Олег Дивов
Чужая Земля

Все радостно потирали руки, крутили дырки для орденов, считали потенциальные барыши, а русские утешались тем, что судьба аборигенов теперь однозначно сложится наилучшим образом, а уж свой кусок пирога как-нибудь оттяпаем – первооткрыватели все-таки.

Но, как известно, если что-то может пойти вкривь и вкось – ждите ответного гудка.

Делегация ООН пришла к великому вождю, расцвела казенными ослепительными смайлами – и давай распинаться про международное право и про то, как дружная семья народов Земли будет рада задушить народы Терра Новы в объятьях, а династия Ун должна подать в этом пример соседям. У тебя вроде монархия – ничего не имеем против. Мы пришлем советников, они тебя научат, как составить конституцию и написать законы, обозначить границы и собрать правительство. Дальше ты провозгласишь государственную независимость, подмахнешь несколько бумажек – и добро пожаловать в наши стройные ряды. Ну и помоги нам агитировать остальных местных, чтобы они сделали то же самое, ладно?.. Счастье и порядок на планете гарантируем навеки, армию свою ты распустишь по домам, она тебе больше не понадобится, будете жить с соседями дружно, а если кто забалует, войска ООН дадут ему по голове. Насчет войск тоже не волнуйся, они не займут много места и сами прокормятся. По рукам?

Унгусман выслушал земных чиновников, сильно погрустнел и сказал: ребята, это вы удачно ко мне зашли. А теперь давайте так. Если вступите в контакт с каким-то еще племенем, я буду вынужден немедленно его захватить и взять под свою руку. Благо силенок хватит, могу себе позволить. Я над вашими идеями намерен как следует поразмыслить, а вы пока без моего разрешения ни с кем больше не общаетесь, не летаете тут, не ездите и вообще траву не топчете. Высадитесь хоть на другом краю континента – поверьте, я узнаю, и вам мало не покажется. Русские, если хотят, пускай остаются, я через них буду держать с вами связь и, когда чего придумаю, сообщу. А кто недоволен моим решением – вас сюда и не звали. Понятно? Свободны.

На прощание он закатил им лекцию о неуместности двойных стандартов и лицемерия в международной политике. Сказал: как же вам не стыдно, человечки, вы даже врать нормально не умеете…

На Земле принято считать, что они тогда друг друга не поняли из-за трудностей перевода. А позже, когда сюда завернули частным порядком европейцы и американцы с разъяснениями, уточнениями и предложениями, от которых нормальные главари мафии не отказываются, – совсем не поняли. Но мы-то знаем, как было дело.

Наши именно с тех пор прозвали вождя Тунгусом – за общую крутизну и продуманную дикость, если вы понимаете, о чем я.

Потом стало ясно, что это не дикость, а логика. Просто у большинства землян она какая-то вывернутая, а у Тунгуса – нормальная. У русских с логикой оказалось получше, но Тунгус после той встречи с земной бюрократией долго нас сторонился и тщательно прощупывал. Возникла у него версия, почти невозможная для местного ума, что русские только прикидываются хорошими парнями, а на самом деле – запредельно ловкие обманщики, которых он не в состоянии расколоть. Вождь обязан быть подозрительным, у него работа такая. Вождей с раннего детства специально обучают различать обман внутри обмана, когда человек сам себе врет. Вожди здесь те еще психологи. Тунгус не мог разглядеть в нас двойного дна – и это само по себе насторожило его.

И пока в ООН бились над законом о научно-техническом и культурном эмбарго, имеющем целью, конечно, ограждение невинных туземцев от тлетворного влияния, – а Россия бессовестно ветировала его раз за разом, – Тунгус выкатил такое эмбарго сам. Он четко обозначил, с кем могут общаться ученые, нарезал нам по нашей же карте сектора для биологических и геологических изысканий и запретил полеты ниже условной линии облаков. Пускай соседи видят, как мы летаем – это полезно, авось задумаются о своем поведении, – но пристально разглядывать беспилотники и вертолеты им незачем.

И что характерно: торговые караваны со всего континента ходят к столице династии Ун регулярно, но ведь ни одна нездешняя аборигенская морда даже близко к нашей базе не сунулась.

Только кочевники заслали парламентеров – тайно, ползком по степи, – с деловым предложением ограбить столицу вместе, барыш пополам. Здесь у своих не воруют, даже если что-то совсем плохо лежит, но другое племя растрясти можно. Подполковник Брилёв, мудрый политический деятель, посоветовал степнякам ползти обратно и даже конфетой не угостил. Назавтра Унгелен передал Брилёву персональную благодарность от отца.

Собственно, последствия неудачного визита делегации ООН мы разгребаем до сих пор. На Земле вокруг «Зэ-два» стремительно развился политический кризис, быстро зашедший в тупик. Если по-простому: никто не знает, как разрешить конфликт интересов великих держав, чтобы все выглядело прилично и земляне не поубивали друг друга на фиг из-за инопланетных папуасов, которых нельзя просто взять и поубивать на фиг, потому что все должно выглядеть прилично.

Единственное, что понятно мировому сообществу, – отчего русские стоят за папуасов горой и всячески рекламируют, настраивая в их пользу рядовых землян: это Хитрый План. Коварство русских общеизвестно.

Увы, немногие знают коварство Министерства внеземных операций. Его так сильно и так регулярно били за перерасход бюджета, что там появился отдел, задача которого – обсчитывать долгосрочные политические тренды, и он с ней справляется получше, чем весь аналитический корпус МИДа. Едва почуяв, что вопрос освоения «Зэ-два» повис в воздухе едва ли не навсегда, в МВО приняли директиву о «разумной экономии ресурсов» и урезании состава экспедиции вдвое. Еще подумали – и рубанули втрое: почему бы и нет? Третью вахту так и не собрали, а меня выдернули из отпуска, присвоили советника первого класса, и в следующую командировку я поехал уже один.

И началось какое-то загадочное бытие в подвешенном состоянии, когда тебя убеждают, что ты герой, что ты уникален и без твоего участия миссия на «Зэ-два» провалится. Но сам ты, хоть убей, не понимаешь, где кончается скромный рабочий героизм и начинается откровенный кретинизм. И наоборот. А что миссия провалится, это к гадалке не ходи, да она уже, считай, провалена.

Но это же не повод все бросить и сдаться.

Конечно, от нашего графика любой осатанеет. По идее, так жить нельзя. Полет на гипердрайве занимает со всеми делами, включая разгон и торможение, около двух месяцев, которые мы почти целиком проводим в спячке. Потом неделю на Земле сдаем отчеты и уходим в месячный отпуск. Дальше – обязательный трехнедельный карантин, будь он проклят. Сидя в карантине, мы издеваемся над врачами, лезем на стенку и валяем дурака, но в основном учимся, повышаем квалификацию и готовимся к новой командировке. Затем грузимся на борт, говорим хором: «Поехали!» – и ложимся баиньки, пока оно и вправду не поехало. Сильно все упрощает недельная передышка, когда корабль тормозит на подлете к «Зэ-два», а мы уже вышли из гибернации и восстанавливаем тонус. За это время можно по дальней связи обсудить с работающей вахтой ее последние новости и принять какие-то решения. Так что придваземляемся мы уже готовые к любым неожиданностям. «Передача вахты» на планете занимает сутки, и главное в этой процедуре – живое общение с коллегами. Очень важно, чтобы обе вахты могли хотя бы денек вместе побродить по базе, подергать технику за разные места и негромко поболтать тет-а-тет. Ведь по ДС всего не скажешь, да всего и не поймешь.

Вот как сейчас.

– А пойдем на реку, – сказал я. – Если ты, конечно…

– Пойдем-пойдем, – легко согласился Калугин. – На реке здорово, я там всегда сижу, когда надо собраться с мыслями. Ты не подумай, что мне здесь не нравится. Я просто больше так не могу.

Я вздохнул – а то вдруг Костя решит, будто я ему не сочувствую, – встал со стола, открыл платяной шкаф. Привычными, отрепетированными движениями, словно и не уезжал, почти не глядя.

Глядел я в основном на портрет Унгали. Оторваться невозможно, до чего хорош.

До чего хороша.

Была бы она просто красивая – но, увы, все намного хуже.

– Ты сам подумай, кто сюда охотно едет и почему, – брюзжал Калугин у меня за спиной. – И какие резоны тут болтаться у дипломата, которому надо расти.

Широкополая легкая шляпа лежала на месте, рядом – «мухобойка», крошечный отпугиватель насекомых. Очень важно, чтобы все было точно там, до миллиметра, где ты оставил, уезжая. Это у нас ритуал.

– Ну мы-то с тобой не за карьерой летели, – заметил я, вешая пиджак на плечики и снимая галстук. – Давай совсем откровенно – мы просто были рады приключению и считали, что нам очень повезло. Напомнить, кто радовался больше всех?

– Приключение кончилось, тебе не кажется?

– Ну так оно должно было кончиться… И началась обычная работа…

Я копался в шкафу, думая, что переодеться в камуфляж было бы разумно, но сейчас каждая минута на счету – Калугин может остыть, а ему хочется многое сказать мне, и надо ловить момент, пока напарник готов откровенничать.

– Это не работа, а профанация. Топтание на месте. Тебе хорошо, тебя хотя бы любят!

– Да кто меня любит, когда экспедиция поголовно уверена, будто я стукач! Это с тобой все обнимаются!

– Я не про наших, – процедил Калугин.

– Хочешь сказать, тебя местные не любят?!

– Не так! – отрезал верный мой коллега.

Я высунулся из шкафа, уже в шляпе, с пристегнутой на воротник «мухобойкой», и хотел поймать Костин бегающий взгляд – глаза у напарника не на месте, он чувствует себя виноватым передо мной и теперь старается переложить вину на людей и обстоятельства. Что значит – не так его любят? А как его должны любить?.. Но Калугин стоял у дверей, а со стены на меня смотрела Унгали.

Ничего, кроме «вот такая хреновая у нас работа», в голову не шло.

– Вот такая хреновая работа! – пробормотал я, уставившись на портрет, словно загипнотизированный.

– Если хочешь, я сниму его. Это два слоя герметика, черный поверх белого, их можно просто срезать и скатать в рулон.

– Даже знать не хочу, откуда у русского дипломата герметик в таком количестве.

– Со склада, вестимо.

– Коррупция?

– Я бы скромно назвал это бесхозяйственностью.

– То есть банальная кража. Во дворце тебя такому не учили.

– Во дворце плохому не научат. – Калугин подошел и встал рядом. – Хочешь верь, хочешь, нет, еще и поэтому я не хочу возвращаться сюда. Они совсем как мы, но гораздо лучше нас. Особенно новое поколение, дети Тунгуса и их ровесники. Чистые, верные долгу, порядочные…

– Ага, и голову проломят любому, кто показался им непорядочным.

– А почему бы и нет!

– Очнись, Кость, это мафия, – сказал я. – Мафия всегда со стороны выглядит намного привлекательней, чем любая госструктура.

– Но мы-то знаем ее изнутри!

– Ну знаем. Обязаны. Задача у нас…

– Да к черту такие задачи! – отрезал Калугин. – Буду сидеть в офисе, а эти кукольные черные мордашки забуду как страшный сон.

И отвернулся от портрета несколько резче, чем полагается в приличном обществе.

Унгали смотрела на нас и, наверное, думала, до чего же мы смешные.

Беда с местными аристократами, очень славные они люди. Мы с Калугиным знаем их, как никто. Уверен, разведка изучила их повседневную жизнь намного подробнее и может посекундно доложить, что происходило во дворце и его ближайших окрестностях тогда-то и тогда-то. Зато наша работа – хреновая, прошу заметить, – предполагает тесные и даже неформальные контакты с объектом. В идеале – доверительные и теплые. Но каждую секунду ты обязан быть начеку и помнить, что с тобой работают тоже. Увы, дружба официальных лиц – не более чем удобный инструмент решения вопросов, и вся история Земли это доказывает. А пресловутая «ценностная политика» со всеми ее гуманными лозунгами была такой же выдумкой пиарщиков, как и сами «общечеловеческие ценности», ради которых так легко начинаются ковровые бомбардировки. Не бывает дружбы между странами, и братских народов не бывает, забудьте. Есть только интересы выживания нации, и поступиться ими ради личной симпатии немыслимо. «Хороший парень» – наша профессия, но совсем хорошим парням, наивным или легко управляемым, в нее путь заказан. Съедят. И плевать, что съедят тебя лично – страну твою могут слопать, а ты и не заметишь как.

Но куда деваться от простого факта, что на исследованной нами части «Зэ-два» в силу объективных причин – например, легкой избыточности кормовой базы, и это лишь то, что на поверхности, – сложился уникальный социум с четкими и мудрыми правилами игры. Здесь все до того хорошие, даже которые плохие, что первая мысль – нам встретилась искусственно выведенная и управляемая цивилизация, в нормальных условиях так просто не бывает. Где-то под землей сидят зеленые человечки и рулят черными.

Кстати, зеленых человечков мы активно ищем, хотя бы следы. Ну явный же «посев» тут был. Гоминиды не успели бы так развиться естественным образом. На планете по всему примерно миоцен, и вдруг – высокоразвитая разумная жизнь.

Нет, на «Зэ-два» не рай и не утопия. Да еще и слишком жарко летом. Но чертовски здорово. Нам очень нравится.

И народ здешний красив телом и душой. А отдельные экземпляры хороши, чего уж там, прямо до дрожи в коленках.

Кто не работал с Тунгусом и его ближним кругом, просто не может представить, как приятно – и в то же время трудно – иметь дело с такими людьми. С ними тепло. Но иногда чувствуешь себя невообразимо глупым. Нет, ты не всегда был дураком, это вбитые в голову стереотипы земной цивилизации сделали из ребенка тупое жвачное. Или тупого хищника. На Земле выгодно быть ограниченным, так жить легче.

И все неожиданности, что нас ждали на «Зэ-два», преподнесла нам отнюдь не планета и не ее жители. Проблемы сидели у землян в головах, а здесь уже вылезли наружу во всей своей неприглядности.

– Пойдем, – сказал Калугин. – Успеешь еще налюбоваться. Я и не думал идти сегодня на реку, а теперь хочу. Посидеть на берегу… Проститься.

Да чтоб тебя. Ну зачем такая трагическая интонация?

Я надвинул шляпу на глаза, повернулся кругом через левое плечо и шагнул за дверь, в жару.

* * *

Территория базы обнесена высокой сетчатой оградой и залита красно-коричневым полиуретаном, словно огромная спортивная площадка. Круглые сутки по ней снуют плоские шайбы пылесосов, шарахаясь от людей и машин. С песком они, прямо скажем, не справляются. Ограда еле слышно потрескивает – это патентованная лазерная система отстреливает насекомых на подлете. Тоже получается не очень.

Время от времени в МВО начинается дискуссия, не запретить ли технике заезжать на базу – чтобы не таскала внутрь песок на колесах. Пускай стоит просто за забором или паркуется у «взлетки». Но тогда всплывает еще десяток вопросов, начиная с того, кто будет машины сторожить, и заканчивая элементарной безопасностью: как быстро занять круговую оборону, если внезапно нападут. Брилёв и Газин могли бы по любому пункту дать развернутую справку, но вообще-то насчет песка у них есть один всеобъемлющий ответ. Военачальники благоразумно держат его при себе, чтобы их же самих не спросили, куда они смотрели, когда утверждали место для базы и расположение аэродрома относительно нее.

А смотрели они на розу ветров. Когда у тебя под боком условно античный город в двадцать тысяч народу, где население вовсю занимается обработкой металла и приготовлением еды, но дерево у него в дефиците и топит оно понятно чем, ты, если не совсем дурак, постараешься встать с наветренной стороны. Разумеется, выше по реке. Узнав, что город продвинутый и там есть центральная канализация, как в Древнем Риме, – все равно выше по реке, но уже не так далеко.

Порадовавшись тому, какие они умные, наши герои просто забыли про аэродром, и тот оказался, где ему положено согласно типовой схеме – удобно пользоваться, легко охранять. Тоже случайно «с наветра». Каждый взлет Чернецкого поднимает смерч, который при самом легком дуновении сносит прямо в ворота, и это дает такой шикарный результат, какого всем нашим бэтээрам и джипам не добиться за неделю совместных усилий. Про взлет подъемного крана и вспомнить-то страшно.

Что касается обороны, и тем более круговой, интересно было бы послушать, как начнут фантазировать командиры, если попробовать вытянуть из них правдивый анализ обстановки. Формально мы находимся в постоянной готовности ко всему плохому, и я со своей невысокой солдатской колокольни не вижу признаков особого расслабления. Ну, положа руку на сердце, наш спецназ уже не тот, что в первую командировку. Тогда у него ушки на макушке прямо дрожали от усердия. Он сначала увидал стаю степных псов, вольготно разлегшуюся всего-то в километре от города, потом узнал, что местных такое соседство никак не смущает, а кочевники вовсе не уважают этих исчадий ада и гоняют почем зря, – и сделал выводы. Ой, мама дорогая, здесь неспроста жарища – мы угодили в натуральную преисподнюю, где черти безрогие, зато конкретные… Тут ведь как: если долго сидеть на берегу реки, пока дети купают коней, можно свыкнуться с мыслью, что кони не страшные и отнюдь не горят желанием тебя заколбасить, если, конечно, нарочно их не сердить. Но к степным псам трудно проникнуться доверием. Это гиенодоны полутора метров в холке, по-своему очень даже милые, когда пасть закрыта. Биологи говорят, их поголовье не растет, потому что аборигены здорово собачек затюкали. У вас еще остались вопросы, кого здесь надо бояться?

Правда же в том, что бояться нам некого. Бесстрашные кочевники уже лет сто не грабят караваны, а охраняют их и жалеют, что не додумались до этого раньше. Все равно они ворье и хулиганье, но суются только туда, где чуют слабину, отчего для нас абсолютно безвредны. А могучая династия Ун, конная армия которой в состоянии завалить наши пушки мясом и растоптать, пускай и с фатальными для себя потерями, просто не догадается, что это хороший аргумент для блефа. Здесь такими вещами не шутят, слишком дело серьезное. В диалекте Ун много слов для разных типов боевых действий, начиная с демонстрации силы и заканчивая полноценной войной на уничтожение. Последнее слово почти вышло из употребления, и даже те, кто обязан помнить этот термин по долгу службы, произносят его шепотом. Он, насколько я смог понять, неприличный.

Короче говоря, я бы здесь боялся нас. Там, где напрочь отсутствуют идиоты, а жизнь ценится высоко, потому что она в удовольствие, и нормальным считается не гнуть народ в дугу, а мотивировать на дело и иметь свою долю, по-настоящему опасен человек с менталитетом землянина. Мы здесь самые плохие.

И самые злые. Ну вот чего опять Костю несет?

– Во! Явился, слегка запылился… Это не простая, а звездная пыль! Ты смотри, какой… Генерал!

Мы брели по «главной улице» базы, я оглянулся – в ворота заходила техника. Челнок успел сделать еще рейс, приехала вторая партия нашей вахты. Из командирского люка головного бэтээра торчал бронзовым памятником себе любимому начальник геологоразведки Билалов. Тоже по-своему хороший человек, очень даже милый, когда пасть закрыта.

– Кому на «Зэ-два» жить хорошо, – процедил Калугин.

– Да хватит тебе…

– Как будто ты сам никогда не прикидывал, зачем сюда едут люди.

– Мне было некогда, – отрезал я, невольно прибавляя шаг, чтобы лишнего не слышать, если Билалов прямо сейчас начнет вещать на всю базу. На броневик-то он влез уже, трибуна подходящая.

Кто знает, как этот бог геологии общается со своими ребятами в поле – по сплетням, вполне нормально, – но при минимальном стечении посторонних слушателей Билалов принимается читать народу мораль. Он, может, и не хочет, но это так звучит. И меня охватывает жгучее чувство стыда: ну почему выдающийся звездопроходец и ученый, без пяти минут академик, и вдруг форменный долдон. От него даже полковник Газин, по собственному утверждению, весь такой охреневает.

– Некогда? Ловлю на слове! – обрадовался Калугин. – Тебе было некогда! Ты делом занимался! А мне еще как было!..

– Ну просвети меня, страдалец.

– А ты сам подумай, – сказал Калугин, шагая рядом. – Итак, зачем сюда едут? Военные довольны, им платят «внеземельные», у них нет ни малейшего шанса повоевать и будет, о чем рассказать внукам – я служил на другой планете, я космический десантник, ядрена матрена! Биолог ползает по степи, наблюдая повседневную жизнь своих ненаглядных гиенодонов, а за ним ползут два спецназовца с автоматами, чтобы этого маньяка не съели, – и тоже счастливы, им не скучно! Летчики… ну ладно, у них заказ на аэрофотосъемку, они работают. А вот доктор наш просто красавец – сидит в санчасти и пишет диссертацию… Насмотревшись на него, рядом уселся отец Николай – и тоже чего-то строчит!

– Ну а что ему делать, не обращать же местных, и они не поймут, и вообще запрещено.

– Да черт его знает. Мог бы тоже ползать. Или копать!

– Так кто ему даст, Дикий Билл близко не подпустит, там только свои.

– Во-от! Группа Билалова – это отдельная история. Она роет землю носом в поисках якобы геологических аномалий, а на самом деле – следов пришельцев, что посеяли тут жизнь… и копает она круглый год в две смены, а начальник группы, обрати внимание, один! В нашей вахте – заместитель! Это только Дикий Билл мог провернуть такой номер, потому что не хочет ни с кем делиться славой, он готовится пожинать лавры и почивать на них…

– Злой ты, Константин, честное слово. Дался тебе наш генерал от геологии.

– Еще как дался. Потому что его ребята, пускай он имеет их в хвост и в гриву, все равно заняты чем-то полезным и перспективным! Интересным!

– А мы, значит, не интересным?.. Да побойся бога. Мы единственные из экспедиции, кто может общаться каждый день с уникальными людьми, каких на Земле не сыщешь. И они сами идут на контакт. Они нам рады!

– Рады! А толку?

– В каком смысле?

– В профессиональном! Вон этот твой долбодятел Сорочкин! Он же просто на золотое дно упал – впился в Генку как клещ и слезет с него минимум член-корреспондентом, если не академиком! А чего добился я?

Кто угодно в ответ съязвил бы, что Костя просто не умеет правильно впиваться или не на того полез. Но я не кто угодно. Пока я придумаю хорошую реплику, все успеют забыть, о чем вообще был разговор.

– По-моему, ты и правда устал, – сказал я. – Очень устал. Из-за этого ты такой раздраженный и злишься на всех.

Калугин поднял на меня глаза, и злыми они не были, а вот замученными – точно. Ладно, это поправимо, в отпуск сходит, отдышится. Он должен сменить меня через полгода, должен! Хотя бы еще раз, пока я подыщу ему замену. Чертовски трудно мне придется. Ведь нас и правда только двое, кто по-настоящему в курсе дела, принят во дворце благосклонно и знает все подводные камни. Сюда нельзя прислать обычного карьерного дипломата, пускай и опытного, не опасаясь за последствия.

Разве что последствия никого уже не будут интересовать…

Об этом я старался не думать.

– Я не злюсь, – сказал Калугин. – Ты просто не понял.

На воротах, обращенных к городу, стоял дежурный джип, а в караульной будке вместо привычно скучающих двоих бойцов весело балаболили аж четверо. Безобразное нарушение Устава гарнизонной и караульной службы вообще и его версии для сводных отрядов МВО в частности.

Тем не менее нас заметили. Пускай не глазами, а по меткам на мониторе, но все-таки хотя бы один, значит, следил, не крадутся ли к посту сзади. Дневальный высунулся из будки, подчеркнуто вежливо поздоровался, а меня даже поздравил с успешным придваземлением и попросил сообщить цель убытия, поскольку в журнале наш выход не запланирован.

Говорю же, не расслабляется спецназ. Если нас на реке убьют, съесть точно не успеют.

Это я расслабился. Задумался, бывает, но все равно нехорошо.

Я легонько прижал указательным пальцем точку за левым ухом.

– Русаков – системе. Отметить выход. Направление – город. К обеду вернусь.

Система пискнула в ответ. Теперь порядок. Здесь и так никто не шляется бесконтрольно, это просто невозможно, но лучше предупредить, что ты намерен покинуть территорию базы, отвечаешь за свой поступок и у тебя все нормально.

Интересно, наши по-прежнему бегают в самоволки? И как на это смотрит Брилёв? Надо будет спросить.

Почти уже полтора года минуло с тех пор, как нам запретили неорганизованно шляться по городу. И пускать туземцев на базу, если это не официальные лица, тоже нельзя. Вольницу «первой высадки» я вспоминаю с тоской: казалось бы, мы с аборигенами только-только нащупывали точки соприкосновения и обе стороны вели себя предельно осторожно, чтобы никого случайно не обидеть, – а ведь какое прекрасное было время!

Обнаглели мы тогда стремительно, и те, и другие, как только поняли, что никто не держит камня за пазухой. Страх потеряли в буквальном смысле, раз и навсегда. До совместных пьянок не дошло только потому, что у россиян во Внеземелье – сухой закон. Но бренчать на гитаре и орать «Катюшу» под аккомпанемент дворцовых барабанов, катать детишек на джипах, подбросить конникам идею стремян и провести с шаманами семинар по обмену опытом полевой хирургии – это все уже было.

О том, что у детей великого вождя есть планшеты с мультиязычными трансляторами, битком набитые обучающими курсами и тщательно отобранными популярными статьями, я вам не говорил, а вы не слышали. Это частный случай контрабанды, за который несет ответственность конкретное безответственное лицо, стыд ему и позор, гнать таких взашей с государственной службы… Но мы должны были хоть немного подготовить аборигенов к моменту, когда Земля навалится на «Зэ-два» всерьез. Чтобы понимали, с кем имеют дело.

Гайки закрутили где-то через месяц после того, как «первая высадка» уехала домой. Еще и поэтому Калугин так грустит – он успел хлебнуть немножко воли и застать момент перелома, когда ООН продавила наших, и те заставили МВО ввести жесткие ограничения на контакт. Ну и «старики» не стеснялись при Косте в выражениях, объяснив ему по-простому, чем обычно кончается такой застой для карьерного дипломата. Надо отдать им должное, они не сидели на чемоданах, а исполняли свои обязанности – при любом удобном случае выбирались во дворец и много общались с детьми вождя, гулявшими по базе как ни в чем не бывало. Именно дипломаты первыми догадались, что подростки выполняют на базе какую-то сложную миссию – не столько учатся у нас, сколько изучают нас самих.

Из-за культурного эмбарго и всех этих запретов мы оказались в довольно щекотливой ситуации. Между туземцами и рядовыми членами экспедиции успели сложиться такие отношения, испортить которые, во-первых, глупо, а во-вторых, просто не по-людски. Нельзя плевать в искреннюю честную симпатию. Думаю, нам проще было бы улететь отсюда, чем отказаться от неформального общения. В конце концов, русские не виноваты, что нравятся местным, а те нравятся нам, хотя и развивают у некоторых – вот как у меня, например, – комплекс неполноценности.

Нас в городе любят и ждут. У нас там друзья-приятели. Если мы перестанем ходить к ним в гости, они загрустят и придут сами. Это как запретить Унгелену кататься верхом на бэтээре – вот попробовал нынче один такой… Даже против своей воли мы ежедневно нарушаем резолюции ООН о невлиянии, нераспространении, недопущении и тому подобном. Нам позволено только наблюдать, и мы стараемся держаться в рамках, но ты сам поди понаблюдай, когда тебе задают вопросы и ждут честного ответа. Чтобы избежать эксцессов, надо перестать вовсе соваться в город. Мы живем здесь в чертовски нервной обстановке, когда любой неосторожный шаг может быть истолкован как нарушение – и дорогие зарубежные партнеры рано или поздно откопают доказательства оного. А дальше – как повезет. Сегодня Россия на международной арене демонстрирует несгибаемую волю, а завтра ей надо с кем-то вступить в альянс временно, и она слегка прогнется. Следом начнут прогибаться министерства и ведомства, а в итоге компания хороших парней, кукующая на планете, до которой лететь два месяца, огребет со всех сторон. У всего личного состава экспедиции общий начальник – МВО, – но у каждого есть еще свой, так сказать, родной, который, извините за выражение, не преминет. Не упустит случая, если по-простому. И даже наш с Калугиным продвинутый, мудрый и коварный департамент Министерства иностранных дел еще как не преминет.

И жизнь экспедиции осложнится до предела, хоть и правда улетай.

* * *

Знакомый косогор совсем не изменился. Я сел на краю, привычно свесив ноги, и подумал, не снять ли ботинки, но вспомнил, что кремом от загара – или для загара? – у меня намазано далеко не все.

– Крем! – будто прочитав мои мысли, встрепенулся Калугин.

Я сунул ему руку под нос.

Во Внеземелье не принято верить на слово: человек мог собраться что-то сделать, но отвлечься и забыть. Контролируй человека, оба целее будете.

Во Внеземелье все очень четкие, заботливые и предусмотрительные. Это не значит «вежливые». Братья не обязаны быть вежливыми друг с другом. Хотя и стараются. Неписаный кодекс чести МВО предполагает, что жизнь товарища по умолчанию важнее твоей, поэтому надо о товарище заботиться и чуть что – бежать на выручку. А чтобы не пришлось выручать на ровном месте – незачем человека попусту изводить и доводить. Он станет дерганый, наделает глупостей. Кому это надо? Да никому. Я знаю, меня в экспедиции не особенно любят. Но уверен, что каждый здесь, не задумываясь, рискнет жизнью, спасая мою шкуру.

Вряд ли они подозревают, что я еще перед второй командировкой ознакомился с персональной секретной инструкцией МИДа, согласно которой должен беречь себя как зеницу ока. Никуда не лезть, никого не спасать, и в самом худшем случае – пускай весь отряд погибнет, а советник Русаков обязан выжить любой ценой. Вообще любой ценой, без моральных ограничений, если вы понимаете, о чем я. Солдат и полковников еще много, ученых у нас тоже полно, да и дипломата может родить самая обыкновенная женщина, а советник Русаков – он незаменимый – когда все сдохнут, ему тут одному поддерживать контакт. В смысле государственной пользы идея правильная и рациональная. В чисто человеческом измерении – меня тошнит. Я вообще стараюсь не вспоминать, что эту пакостную инструкцию видел, но, извините, под ней стоит моя подпись. И когда отдельные коллеги по экспедиции подчеркнуто держат со мной дистанцию, я думаю: что-то они чуют. Ничего у меня на лице не может быть написано, но если таскаешь в себе некий стыдный грешок и маешься из-за него, люди чувствуют, как с тобой неладно. Год уже не могу отделаться от ощущения, что согласился, пускай и в принципе, чисто умозрительно, на подлость, которую можно только кровью смыть.

Одного не понимаю: как меня накажут, если я нарушу инструкцию и отдам концы?