Олег Дивов
Чужая Земля

Нерусских-то послал великий вождь, не понравились они ему.

Господи, ведь страшно подумать, сколько тут всего было за три моих командировки. Мы здесь целую жизнь прожили. И теперь вот Унгелен надел расшитую тогу, и на шее у него ожерелье младшего вождя.

Да, вырос наш солнечный мальчик. Официальное лицо! Не имеет больше права разгуливать с голым торсом в белых татуировках, по которому девицы на Земле прямо слюнями исходят. Интеллигентный дикарь – страшная сила. Даст бог, привезем Гену в Москву – надо будет как-то там поаккуратнее ему. Тем более он кто угодно, только не дикарь. Любой младший вождь династии Ун, по умолчанию, аристократ, каких у нас давно не делают, прирожденный управленец и хорошо обученный интриган в лучшем смысле слова. А конкретно Унгелен – переговорщик и толмач, ответственный за внешние связи. Все разведки Земли это учитывают и навалятся на инопланетного гостя не по-детски. Против него вступят в игру суровые профессионалки, которым минутное дело порвать юному красавцу все гештальты в лоскуты. Он просто будет не готов к такому. Этот вопрос уже обсуждался у нас в департаменте. Подберем Унгелену в скауты правильную барышню, парень от нее дальше сортира не уйдет, а она, заподозрив неладное, отошьет любую хищницу в два счета. На крайний случай недипломатично свернет ей челюсть.

Да, и о такой ерунде приходится думать тоже…

– Приветствую вас, советник.

– Здравия желаю, товарищ подполковник.

Брилёв со мной одного роста, но умудряется глядеть сверху вниз. Это означает, не больше и не меньше, что на тебя смотрит прирожденный военачальник, а ты знай свое место, «пиджак». Не представляю, как бы я с Брилёвым сработался. Если Газин умеет удивлять, то этот – напрягать.

– Личная просьба. Будет случай – намекните советнику Калугину, что он склочник и засранец, но я не в обиде. Вот прямо так и намекните.

Пока я соображал, как бы намекнуть товарищу военачальнику, что все его докладные на Калугина в МВО были там зарегистрированы и без рассмотрения направлены к нам в МИД, а шеф департамента с ними ознакомился и на каждой оставил резолюцию: «Очень познавательно. В архив!», подполковник уже удалился.

– Разойдись!

Ну разошлись. Газин хлопнул Брилёва по плечу, тот подергал коллегу за орден и уважительно цокнул языком; сейчас будем рассаживаться по машинам, а челнок – на второй рейс, здесь еще только половина наших.

– Смотрю, ты совсем обжился, – сказал Газин. – Помойку даже устроил.

– Это не помойка! – Брилёв мигом надулся. – Это хранилище твердых бытовых отходов.

– Кто бы мог подумать! А сверху – такая неорганизованная куча мусора…

– Там есть табличка. Написано: «Хранилище ТБО».

– Если это выглядит как помойка, значит, такая помойка. Да кончай ты переживать.

– А что я еще могу?..

– Ну ты хотя бы нарисовал табличку. Я ее сохраню как память. Боря, поздравь меня, я все уладил. Пока ты здесь такой прохлаждался, я такой обивал пороги в министерстве… Ладно, ладно, не злись. В общем, погрузим твою помойку такую-растакую на челнок, поднимем и выбросим с низкой орбиты. Пускай горит. Красиво и экологично.

– Это ты молодец, конечно… – Брилёв замялся. – Но спешить не надо.

– Что еще такое?

– Отойдем. Ты сажай людей пока.

– По машинам!

Командиры отошли в сторонку и принялись шептаться. Естественно, все управление сделало вид, что пропускает вперед личный состав, а само обратилось в слух с применением технических средств.

Я пожал плечами и двинулся к бэтээру. Мне, конечно, не скоро расскажут, в чем дело, но рано или поздно узнаю.

Наверное, сломали чего-нибудь и докладывать не стали, а теперь оказалось, что починить не могут.

Давно пора. Это же армия. Она что угодно может сломать.

Впереди кто-то взвизгнул, обжегшись о раскаленную броню.

Унгелен уже здоровался с отцом Варфоломеем, вернее, почти исчез в его медвежьих объятьях, а батюшка украдкой перекрестил молодого человека со спины. Выглядело это трогательно и комично.

Я поставил чемодан и сделал церемониальный жест встречи после долгой разлуки – руки на уровне пояса ладонями вверх. Добра тебе, Унгелен, все мое – твое.

Унгелен ответил, я напрягся. Младший вождь приветствовал меня слегка не по рангу. Он теперь на ступеньку выше, а здоровается – по-прежнему, как с равным. Не привык еще? Да ну, ерунда, здесь в таких вещах даже дети не ошибаются. Ладно, потом уточним.

Мы наконец-то по-человечески обнялись. От Унгелена пахло городом и дворцом – благовония, вяленое мясо, бодрящий напиток из забродившего молока и едва заметная отдушка сладковатого аборигенского пота.

– Тебе идет эта одежда, вождь.

– Мне не идут эти заботы, советник! Совсем не остается времени.

– Помнится, то же самое ты говорил в прошлую нашу встречу.

Унгелен одарил меня лучезарной улыбкой, из-за которой разведка считает парня страшным пройдохой и законченным манипулятором.

– Я тогда еще не знал настоящей работы вождя, – сказал он. – Теперь стало действительно трудно… Да, Галя просила тебя поцеловать, но, думаю, вы лучше сами. Она очень заинтересовалась этим обычаем. Увидела в каком-то фильме про любовь. Смотрит всякую ерунду, вместо того чтобы учиться полезным вещам.

– Как она?

– Еще красивее. И тоже очень занята.

– Ты-то зачем сюда примчался? Чтобы заставить меня волноваться, а потом даже не поцеловать?

Унгелен пару раз приглушенно гавкнул, оценив шутку. Смеяться по-нашему он умеет, но ленится. Его забавляет, как мы реагируем на местный лающий хохот.

– Почему – волноваться?.. Если бы случилось важное, тебе давно позвонил бы советник Калугин.

Ну все-то он понимает.

– Я бы сам ему сказал, – добавил Унгелен, заметив мою невольную ухмылку. – Ты же меня учил. Нет, все хорошо. Но совсем нет времени, и вот я здесь. Андрей, к кому мне обратиться, чтобы я прямо сейчас мог забрать Лешу? На торговом дворе стоит караван с дальнего юга, скоро они уходят, надо спешить… Леша! Здравствуй!

Лингвист Сорочкин все это время болтался в почтительном отдалении позади меня и не торопился лезть в машину. Догадался, значит, что Унгелен тут по его душу. Я спиной чувствовал присутствие Сорочкина, и оно мне не нравилось. Очень надеюсь, это не ревность.

– Сейчас решим вопрос.

Я отошел, успев с глубоким удовлетворением заметить, что Сорочкина вовсе не удостоили даже подобия церемониального приветствия. Руку пожали, обняли, улыбнулись, выразили неподдельное счастье от встречи, и только. На уровне личного контакта эти двое – старые добрые приятели, и Унгелен высоко ценит Сорочкина как своего наставника. Они, два прирожденных словесника, что называется, «нашли друг друга». Каждую командировку Сорочкин привозит для парня какие-то немыслимые терабайты обучающих программ и грозится сделать из него языковеда вселенского масштаба. Но статусно «друг Леша» – никто для «друга Гены», полезная мебель.

Это важно. Леша может сколько угодно быть консультантом Унгелена, но никогда не станет агентом влияния. Его просто не услышат. Не знаю, на какую из наших контор Сорочкин работает, в одном уверен: он не кадровый, а вербованный. Ну и пускай туда постукивает. Главное, что он даже не подумает стучаться аборигенам в головы. Собственно, это сам Леша первым и установил: бесполезно и опасно ловить местных на нейролингвистические крючки, туземцы сразу закрываются, чуя подвох. Глубокое программирование вообще невозможно. Аборигены чуют правду, на каком бы языке ты с ними ни говорил. На «Зэ-два» нельзя быть неискренним – расколют в два счета и лишат доверия.

Уважаемые зарубежные партнеры – сначала делегация ООН, потом миссии отдельных государств – как раз на этом погорели. А ведь мы их предупредили, что местным врать нельзя.

Но не смогли они, не смогли.

Здесь особый метод общения, все очень прямо и открыто, но стоит зазеваться – и об стенку лбом. Например, здесь не «болтают» в нашем земном понимании. Культура салонной беседы и small talk отсутствует напрочь. Это приводит в восторг полковника Газина, который если кому и позволяет трепаться, то разве что себе любимому. Но потом ты понимаешь: вовсе он не чесал языком, а много важного сказал… А вот и полковник, легок на помине.

– Почему не грузимся? Ускорить готовность!

Газин выглядел так, словно вот-вот лопнет, то ли со смеху, то ли от злости. И управление отряда рассаживалось по машинам, имея лица загадочные до невозможности. Ну и слава богу. Значит, наши неприятности скорее комические, чем трагические. А какие именно – проболтаются товарищи офицеры, никуда не денутся.

– Гена спрашивает, можно ли ему забрать Сорочкина.

– С целью?..

– С филологической. Пришел караван с дальнего юга, Гена давно хотел разобраться с их диалектом, он какой-то особенный. Ну и для нас это важно, мы южан-то едва знаем, пускай Сорочкин к ним приглядится.

– Поражает меня ваша наивность, советник.

– Я не наивный, я коварный. Надо вести себя так, будто у нас плохо с информацией и мы рады любой возможности. А чтобы выглядеть убедительно, следует верить в то, что говоришь.

– Поражает меня ваше лицемерие, советник!

Чего у полковника не отнять – за словом он в карман не лезет.

Я постарался лицемерно хмыкнуть в ответ.

Газин не оценил мои актерские данные, он думал о своем и глядел мимо.

– Такие дела… – сказал он наконец. – И что делать?

– С Сорочкиным? Да пускай включится – и дует на торговый двор. Все равно ему в город через базу ехать.

«Включится» – это в нашу местную сетку. Хорошая сетка, военная, никакой приватности, все на виду. Поначалу с непривычки чувствуешь себя голым, зато точно знаешь, что в любой неясной ситуации достаточно испугаться, и прибегут ребята с автоматами. Хотя бы тело спасут для погребения.

– Да не с Сорочкиным. Кому он нужен, ваш драгоценный Сорочкин такой-разэтакий!

Ну вот, опять началось.

Когда мы заметили, что аборигены на редкость переимчивы, легко усваивают язык, а особенно им даются наши мимика и жесты, каждый в экспедиции трактовал это сообразно личным компетенциям. Этнографы и лингвисты просто радовались. Начальник разведки увидел заговор – и боялся. А полковник Газин заволновался, как бы случайно не научить туземцев плохому. Особенно такому плохому, которое сразу видно, и нам будет стыдно. В смысле – полковника выдерут сначала в Министерстве внеземных операций, а потом в Министерстве обороны. Накрутив себя до белого каления, Газин поклялся, что, если какая-нибудь падла додумается показать местным средний палец, он этот палец лично оторвет. И буквально назавтра мне пришлось выручать Сорочкина. Полковник увидал, как детвора, играя у реки, тычет друг другу нечто, похожее на «фак», а рядом крутится наш языкознатец, и, будучи человеком слова, погнался за Лешей с пассатижами. А Леша, струхнувший несколько более, чем допустимо в приличном обществе – у него натурально глаза на лоб вылезли, – бежал мимо моего домика. Я поймал ученого за шкирку, заслонил собой и заявил Газину, что его поведение меня огорчает. Потому что бегущий полковник в мирное время вызывает смех, а в военное – панику. И вы, мол, товарищ, умудрились запугать до истерики опытного полевого исследователя, который всякое в жизни видал. То есть русский офицер для него страшнее дикого зверя. Это перебор. У меня дипломатический иммунитет, и если вы, сударь, не перестанете издеваться над гражданским персоналом, я буду вынужден предоставить Сорочкину убежище… Такой сногсшибательной новости хватило на целых полминуты; как раз я успел впихнуть Лешу в дипмиссию, а полковник – отойти от шока и вернуть себе дар членораздельной речи. Тут уж он много чего сказал и был до того убедителен, что я почти обиделся. С тех пор Газин мне не доверяет и считает, будто я симпатизирую Сорочкину. Это несправедливо: я по работе обязан всех любить, но в Леше есть что-то такое, что раздражает и настораживает. А недоверие ко мне полковника – дело понятное: я бы тоже не сильно радовался, имея в составе отряда человека, которого нельзя расстрелять даже по закону военного времени. Шлепнуть, как собаку, можно, а легитимно вывести в расход – фигушки. Полковник это знает и терпит, ему просто страшно не понравилось, что я сам напомнил о своем особом статусе.

С другой стороны, я человек органически незлобивый и ко всем с открытой душой. А вот мой сменщик Калугин – настоящий дипломат, мягко стелет, да жестко спать, – и интеллигентнейший подполковник Брилёв пишет на него в среднем по одной докладной в месяц…

– Сорочкин нужен Гене, – напомнил я.

Унгелен, этот министр туземных иностранных дел, даже не пытался делать вид, будто не подслушивает. Он стоял, навострив уши, и ухмылялся во всю физиономию.

– Вырос, – сказал полковник. И сокрушенно вздохнул.

Церемониальное приветствие Газин исполнил так легко и естественно, словно вырос тут, во дворце. Передача официального приглашения на прием от великого вождя тоже прошла без сучка без задоринки; я прямо любовался нашим командиром. Может, когда хочет! Потом они с Унгеленом хлопали друг друга по плечам и спинам, растроганно бормоча «Ну, здравствуйте, товарищ полковник!» и «Здравствуй, товарищ вождь!». Потом товарищ вождь уважительно потрогал новый орден на товарище полковнике и цокнул языком.

– А ты думал!.. – непонятно, но убедительно объяснил Газин.

– Да я понимаю! – со стопроцентно аутентичной земной интонацией отозвался Унгелен.

Ну прямо русский парень Гена, только черненький. Судя по выговору, урожденный москвич.

– А как Галочка?

– Стала еще красивее. Просила меня поцеловать Андрея, но я решил, они как-нибудь сами.

Вот же зараза, а?!

Газин оглянулся на меня.

– Наш советник – он тако-ой! С виду тихоня, а палец в рот не клади!

– Советник Русаков – хороший человек и пользуется неизменным доверием всего нашего рода, – очень мягко, почти воркуя, произнес Унгелен.

Газин чуть не поперхнулся, но мигом взял себя в руки.

– Понял, – сказал он просто и кивнул.

Сообщение принято к сведению. Не вышло бы оно мне боком.

– Так… Гражданин Сорочкин. Благоволите заехать на базу и включиться, после чего работайте по своему плану. Не забудьте сухой паек и каждые двенадцать часов докладывайте оперативному дежурному.

«Гражданин Сорочкин» – каково? Умеет полковник выразить человеку все, что о нем думает, буквально парой слов.

Насколько я понимаю, ничем Сорочкин перед Газиным не провинился ни разу, просто у начальника экспедиции идиосинкразия на Лешу, необъяснимая, но сильная, вроде моей. Не стал бы он иначе бегать за ним с пассатижами. Такое проявление чувств со стороны полковника надо заслужить. Это у нас случается либо от большой любви, либо по причине крайнего нервного возбуждения.

– Всё, поехали! Гена, не лезь наверх.

– Ну това-арищ полко-овник… – заканючил младший вождь сильнейшего на планете рода, министр иностранных дел, эротическая мечта девушек далекой Земли и так далее.

– Слушай, тебе вообще ездить на бэтээре запрещено такой-растакой резолюцией Организации Объединенных Наций!

– Нет, это вам запрещено катать меня на бэтээре, вы цивилизованные и подчиняетесь своей ООН. А мы куда хотим, туда и лезем. Мы дикари и э-э… инопланетные папуасы! – парировал Унгелен. – Между прочим, если я поеду внутри машины, это еще хуже – я могу случайно рассмотреть пушку или украсть отвертку, и у меня будет культурный шок!

– Как же я по тебе соскучился, папуас ты этакий! – произнес Газин с чувством.

– Мы все тоже, – сказал Унгелен негромко.

Газин резко посерьезнел и кивнул в ответ:

– Ладно, если свалишься – пеняй на себя! Отцу пожалуюсь!.. Советник, прошу за мной. На два слова.

Пока шли к машине, Газин молчал, что-то обдумывая, и только у самого люка его прорвало.

– Облегчаю вам задачу, – буркнул он. – Вы же станете докладывать обстановку по своей линии, так уж лучше сразу… Чтобы потом не говорили, будто я скрываю. А я не скрываю. Короче, чего Борис весь такой нервничает… М-да…

– У него что-то сломалось?

– Интегратор он потерял.

Пожалуй, я сильно переоцениваю себя, когда думаю, что ко всему готов.

Наверное, еще сказывается, что в экспедиции всегда был образцовый порядок, и мы привыкли к хорошему, расслабились. Забыли, что наша теплая дружная компания, несмотря на разношерстный состав и примерно двадцать процентов гражданских специалистов, все равно – армия. И по внутреннему регламенту, и по жизненному укладу. А вооруженные силы, дорогие мои товарищи, это такая интересная субстанция, которая должна себя проявить рано или поздно.

– Полевой системный интегратор, – уточнил Газин на всякий случай, поймав мой ошарашенный взгляд. – Не спрашивайте как.

Ну, что скажешь, молодцы.

Вообще, если задуматься, то потерять чемоданчик с интегратором в полевых условиях немыслимо, зато на базе – как раз не проблема. Уронили со стеллажа, поставили в угол от греха подальше, чтобы больше не падал, задвинули еще куда-нибудь при уборке, и все дела.

Или наоборот, он в одном из бэтээров лежит под сиденьем в полной готовности системно интегрировать работу войск, просто работы нет и не предвидится – и о нем забыли.

Наконец, он валяется на строительном складе или подпирает шкаф в санчасти. Не спрашивайте почему.

Лично я бы объявил учебную тревогу с выходом в запасной район. Тогда сразу всплывет все потерянное, и даже больше. Или все окончательно потеряется, что тоже, в общем, результат. Но мы здесь не проводим учебных тревог. Невероятно, но факт. У туземцев два раза в году нечто вроде строевого смотра, да еще Тунгус под настроение учиняет своим подданным внезапные проверки боеготовности – общий сбор ополчения и имитацию отражения набега кочевников с последующей массированной контратакой в конном строю. Я когда в первый раз увидел эту жуть, у меня чуть сердце не выскочило. Уж больно у них тут кони страшные и топают громко.

А у нас приказ сидеть тише воды ниже травы, чтобы не пугать аборигенное население. Которое само кого хочешь напугает. Да еще и намекает, как весело будет устроить совместные маневры с отработкой взятия условного противника в «мешок» и прохода группы бэтээров сквозь него на максимальной скорости. И непременно позвать наблюдателями вождей кочевых племен. Но поскольку мы дураки и явно не готовы осмыслить такую замечательную идею, оно еще подождет, пока мы немного поумнеем.

Трудно бывает говорить с аборигенным населением.

Надеюсь, это не оно спёрло у нас интегратор.

Лучше бы Брилёв его сломал, ей-богу. Пополам.

– Ну… Там же самоподрыв на пять километров, верно? Значит, он где-то поблизости. А то бы давно бахнул.

Газин сразу насторожился.

Пришлось напомнить, что я служил. Не очень помогло. Этот факт моей биографии полковник мгновенно забывает. Вытесняет из сознания. Не видно по мне, что я хотя бы теоретически мог быть солдатом, физиономия не та. Да и зачем солдату знать особенности настройки интегратора. Рядовому надо, чтобы все работало, – за это отвечает ротный системщик. А я обычный башенный стрелок, любознательный просто. Об армии не мечтал и даже не думал. Но чтобы попасть на дипслужбу, ты обязан пройти срочную в чине не старше сержанта, офицером-«пиджаком» не считается. И очень правильно. В войсках многому учишься. Дипломатии в том числе.

– Да примите вы его по описи – и забудьте. Через полгода сдадите тому же Брилёву…

– Узко мыслите, советник. За эти полгода Брилёв такой возьмет да на повышение уйдет! Просто нарочно, из вредности!

– Вот уж ничем не могу помочь. Так или иначе, от меня вредности не ждите. Хотя бы потому, что моему начальству этот пропавший чемодан совсем не интересен.

– Ну-ну… – протянул Газин.

– Пока он не взорвался, конечно, – уточнил я на всякий случай.

Из люка высунулся Мальцев:

– Командир, у нас все. Разрешите отпустить челнок за второй партией. И давайте уже тронемся, а?

– Отпускай.

Полковник оглянулся на «сковородку», окинул взглядом плоскую, как стол, ковыльную степь, почесал в затылке и уставился на меня:

– А вы чего здесь?

– Вот… прилетел, – несколько растерянно доложил я.

– Давайте такой быстренько в машину, вы что, сейчас поедем, только вас и ждем!

Да тьфу на тебя. Я забросил поклажу в люк и полез за ней следом.

Нормальной спокойной жизни нам оставалось ровно три дня.

Глава 2

На «рабочей стене» в домике дипмиссии мы когда-то рисовали от руки схему внутренних связей династии Ун. Раз за разом стирали отдельные фрагменты и чертили опять, иногда с проклятьями уничтожали весь свой труд подчистую и начинали заново. Я рисовал здесь, Калугин – параллельно на такой же стене в Москве. И оператор поста дальней связи бегал к начальнику штаба с жалобами, что дипломаты бессовестно жрут казенные ресурсы, а у него канал не резиновый. Приходил Мальцев, смотрел на стену, бормотал задумчиво: «Какая интересная структура… Ну просто все через задницу. Но глядите-ка, советник, если буквально через задницу – может и сработать! Я бы не стал показывать это нашему командиру. Вдруг ему понравится!» Немедленно появлялся Газин, вникал в схему и говорил: «Экая порнография. А если все проще? Допустим, они все трахают друг друга, папуасы такие? Хорошая, кстати, идея, надо взять на заметку, а то управление совсем расслабилось!» Много позже я узнал, что полковник обозвал нашу стену «стеной плача» и посоветовал оператору поста ДС не выпендриваться, потому что тот – простой связист, и хорошо ему, а мы – художники, и нам худо.

Теперь со стены прямо мне в глаза смотрела Унгали, черная на черном. Единственная и неповторимая звездная принцесса едва заметно улыбалась. Я с порога узнал эту улыбку, она была только для меня. Вдруг защемило сердце.

Калугин наглухо закрасил стену, а потом чем-то острым процарапал белые штрихи. Получилось сильно и убедительно.

– Это… когда? – спросил я вместо приветствия, не в силах оторвать взгляд от стены.

– Это на той пересменке, встреча во дворце, помнишь, я стоял чуть сзади – и поймал ее на камеру прямо из-за твоего плеча. Галке здесь пятнадцать, и смотрит она на тебя.

Я не глядя нащупал его руку и крепко пожал.

– Если бы она так на меня поглядела, я бы попросил у Тунгуса политического убежища, – добавил тактичный и деликатный Калугин, примерный муж и отец.

Я не счел нужным комментировать его безответственное заявление. Сам знает: Унгали может спать с тем, кого выбрала, и отец посмотрит на это сквозь пальцы, скорее даже благосклонно, как на тренировку перед взрослой жизнью. Но что-то серьезное нереально, если избранник не подходит по статусу. А с тех пор как Унгали посвящена во младшие вожди, лучше бы ей и мимолетных романов на стороне не иметь, младший вождь – это вам не шуточки, пускай он и девчонка.

– Погоди-погоди… – Я откатил чемодан в угол и присел на стол, к портрету спиной. – А почему я в первый раз вижу эту картинку? Ее не было в твоем отчете. Она же… Это должен быть потрясающий кадр!

Калугин пожал плечами и достал планшет из-за пазухи.

– Ничего так, – сказал он, листая страницы. – В полноцвете тоже неплохо. Вот, любуйся.

Кадр и правда был хорош. Он, конечно, не ударял прямо в душу, как портрет на стене, да и слава богу. Портрет у Кости получился не для общего пользования – сразу видно, что в него зашито нечто очень, даже слишком, чересчур личное.

А цветная картинка, попади она в наш департамент, тут же пошла бы в дело, и земляне стонали бы от восторга.

Мы, помимо текущих задач, работаем над позитивным образом аборигенов «Зэ-два». Никто уже не понимает зачем, но отмены приказа не было.

Мы вообще-то здесь работаем, да.

В основном через задницу – спасибо, что в переносном смысле.

– Хочешь, возьми себе. Но только себе. Я его не регистрировал.

– Почему?..

– Обойдутся, – сказал Калугин.

Глядел он как-то сумрачно, будто и не домой собрался.

– А этот портрет – тебе на добрую память.

Я чуть со стола не упал. Первое, что пришло в голову: Костя заболел. Второе – устал и надорвался. Мне тридцать пять, ему тридцать, в годах это совсем не разница, а в опыте и привычке держаться еще какая.

Вдобавок я-то холостой, вернее разведенный, ну да один черт, а у Кости жена и дети. Нельзя таких молодых людей отрывать от семьи надолго, изводятся они в дальних командировках, никакая ДС не помогает. Хоть каждый день звони домой, от этого бывает еще хуже.

Проблема в том, что полноценной замены Косте на всей Земле просто нет.

Ну то есть это я – замена.

– Я сюда не вернусь. Вижу, ты догадался.

У меня от напряжения свело физиономию. Хотелось заорать: «С ума сошел?! Как не вернешься?! А кто с Тунгусом работать будет?!»

– Ты просто устал, – произнес я как можно спокойнее.

– Да нет же. Послушай, мы тут влипли, как мухи в варенье, сначала очень сладко, а потом – гибель. Мы с тобой все из себя уникальные специалисты по «Зэ-два», нас в департаменте облизывают, хвалят, мне вон госсоветника второго класса присвоили, скоро, наверное, медали начнут давать… А куда подевались наши старики, которые начинали контакт? Ты и правда веришь, что их вывели из экспедиции ради экономии? Да если бы. Они опытные дядьки, у них здоровые инстинкты, они почуяли, чем все кончится, и разбежались, и другим объяснили, чем это пахнет, и сюда больше никого калачом не заманишь, кроме нас двоих, идиотов…

– Слушай, ну зачем ты так. Просто мои быстро заметили, что Тунгус охотнее всего общается со мной. А потом – твои…

– Старики – не дураки, – веско сказал Калугин. – Они заметили совсем другое. Стоило Тунгусу послать ооновцев далеко и надолго, старики поняли, что «надолго» – это буквально. Люди прилетели делать карьеру – и увидели, что, наоборот, она здесь кончится. Еще одна-две бесплодных командировки, и «Зэ-два» станет местом почетной ссылки. Чего так смотришь? Только не говори, что со мной не согласен…

Интересно, я не могу с ним согласиться – или не хочу?

Первая российская экспедиция посещения насчитывала не жалкие сто человек, как сейчас, а больше трехсот. И мы, дипломаты, на «первой высадке» работали втроем, поэтому у дипмиссии такой просторный домик, всем на зависть. И Калугин нам на замену летел в компании с двумя опытными дядьками. И на Земле готовилась третья вахта. Все должны были нормально отдыхать и спокойно обрабатывать информацию, а не мотаться туда-сюда как ненормальные в две смены, убивая по четыре месяца каждый год на дорогу.

То, что случилось на «Зэ-два» дальше, стряслось прямо у меня на глазах, под самый конец первой командировки, и чтобы прокомментировать это позорище, лучше всего подойдут горькие слова из далекого прошлого. Русский дипкорпус приберегает их как раз для таких нелепых ситуаций: «Дебилы, блин».

Делегация ООН была подготовлена к встрече с аборигенами на сто процентов. Она совершенно точно знала, что тут можно, а чего не нужно. Получила на руки выкладки психологов. И подробную справку от этнографов. И скромный меморандум российской дипмиссии. И Сорочкин лично консультировал делегатов на месте, одолжив у меня пиджак и галстук, чтобы выглядеть авторитетнее. Я еще заставил его причесаться. Расческа и пиджак на два размера больше, чем нужно, преобразили Лешу: зашло в домик неказистое талантливое чмо, а вышел крутой чокнутый профессор, который, если что, и в морду вцепится. Попробуй такого не послушай, тем более Леша и вправду крупная международная величина. Ооновцы таращили глаза, кивали и говорили: да, профессор, конечно, профессор… Мы выложились по полной, чтобы они не наломали дров.

Иногда мне кажется, они нарочно все испортили. Допустим, получили разведданные о том, что местные очень тесно и тепло общаются с россиянами – подозрительно тепло для такого короткого знакомства, – испугались и обострили ситуацию по принципу «не доставайся же ты никому». Эта версия ничем не подтверждена, но все объясняет. Потому что нельзя быть настолько дебилами. Или можно, но тогда их специально таких прислали, чтобы произвести на местных впечатление. Сильное и отвратительное.

Нет, мы с самого начала знали: не получится легко и просто вписать «Зэ-два» ни в нашу картину мира, ни в политическую карту.

Но не до такой же степени!

Когда дальняя разведка Министерства внеземных операций России добралась до этой планеты, за ней уже закрепился внутри МВО неформальный код «Земля-два». Конечно, только среди тех, кто был допущен к документам строгой секретности и знал, что мы, похоже, отыскали «двойника». Идеальный для колонизации мир, словно под нас заточенный. Готовый форпост на пути к центру Галактики. Лакомый кусочек, в который ничто не мешает воткнуть российский триколор и заявить свои права. И вдруг разведка увидела, что на единственном континенте «Зэ-два» вовсю орудует несколько миллионов людей, подозрительно смахивающих на людей. И там у них, внизу, бронзовый век как минимум. Города, ремесла, торговля, все культурно.

Чужая Земля оказалась.

Большой подарок для адептов «теории посева» и форменная головоломка для тех, кому надо принимать решение, как дальше быть.

И сразу началась сентиментальная чушь: нельзя лишать народ его истории; давайте вспомним индейцев и чукчей; а что мы будем делать, если случится то и это; а что будет, если ничего не делать; а что скажет мировое сообщество; а не лучше ли нам уйти потихоньку. Хорошо, ума хватило сообразить, что уйти никогда не поздно – к нам тоже прилетали всякие, пока мы были совсем маленькие, и ничего ужасного не произошло.

Ну и раз уж мы такие совестливые ребята, что нам по сей день за чукчей стыдно – надо совесть поиметь и как-то защитить аборигенов, чтобы их не поимели другие земляне. Ведь даже если Россия тихо смоется отсюда, то вскорости, буквально с года на год, «Зэ-два» отыщут наши дорогие зарубежные партнеры, а их повадки мы изучили. Они чисто ради приличия сымитируют отказ системы жизнеобеспечения, плюхнутся якобы на вынужденную в ненаселенном районе и там преспокойно установят свой флаг. А потом уже как бы случайно найдут местных – и пойдут впаривать черномазым демократию. Облапошат аборигенов, сожрут с потрохами, а мировому сообществу бросят обглоданные косточки, и оно еще поаплодирует: демократия же, хорошо же! Россия так не умеет, не может и не будет, значит, тем более русским имеет смысл высадиться на «Зэ-два» первыми и закрепиться там. Это не спасет планету от распила впоследствии; но это гарантия, что распил пройдет под нашим присмотром цивилизованно, а местных не ждет гуманитарная бомбардировка или внезапная революция во имя демократии. Короче, надо готовить экспедицию посещения, а разведка пускай собирает информацию и ждет команды.

Проболтавшись на орбите пару месяцев, засыпав окрестности самого большого города «жучками» и худо-бедно расшифровав язык, капитан разведчиков сымитировал отказ системы жизнеобеспечения, сел на то самое место, где нынче «сковородка», и пошел знакомиться.

Естественно, МВО сразу рассекретило планету, открыло все данные, ну и как жест доброй воли пообещало транспорт для делегации полномочных эмиссаров пресловутого мирового сообщества.