Олег Кожин
Попрощайся!
© Кожин О., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Иллюстрацию на обложке нарисовала
Дарья Стерх(Караверна @karaverna)
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Игра в куклы
Ярик
Дорогу на дачу папа Гордеевых называл хребтом дракона. Всякий раз, когда их семейный фургончик подпрыгивал на очередном камне, папа поправлял очки и весело восклицал: «О! Новый позвонок вылез!» Но Ярик знал определенно – этот «позвонок» был здесь всегда. По крайней мере, с тех самых пор, как Ярик стал достаточно взрослым, чтобы заиметь собственные воспоминания. Он помнил каждый поворот, каждую развилку, каждую кочку, выдавленную неласковой карельской землей, и яму, прорезанную в здешней грунтовке колесами дачников. Фотографическая память, позволяющая запоминать учебники постранично, составляла в голове Ярика личный дорожный атлас. Только для папы это все равно оставалось чем-то вроде игры. «Оп-па! И еще один позвонок! Дракон-то сегодня ворочался!»
Раз в год-два после долгих споров на повышенных тонах дачный кооператив скидывался деньгами, и грунтовку утюжил трактор, срезал колеи, засыпал лужи загодя привезенным песком или отсевом. Вот только с камнями – здоровенными валунами, которые не просто торчали из дороги, а сами были дорогой, – ничего не могли поделать ни стальной ковш, ни спрятанные под капотом без малого три сотни лошадей. Иногда Ярику казалось, что камни были здесь всегда. Как огромное озеро, темные воды которого цветом напоминали кока-колу. Как раскидистый дремучий лес, неизменно вызывающий в памяти подзабытое слово заповедный.
Как и то, что таилось там, в тени еловых лап, пряталось в густом кустарнике, неслышно скользило по дну, прорастающему кувшинками и камышом.
Ярик всегда чувствовал его среди листвяного шепота, молчания покрытых мхом камней и комариного звона. Присутствие таинственного, опасного осознавалось нечетко, на периферии сознания. Как осознавалось, к примеру, что в лесу водятся медведи, которых Ярик за свои без малого двенадцать лет не встретил ни одного. Единственное нехитрое правило – его Ярик заучил еще в детсадовском возрасте – позволяло надеяться, что не встретит и впредь. «Если ты не охотник, в лесу шуметь не только можно, но и нужно!» – говорил ему папа. «Зверь услышит и сам уйдет с дороги». И заслышав, как где-то неподалеку, заполошно молотя крыльями, взлетали вспугнутые кем-то птицы, Ярик принимался шуметь: шелестел палой листвой, хрустел валежником, на полную громкость включал музыку на мобильнике. Мог даже сам спеть. Вот только то, что хоронилось в узловатых корнях, каменных норах и буреломе, не боялось шума и само решало, когда показываться на глаза глупым двуногим, не осознающим, что они забрели в чужие владения.
Папа сосредоточенно крутил руль, не забывая отпускать дежурные шутки. На пассажирском кресле рядом с ним натянуто улыбалась мама. Изредка она оборачивалась, бросая через плечо рассеянный взгляд, но смотрела не на сына, вжимающегося в дверь, желая просочиться на улицу. На противоположном конце трехместного сиденья перехваченная ремнем безопасности расположилась тряпичная кукла: круглая плоская голова размером с половину туловища, рыжая пакля волос, деревянные пуговицы вместо глаз, прочерченная грубыми стежками улыбка и тонкие, макароноподобные конечности из веревки.
Вчера мама с папой принесли ее из леса вместе с полными корзинами грибов. «Прелесть какая! Леночка будет в восторге!» – ворковала мама, будто позабыв, что Леночке уже давно не четыре, а все четырнадцать.
Ярик стискивал зубы и кулаки, чтобы не закричать или, того хуже, не расплакаться. Фургончик подпрыгивал на «драконьих позвонках» так, что пассажиров подкидывало довольно ощутимо. Только кукла сидела недвижимо, тяжелая, точно громадный валун. И взгляд, которым она сверлила Ярика, был такой же – тяжелый. Каменный.
Гордеевы возвращались в Петрозаводск и везли это с собой.
* * *
Домой на пятый этаж Ярик не просто поднялся – взлетел! Схватил первые попавшиеся сумки и побежал, перепрыгивая через две ступеньки, только бы родители не заставили нести куклу. Уже на третьем этаже, пыхтя и отдуваясь, Ярик начал злиться на свой иррациональный страх – ну подумаешь, тоже мне: старая девчачья игрушка! – но стоило вспомнить деревянные пуговицы, пришитые к тряпичному лицу суровыми нитками, как даже белым днем по спине скатывалась тающая ледышка.
Родители неторопливо разгружали фургончик, и папа навьючивал на себя рюкзаки, пакеты и ведра, «чтобы два раза не ходить». Спуститься и помочь даже мысли не возникло. Ярик точно знал: будь там хоть холодильник, хоть здоровенный шкаф, хоть триста корзин с грибами – папа понесет все сам. Все, кроме куклы. Родители всучат ее Ярику и будут улыбаться бездушными резиновыми улыбками, невпопад бормоча, как обрадуется Леночка.
Кстати, о Леночке… Ярик локтем надавил на дверную ручку – так и есть: сестра, раззява, снова забыла закрыть замок! Поднимись первым кто-нибудь из родителей – не миновать Ленке серьезного разговора. Оттого что сестра избежит взбучки, Ярик даже испытал сожаление. Впрочем, облегчение, которое нахлынуло на него в родных стенах, оказалось куда сильнее. Может, родители забудут куклу в машине? В самом деле, не потащат же они ее домой! Но вспоминая взгляд, который мама всю дорогу не сводила с находки, понимал: потащат.
Наступая носком одной ноги на пятку другой, Ярик стянул кроссовки. Из пакетов шел густой грибной дух, аромат сырости и земли. Протяжно вздохнув, Ярик поудобнее устроил тонкие режущие ручки пакетов в ладонях. Коридор изгибался буквой «Г», поворачивая на кухню. Ярик шагнул за угол и…
…Нос к носу столкнулся с призраком. Бледное лицо вытянулось, в глубине запавших глаз молнией сверкнул ужас. Взметнулись скрюченные пальцы с черными ногтями. Ярик выронил пакеты, и они с призраком испуганно заорали друг на друга.
– Придурок! – крикнул «призрак», хватаясь за сердце и сползая по стенке на пол. – Разве можно так пугать?!
– Двери закрывать научись! – скрывая дрожь в голосе, рявкнул в ответ Ярик.
Только сейчас он расслышал летящие из кухни меланхоличные завывания Тило Вольффа. Ленка вновь гоняла по кругу свою любимую «Лакримозу». Старшая сестра продолжала распекать Ярика, но тот уже протопал в кухню и по-хозяйски захлопнул крышку ноутбука.
– Совсем оборзел?! – взвилась Ленка.
– Мама с папой сейчас будут, – буркнул Ярик. – Лучше порядок наведи.
Ленка охнула и заметалась подбитой птицей: в одном крыле телефон, вторым собирает с пола разбросанные вещи. Злорадно хмыкнув, Ярик пристроил пакеты на столе возле раковины. Из гостиной долетал топот и пулеметное «блин-блин-блин!». Ленка торопливо подчищала следы своего двухдневного одиночества. По какой-то причине родители вернулись часов на шесть раньше, чем должны были. Точнее, Ярик знал, по какой причине, но думать о ней не хотел. Механически наполнил водой чайник, зажег плиту, достал и нарезал колбасу. И только после этого, чувствуя себя дряхлым, разбитым стариком, устало опустился на стул. Пережитый в машине ужас подмял, навалился так, что коленки подогнулись.
На самом деле Ярику до чертиков хотелось обнять сестру. Выпалить все, поведать страхи и тревоги и чтобы Ленка, вредная Ленка, обняла его в ответ. Как раньше, когда трехлетний Ярик пугался зимнего ветра, воющего в вентиляции. Или в пять лет, когда боялся оставаться дома один. И даже в семь, когда робел дать сдачи драчуну-однокласснику. Не мама, не папа – именно Ленка находила нужные слова, излечивающие детские страхи.
«Из трубы? Воет? Вот класс! Пошли тоже повоем!»
И они шли на кухню и дуэтом выли в решетку вентиляции. А мама, смеясь, спрашивала, что за концерт они устроили, и Ленка отвечала, что Ярик теперь маленький волчок! И Ярик радостно повторял: «Маенький вайтек! Маенький вайтек! Ау-у-у-у-у-у-у-у!»
«Страшно?! Серьезно, дома одному страшно?! Эх, вот бы мне одной дома побыть! Вечно то с родителями, то с тобой!»
И Ленка дружески подталкивала брата ладонью в плечо и тащила его на «экскурсию по дому», каждый раз открывая в их четырехкомнатной квартире новые «достопримечательности». Знал ли Ярик до нее, что в шкафу можно спать? Знал, наверное, но именно Ленка научила его стягивать с полки старое одеяло и делать из него уютное гнездо. Это она научила его играть в «пол – это лава», по секрету поведала страшную тайну, как достать до верхнего ящика, где хранится стратегический запас конфет, и научила избавляться от улик-фантиков. Тайну эту Ярик самым позорным образом слил уже через неделю, и конфетный банк перебрался в другое место, но так было даже интереснее. Оставаясь дома один, Ярик сам искал сладкие сокровища, не забывая про то, что пол, конечно же, лава.
«Кто-о-о-о?! Вот этот шкет?! Ну и что, что он выше тебя? Мы Гордеевы, Ярик! А значит, гордые. И никому не позволим себя обижать!»
И Ярик шел, сжимая кулаки и хмуря брови, глядя на высокого задиру снизу вверх. А потом с опухшей скулой сидел в кабинете директора, словно сквозь вату слушая ее глубокий грудной голос: «Любой конфликт можно решить словами, Ярослав! Словами, а не кулаками!» И потирал саднящие костяшки, украдкой поглядывая на противника, который, закинув голову, прижимал к расквашенному носу ватные тампоны. И бурчал так, чтобы слышали только папа и мама, прячущие улыбки за нарочито серьезными лицами: «В следующий раз я ему еще не так наподдам!».
А теперь на двери Ленкиной комнаты висит распечатанный треугольник со значком радиоактивной опасности и надписью на английском: DON’T ENTER! PRIVATE PROPERTY. Английский Ярик начал учить только во втором классе, но ему казалось, что суть этой надписи он стал понимать гораздо раньше. «НЕ ВХОДИТЬ! ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Звучит так, будто в комнате тебя поджидает свора доберманов и с десяток охранников в темных очках. Только на деле все еще хуже. Для Ярика эта надпись уже давно означала «СО СВОИМИ ПРОБЛЕМАМИ РАЗБИРАЙСЯ САМ. И НЕ ТРОГАЙ МОИ ВЕЩИ!».
Хлопнула дверь. В прихожей затопотали, зашумели родители. В кухню, пыхтя, ввалился папа, нагруженный так, что и у Халка бы ноги подкосились. Краснолицый, взмокший, в запотевших очках, он принялся сбрасывать с себя рюкзаки, корзины и сумки, а вошедшая следом мама начала ловко раскидывать вещи по шкафам. Вроде все как обычно, да только Ярик видел: не все.
Механические движения родителей навевали мысли о муравьях или пчелах. Они не разговаривали, не переругивались шутливо. Папа не пытался на ходу состряпать себе бутерброд, а мама не проверяла кастрюли, интересуясь, чем питалась дочь в их отсутствие. И кукла. Чертова кукла с по-кукольному бесстрастным лицом уже сидела на стуле, невинно откинувшись на спинку. Дома, среди знакомых стен и родных запахов, исходящая от нее жуть слегка ослабла, будто скользкие черные щупальца втянулись, затаившись и изучая новый ареал.
«Ты меня не обманешь, – подумал Ярик, наблюдая за куклой краем глаза. – Я за тобой слежу!»
Стирая остатки готического макияжа, в кухню, ставшую вдруг маленькой и тесной, втиснулась Лена. Поздоровалась. Обреченно закатив глаза, стоически пережила рассеянный мамин поцелуй и папины объятия. Несмотря на духоту, Ярик покрылся холодным потом. Вот сейчас. Сейчас все случится. Родители сунут Ленке неожиданный презент, и сестра закричит, заверещит так, что полопаются лампочки. Она же девочка, она даже пауков боится до обморока. А эта кукла… она омерзительнее, чем сто тысяч пауков. Кошмарнее, чем самая скользкая ядовитая гадина. И родители наконец-то осознают, что они притащили домой из леса, и избавятся от этой дряни.
В унисон его мыслям мама вскинулась, выскользнула из транса:
– Леночка! Смотри, какое чудо мы нашли!
Кукла перекочевала в мамины руки, чуть темные от грибов и земли. Руки-веревки взметнулись и опали. Ноги-веревки с нелепыми лапотками дернулись и замерли. Широкое лицо, выпучив пуговицы глаз, уставилось на Лену. Вот сейчас… сейчас… Ярик даже зажмурился на мгновение.
– Ага, – Лена флегматично пожала плечами, – прикольно.
И все?! Ярик недоверчиво приоткрыл один глаз. И это вся реакция?! Где крики?! Где вопли?! Где обмороки?! Он внимательно посмотрел на куклу. Нет, молчаливая угроза никуда не делась. Просачивалась сквозь стежки фальшивой улыбки. Так почему же Ленка…
– А я сразу сказал, что она тебе понравится! – папа многозначительно поднял палец вверх.
– Держи, – мама протянула находку дочери.
– Ма-а-а-а-а-а-а-а-ам… – Ленка тянула это «мам» так долго и так сильно закатила глаза, что даже самым недогадливым людям должно было стать понятно, насколько нелепо такое предложение.
Но мама не поняла:
– Посадишь к своим Барби. Они наверняка подружатся!
– Ма, мне четырнадцать, – медленно, как если бы это она была взрослой, объясняющей несмышленому ребенку очевидные вещи, сказала Лена. – Я всех своих Барби два года назад раздала. Куклы – это для малышей.
– Бери-бери, – присоединился папа. – Отличная вещь. Раритет! Это же… как его… винтаж, о!
– Ага, щас! – Лена поморщилась. – Мне теперь всю фигню, что вы на помойке найдете, в свою комнату тащить?!
В любое другое время такая дерзость тянула минимум на замечание. Но сейчас мама с папой, похоже, растерялись. Переглядываясь между собой и взглянув на куклу, они напоминали заговорщиков, чей замысел пошел не по плану.
– И вообще она какая-то криповатая. – Лена ткнула куклу пальцем в мягкий живот. – У меня от нее мурашки.
Ярик оживился было, но по лицу сестры быстро понял, что ее слова всего лишь отговорка. У Лены, с ее увлечением готикой, на каждом втором постере или скелет, или вампир. Что ей какая-то кукла! И все же, все же – как она может не чувствовать черную злобу, которой пышет тряпичное лицо?!
Мама всплеснула руками:
– Ой, все, меня это утомило! Кукла ваша, разбирайтесь сами, кому она достанется.
– Чур не мне! – выкрикнув, Лена аж подпрыгнула на месте.
– Чур не… блин… – от досады Ярик прикусил губу.
Окинув оцепеневшего брата взглядом победительницы, Лена показала ему язык и, помахивая рукой, удалилась в свою комнату. Оказавшись под перекрестьем родительских глаз, Ярик неслышно чертыхнулся. Словно неразорвавшуюся мину, он двумя руками взял куклу, удивляясь ее невесомости. Родители, обнявшись, с приклеенными улыбками смотрели ему в спину, пока Ярик, точно приговоренный к смертной казни, тащился по коридору. Он уже решил: как только мама с папой уйдут на работу, кукла отправится в контейнер на помойку.
Осталось только дождаться завтрашнего утра.
* * *
Спалось тревожно. Ночью кукла, брошенная на книжную полку, приподнималась, садилась, свесив веревочные ноги, и буравила мокрого от пота Ярика глазами-пуговицами. Ярик не рассчитал, оставив ее ровно в том месте, откуда до его второго яруса можно провести четкую прямую. Ворочаясь, он подставлял изучающему взгляду куклы то соломенный затылок, то влажное, распаренное лицо. Глаза его беспокойно сновали под неплотно прикрытыми веками, и чудилось, что книжная темнота за спиной куклы проваливается, прорастает обросшими седым мхом потемневшими бревнами.
Придавленные ими, исчезали зачитанные до дыр «Три мушкетера» и сборник русских народных сказок, который Ярик в неожиданном приступе ностальгии так и не решился сдать в макулатуру. Жадная тьма слизывала наконец-то побежденного «Хоббита» и все семь книг «Гарри Поттера». Будто в торфяном болоте тонул не внявший предупреждению «Шерлок Холмс», а уэллсовский «Человек-невидимка» попросту исчез. Исчезли разбросанные по полке солдатики «Технолога» – раритетные, папина коллекция. Исчезли шариковые ручки без пасты, незаконченные, покрытые пылью рисунки, скрепки, вскрытая пачка жвачки и так до конца и не собранная модель «Лезвия бритвы», знаменитой фигурки Дина Джарина (канон!). Осталась только кукла да странное место за ее тряпичной спиной.
Отяжелевший от времени сруб обзаводился низким закопченным потолком, скрипучим полом с рассохшимися досками. Свет, мягкий, масляный, скользил по бревнам, оранжевел под потолком, причудливыми тенями опадал на пол, как если бы неуверенная рука водила источником света, что-то выискивая. Где-то там, далеко, угадывался угол с иконами и дрожащим под ними свечным огоньком. Подпирал стену массивный ларь, настолько основательный, что казалось, саму избу построили вокруг него. Вдоль бледного печного бока тянулась лавка из грубой толстой доски. С высоких полатей свисали звериные шкуры. И некто маленький, приземистый как гном поднимал лучину повыше, выискивая… что-то? кого-то? Быть может, Ярика?
Мальчик вновь беспокойно переворачивался на левый бок, подставляя острому взгляду взмокший затылок. А уже через минуту перекатывался на правый, морщась от ощущения на лице липкой паутины. Далеко за полночь Ярик, устав крутиться, наконец застыл на спине. И в ухо ему влился тягучий, протяжный, искаженный расстоянием или временем голос:
– Где-е-е-е ты-ы-ы-ы? Где-е-е-е?
Страшно почти не было. Ярик спал и, к собственному удивлению, понимал, что спит, а значит, все это нереально. Бояться нечего. Вот только…
Если бы кто-нибудь в этот момент заглянул к нему в комнату, то увидел бы на его изможденном лице пляшущие отблески лучины.
Кукла
Людям не дано помнить момент своего рождения. Их вырывают из теплой утробы матери в незнакомый мир, болезненно яркий, чертовски холодный. Люди приходят в него испуганными, кричащими и жалкими. Но кукла помнила все с того самого момента, как ее Создательница пришила ей первый глаз. На умело орудующих иголкой маленьких детских руках с не очень чистыми ногтями, местами обгрызенными чуть не до мяса, хватало грубых мозолей, свежих и заживших царапин и брошенной природой щедрой россыпи веснушек. Это были руки ее матери. Кукле они казались самыми прекрасными, самыми нежными и заботливыми в мире.
Пока еще кукла не могла говорить, слышать и двигаться. Она даже думать не умела, покуда Создательница не приладила ей волосы, не сметала два круглых лоскута в плоский блин заготовки и не набила его шерстью и соломой. До тех пор кукла жила чувствами, ощущениями. Она пила их, купалась в них, как новорожденный котенок под шершавым языком кошки-матери. Незамутненное детское волшебство пронизывало каждый ее волосок, каждый стежок. Впитывалось порами тканей.
И кукла оживала.
Ярик
Понедельник обижен незаслуженно. В самом деле, разве это справедливо – ненавидеть день только потому, что с него начинается неделя? Разве кто-нибудь ненавидит первое января? С него, между прочим, не какая-то там неделя – с него год начинается! Но нет же, все шишки достались несчастному понедельнику. А ведь если вдуматься, может ли быть день лучше, чем понедельник, в который тебе не нужно идти в школу!
Ярик особенно любил понедельники во время каникул. Пока папа, недовольно бурча и шлепая по полу босыми ногами, шел умываться, а мама, как-то не по-женски громогласно зевая, отправлялась варить кофе, можно было замотаться в одеяло как в кокон и спрятать нос в подушку. Хочешь – валяйся как ленивый тюлень, укутавшись в проникающие сквозь дрему доносящиеся с кухни родные теплые звуки дома. Звон ложки о керамическую стенку чашки, бубнеж телевизора, негромкие, все еще заспанные голоса родителей. Хочешь – досматривай утренний сон, в котором лето длится вечно и в школу не нужно совсем. А хочешь – набрасывай одеяло на плечи как разбойничий плащ и отправляйся на кухню грабить холодильник. А если повезет, то можно утащить папин бутерброд с сыром. Папа, конечно, поворчит, но сделает себе еще один. И запасной для Ярика. И чаю нальет, с лимоном. А мама взъерошит волосы и чмокнет в макушку. И тоже сделает бутерброд.
Именно так все и было в любое другое утро. Но этот каникулярный понедельник – последний перед началом учебного года – оказался безнадежно испорчен куклой. Поваляться в кровати не вышло. Всю ночь Ярик плохо спал и взмок как мышь. Влажная простыня липла к телу, в приоткрытое окно влетал сквозняк. Ярика знобило. Болела голова, веки терлись о глаза с шуршанием наждачной бумаги. К тому же сил нет хотелось в туалет.
Кряхтя как столетний дед, Ярик сполз с лестницы и нашарил тапочки. Зябко кутаясь во влажную простыню, прошаркал в туалет. И только выйдя под шум сливного бачка, вдруг понял, что в квартире непривычно тихо. Он заглянул на кухню. Стол пустой – ни масленки, ни пакета с молоком, ни вскрытой пачки паштета. Ярик осторожно коснулся ладонью пузатого бока чайника. Так и есть – даже не теплый! В приступе какого-то следовательского азарта он бросился в ванную. Родительские зубные щетки были сухими. И этот простой, но безумно странный факт мгновенно выдул из головы остатки сна. Можно предположить, что родители ушли на работу. Что тихо оделись и обулись в полном молчании. Даже что не стали завтракать. Мало ли, проспали – бывает. Но чтобы родители не почистили зубы и не умылись?! Да быть такого не может!
Задумчиво скомкав простыню, Ярик закинул ее в стиральную машину, машинально отметив, что грязные дачные вещи так и лежат там нестираными со вчерашнего дня. И это тоже совершено не в маминых правилах. Умываясь, Ярик так усердно чистил зубы, точно делал это за троих, принося извинения какому-то божеству утреннего моциона. Мойдодыру, например. Он плескал в лицо очень холодной водой, хотя давным-давно проснулся, до красноты растер щеки полотенцем, пока наконец не понял, что просто не хочет возвращаться в комнату.
Дверь открылась, и на пороге, зевая и вытирая мизинцами уголки глаз, появилась Ленка. Ярик поймал себя на мысли, что пусть на секунду, но дыхание его сбилось, а затылок похолодел. Чертова кукла украла у него радость утреннего пробуждения, подбросив взамен тревогу и страх.
– Штаны потерял, – вместо «доброго утра» буркнула Ленка.
В другое время Ярик бы непременно ответил чем-нибудь едким, даже обидным, но сейчас все его мысли занимала кукла. Жуткая дрянь, от которой необходимо избавиться. Освобождая место у раковины, он лишь рассеянно пробормотал:
– Ты один не умывался и грязнулею остался…
Как бы его ни жгло желание выбросить куклу немедленно, первым делом Ярик все же вернулся на кухню. Поставил чайник. Разбил в сковородку четыре яйца. Пока они скворчали, обстоятельно напластал целую тарелку бутербродов с сыром и колбасой. Так что, когда из ванной выбралась посвежевшая умывшаяся Ленка, на столе ее ждал полноценный завтрак, а тостер как раз чихнул, выплевывая две подрумяненные гренки. Убрав со лба прилипшую мокрую прядь, сестра недоверчиво посмотрела на Ярика:
– Денег не дам. У самой нету. Родаки как партизаны ушли, даже записки не оставили. Наверное, сами в магазин зайдут.
Ярик неопределенно покачал головой. Что там Ленка бормочет, он едва слышал. Все его мысли занимала кукла. Как ни оттягивай, а придется действовать решительно. Сидя в светлой уютной кухне, благоухающей ароматами свежеподжаренного хлеба и взрезанной лимонной корки, Ярик ощущал себя парашютистом перед прыжком, самураем перед сэппуку или, на худой конец, дрессировщиком в клетке со львом-людоедом. Старшая сестра поглядывала на него озадаченно, но с расспросами не лезла – уплетала яичницу. Покончив со своей порцией, с молчаливого согласия брата подтянула и его тарелку.
Разрываясь на части между желанием рассказать почти что взрослой Ленке все про куклу, про давящий ужас, про кошмарные выматывающие сны и про мальчишескую гордость («Мы Гордеевы, Ярик! А значит, гордые»), Ярик тем не менее был благодарен сестре за молчание. За ту нормальность, которую ее сонное лицо привносило в этот дурдом.
Опасаясь, что решимость вот-вот развеется, Ярик подскочил как ужаленный и только что не бегом бросился в комнату. На краю стола остался едва надкусанный бутерброд, похожий на чей-то язык. Лена неодобрительно хмыкнула.
– Ничего, все нормально, слуги уберут… – завела она привычную шарманку, но осеклась. Что-то младший сегодня сам не свой. Не огрызается. Смотрит как-то затравленно, точно напуганный щенок. Завтрак вон приготовил. Может, обидел кто? Да нет же – когда бы? Два дня с родаками на даче. Это он оттуда такой приехал. Лена пожала плечами и потянулась за недоеденным бутербродом.
А Ярик тем временем из парашютиста-самурая-дрессировщика переквалифицировался в ученого-биолога, работающего с опаснейшим вирусом. По пути прихватив из ванной Ленкин пинцет (ох, видела бы сестра – убила бы!), он аккуратно ущипнул куклу за ногу. Непростое действие, когда на руках у тебя толстые зимние перчатки. После сегодняшних муторных снов Ярику отчаянно не хотелось прикасаться к кукле.
Кукла повисла вниз головой, жидкие волосы задергались точно черви. Со всей осторожностью Ярик опустил ее в загодя приготовленный пакет. Тряпичное тельце шлепнулось тяжело, с громким шорохом. Показалось или в самом деле по стенкам пакета прошла неявная дрожь, сродни той, что исходит от пойманной задыхающейся рыбины? Не вдаваясь в ощущения, Ярик завязал узлом полиэтиленовые ручки и вздохнул с облегчением. Что ж, все прошло не так плохо.
Держа пакет в вытянутой руке, Ярик торопливо обулся и, не предупредив сестру, ринулся прочь из дома. Перепрыгивая через три ступеньки, в пару секунд оказался на улице, а еще через мгновение – возле мусорных контейнеров. Там замер, не в силах разжать руку и бросить пакет с пугающей ношей в кучу из куриных костей, картофельных очистков, пустых пакетов из-под молока и разбитых банок. Почему-то именно сейчас это показалось ему неправильным. Коря себя за малодушие, он тем не менее поставил пакет у бетонного отбойника. Если кто-то и бросит куклу в мусор – пусть это будет дворник.
Раскачиваясь с пятки на носок, пряча сцепленные в замок руки за спиной, Ярик немного постоял. Из ученого-биолога он превратился в мафиози, который только что зашвырнул в воду пистолет (конечно, не забыв стереть отпечатки пальцев) и теперь наблюдает за расходящимися по воде кругами. Возвращаясь домой, он поминутно оглядывался, проверяя, на месте ли пакет. А тот и не думал исчезать – глядел в ссутуленную мальчишескую спину мятым логотипом магазина. И все же, поднимаясь на свой этаж, Ярик не мог отделаться от мысли, что
кукла
стоит ему закрыть входную дверь, скинуть обувь – и в комнате, на книжной полке
с тобой
будет сидеть грубо сшитое подобие человека с полными ненависти глазами-пуговицами.
навсегда
Однако ни на книжной полке, ни в шкафу, ни под столом никого не было. Пустовали также ванная, туалет, кухня, гостиная, спальня родителей и даже комната Ленки, куда он на свой страх и риск просунул голову, чем вызвал возмущенные крики сестры. Кукла не вернулась. От облегчения у Ярика подкосились ноги, и он едва не сполз по стене. Выглянувшая в коридор Ленка хотела было продолжить изливать праведный гнев, но внезапно смягчилась:
– Я тебе пару бутеров оставила, иди поешь нормально. Тебя от голода шатает уже.
Ярик счастливо хмыкнул. В желудке ощутимо заурчало. Он и в самом деле проголодался.
Лена
Из всех времен года Настоящий Гот более всего предпочитает осень. Зима тоже ничего, но слишком уж холодно. Пока до школы добежишь, нос отморозить можно. То ли дело наполненный тленом и увяданием краткий период с сентября по ноябрь, когда можно неторопливо гулять по паркам среди облетающих листьев, оградившись от мира незримой стеной любимой музыки. Осенью Ленка могла гулять вот так часами. Без преувеличения – часами.
Их дом на улице Пушкина – самый приметный, с башенкой-ротондой на торце – через дорогу граничил с Онежской набережной, вдоль которой тянулся красивый тенистый парк, чуть диковатый, но в последние годы изрядно облагороженный. Лена обходила его по огромному «кругу почета», как она сама называла: у гостиницы «Карелия» поднималась наверх и ныряла в зеленую зону Лососинской ямки, стараясь держаться подальше от спортивных и детских площадок. Короткий переход по улице Правды выводил ее к кладбищу у Крестовоздвиженской церкви. К церкви Ленка была равнодушна, а вот кладбище! О-о-о! Старинное, неухоженное, с кривыми деревьями и кособокими крестами – незамутненный готский восторг!
Побродив среди могил под исполненные неизбывной тоски песни «Лакримозы», Лена возвращалась к Лососинке, ныряла под мост и неторопливо брела вдоль речки, игнорируя многочисленных бегунов, собачников и мамочек с колясками. Ей нравилось представлять, что вокруг нее снуют бестелесные духи из иных времен, отпечатки некогда живших тут людей. В потоке призраков Лена добиралась до Вечного огня, откуда почти без перехода попадала в маленький, но уютный Губернаторский парк. Осенью деревья щедро посыпали его брусчатку листвой, а Гаврила Романович Державин, похожий на французского вампира-аристократа, смотрел с памятника по-особому хмуро.
Короткий рывок через улицу, дворами, мимо стадиона ПетрГУ, на ходу любуясь замысловатыми масштабными граффити, украшающими гаражи, через Студенческий бульвар – и прямиком в парк Пятидесятилетия пионерской организации. Кто такие пионеры, Лена помнила смутно: вроде такие ребята в красных галстуках, с девизом «один за всех». Или это мушкетеры? Как бы то ни было, от этого парка можно было быстро спуститься к Неглинскому кладбищу, а там вновь на Набережную. И уже оттуда, если оставались силы, Лена топала вдоль озера по улице Варкауса. Если же сил не оставалось или она забывала купить по пути пирожок, можно было двинуться в сторону дома.
Сегодня Лена про еду не забыла. Однако стоя возле уличной кассы «Макдоналдса», вдруг обнаружила, что мелочи в кармане не хватит даже на самый дешевый бургер. Сытный завтрак, приготовленный неожиданно покладистым братом, организм давно сжег и теперь настойчиво требовал дозаправки. Лена недовольно поджала губы и отошла, пропуская очередь. Еще раз вспомнила, что родители не оставили ей денег и списка покупок. Это было так на них не похоже, что смутное чувство тревоги поселилось в Лениной голове, где-то чуть выше виска. Пока еще маленькое, хилое, оно настойчиво толкалось и обещало вымахать до размеров дракона, дайте только повод!
Это казалось тем удивительнее, что мир вокруг оставался светлым и радостным. Стояла необычайно теплая и сухая для начала сентября погода. Янтарным отблеском разливалось по рыжеющей листве солнце: тронь ветку – и просыплется капелью. Люди ходили улыбчивые, рассеянно-нездешние, словно недопонимая, куда подевалось лето. Ведь было же, только что было! Даже машины, блестя телами, проносились мимо с каким-то шмелиным звуком. Не то чтобы такие вещи Настоящему Готу по душе… но кто станет протестовать, когда встречный ветер, как в аэротрубе набирающий скорость на улице Пушкина, ласкает лицо, красиво отбрасывает волосы назад и треплет оборки черной юбки! Могильная сырость и тлен хороши для чатов и соцсетей, когда компанию тебе составляют кружка с чаем и мамины оладьи.
