасно Васюков бьётся над его излечением. Он уже давно решил свою судьбу.
«Кто ищет, тот всегда найдёт». Не знаю где и как, но на следующий день он раздобыл бутылёк огуречного лосьона. Было послеобеденное время, и я читал книгу, когда моё внимание привлёк непонятный булькающий звук. Было похоже на то, как в слив раковины всасываются остатки воды. Я почувствовал резкий запах, что-то похожее на шампунь. Обернувшись к соседу, я увидел, что он лежит на кровати, а изо рта у него торчит небольшой бутылёк с зелёной жидкостью. Благодаря маленькому отверстию в горлышке, жидкость истекала из него очень медленно, и процесс был длительным.
– Он чё там пьёт что-ли? – поморщился Мухтар.
– Похоже на то, – ответил я, пытаясь чтением отвлечься от раздражающих звуков.
– Во даёт, не разведённый и без закуси! – восхищался казах.
– Какая закусь, это же огуречный лосьон. Тут два в одном и выпивка и закуска. – посмеялся я.
Морячок, не обращая внимания на наши подколы, сосредоточенно расправлялся с бутыльком. Когда всё было закончено, он заметно повеселел, сел на кровати и стал нести какую-то чушь, девяносто девять процентов которой составлял мат. Его лицо сделалось пунцово красным. Сейчас оно походило на кончик тлеющей сигареты и мне неосознанно хотелось его затушить, обмакнув в ведро с водой.
Сила, которая подбросила морячка на кровати и развязавшая его язык теперь уже не оставляла его в покое. Она требовала дальнейших действий. Она требовала поиска, ей нужна была помощь, она желала быть удвоенной и даже утроенной. Поэтому, даже не дав морячку попрощаться, непреодолимая сила выволокла его в чём есть из палаты, а потом уже и из больницы. Так и пропал мой очередной сосед. Он откликнулся на зов природы и упорхнул на волю, неся в себе бремя отсроченной смерти. Не знаю, может для него так было лучше. Можно прожить свои последние часы, отрываясь на полную катушку, зная, что стоит только повернуть тумблер, все твои мучения разом закончатся.
Но наша больничная жизнь продолжалась. В очередной визит матери вместе с женой, они притащили мне костыли. Я деловито крутил в руках свои новые ноги на ближайшие полгода. Правда ноги были не совсем новые, а местами даже изрядно потёртые.
– У соседки муж умер, так она мне отдала, им то не к чему, – сказала мать.
«Отлично!»– подумал я – «Будем донашивать костыли за умершим мужем соседки». Я тут же попытался встать с помощью поддерживающей меня жены. Моё тело оказалось удивительно тяжёлым. Я сделал несколько пробных шагов от кровати в другой угол палаты и огляделся. Как изменяется общая картинка, когда видишь её под другим углом. Всё время до этого я мог наблюдать палату и всех её обитателей только из положения лёжа. Сейчас, когда я стоял, всё выглядело совершенно по другому. Мухтар оказался совсем маленьким. Из положения лёжа, он казался мне казахским богатырём, этаким борцом сумо, но только сейчас я увидел, что он коротышка. Коля оказался гораздо моложе, чем я его представлял, глядя на него с другого ракурса. Даже картинка в окне изменилась. Теперь я мог смотреть вниз на зелёные ряды деревьев и проезжающие по магистрали машины. Вроде бы такая мелочь: ты видишь мир, наблюдая его из одной точки, но стоит тебе изменить положение, как вместе с ним изменяется весь мир вокруг.
Теперь мне не хотелось назад в кровать. Я хотел ходить, хотел исследовать каждый угол этой палаты, этой больницы, этого нового мира. Жена с матерью говорили, что на первый раз хватит, но меня было уже не остановить. Я второй раз в жизни делал свои первые шаги. Не помню, как это было в первый, но в этот раз я испытывал ощущения сродни свободному полёту. Я не мог удержаться на одном месте и выпорхнул в коридор, полетел по широкому пролёту из одного его конца в другой, делая широкие шаги костылями. Мой полёт продолжался до середины коридора. Оттуда меня уже тащили под руки Лариска и медсестра Лидия. Я не оценил свои силы. Голова внезапно закружилась и я, чтобы не грохнуться на пол, завалился на пост медсестёр, разбив на столе какие-то чашки и опрокинув стакан с градусниками.
Сёстры милосердия втащили моё тело в палату и, громко матерясь, бросили его на койку. Затем они принялись отчитывать моих женщин за то, что отпустили меня такого неокрепшего на волю. Так я снова превращался в человека прямоходящего, вызывая зависть у Мухтара и Коли. Самый большой плюс я видел в том, что теперь сам мог ходить в туалет, избегая унизительной процедуры с уткой.
Расплескалась синева
А койка справа пустовала совсем недолго: ровно одну ночь и один день. Отлично помню, что этот день был второго августа. Уже в ночь со второго на третье в отделение стали массово заезжать пассажиры. Мы слышали это по шуму голосов и пьяным крикам в коридоре.
– Хорошо десантура погуляла, – простонал разбуженный Мухтар.
Я вспомнил, что второго августа у нас День десантника, и всё тут же встало на свои места.
Десантура похоже перевыполнила план, судя по тому, что койки для новых пациентов расставляли даже в коридоре. В палатах не хватало места. Гвардейцы отправили на больничные койки множество гражданского народу, и не меньше своих сослуживцев.
Один десантник оказался в нашей палате. Он завалился в двери в обнимку с сестрой Лидией, на хрупком плече которой висел всей своей двухметровой стокилограммовой тушей.
– Вот сюда, – сказала Лидия с трудом, выскользнув из подмышки верзилы, и освободившись тем самым от непомерной ноши.
Новый пациент с размаху уселся на кровать. Не было никаких сомнений, что перед нами один из нарушителей спокойствия нашего городка. Верзила был в тельняшке, а на правом плече его синело что-то вроде парашюта. Сама правая рука была подвешена на бинте, а кисть её плотно забинтована. В месте, где заканчивалась кисть, бинт был тёмно бурого цвета.
– Здорово, пацаны! – весело пробасил громила, оглядывая палату и всех нас. Ему было уже за тридцать и его коротко стриженные волосы отливали серебром. Лицо его было широким, и черезчур добрым, как у Вини Пуха (он чем-то на него походил). Видимо по старой привычке, громила пытался придать больше брутальности своему виду, поэтому хмурился и смотрел на всех изподлобья. Он был ещё пьян, и его жаждущая праздника душа не хотела мириться с унылым мраком больничной палаты.
– Мужики, есть чё выпить? – прохрипел он.
– Я тебе выпью щас! А ну быстро спать, чтобы я тебя не слышала…– раздался из коридора строгий голос Лидии.
Громила, услышав крик, потупил взор. Теперь в нём угадывался подкаблучник со стажем.
– Чё, совсем нету? – продолжил он уже шёпотом.
Я объяснил ему, что то, что он ищет, есть только у той злой тётки, которая на него только что орала, и если он хочет, ему придётся разговаривать с ней.
Женя (так назвал себя громила) не решился вступить в переговоры с Лидией и на счёт выпивки немного успокоился. Но спать ему не хотелось, и, найдя единственного слушателя в моём лице (остальные все спали) он начал рассказывать, как провёл праздничный день.
Он рассказывал, а я представлял себе ораву пьяных кабанов в тельняшках и голубых беретах. Большинство из них готовилось к единственному празднику ещё накануне. Как же, ведь в один несчастный день нельзя уложить эмоции, накопленные за год. В этот день нужно выплеснуть массу агрессии, показать всем тыловым крысам и служивой черни, кто здесь элита. Единственный день, когда можно забыть, что у тебя есть жена, дети, начальник, дача, кредиты и прочая серая мура̀. Сослуживцы, старые друзья и новые знакомые всех возрастов от двадцати и до пятидесяти огромной дружиной вступают на рыночную площадь. Горе тем торговцам, кто сегодня не остался дома и имел глупость открыть палатку. Горе тем, кто имеет чёрный курчавый волос и большой с горбинкой нос. Горе всем вам, спустившимся с гор за солью и задержавшимся здесь надолго. Сегодня Вам придётся держать ответ и за Афган и за Чечню. По херу, что вы армяне и азербайджанцы в основном. Сегодня это не важно. Вы совершили ошибку в этот день, оказавшись на пути у ватаги гвардейцев.
Дружина в голубых беретах растекается по рынку. Тут и там слышен пьяный рёв, мат, робкие возгласы несчастных торговцев. Кто-то уже переходит к делу, выписывая с вертушки оборзевшему бородачу. Слышатся торжественные крики, и все, кто недалеко перетекают в эту сторону, сливаются у этой палатки. «Нужно помочь братану». Река из синих беретов то распадается на мелкие ручьи, то опять сходится, чтобы своим мощным течением пробить себе дорогу. По рукам летят разноцветные шали, шапки, ковры, словно мячи туда сюда прыгают арбузы. Слышится треск завалившейся палатки. «Так их!» Пьяная толпа подхватывает инициативу и ломает железные каркасы, срывает пологи, опрокидывает прилавки с фруктами.
«Мужики, баста, менты!» – синяя река снова сливается воедино и устремляется к выходу. Два милицейских автобуса уже здесь, но никто не спешит их покидать. Они дадут всем уйти, а потом деловито, гремя щитами и касками выйдут из автобусов, построятся в цепь и возьмут рынок в кольцо. Будьте спокойны, дорогие гости с кавказа! Мы никому не дадим вас тронуть. Что, уже поздно? Но лучше поздно, чем никогда…
Теперь синяя река течёт через центральную площадь, сметая на пути всё живое. Эта река, течёт не в море, как другие обычные реки, она стремится впасть в озеро, которое находится за городом. На этом озере десантура традиционно заканчивает свой праздник. На длинном пути через весь город река будет худеть и мельчать. Отделившиеся ручейки будут затекать во дворы и переулки, там будут распадаться на небольшие лужицы, которые к утру превратятся в разбросанные тут и там голубые капли. Женя, с трудом придерживаясь основного потока, добрался до озера.
Всё, что было дальше, память Жени выдавала ему отдельными фрагментами, при этом хронологический порядок был нарушен. Он пытался собрать из этих фрагментов, как из кусочков мозайки цельную картину.
– Помню, что у костра сидели, Вано на гитаре лабал, потом купались, вода блин ледяная…Или сначала купались? Короче неважно. Потом Сява с Петровичем дрались, мы их разнимали. – Женя тёр здоровой рукой свой широкий лоб, словно пытался решить сложнейшую задачу.
– Потом в тачке куда то ехали с этими…Бурый и как его там…не помню. Стоп! Не, в тачке мы уже в больничку ехали, а до этого чё было? – он замер, оперев голову на кулак.
– Вспомнил, мы в деревню ходили. А зачем мы туда ходили? Точно, Бурый сказал, что там тёлки есть. Помню, зашли на какую то ферму, там трактора, косилки…Бурый ещё сказал, давай мол на тракторе прокатимся… – Женя снова замер в раздумьях. Мне казалось, что он уснул в позе мыслителя, и я попытался тоже забыться сном.
– Хоть убей, не помню ни черта! – громкий крик, заставил мои глаза снова открыться. Я увидел, что теперь и Мухтар не спит. Его глаза блестели в рассветном полумраке.
– Чё то мы с Бурым рамсовали, когда в больничку ехали. – Женя дёргал себя за волосы, как будто хотел достать воспоминания, которые были где-то там, под скальпом.
– Я ему говорю на хрена ты её завёл, а он мне говорит, я же не знал, что ты туда руку сунешь. А куда?
Так и не вспомнив куда он засунул свою руку, Женя перенёсся сразу же в кабинет к доктору.
– А врач такой матёрый…– Женя стиснул зубы и потряс огромным кулаком. Видимо врач был такой же породы. Я сразу представил себе мордастого громилу в белом халате. – Ну чё говорит, братан, два пальца ты проебал. Надо ампутировать. А я ему, надо. так ампутируй ё-моё…Он мне га-арит, а ты не ссышь? А я ему га-арю: Ты где тут сыкло видел? Ну, говорит, как знаешь. Взял шприц и в нескольких местах мне руку обколол. А потом, пошарил в своём ящике, и достаёт…Думаете чё? – Здесь Женя выдержал паузу. – Здоровые такие кусачки…
«Нет!» – я больше не мог это слушать. Я сделал умоляющую гримасу и зажмурился, как будто мне сейчас самому будут кусачками откусывать пальцы. Краем глаза я увидел, что Мухтар положил обе ладони на лицо, словно хотел закрыться от всего этого кошмара.
Но десантник был беспощаден.
– Берёт он эти кусачки, значит. Чё слабо десантура! – эти слова Женя прорычал. – Я говорю, давай сука, знай наших. Он кладёт мою руку на стол и ЩЁЛК! ЩЁЛК!
Эти щелчки отдавались во всём моём теле. «Какая ерунда! – думал я, – какая мерзкая ерунда. Неужели это может быть правдой. Два взрослых здоровых критина. Один накуролесил, а второй просто так за не фиг делать отхерачивает у него два пальца. Да ведь бывает их даже замораживают, чтобы пришить. А тут вот так запросто…
– А чё это за врач был? – спросил я, когда отошёл от шока.
– Да вот на него чем-то похож, только поздоровее, – Женя кивнул в сторону Мухтара. – Калмык, может быть киргиз.
Тут я понял, о ком он говорил. Это был тот же мужик, который сверлил мне ногу. Я запомнил эти раскосые глаза, и в них не было цинизма, присущего врачам. В них была любовь. Любовь к тому, что он сейчас делает. Как это прекрасно сверлить в человеке дырки дрелью, да ещё и без наркоза, как весело, когда с хрустом откусываешь два пальца у здоровенного лба, которого просто взял на слабо̀.
Уже к утру, Женя сильно изменился. Он стал похож на шарик из которого внезапно выпустили воздух. Его отёкшее лицо теперь не выражало никаких эмоций, кроме вселенской грусти, он лежал, с прикрученной к здоровой руке капельницей и смотрел в потолок. Мы с Мухтаром как обычно поднимали себе настроение, травя анекдоты и делясь байками из жизни. Несколько раз мы пытались вовлечь в весёлый разговор нового соседа, но он не реагировал ни на одну из предложенных тем.
Иногда он подносил к глазам забинтованную руку, будто не мог поверить, что там под бинтами уже нет привычной пятерни, что этот улыбающийся калмык с кусачками в руках не был кошмарным сном.
– Женя, а ты где работаешь? – вдруг спросил Мухтар. Я предчувствовал, что этот вопрос будет болезненным, поэтому не задал его сам.
– На заводе, токарем…– уныло пробасил Женя продолжая рассматривать руку.
– А эти…эти пальцы…без них будет сложнее? – любопытство казаха брало верх над чувством такта.
– А сам то как думаешь? – тяжело выдохнул Женя. – Не знаю вообще, как сейчас работать буду.
Это были последние слова, которые мы услышали от него в этот день и ещё в последующие два дня, которые он находился в палате. Парня накрыла жуткая депрессия. Наверное, им овладело это скверное чувство – сожаление о сделанном. Ведь если отбросить все предыдущие события, даже эту дурацкую травму, самым глупым поступком было просто так отдать свои пальцы, часть своей плоти. И всё это на кураже, ради бахвальства. Ночью я слышал, как он скрипел зубами от фантомной боли. Пальцев уже не было, а они продолжали болеть. Интересно, сколько бы он отдал, чтобы прокрутить всё назад. Наверняка бы с радостью согласился, чтобы после первого августа сразу наступало третье. Иногда было слышно, как он всхлипывает, глотая слёзы. У него была семья, но за эти три дня к нему так никто и не пришёл. Не пришёл не один друган, с которыми они братались и готовы были сдохнуть друг за друга ещё несколько дней назад. Братаны, где же Ваше хвалёное братство?
