Олег Ермаков
Голубиная книга анархиста
© О. Н. Ермаков, 2018
© Состав, оформление, «Время», 2018
* * *
Все мы тут кролики разных возрастов и категорий и скачем – прыг-скок – по стране Уолта Диснея.
К. Кизи. Над кукушкиным гнездом
А Россия мне – как сон.
И. Соколов-Микитов. Чижикова лавра
Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красавица?
Из кинофильма «Морозко»
И руки сна неодолимо
Под звуки музыки текут.
Неизвестный автор. Из сна
Большой автомобиль
…Большой автомобиль проплывал мимо, отъехав от кафе, да вдруг начал тормозить, хотя они и не махали, надеясь на дальнобойщиков или какую-нибудь «буханку» из райцентра, это Вася заметил по поводу одной такой машины, что, мол, «буханка», а девушка сначала подумала вообще о каком-то древнем транспорте, ну, там, о какой-то телеге, что ль, с будкой, как в кино про Русь босую, лапотную или даже недавнюю советскую. Он ей объяснил. Она засмеялась, он тоже:
– А ты подумала, что рлжаная?
Вася иногда картавил слегка.
– Хуу-угу! – откликнулась она, кивая, лишь бы позабавить этого остроносого рыжика.
– Ты прикольная, – заметил Вася.
– Нет, живая, – возразила она.
– В смысле? – спросил Вася.
– Слетевшая с иголки! – выпалила она.
Он удивленно вытаращился на девушку.
– Так ты… торлчала? Вальчонок?
– Была пришпилена. В коробке под стеклом.
– Хм, меня вон тоже хотели замариновать…
И в этот момент внедорожник и затормозил, проехав в туманном сиянии фонарей, фар. Вася глянул и отвернулся. И тогда водитель сдал назад, поравнявшись с молодыми людьми, остановился. Сквозь стекло ничего не было видно. Но Вальчонок-то видела – вдруг увидела.
Вот что это было.
Первобытная река, мутная, текущая где-то в степи или в саванне, с редкими толстоствольными деревами, желтоватой, пыльной, и в этих водах кто-то плыл – звери, мощные гривастые львы, олени; а другие животные шли берегом, шли, куда-то шли и шли, пока не появились столбы, ворота, это был вход, и вспыхнула догадка, что это знаки покинутой цивилизации, но кто же сейчас здесь всем распоряжается? – как тут же явился ответ: Черные обезьяны! И сразу вдали запылило, клуб пыли приближался – это был джип, за рулем сидела черная обезьяна, а позади еще несколько черных обезьян, и они горланили по-человечески: «Вешать! Вешать и стрелять! Вешать! Вешать и стрелять!»
Ну, это обычное у Вальчонка.
Она покосилась на спутника. А вдруг и он?.. Ведь она знала его всего каких-то два-три часа. Она с любопытством смотрела, смотрела. Но он ничего не говорил, не удивлялся, не прятался. Ей-то, пожалуй, и захотелось куда-нибудь шмыгнуть – вон, какие-то склады у дороги, что ли. Да Вася стоял. Ей всегда, конечно, странно было, что никто не обращает на такие вещи внимания.
Вдруг стекло, туманное и как будто жидкое, поехало вниз, в глубине автомобиля замаячило лицо и послышался голос:
– Ребята, куда путь держим?..
– Мы? – спросил Вася.
– Автостопщики?
– Мы?.. А… Ну да. – Вася никак не мог собраться с мыслями. – В сторону… в сторону… этого… Брлянска.
После некоторого молчания голос вновь раздался:
– До самого Брянска не довезу, но по дороге подброшу.
Вася оглянулся на девушку.
– Ты… поедешь, Вальчонок?
Она обернулась, как будто за нею стоял кто-то еще.
– Хахаха, – засмеялась она и полезла на заднее сиденье.
Вася открыл переднюю дверцу и сел.
– А рюкзак? – спросил водитель.
Вася оглянулся.
– А!..
Он забрал рюкзак, поставил его рядом с девушкой и наконец уселся. Автомобиль тронулся.
В салоне было тепло, уютно. Вальчонок хихикала. Водитель, темноволосый мужчина средних лет в «аляске», ловил ее отражение в зеркале. Но молчал. Лицо его было хмурым, каким-то замороженным. Вальчонок – а хорошо ее назвал сразу, как только услышал имя, Вася – старалась не смотреть на его отражение. Она глядела в окно. За окном туманилась поздняя зима, унылая, плачущая уже. Вася глядел вперед. Что у него на уме? Как только они познакомились на Соборном холме в городе, куда этот Вася притащился с рюкзаком, чтобы встретиться с тем фотографом и взять у него денег, потому что у него не было денег совсем и он убегал, она узнала, где он ночует. Ночевал Вася на чердаках
…пятиэтажных домов, скрываясь от людей. Они его преследовали из-за одной вещи. Но никак не могли захватить врасплох. И как-то подослали гулящую, она пыталась соблазнить его, но сообщники выдали себя, закашляв. И Вася кинулся к выходу на крышу. Они ворвались на чердак и погнались за ним. Он побежал по гремящей железной крыше, они – следом. Закричали, что он сейчас разобьется. Расшибется в лепешку!..
Но Вася ушел. И на улице потом старательно очищал куртку от прилипшего голубиного помета и пуха, всякого сора.
Как же ему это удалось? Вальчонок хотела у него спросить, да забыла, а сейчас вспомнила.
– Вася, Вась, – тихо зашелестела она губами, приближаясь к нему. – Куда ты подевался с крыши тогда?
Он оглянулся, шмыгнул носом.
– Чего?.. Когда?.. Ты что?
Водитель посмотрел в зеркало.
– Ну, ну… с крыши, когда на чердак они вылезли? Ты что, не помнишь? Забыл, да?
Вася шмыгнул носом.
– С крыши? – напряженно спросил он. – Отстань, не знаю.
Она отстала, поняв, что Вася остерегается водителя. Да, ему надо было осторожничать. Видимо, в этом и было дело, ага. Ему нельзя было ночевать на чердаках, а он это делал постоянно, жевал булку, читал книжку под гульканье голубей. Жаль, что ей пока не удалось поучаствовать в этой его жизни. Он понравился бы Мартыновне. Но к моменту его появления на Соборной горе Мартыновна уже исчезла, как и обещала. Ее любили птицы, голуби, потом эти… воробьи и синички. К ней всегда подходили люди с фотиками и щелкали, а однажды даже на кинокамеру снимали, наверное для кино. Перед возвращением Матушки в Дом из Москвы, где Ее поновляли, лечили, чистили, хотя Она и так чиста, как первый снег на ветке и даже чище. Но такую игру устроили. А Мартыновна уже сказала, что как Матушка вернется, она исчезнет совсем, бросит всех нищих соборных, надоевших ей хуже редьки, и попов, и ментов, гоняющих братию из угла в угол, да вон еще и казаков каких-то в лохматых шапках, с сизыми носами. «Я тебе брошу!» – грозил ей Мюсляй, забиравший у ней почти всю денежку, что дали добрые и злые люди. И показывал кулак. Этот Мюсляй откуда-то притащился с Генералом, доходягой при деньгах. Жили все тогда под землей, в теплом большом туалете с кафельной плиткой, c дверями, там был такой коридорчик длинный, туда и приносили свои мешки, картонки, да спали. В самом сердце города – в туалете возле собора на горе. У Генерала были деньги и медали, но ничего не осталось, все раздербанили внуки и правнуки, разворовали, а самого Генерала убили, повезли в деревню и убили, сбросили в подвал, да он выжил, вылез и пошел по земле. И где-то и повстречал этого Мюсляя. За то прозвали его, что глаза его как мюсли, это Белочка сказала, а он считает, что они нарочно искажают его истинное прозвище – Мыслитель. Ибо любит говорить много и непонятно. И если услышит, что его так кличут, по-Белочкину, то и прибить может, а кулак у него аховский, зимой он в кожане, в унтах, как летчик, голос громовой.
– Не самое лучшее вы время выбрали, – сказал тяжело водитель, опуская стекло. Он распечатал пачку, видимо только что купленную в кафе, щелкнул зажигалкой и закурил.
– В смысле? – переспросил Вася.
– Даже март не начался.
– А мы… мы поближе к югу и тянем, – сказал Вася.
– Брянск… А дальше? – спросил водитель. – Там Украина. В Крым?
– Нет, – сказал торопливо Вася и засмеялся. – Зачем нам Крым?
Водитель посмотрел на него.
– Интересно. Всем он нужен, а вам – нет?
– Земли и так хватает, – отозвался Вася. – Можно и в Сочи погреться у моря.
Водитель покачал головой и ответил:
– Не-эт, земли всегда мало.
– Вы не космонавт? – спросила Валя.
Водитель посмотрел на нее в зеркало, с шумом выпустил струю табачного дыма:
– Пфф-фа!..
Вася кивнул.
– Вот именно.
– В космосе тоже идет борьба, – сказал водитель.
– Между землей и небом война, – напел Вася. – Все как в «Левиафане».
– Это по Звягинцеву, что ли?.. – поинтересовался водитель. – Он же обманщик и русофоб. Север другой. Север не знал крепостного права. Люди там сильнее, а у него сплошь хапуги и алкаши. На севере свет.
– Нет, это по Гоббсу, – заметил Вася.
– А вы, дяденька, с севера? – спросила Валя.
Водитель хмыкнул.
– Нет, – сказал он. – Но бывал там, в Архангельске и на Соловках, на экскурсии. Монахи, конечно, основательно устроились. Каналы, башни. Особенно красиво, когда подплываешь: эти все купола вылупляются из моря.
– Крласота гулаговская, – сказал Вася. – Солж расписал ее здорово.
– Это кто?
– Солженицын.
– Ну… Тут надо смотреть вперед, а не ковыряться в прошлом.
– Не все прошлое говно, – сказал Вася.
– Это слишком нехорошо сказано, – ответил водитель. – Зачем же ругать все скопом?
– Так вы сами сказали.
– Я имел в виду Солженицына.
– А правда, нет ночей? И прям светло как днем? – спросила Валя.
Водитель хмыкнул.
– Правда. Неужели по телевизору не видела? Или вон по Ютубу?.. Светло, хоть шей. На куполах и крестах свет солнца даже в час ночи.
– Ой! – воскликнула Валя. – Вася, поедем туда.
– Там еще зима в полном разгаре, – ответил с неудовольствием Вася. – И полярная ночь вообще. Прлоклятье, – добавил он с отчаянием.
– А когда же наступит день, чтобы без тьмы? – спросила Валя.
– Летом, – сказал водитель.
Некоторое время все молчали, как будто прислушиваясь к ровной работе мотора, шуму дороги, ослеплявшей их радужными сполохами фар. Но встречных автомобилей уже было меньше. А вокруг простирались сероватые поля, уходящие в черноту. По холмам светились иногда деревни.
– А-у-нас-давно-уже-эта-ночь-давно, – пробормотала скороговоркой Валя. – Не-видать-ни-зги.
Водитель поймал ее изображение в зеркале.
– Ничего, утром рассветет, – сказал он.
– Нет-нет-нет, – затараторила Валя. – Нету-почти-света. Мартыновна улетела. Хотя Матушка вот и вернулась. Но там сейчас ее накроют. Рясами, платками, грязными поцелуями. Фу, пакость какая. На сто шагов не подпускала бы никого. Давно говорила Мюсляю, надо купить лампу, лампу керосиновую. Ходишь и спотыкаешься. Не видно. Нет свету. Так он не разрешил. Ага, а себе на табак берет сколько хочет да на вино. А мне на лампу не дал. Прибью, говорит, и тебя, и лампу. Потому как сам-то из угля весь, угля тьмы, а в сердце чернила. И глаза из гуталина. Страшный. Уже хватился и меня ищет.
– Чудно, – пробормотал водитель и посмотрел на Васю как только можно дольше.
– Чудно, что есть места с тем фаворским светом, а есть без него, – отозвалась Валя.
– Хватит тебе, – попросил Вася.
– Ребята, а вы вообще откуда едете? – спросил водитель.
Они молчали. Так в молчании и ехали дальше. Вася начал клевать носом, и Валя увидела, как мужик с бородой в подпоясанной рубахе спускается по камням к реке – к Днепру – и зажигает керосиновые лампы: одну, другую, третью, – и трепещущие огоньки тех ламп отражаются в темных водах…
Автомобиль мягко подпрыгнул, и Вася очнулся, ошарашенно вытаращился вперед, потом посмотрел на водителя и проговорил с некоторым удивлением:
– Лев Толстой приснился.
Водитель мельком глянул на него.
– Что говорил?
Вася подумал и пожал плечами.
– Ничего.
Помолчав, добавил:
– Керлосиновый сон.
Еще через некоторое время автомобиль начал тормозить и остановился.
– Все, – сказал водитель. – Здесь я сворачиваю. Дорога на Брянск – прямо.
– Спасибо, – ответил Вася. – Денег у нас нет.
– Я догадался, – сказал водитель.
– Хорошо, – сказал Вася и начал выбираться из автомобиля.
Пассажирка не двигалась. Водитель оглянулся. Девушка спала, положив голову на рюкзак.
Он соскочил с поезда возле открытой террасы со столиками, сразу подошел к светловолосой девушке, обнял ее. Она запрокинула голову: о, это ты? Он принялся целовать ее чудесное светлое лицо, расспрашивать: как ты здесь?
Голос диспетчера: «Это уже опасно, надо спешить!»
Мы стоим, не разнимая рук.
Снова диспетчер: «Его качества могут рассеяться».
Она: «Иди, иди».
Он: «Подожди, сейчас… Как это место называется?»
Она: «Что?»
Он: «Как этот город называется?»
Она (с удивлением): «Основная Теория».
Он (всматриваясь в ее лицо и сопротивляясь силе, утягивающей в некое жерло): «Сколько лет вы здесь живете?»
Она (как бы не понимая): «Что?.. Сто сорок».
Он: «Сто сорок?»
Она: «Семьдесят».
И все, его затянуло обратно в поезд. По лицу потекли даже слезы. Смешно, он думал, что уже никогда не попадет на эту станцию. Никогда уже не попадешь туда, на эту станцию, и не увидишь светловолосую девушку. Он не знал, что все железные дороги соединяются и есть специальный атлас этих дорог, станций, полустанков. По ним можно все проследить. И она это знала, хотя и не была светловолосой девушкой.
Проснулась
Проснулась Валя от сильной качки, как будто они уже добрались до северного моря и плыли теперь к Соловкам. Но нет, все было то же: впереди водитель, рядом с ним Вася.
– Ой, – произнесла она. – Мм… Тут нет нигде остановки?
– Здрасьте, – сказал Вася. – Остановки по расписанию.
Валя засопела.
– Но мне… уже надо, – сказала она.
– Куда, в супермаркет? – спросил Вася. – Или в библиотеку?
– А где мы? – спросила Валя, глядя в окно.
За окном не было ни огонька.
– Хых, – отозвался Вася.
– Ой, я больше не могу, остановите, – попросила Валя и захныкала.
– Чего ты?
– Не могу, обоссусь, – сказала Валя.
Водитель расхохотался и затормозил. Валя тут же выскочила на улицу и, отбежав немного в сторону, присела, спустив штаны и подхватив полы куртки. О, блаженство. Даже в этом величие Семидесяти Двух.
Подойдя к автомобилю, она не спешила занять свое место. Водитель курил. Вася оглянулся.
– Ну, чего?
– Хотела спросить, – проговорила Валя, – спросить…
– Что?
– …Забыла, – призналась она и села.
Автомобиль тронулся.
Через некоторое время впереди засветился какой-то огонек.
– Огонек! – воскликнула Валя.
Огонек приближался. Из тьмы вырастал дом. Автомобиль остановился.
– Все, – сказал водитель, – приехали.
Валя сидела не шевелясь. Вася тоже. Потом он задвигался, открыл дверцу и вышел, заглянул к Вале и взял рюкзак. Валя все сидела. С улицы доносился лай.
– Ну ты чего? – спросил Вася. – Так и будешь торлчать?
– А чего это такое? – спрашивала Валя. – Чего? Куда нас завезли? Темень какая…
– На северный полюс! – воскликнул Вася.
К автомобилю кто-то шел с фонариком.
– Вон, керосинщик какой-то крадется, – пробормотала Валя.
– А мне как раз… – начал Вася и замолчал.
– Юрьевич! – позвал подошедший мужик.
– Все нормально, Эдик, добрался, – ответил водитель. – Привез тебе помощников.
Эдик направил луч на Васю, тот отвернулся, заслоняясь ладонью.
– Вижу одного только, – пробормотал мужик и перевел луч на автомобиль.
Валя пригнулась, стараясь спрятаться за спинкой переднего сиденья.
– Давай, выходи, – сказал ей Вася.
– Куда мы приперлись? Ну куда? Зачем? А что скажет Мюсляй? Ой, Матушка, спаси и сохрани.
– Выходи уже.
– Не выйду. Хочу назад, в город.
– Вальчонок…
И это имя возымело магическое действие. Девушка покорно начала выбираться. Мужик Эдик осветил и ее. Она зашла за Васю. Но был он щупл и невысок даже в своем толстом матерчатом пальто, так что скрыться полностью ей не удалось.
– Валя и Вася, – представил их Юрьевич и, обернувшись к мужику, попросил куда-то их отвести.
Еще он передал мужику сумку с покупками, за что тот поблагодарил его. Между ними состоялся короткий смутный диалог, Эдик спрашивал, как там прошла встреча на высшем уровне, Юрьевич устало отвечал, что так и прошла… как обычно… в стиле вешать и стрелять. Эдик посмеялся, заметил, что ничего лучшего они придумать не могут.
Вася и Валя пошли за тем фонарщиком по замерзшим к ночи ледяным и снежным комьям. Мужик привел их в вагончик, нашел керосиновую лампу и зажег ее.
– Ой, керосинка, керосинка, я же говорила, говорила, – забормотала Валя.
– Ты ничего не говорила, – возразил Вася. – Это я видел.
– Свет будет, – сказал мужик, – ну завтра там, послезавтра. Провода оборвало. С тех пор и не протягивали пока… Кхм. – Он кашлянул в кулак. – Значит, располагайтесь. Вон койки. Печка, а дровишки на улице… Айда покажу.
Вася сходил с ним и вернулся с охапкой поленьев. Мужик ушел. Вася сгрузил поленья у железной печки.
– Посмотри, есть там ножик или чего-нибудь, – попросил он.
Валя взяла лампу, но вместо того, чтобы искать нож, залюбовалась горящим гребешком под стеклом. Вася ждал. Валя любовалась. Потом она обратила внимание на тени.
– Опа-па, ты похож, похож на… на… карлика! – воскликнула она. – Или на кота. Нет, на пингвина.
Вася посмотрел на тени.
– А я… я… на матушку Татиану. Копия! Видал?
Вася поднял руку и помахал ею. Потом другую.
– Ну пингвин и есть! – воскликнула она.
– Жирный пингвин прячется в расселине, – пробормотал Вася.
– А ты живешь на чердаках? – подхватила Валя.
– Блин, какая-то угарная сказка, – сказал Вася.
– Про пингвина на чердаках! – отозвалась Валя и хлопнула в ладоши.
Вася встал и сам принялся искать нож. И нашел столовый тупой ножик. Взяв его, он начал щепать лучины, ударяя по ножу другим поленом. После долгой возни ему удалось подпалить поленья. Вагончик наполнился дымом. Валя закашляла и выскочила на улицу. Но понемногу дым рассеялся, тяга установилась, из трубы повалило густо, бело. Вася позвал девушку. И она вбежала в вагончик и присела перед печкой, протягивая руки, ухая. Потом сказала, что хочет чаю или какао. Вася в ответ фукнул. Рассказал, что ненавидит какао, напиток тоталитаризма. Его мучили этим какао в лагере.
– Да я сразу поняла, ага, ага. Вижу: сиделец.
– Да нет, – сказал Вася, – это был пионерский лагерь. Меня туда упекла мамаша. И меня пичкали какао, зараза, и всяким дерьмом застарелым советским. Там, речевками разными, песнями про костры-Ленина, игрой «Зарница», хотя я уже тогда никого не хотел убивать. Прлоклятье. А я еще и пионером не был! – воскликнул он с отчаянием. – Недорос. Но мамаша договорилась. Она у меня бегемот. Уже все на ладан дышало, весь этот монстр гнилой. …И снова – несет гнилью.
Валя слушала его, поглядывая с сомнением.
– Врешь ты, – заключила она. – Враки, враки все.
Вася уставился на нее с удивлением.
– Я-а? Врлу? Прло какао Ленина? «Зарлницу»?
От волнения и возмущения он начал сильно картавить.
– Ху-гу! Сидел, сидел! Они тебя подстерегли, схватили. Ночевал на чердаках, ходил по крышам. А они этого не любят. Не любят, не любят. – Валя помотала головой.
– А-а… Да нет, – отвечал Вася, успокаиваясь. – В тюрьме не сидел…
– Сидел! – упрямилась Валя. – Сидел!
Вася смотрел на нее.
– Сидел! – повторила она.
– Не в тюрьме, – тихо ответил Вася. – Слушай, я уморился, как гусь на перелете через Гималаи. Из Москвы ехал, потом на гору с церквушкой забирался, ждал Никкора… А он приперся с какой-то чувихой, приехал в ваш город свадьбу снимать, а сам втюрился в невесту, хых. Хых-хых, хых-хых!.. – Вася не мог остановиться и смеялся.
– Тот, с фотиком? – спросила Валя и тоже начала подхихикивать, глядя на Васю.
Вскоре они смеялись на два голоса. И вдруг Вася оборвал смех.
– Вот дерьмо… зараза…
А Валя еще продолжала смеяться, захлебываясь, тряся вьющимися локонами.
Вася озирался с опаской на окно, потом встал и вышел. Походив где-то, вернулся. Валя все еще смеялась.
– Да замолчи ты уже! – потребовал Вася.
Валя взглянула на него и зажала себе рот ладонью, продолжая хихикать.
– А телефон у этой невесты оказался невыключенным после последнего разговора, – проговаривал вслух свои тревожные мысли Вася. – Проклятье. И ее жених все слышал. Их шашни – да и ладно бы. Но и разговоры с нами, со мной. Это засада. За нами могут идти по следу. Он обязательно наведет, зараза. Да и если самого Никкора прижмут к стене, он сразу расколется, сдаст с потрохами. Надо отсюда выметаться. Вот что! – Он решительно посмотрел на девушку, разомлевшую от печного тепла, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами.
В тепле от нее, от ее одежды пахло затхло. Видно, она давно не мылась. Но, правда, Вася привык к этим тяжелым запахам. Да уже и отвык, пока добирался до этого города. Воля – как воздух, дышишь и не замечаешь. Но разве это воля? Еще нет, еще нет. Воля впереди.
– Нам надо уходить, – сказал Вася.
– Да, – тут же согласилась Валя. – Здесь тьма, тьма, тьма. Пойдем туда, где белые ночи.
Вася встал, взялся за рюкзак, позаимствованный на одной остановке, и сказал, что бумагу оставит, обменяет ее на одеяло. Он вытащил рулон проклеенной полиэтиленовой пленкой бумаги, который оказался в этом рюкзаке у какого-то дачника на остановке, и, стащив с железной койки ватное одеяло, сложил его и сунул в рюкзак.
– Больше ничего брать не будем, – сказал он.
– А лампу? – спросила Валя.
– Ладно, – согласился Вася.
– И ножик, – добавила Валя.
– Ок! – ответил Вася.
– Ты мне – я тебе, – сказала Валя. – Но что ты им оставишь?
– Как что, бумагу.
– Бумагу?.. Стены оклеивать?
– Что хотят, то и пускай делают, хоть поэму пишут.
– Иих, – вздохнула глубоко Валя и вдруг твердо сказала, что этого мало.
– В смысле?
– Мало-мало-мало. Мыло-мама-раму-рыло… Хи-хи. Я им оставлю шарф.
– Ты что, дура?
Валя пожала плечами.
– Наверное.
Вася смотрел на нее.
– Без спросу ничего не трогай, так говорила Мартыновна, – объяснила наконец свою позицию Валя.
– Хых-хых-хы-хы! – засмеялся безудержно Вася. – Хыхыхыхы.
– Кроме шуток, правда говорила.
– Так говорил Заратустра! – выпалил Вася.
– Да-а-а? – переспросила Валя. – Какой еще…
– Немецко-персидский придурок.
– Хорошая кличка, – одобрила Валя. – Не то что наш Мюсляй. Уж он-то чужого не упустит. У него не руки – магниты даже на бумажные деньги: все липнет. Он подчистую обобрал Генерала. И нас обдирал как липок. Страшенный зверь. Спаси-оборони, Матушка-заступница.
– Ага… жди, оборонит…
– Типун тебе на язык, как говорит Мартыновна.
– Если б только типун – да и ок, я согласен. Но они сразу руки заламывать, наручники, в кутузку… в обиде за бога на нас с Бакуниным.
– Твой дружок?
– Хых-хыхы!.. Да, так, знакомый один. Ну хорош, пошли… Да не разматывай свой шарф.
– Я без того не пойду.
– Хыхыхы!..
– Проси – и воздастся, а без спросу…
– Слышал, слышал. Так говорил ваш Антизаратустра. Ну, я не знаю… Хочешь – оставайся.
– Нет, я с тобой, – поспешно сказала Валя, снимая длинный шарф и кладя его на стол.
– Так шарф забери! На улице не май.
– Нет.
– Вот же черт!.. Ладно… Тут у меня есть сколько-то… одолженного у Никкора.
И Вася полез в карман, достал бумажные деньги. Мельче сотенных бумажек не было. И Вася решил, что за старое драное одеяло и тупой ножик – это слишком дорого. Тогда они взяли и лампу. Вася смотрел на рулон бумаги и бормотал:
– Надо забрать…
– Зачем?
– От дождя укрываться. Ты знаешь, в Японии вообще дома из бумаги.
Валя засмеялась.
– Не веришь?
– Откуда такое взял?
– Да я про Японию все знаю. У меня и кличка – Фуджи.
– А! Вот! – воскликнула Валя и сделала такое движение руками, как будто ловит что-то в воздухе.
Ловила – и поймала.
– И еще неизвестно, куда лучше ехать, – сказал Вася. – На юг в Украину или на восток к японцам.
– В белые ночи, – ответила Валя.
– Чего?.. На север? Там холодина собачья. Да и все та же Рашка грязная и зачумленная рабством.
В это время послышались шаги. В вагончик заглянул давешний мужик.
– Ну че? Все у вас тут на мази? О, печка тянет. Молодцом. Чаек можно вскипятить в чайнике. Вот, я принес. И заварки прихватил с хлебом и сахаром. – С этими словами мужик поставил на печку чайник с водой, положил на стол кулек с сахаром и батон. – Кружки вон. Так… А что это? – спросил он, указав на рулон бумаги.
Вася замялся. Валя ответила:
– Для поэмы!
Мужик внимательно посмотрел на нее, щурясь, сдвинул камуфляжную кепку на затылок, обнажая лоб, переходящий плавно в лысину, и тихонько присвистнул.
– Так вы батраки или поэты?
И тут Вася ответил:
– Вольные стрланники.
Мужик не смог удержаться и засмеялся.
– И хто? – спросил он сквозь смех.
Вася собрался с духом, чтобы не картавить, но вовремя нашел синоним:
– Путешественники.
– Вольные? – уточнил мужик.
Вася хотел ответить утвердительно, но вдруг задумался, задумался и ничего не сказал. Зато сказала Валя:
– Калики мы перехожие, дяденька.
Мужик снова засмеялся.
– Оно и видно! Завали меня буина.
– Кто такой? – тут же навострилась Валя.
– Буина-то? – спросил мужик. – А еще узнаете. Ох, ну, бляха-маха, цирк. Лады. Ужинайте и смотрите тут не очень раскочегаривайте печурку-то, а то и петух ночной закукарекает.
И он ушел. Чайник стоял на печи да шипел, и они решили все-таки почаевничать, а потом уже и отправляться в путь-дорогу.
– Что ты там про калек объясняла? – вспомнил Вася.
Валя запела:
– Сорок калик их со каликою-у-у… Оне думали думушку-у-у… А едину думушку крепкую-у-у…
Вася с любопытством наблюдал за нею. Валя преображалась, ее лицо обретало какую-то ясную целостность.
– А итить нам, братцы, дорога не ближнея-а-а… Итти будет ко городу Иерусалиму… Святой святыни помолитися… – Тут она как будто проглотила слово. – …гробу приложитися… Во Ердань-реке искупатися-а-а… Нетленною ризой утеретися-а-а… Итти селами и деревнями-и-и… Городами теми с пригородками-и-и… А в том-та веть заповедь положена-а-а… Кто украдет, или кто солжет… Едина оставить во чистом поле-э-э… И окопать по плеча во сыру землю-у-у…
В это время запел и задребезжал чайник, Вася протянул руку, взялся за дужку и сразу отдернул руку, замахал ею и с проклятьями выскочил на улицу, сунул руку в снег. А Валя тем временем обернула дужку тряпкой, сняла чайник, сбила ножиком крышку и сыпанула в бурлящую воду заварки.
Вася вернулся в вагончик, с неудовольствием глядя на Валю.
– А ты не такая уж глушенная, как кажешься, – сказал он ей.
– Так если железо горячее, – ответила она, – тряпку надо взять, Фуджик.
– Хм. Да ты знаешь хотя бы, что такое Фуджи? – с раздражением спросил Вася, разглядывая обожженные пальцы.
– Не-а.
– Гора. Самая крутая гора в мире.
Валя захихикала.
– Чего ржешь? Ее фотографируют и рисуют все кому не лень. Вулкан! Фуджи – по-японски крутизна.
Валя повалилась на койку, продолжая смеяться. Вася взялся левой рукой за дужку, обернутую тряпкой, налил в кружку чая, посластил его и принялся пить. Хотел отломать кусок батона, но вспомнил о ножике и откромсал пласт.
Отсмеявшись, к нему присоединилась и Валя.
– Да-а… – бормотал Вася, – зараза… обжегся на ночь глядя… На улице ветер… Может, они и не видели, как мы садились в эту машину… А если и видели, откуда знают, куда мы? Тем более свернули… Интересно, сколько кэмэ мы уже проехали?
Валя сербала чай. Она расстегнулась, стащила большую вязаную шапку с помпоном, смешно вытягивала губы и громко прихлебывала.
Вася покосился на нее.
– Как лошадь.
Валя повела крупными карими глазами и промолчала.
После чаепития она стала деловито застегиваться, озираться.
– Да не, – сказал Вася, – слушай… Лучше нам пока остаться.
Валя взглянула на него и покачала головой.
– Не-а, надо уходить.
– Почему? – удивленно спросил Вася.
– Не знаю, – призналась она и вдруг прижала руки к груди. – Фу-у-джик, пойдем, а? Ну пойдем отсюда? Чего ты? Пойдем.
– Да постой ты… Нас вон чаем угостили, кров дали… Вижу, сколько Вальчонка не корми… Нет, останемся. Куда мы? А тут печка, чайник.
– Его можно купить, – быстро сказала она.
– Успеется. Вот накопим деньжат, закупим продуктов, палатку. А может, лодку. И тогда по весенней воде – и ускользнем. Пока лед еще на реках.
И они остались, вынули из рюкзака одеяло, поставили в угол рулон бумаги, сняли верхнюю одежду, обувь и легли на скрипучие железные койки. Вася задул лампу. В печке догорали дрова. Пахло дымком и грязной одеждой. Валя звучно скреблась в голове.
– У тебя что, вши? – спросил Вася.
– Не-а, – ответила Валя, продолжая чесаться. – Это от жары.
Молчали. По снегу кто-то подбежал к вагончику. Замер. Валя и Вася тоже затаились. Кто-то прошел вдоль вагончика, снова приблизился к двери. Послышалось дыхание. Потом шаги удалились, и все стихло.
Вскоре Вася засопел, всхрапнул, что-то пробормотал…
