Олег Иралин
Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается
– Устоим ли, князь? – спросил один из бояр.
Князь, не отвечая, повернулся к стоявшему рядом воеводе.
– Что скажешь, Баксай?
Баксай ответил не сразу.
– Месяц продержимся! – сказал он наконец. – Большой ценой, но выстоим.
Ни боярин, ни Олег не стали уточнять, почему воевода ограничился лишь месяцем. Всем троим было известно, что именно на такой срок имеющиеся запасы позволяли отдалить голод. Дальше – либо отчаянная и обречённая на неудачу атака горстки полуголодных воинов, либо позорная сдача с выдачей защищаемого князем мальчика. Ради него одного, сына когда-то враждебного русичам хана, предстояло сложить головы или доживать свои дни калеками сотням людей, и ещё большее число горожан, скорее всего, лишится крова под горящими стрелами и камнемётными машинами осаждающих! Князь прекрасно знал переменчивый характер толпы. Сегодня народ полон решимости стоять за своего князя, отказавшегося от бесчестья, но что эти же люди скажут завтра, после неминуемых потерь? Олег взглянул на стоявшего поодаль священника, прибывшего с ним из Царьграда. Леонтий – высокий, худой пресвитер с иссиня-чёрной бородой – достиг того возраста, который принято называть зрелым. В молодости своей он был воином. Ещё нося имя Светозар, он отправился в Константинополь наёмником, воевал в Малой Азии под началом Алексея Комнина, но был ранен в ногу. Ранение оказалось настолько серьёзным, что о дальнейшей службе думать не приходилось, и ветеран, осев в столице, стал зарабатывать на жизнь тем, что умел делать помимо ратного дела – лечить людей травами. Его отец, разбираясь в них, весьма успешно излечивал болезни и, как говорят на Руси, знахарствовал. Своему ремеслу он обучил и сына, хотя тогда у Светозара душа лежала к иному, но в трудное время знания пригодились. Однажды он вылечил от тяжёлой хвори обратившегося к нему человека. Тот больной в обращении и манере держать себя выделялся из общей массы константинопольцев, но Светозар никогда не лез с лишними расспросами. Он вскоре забыл о нём в череде страждущих помощи, но вскоре случай снова свёл их при совсем уже других обстоятельствах. Его, как ворожея, взяли по навету и, продержав в темнице два дня, представили на суд священной комиссии. Каково же было удивление узника, когда в числе вершащих его судьбу священников он узнал своего бывшего больного! К тому времени Светозар уже достаточно хорошо знал людей и решил, что эта встреча ничего хорошего ему не сулит. Он ждал, что святоша, очевидно втайне от своей братии воспользовавшись его помощью, теперь, во избежание огласки, поспешит предать обвиняемого казни, но этот судья оказался из совсем другой категории. Когда, после ознакомления с наветами, священники приступили к допросу, то в общем сонме обвинений раздался его голос:
– Скажи, крещён ли ты?
Светозар вытащил из-за пазухи серебряный крестик на ремешке и предъявил высокому суду.
– Как давно?
– С младенчества. У нас, в Северской Земле, многие крещены ещё до Владимира.
Обвинительные речи других священников прекратились, теперь вёл допрос только один.
– Скажи, чьим именем ты исцелял страждущих?
По тому, как допрашивающий повысил голос, задавая вопрос, и по тону его Светозар понял, что сейчас его ответ решит всё, и, собираясь с мыслями, немного промедлил.
– Всё в мире создано всемогущим Богом: и трава, и земля с небесами, и человек. Дуновение ветра, и свет от лучей, и само дыхание наше с его соизволения, и я, желая добра людям, свои умения применял, уповая на Его помощь!
Священники многозначительно переглянулись, но не промолвили и слова. Продолжал говорить всё тот же, знакомый лекарю человек, видимо, старший среди них.
– Выходит, перед нами никакой не колдун, – произнёс он, обращаясь к остальным членам комиссии, – только целитель, чьими руками творится Божий промысел!
– Это так, Ваше преосвященство, но Святая Церковь не приветствует чрезмерную заботу о бренном теле, тем паче действиями, выходящими за рамки молитв! – вкрадчивым голосом усомнился один из судей.
– Разве мало в Константинополе врачей! – возразил епископ, стараясь не показывать охватившее его раздражение. – Ведь не думает никто объявлять их богоотступниками!
– Но они оканчивают учебные заведения и врачуют понятными и дозволенными способами, не прибегая к травам. Где разобраться простому мирянину, глядя, как ставит на ноги этот человек немощного – травами возвращено здоровье ему, Божьим именем или колдовскими заговорами?!
Повисло молчание, и главный судья задумался. Он понимал, что несмотря на его заступничество, обвиняемый продолжает оставаться в опасности. Даже если ему и удастся благополучно выбраться на свободу, он всё равно вскоре окажется в застенках по очередному доносу, только в следующий раз судить его будут без него, в другом составе. Наконец епископ поднял голову и задал вопрос Светозару:
– Давно ли ты лекарствуешь?
– Года не прошло, – ответствовал Светозар. – С тех пор, как в Киликии сарацин ногу проткнул, пришлось армию оставить. Вот и…
– Значит, истинную Веру нашу мечом защищал? – перебил священник, не давая допрашиваемому наговорить лишнее.
– Защищал! – коротко буркнул тот.
– Насколько я знаю, Северская Земля в Руси?
– В Руси, – подтвердил Светозар.
– А обучен ли ты грамоте?
– С детства, – подтвердил русич. – И славянскую грамоту разумею, и греческую.
– Хочешь ли ты, русич, теперь не тела, но души людские спасать? – вопросил епископ и, видя недоумение в глазах допрашиваемого, продолжил: – Согласен ли принять схиму, поступить в семинарию и, окончив её, посвятить всего себя Богу? Если труды твои вознаградятся успехами в постижении Учения Спасителя нашего, то, возможно, будешь удостоен чести проповедовать на Руси, своей Родине. Много сил пресвитерами нашими приложено, чтобы наставить на путь истинный народы, проживающие за краем империи, но ещё больше сил предстоит приложить!
Светозар догадался, что длинная речь епископа предназначалась скорее присутствующим и вершащим суд священникам в оправдание своего заступничества, ему же ничего не оставалось, кроме согласия. Он дал его, и епископ, платя сторицей за свою жизнь, не только уберёг его от грозящей расправы, но и устроил в семинарию, по завершении учёбы в которой Светозар, уже с новым именем Леонтий, начал свою новую жизнь. Служа в одном из столичных храмов, Леонтий не прекращал утолять своё любопытство в библиотеках. Его вниманием овладевало всё: и бурное настоящее, и недавнее, ещё совсем свежее прошлое, и дряхлая старина. Он пришёл в Церковь, спасая свою жизнь, но вскоре обнаружил, что Вера настолько овладела им, что дальнейшее существование вне её казалось попросту бессмысленным. Шли годы, но никто из церковных патриархов не спешил отправлять иерея на Родину. И вот однажды, свергнув с престола Никифора Вотаниата, к власти пришёл умный и решительный Алексей Комнин. Узнав, что пресвитер одной из церквей когда-то сражался солдатом в его войске, он немедленно пожелал встретиться с ним. Они познакомились, и мудрый император приблизил Леонтия к себе, как и всех тех, кого счёл способным и желающим изменить этот мир к лучшему. Разумеется, лучшим для базилевса Алексея считалось то, что лишь укрепляло его славную, но так сдавшую свои позиции империю. Собственно, власть его при восшествии на престол ограничивалась лишь самим Константинополем да небольшой территорией Фракии. В Малой Азии безраздельно хозяйничали сельджуки, а Балканы были охвачены мятежами местной знати. Но новый император в короткий срок доказал, что он не только талантливый полководец, но и выдающийся политик. Укрепив армию, он при помощи нанятого венецианского флота отбросил норманнов Робера Гвискара и подавил мятежи на Балканах. Тогда же Алексей Комнин занялся государственными реформами, не упустив из внимания и состояние дел в Церкви. Он принялся ограничивать материальное благополучие духовных иерархов, спасая тех от излишков того, чему допустимо радоваться лишь мирянам, – без долгих размышлений прибегнул к конфискации части церковных владений и храмовой утвари. Вместе с тем император принял ряд мер для устроения жизни духовенства на канонических началах, объявил Афон свободным и вывел его из подчинения гражданских властей и епископата, основал монастырь Иоанна Богослова на острове Патмос. Но не только это заботило нового хозяина ромейской империи. Понимая, что мощь его государства поддерживается крепкими единоверными союзниками в самых дальних уголках известной в Константинополе земли, он предпринял усилия для упрочения позиций восточной Церкви в них. Одним из заинтересовавших Комнина уголков стало южное побережье Варяжского моря, где проживали ещё народы, в которых Учение Христа если и пролило свет, то не укрепилось. Для выполнения насущной задачи как нельзя лучше подходил русич Леонтий, которого базилевс с согласия архиерея Константинопольского и отправил через Русь. С ним, дав обещание в содействии пресвитеру, отпустили и наследника Черниговского престола – князя Олега Святославича, пленённого предавшими его тмутараканскими иудеями. Прежний император, удерживая его в неволе, сослал на остров Родос, но мудрый Комнин поспешил исправить эту глупость. Русский князь был с почётом принят при дворе, и, когда пришло время прощаться, император представил ему соотечественника.
– Вот, – сказал он, – уроженец твоей земли, ныне воин Духа Святого, коему доверено нести слово Божие пребывающим во мраке народам. Слышал я, что ныне слаба Русь, множатся в ней раздоры, а тем временем растёт движение католиков на восток. Уже поддались их ложной вере поляки и угры, но даже и ныне Русь им не по силам. Зато в опасности другие: верные Ватикану саксы, франки и прочие германцы жмут вагров, бодричей с лютичами, навязывая свою веру, захватывая земли и истребляя несогласных. Вашему Великому князю дальние земли не интересны, а между тем, овладев теми варягами, примутся за Русь, и кто знает, не суждено ли ей разделить судьбу соседей. Сегодня она одна в союзниках наших, падёт – с кем останется моё государство?
– Разделяю твою заботу о Вере и моей Отчизне, базилевс, – ответствовал князь Олег. – Вот только я не Великий князь, и им мне не быть. Мечтаю лишь удел свой вернуть, Черниговщину. С ним можно и Леонтию в его святом деле помочь, и католикам дорогу к Руси заступить, только хватит ли сил?
– Сил хватит! – заверил Алексей. – У самого Вендского залива, в государстве бодричей, раньше правил граф Готшалк. Под сильным давлением с Запада он принуждён был принять католичество, но присылал тайную весть, что готов обратиться к нашей, истинной, Вере и привести к ней народ свой, что в большинстве своём до сих пор прозябает в язычестве. Но тридцать лет назад его вместе с вельможами своими предали казни восставшие язычники. И теперь, по смерти князя их, у власти снова христианин именем Генрих, сын Готшалка. Поможешь ему даже малыми силами – выстоит, и тогда слово Спасителя нашего найдёт путь к сердцам заблудших! А сейчас дам тебе сильный отряд из наёмников русских, что сослал в дальние провинции Никифор при мятеже. С ними вернёшься в Тмутаракань и отберёшь её для себя. Предвижу успех твой, ибо доносят мне, что и по сей день помнит тебя тамошний люд. Все они: и славяне, и ясы с касогами, и половцы – готовы поддержать тебя против верхушки иудейской, что так подло предала тебя в руки несчастного предшественника моего!
Базилевс умолк и устремил пронзительный взгляд на своего гостя, ещё недавно содержавшегося на правах пленника. И русский князь не разочаровал его. Нисколько не сомневаясь, Олег заверил, что желания императора ромеев созвучны и его намерениям, что сам он желает сильной Руси, способной противостоять движению рыцарей, и, как только укрепится в наследном уделе, отправится со своей дружиной на родину своих предков, помогая Леонтию в его святом деле и поддерживая Генриха в борьбе с католическим рыцарством.
Обласканный Алексеем Комниным князь получил заверения в дружбе и необходимые для возвращения домой средства, но теперь, добившись Черниговского княжения, пока не мог исполнить своего намерения относительно похода к варягам. Долгих одиннадцать лет Олег, вернувшись в Тмутаракань, копил силы. По возвращении он заставил иудейских толстосумов пожалеть о предательстве и укрепился в сем отдалённом, но столь важном осколке Руси. И вот, при поддержке дружественных князю половцев, князь наконец-то выбил из наследственной вотчины узурпатора Владимира. Минул год его княжения в Чернигове, и снова враг осаждает стены города, но теперь обороняется он, а грозит всё тот же Владимир в союзе со Святополком! Не на кого больше надеяться Олегу, предательски убиты дружественные ему Итлар и Кытан, разгромлены их орды, да и сам он заперт в своей столице, отрезан от всей Черниговской земли, не имея возможности собрать рати и разбросанные по городам дружины! Снова он оказался в том состоянии, когда решается его судьба, а быть может, и жизнь! «Эх, не послушались меня ханы! – погрузился в грустные воспоминания князь. – Поспешили искать дружбы с Владимиром!» Те ханы, пользуясь отсутствием в Степи двух влиятельнейших половецких предводителей, решили изменить расклад сил в свою пользу. Ханы Тугоркан и Боняк, диктовавшие свою волю остальным ордам, по призыву византийского императора увели своих воинов на войну с печенегами, и Итлар с Кытаном, отражая волю других, согласных с ними ханов, вознамерились заключить мир с князем Владимиром. При достижении удачи в переговорах целый ряд орд получали возможность обустраивать свои вежи в верховьях Дона, Сейма и другой части пограничной Степи круглогодично, не утруждаясь постоянными перекочёвками к морю. Всё больше народа тяготело если не к оседлости, то по крайней мере, приближенному к этому состоянию образу жизни. Степная знать также разделилась в своих предпочтениях – появилось достаточное количество тех, кто хотел с русичами твёрдого мира. В Степи прекрасно представляли положение дел в русских княжествах. Киевский князь, хотя и обладая формальной верховной властью, в состоянии был оказывать влияние лишь в пределах территории, примыкающей к его княжеству, не имея возможности сколько-нибудь воспрепятствовать намерениям Владимира. Сам же Святополк никакого интереса для жаждущих мира ханов не представлял по причине того, что степи напротив киевского и волынского княжеств контролировал Боняк, а его непримиримость к Руси, равно как и ко всем прочим соседям, была известна всем. Не таков был Тугоркан. Часто непредсказуемый в своих действиях, он всё же находил возможным мир при тех условиях, когда они несли очевидную выгоду своей орде, и его, по возвращении в Степь, надеялись склонить в пользу намечающегося Союза.
– Не верю я в ваш успех! – сразу заявил Олег, выслушав ханов, при поддержке которых он занял Черниговский престол. – И речь не только о Владимире! Не даст ему Святополк мира с половцами! Слишком много интересов за этим миром стоит!
– Чьи интересы?! – пренебрежительно отмахивались ханы. – И что слабый Святополк Владимиру? Сколь раз был он нами бит, и не он один!
– Не настолько слаб Святополк, есть кому его поддержать сегодня! – не соглашался с ними черниговский князь. – Что до Владимира, так от него твёрдого слова не ждите. Ласков сей князь в обхождении, да жёсток на деле! Хотя бы сына своего оставь, Итлар! Своего Святослава Владимир, пожалуй, в заложники отдаст – вы же, оставаясь рядом, итак будете в его власти!
Половцы согласились и вот теперь, после их убийства в Переяславле, здесь, в Чернигове, он вынужден, следуя чести, спасать сына одного из них!
Ожидающий подле Леонтий прочёл в глазах князя сомнение и приблизился.
– Не сомневайся, князь! – сказал он. – Горожане тебя поддержат. До последнего будут биться, но тебя не оставят!
– Меня не оставят… – в раздумье повторил Олег. – Но будут ли сражаться за мальчика чужой крови и веры?
– Здесь кровь не в счёт! – решительно заявил священник.– А что до Веры, так я с ним уж не один день беседы о Боге веду. Мальчик жив умом и добр сердцем, путь к Христу перед ним открыт, и он готов принять Веру, ждёт лишь твоего слова, ведь ты теперь ему вместо отца! Окрестим, и народу легче на смерть за единоверца идти, и сам мальчик под защитой Бога будет. Я уже и имя ему христианское нашёл – Георгий!
С крещением не стали затягивать. На следующий день после короткого весеннего дождика из-за туч выглянуло ласковое солнце.
– Видишь, – обратился к новообращённому Георгию князь Олег, – сама природа тебе благоволит! У нас поверье: дождь к счастливому пути, а ты сейчас новую жизнь начинаешь, в самом начале дороги!
Неожиданно из-за забора ближнего дома показался всадник. Его взмыленный конь мчал седока, тяжело дыша. Дружинник натянул поводья перед церковной оградой и оставшиеся метры преодолел бегом.
– Князь! – громко объявил он. – Воевода передать велел, что Святополк с Владимиром сняли осаду! Все ушли, ни единого воина не оставили! Наши их ратника перехватить успели, так тот сказывает, что поспешают князья в родные вотчины вернуться, ибо в наказание за предательство наскочили на них возвратившиеся от ромеев половцы. Баксай сейчас разъезды за город выслал, хочет вызнать, не уловка ли какая от князей, но пока похоже на правду!
Дружинник замолчал, и тишину вспороли ликующие возгласы толпы.
Глава 4
Весенние грёзы
Вступивший в свои права цветень зелёным бархатом украсил вырьевскую землю. Озорная Вырь, обретя долгожданную свободу, шумно несла свои воды вдаль, повсюду раздавался переливчатый свист птах, и душа Миланы, подобно лесным обитателям, готова была петь. Утром, прослышав от прислуги, что князь созывает бояр на Совет, она подошла к мужу и, взглянув на него как можно ласковее, проворковала:
– Так скучно стало в тереме, милый! Вокруг весна, а мы сидим на месте, словно скобарь в своей мастерской! Поедем за город, прогуляемся в поле!
Как и предвидела княгиня, Милослав отказал, и она сморщила лобик, капризничая.
– Ты, верно, разлюбил меня! – воскликнула Милана. – Я давно заметила, что ты всё чаще отказываешь в моих просьбах!
– Голубка моя! – оправдывался князь. – Ты несправедлива! Ведь не могу же я отменить Совет из-за какой-то прогулки!
– Верно сказал, голубка! – вздохнула жена. – Сижу здесь, словно птица в клети, не то что в поле, и в город не выйти запросто!
– Да ведь ты не крестьянка какая, всё ж княгиня! – ласково произнёс князь и, не желая более тратить время, предложил: – Проедься на рынок, там сегодня купцы товар из Киева подвезли, может, присмотришь что! Возьми только в гриднице дружинника в охрану, какой первый подвернётся!
Князь ушёл, а Милана, едва улыбаясь своим мыслям, поспешила вернуться в гридницу, в которую успела заглянуть накануне разговора. Белояр ещё находился там. Скучая, он продолжал править о точило нож, не зная, чем ещё занять время.
– Пойдём! – позвала княгиня. – Князь велел тебе сопровождать меня в город!
Белояр бросил взгляд на сидящего рядом десятника и поспешил вслед за княгиней, радуясь, что нашлось дело до конца смены. Не прошло и часа, как Милана в традиционном сопровождении одной из боярынь, в обществе Белояра оказалась за пределами города. Её вовсе не интересовали столичные товары. Всё самое лучшее уже было представлено ей купцами, и рыночную площадь они миновали, не задерживаясь. Теперь их лошади скакали той же дорогой, на которой так примечательно завершилась зимняя охота. Ярило уже вошёл в полную силу, и с небосклона наполнял благоуханием и светом изукрашенную сочными красками землю. Ехали молча, пока в самой чаще Милана не перевела разгорячённую лошадь на шаг. Её тут же поспешила догнать боярыня.
– Пора возвращаться, княгиня! Что нам в этом лесу?!. – только и успела произнести она, но княгиня не собиралась её выслушивать.
– Не навязывай мне свою волю, Снежана! – прервала Милана свою спутницу окриком. – И будь позади, не успели одолеть и двух вёрст, а ты уж умудрилась мне опостылеть!
Боярыня нисколько не удивилась взрыву эмоций своей госпожи и послушно придержала коня. Она отстала сажень на десять и молча озиралась по сторонам, всем своим видом выражая неодобрение столь дальней прогулкой. Но княгиня недолго пребывала в одиночестве. Вскоре она обернулась и поманила рукой дружинника. Белояр поравнялся с ней, но женщина не спешила начинать разговор. Некоторое время она ехала с отстранённым видом, разглядывая кроны деревьев, и наконец заговорила:
– Никак не припомню, давно ты в дружине?
– Уж десять лет, – ответствовал Белояр.
– А раньше?
– Раньше в других дружинах был.
– Интересно! – усмехнулась Милана, не скрывая лёгкого разочарования. – Неужто кого из князей бросил?
Белояр явственно услышал прозвучавшие из уст княгини нотки пренебрежения и понял, чем они были вызваны. Конечно, любой дружинник обладал личной свободой и мог уйти из дружины помимо воли князя, если в это время не шли боевые действия или отсутствовала угроза таковых. Но подобные случаи в русских княжествах случались крайне редко и почитались дурными поступками, вызывающими сомнения в верности. Неверные воины не нужны были никому и никогда, поэтому перебежчиков на Руси не жаловали. Обида кровью прилила к вискам, и Белояр, вспыхнув, поспешил оправдаться:
– Не бросил, убил! – произнёс он, стараясь подавить вспыхнувший гнев.
Разочарование княгини уступило место удивлению и любопытству.
– Убил?! – воскликнула Милана. – Князя?! Какого княжества?
– Тебе он не ведом, княгиня. И никому на Руси тоже.
Но видя, что Милана жаждет подробностей, дружинник собрался с мыслями и продолжил:
– Я ведь совсем из другой Руси, варяжской! Там, за самой псковской землёй, на полдень от Варяжского моря, простираются наши владения с древних времён. Поляки, саксы с франками и другие соседние народы зовут нас по-разному: полабы, ободриты, варги… Мы же – союзы бодричей, лютичей, кашубов… Много храбрых и сильных народов, входящих в наши военные союзы, не возьмусь докучать твоим ушам, перечисляя их.
– Отчего же, мне всё интересно! – поспешила заверить Милана, и воин увидел в её глазах совсем другое выражение.
– Как бы ни звали нас соседи и недруги, все мы – вары или варны, или, как звались когда-то наши прадеды, венды или венеты. Ныне саксы, по имени предков наших, союз лютичей на свой манер вельтами или велетами кличут. Ещё по названиям рек, у которых проживаем, называть принялись, да только по крови мы все едины – всё те же варны да ререги, что по-вашему – рюрики, то есть соколы.
– Знаю, имя варяги – от варнов, коих саксы неверно зовут варгами! – бросила княгиня.
– Верно! – подтвердил воин. – Давно закрепилось за нами то название, но ведь не в нём одном дело, а в смысле, что вкладывают, произнося его!
Говоря последнюю фразу, Белояр вдруг поймал себя на мысли, что слишком уж рассловоохотился при княгине, и замолчал.
– Продолжай! – вынудила прервать молчание Милана, одарив чарующей улыбкой.
– Что продолжать? – замялся он. – Ты об убитом мною князе спрашивала. Так вот там он такой властью, как здесь, не владеет. Никаких вотчин и особых привилегий, в мирной жизни они мало чем от остальных сородичей отличны. Скажу больше – часто князьями называются даже те, кому под своё начало дружину для набега собрать удалось.
– Как половцы?
– Почти. Половцы всё ж таки своей ордой во главе ханов наскакивают, а варяги на время похода кого угодно набирают!
– И на кого походы? – продолжала засыпать вопросами Милана.
– По-разному. Деды наши тех жаловали, кому рядом жить не посчастливилось: и саксов с франками, и англов с норманами, всех перечислять долго. Всё больше морем ходили на ладьях. В наше время уже нет той силы: народы славянские во вражде, земли варгов, что ближе всех к врагу, с трудом отбиваются от германцев, от вендов одно название осталось, а лютичи от смертельных раздоров к Пскову бегут.
В словах Белояра прорвалась горечь, и он поймал себя на мысли, что совсем не о том ведёт разговор с женщиной. Зачем этой разодетой княгине слышать рассуждения мужчины о войнах, предательстве и злосчастиях народов, о которых она толком и не ведает! Но плохо знал женщин суровый воин. Милана, как и все представительницы княжеских семей, сама принадлежала к русскому роду и, вполне естественно, достаточно знала о Родине своих знатных предков, хотя и не столь много, как выходец оттуда. Ей действительно интересно было всё, что касалось малой, так называемой варяжской Руси, но больше того по сердцу был сам голос дружинника, что сейчас растекался мёдом по её трепещущей душе.
– Что, так всё плохо? – округлила она синие озёра выразительных глаз.
– Зачем же плохо?! – ухмыльнулся дружинник. – Есть в море остров, его по-всякому гости зовут: кто Рюгеном, кто Руяном, но для нас, варягов, он Русь. В нём Аркона – самый главный город и величайший храм. Народ со всего побережья морского стремится побывать в нём, цвет жречества служит родовым Богам, а золота и драгоценных камней в том храме столько, что своим блеском затмевают они и листву, и траву, и камень. Много жителей на острове, и все они есть народ русы – самый известный и сильный среди всей варяжской земли. Много богатств в полуденной от моря земле – леса переполнены дичью, озёра кишат рыбой, и сама земля щедро дарит урожаем. Купцы италийские, франкские и прочие, приходя к тамошним славянам, дивятся тому богатству и спешат выменивать свой товар на пушнину и злато, но нет предела дарам той земли! Больше всего богатств скопилось на острове – ведь нет воинственнее народа, чьи дружины бороздят просторы морей! Вот и я, как и товарищи мои, жил походами. Однажды в очередной раз собрались мы навестить данов – островных норманнов, что осели к западу от нас. Как водится, выбрали на время набега князя, набрали ладей и пустились в путь! Даны, хоть и пребывали настороже, но нам заслон дать не смогли, перебили мы тех, кто навстречу вышел. Досталось нам несколько селений, набрали мы злата-серебра разного да полона, и в обратный путь. Причалили к родному берегу, и добычу делить. Смотрю – а князю-то нашему разложенные на песке богатства разум помутили. Забыл он о мере, себе да ближним своим доли крупные, а прочим – что останется от того! Ну я и напомнил ему, что есть правила. Он вспылил, обидное слово высказал, я за меч, он тоже… За мной обделённые, за князем одарённые сверх меры да те, кто расположения его ищет! Одни кричат, что доля по заслугам каждого, мол, князю всегда больше положено, да и другие мечи крови попили неравно, но те, что со мной, не согласны. И как согласиться, когда иной обделённый в бою сталь обагрил, а ближние князя всё больше при грабежах! Закончилось поединком. Дружина порешила, что кто жив останется, за тем и правда.
– И что потом? – поспешила с вопросом Милана.
– Как видишь, правда за мной! – едва улыбнулся Белояр. – Поделили честно, но родичи князя и те из воинов, из чьих рук я княжеские милости вырвал, мне смерть его не забыли. Известили меня добрые люди, что готовятся они кончину мою приблизить, причём не раз упреждали. Знал я, что уж и разные волхвы против меня склонены, и если не от меча, так от какой напраслины на костре суждено сгинуть. Поразмыслил я, да и подался на Большую Русь, к вам.
Дружинник замолчал и продолжать разговор не спешил. Княгиня ехала, задумавшись о своём, и в полной тишине они вскоре приблизились к тому месту, в котором зимой была устроена разбойничья засада. Княгиня остановила лошадь и бросила взгляд на спутника. Ей вдруг расхотелось продолжать путь. Так и казалось, что вот там, на полянке за поворотом, за густыми ветвями распустившего листву дуба, до сих пор лежат тела крестьян и туша добитого воеводиного коня. Весенний ветер потревожил деревья, и они зашелестели листвой. Женщина помрачнела лицом, и Белояр, поняв её состояние, повернул коня.
– Возвращаемся. – сказал он. – Ещё обратный путь предстоит. В тереме хватятся, а тебя нет!
Княгиня не стала спорить. К вящей радости следовавшей поодаль боярыни, она послушно потянула рукой повод. Выехали из чащи, и солнце снова осыпало дорогу снопом лучей. Исчезли мимолётные страхи, и в душе снова поселилась безмятежность. Милана поманила к себе прощённую уже Снежану и теперь болтала с ней, наслаждаясь всеми прелестями весеннего дня. Уже приближаясь к городу, она вдруг вспомнила о сопровождавшем их дружиннике:
– Подъедь ближе, Белояр! – крикнула она, обернувшись.
Тот подъехал, польщённый тем, что княгиня среди сотен других воинов помнит его имя.
– Правду говорят, что тебе воевода жизнью обязан?
– Правду! – подтвердил дружинник.
– Где же тот злодей, которого ты в поединке одолел, ведь он твой теперь?
– У тёщи моей, в селе, в работниках. Чай, зажили раны, теперь крепкие руки на пахоте в самый раз!
– Какой же из половца работник! – рассмеялась Милана. – Не сбежит?
– Конечно, сбежит! Вот только с весенними работами поможет и пусть уходит!
– Отчего ты так уверен, что поможет?
– Я просил.
– Послушает?
– Не знаю? Вот только тёща с ребятнёй столько над его ранами выкорпели, что у него теперь выхода нет!
– Нет выхода?! – рассмеялась княгиня. – Высокого же ты мнения о пастухе!
– Не пастух он, но воин! – поправил её дружинник и замолчал, полагая, что сказанного предостаточно.
Некоторое время они ехали молча. Милана прекрасно поняла то, что имел в виду Белояр.
– Ты поэтому не дал его продать? – спросила она и задержала взгляд на его лице. – Потому, что он воин?
Белояр ответил не сразу. Он какое-то время сомневался, стоит ли откровенничать со знатной, но всё же женщиной, и наконец ответил:
– Не пристало воину в рабах. Если не смерти достоин, так свободы!
Они проехали городскими воротами и весь остальной путь следовали молча. Уже во дворе, у самого крыльца княгиня жестом остановила бросившегося к ней слугу и, оставаясь в седле, обратила властный взгляд к Белояру.
– Помоги сойти! – приказала она.
Её слова удивили дружинника, но раздумывал он недолго.
– Прости, княгиня! – произнёс он смущённо. – Моя служба мечом помахивать, стремя поддерживать не умею!
Тогда княгиня, осознав неуместность выбранного ею тона, настояла, но теперь совершенно другим голосом.
– Ты всё не так понял, Белояр! – проворковала она и, потупивши взор, продолжила: – Мне без твоей помощи не обойтись. От долгой скачки свело ногу, а слуга неуклюж, боюсь, на руках не удержит…
Других слов больше не требовалось. Дружинник уже спрыгнул с коня и торопился к ней, обходя фыркнувшую в лицо морду лошади. А ещё через миг, протянув крепкие руки, он принимал в свои объятия раскрасневшуюся лицом княгиню.
Милослав так и не заметил позднего возвращения своей жены. Все его мысли были заняты совершенно другим, тем, что всецело захватило его с утра, когда заезжие купцы принесли вести об удаче Святополка и Владимира. Таких потерь половцам не удавалось нанести никому из князей, а размеры полона и добычи просто поражали воображение. И, конечно, через неделю-другую слава о ратном подвиге этих князей достигнет всех уголков Руси, и на каждом пиру последний гусляр станет воспевать хвалебные песни, воздавая почести их доблести и отваге!
