Олег Бойко
Ничего личного
– Пошли уже, поболтаем с Юлькой, с ее мужем, да займемся каждый своим делом.
И мы вчетвером вошли в подъезд.
Такая вот следственная группа: полицейский, газетчик, бандит и я – не пришей, как говорится, рукав…
3
Когда Юлька открыла нам дверь, я вдруг понял смысл выражения – на человеке нет лица.
Сегодня это описание подходило ей, как нельзя кстати.
– О, это вы? – едва слышный голос оказался продолжением образа.
Испуганная, бледная, с заплаканными глазами она была полной противоположностью той уверенной и рассудительной девушки, которая вчера умудрялась подбадривать меня, когда я неожиданно для себя решил расклеиться, дав волю эмоциям и нахлынувшим воспоминаниям. Я попытался на мгновение представить, какие мысли и чувства ее терзали в этот момент, но понял, что не смогу, потому что, во-первых, у меня нет детей, а во-вторых, я понятия не имею, что значит потерять ребенка. И если честно, даже не хотелось примерять на себя подобное горе.
Поэтому я просто выдавил из себя короткое приветствие и, обняв Юльку за плечи со всей теплотой, на которую только был способен, попытался чмокнуть ее в щеку, но она отстранилась (возможно, из-за источаемого мной стойкого перегара) и с такой же холодностью поприветствовала всех остальных, столпившихся в тесной прихожей.
Слава с порога взял инициативу в свои руки:
– Так, друзья мои, проходим, не толпимся…
Видно было, что каждый чувствует себя не своей тарелке. Еще бы, не каждый же день у твоих подруг пропадают дети, а тебя просят помочь разобраться в этом деле. Хотя помощник из меня был, как из говна пуля. И только Слава с неизменно нахальной ухмылкой был, как рыба в воде. Небрежно скинув ботинки в коридоре, он вальяжно прошествовал через узкий коридор в гостиную и жестом позвал всех за собой.
Мы все последовали его примеру. Разулись и поплелись следом. Сначала Виталик, видимо, как и я, страдающий от головной боли, за ним Бахти, какой-то взъерошенный и все еще не успокоившийся после того, как Слава назвал их с отцом бандитами. Я, не считая самой Юльки, замыкал эту процессию. И пока все столпились в дверях гостиной, я облокотился на дверной косяк одной из комнат, дверь в которую была прикрыта.
Дверь скрипнула и слегка приоткрылась, показав то, что было скрыто за ней и явно не предназначалось для посторонних глаз: в углу малюсенькой спальни на узкой кровати лежала укрытая выцветшим клетчатым пледом дряхлая старуха с разметавшимися по подушке седыми волосами.
Едва услышав скрип дверных петель, она чуть повернула голову, и свет из окна упал на ее лицо так, что я невольно вздрогнул. Я будто увидел портрет, написанный в духе картин Сальвадора Дали. Левая часть лица была ужасно перекошена, рот искривлен и левого глаза почти не было видно из-под оплывшего на него века и съехавшей вниз брови. И только правый глаз, водянисто-голубой и почти прозрачный, буквально пригвоздил меня к полу, буравя холодом своего взгляда, в котором, как мне показалось, застыл самый настоящий ужас. В следующее мгновение старуха разомкнула сухие сморщенные губы и захрипела. Даже заворочала головой по подушке.
– Прости, – Юлька слегка оттеснила меня в сторону и поспешила плотно прикрыть дверь. – Она не любит, когда ее видят в таком состоянии… Хотя, в другом ей уже не быть…
– Кто это?
– Мама…
– Мама? – еле слышным шепотом произнес я, не поверив своим ушам.
Вот уж чего никогда не мог подумать, что человек может настолько измениться. Пускай, даже за полтора десятка лет. Но не до такой же степени. А ведь я всегда помнил Юлькину мать красивой и энергичной женщиной, целеустремленной и никогда не стоявшей на месте, как будто движение постоянно придавало ей сил. Да, не без вредных привычек, но у кого их нет? И вот тебе на…
– Сама не узнаю… – сглотнув комок в горле, ответила Юлька. – Все говорили, чтобы она бросала работу после первого инсульта, но она никого не желала слушать. А потом второй, и привет… Паралич, кровать и… сплошное мучение…
И для нее самой и для детей с внуками – чуть было не ляпнул я, но вовремя спохватился и просто спросил:
– И давно так?
– Полтора года…
– Сочувствую.
– А… – махнула она рукой. – Толку от этого?
– Нет, я серьезно, Юль! Мне, правда, очень жаль.
И в этот момент мне на самом деле стало как-то совсем неловко оттого, что с такими проблемами она вчера еще нашла в себе силы успокаивать меня. А сегодня еще и этот не вписывающийся ни в одни рамки случай с исчезновением ребенка. Вот у кого нервы были на пределе.
В зале, обставленном по последнему слову советской моды, столпились все, с кем я пришел. Юлькин муж – Виктор сидел на краешке дивана и выглядел одновременно напряженным и растерянным. На коленях у него сидела старшая дочка, которая с интересом разглядывала нашу странную компанию. В комнате повсюду были разбросаны детские игрушки, куклы, пупсы, игрушечная посуда. В центре пустовал манеж с ворохом погремушек и грызунков.
– Еще раз хочу уточнить, – строго заговорил Слава, обращаясь к Юльке и Виктору. – Кто, кроме вас родителей еще знает о случившемся?
– Никто… – помотала головой Юлька, не поднимая взгляда.
– Я никому не говорил… – рассеянно ответил ее муж. – Как ты и просил… Мне Юля так сказала.
– Вот и отлично! А теперь, господа хорошие, слушайте меня! – сложив на груди руки, Слава обратился ко всем нам. – Я попрошу кого-нибудь увести ребенка, пока мы будем общаться с Виктором. Юль, давай, ты это возьмешь на себя? Тем более, мы с тобой уже беседовали.
Юлька послушно кивнула в ответ и протянула руки к девочке.
– Настя, пойдем, милая? Папе надо поговорить с дядей Славой…
Дочка послушно слезла с отцовских колен, подняла с пола одну из кукол и вышла из комнаты вслед за матерью. Виктор тяжело вздохнул, как будто из его рук только что ускользнуло что-то настолько дорогое, без чего его дальнейшая жизнь не имела ни малейшего смысла. Я не помнил, сколько ему было лет, но он был ненамного старше Юльки. Внешне он производил впечатление очень спокойного и порядочного человека. Возможно, даже чересчур добродушного, но зато хорошего отца и заботливого мужа.
Когда Юля с дочерью покинули комнату, Слава еще раз осмотрел всех нас и остановил свой взгляд на мне.
– Что? – спросил я.
– Давайте-ка ты с девчонками на кухне посиди…
– Чего это вдруг?
– А того, приятель, что ты на ногах еле держишься.
– Да ты на Виталика посмотри – он не лучше!
– Ну, да… – пожал плечами Виталик. – Мы оба – не комильфо…
– Это еще что за саботаж?! – не унимался Слава. – Делай, что я сказал, ёпт! А ну, марш на кухню! Понадобишься – позову!
Спорить было бесполезно, поэтому я тоже удалился, ломая голову, зачем тогда вообще надо было меня сюда тащить.
Слава, проводив меня недовольным взглядом, тем временем поставил один из стульев посреди комнаты напротив Юлькиного мужа и, усевшись на него лицом к спинке, попросил Бахти закрыть дверь в комнату. И с этого момента, все, что происходило там, стало для нас недоступно.
– Кофе сварить? – спросила Юлька, когда я вошел в кухню. – Ты, правда, хреново выглядишь…
– Давай, раз такое дело…
Она тут же выудила из шкафчика с посудой турку, пакет с молотым кофе и принялась колдовать над плитой. А я уселся на табуретку за стол.
Настя, которая сидела рядом тем временем поила свою куклу воображаемым чаем из детской посуды. Когда я сел, она повернулась ко мне и, улыбнувшись, спросила:
– Как тебя зовут?
– Александр… – ответил я, а потом поправил сам себя. – Саша…
– Меня – Настя, а ее, – она указала на свою куклу, – Вероника. Будешь с нами пить чай?
При упоминании имени Вероника меня словно током ударило. На мгновение я поймал встревоженный Юлькин взгляд, но постарался сделать вид, будто пропустил это имя мимо ушей, улыбнувшись, кивнул в ответ ее дочери.
– Держи… – Настя подвинула ко мне пустую пластмассовую чашку. – С лимоном любишь?
– Да, – ответил я, взял в руки невесомую посудину и, сделав вид, что пригубил горячий напиток, мечтательно закатил глаза. – Вот это вкуснятина!
Девочка рассмеялась и, снова повернувшись к кукле, сказала:
– Вот видишь! А ты говоришь, что не вкусно!
Я тем временем перевел свое внимание на ее мать.
– По-моему, Слава немного перегибает… Тебе не кажется?
– Не знаю… – пожала она плечами. – Он делает свою работу…
– Может быть… Ты как вообще?
– А ты сам как думаешь?
– Согласен, глупый вопрос… Но, я думаю, все нормально будет…
– Ага…
Не зная, что еще сказать и как подбодрить подругу, я просто молчал, пока она не поставила передо мной кружку с горячим ароматным напитком.
– Сахар, молоко?
– Нет, спасибо…
– Ты надолго к нам? Когда обратно в столицу?
– Не знаю. Может, завтра… А что?
– Ну, ты говорил, что у тебя подруга там беременная.
– Кристина?
– Тебе лучше знать, как зовут твою подругу… Если только у тебя там не одна беременная подруга…
– Шутить изволишь? Конечно же, одна. Или, кто я, по-твоему?
– Да, это я так… Не обращай внимания…
– Все нормально, Юль. Ты не переживай, главное… Я уверен, что Пашку скоро найдут, и все будет хорошо… Как вообще так получилось?
Юлька снова потупила взгляд и опустилась на стул напротив меня. Открыла было рот, чтобы что-то сказать, но посмотрела на дочь и вздохнула.
– Настя, можно мы с дядей Сашей поговорим, а ты в спальне поиграешь?
– Ну, ма-а-ам… – обиженно протянула дочь, которая, как я понял, еще не знала, что случилось с ее младшим братом. – Мне там будет ску-у-учно…
– Пожалуйста, милая! Я очень тебя прошу…
– А можно мы потом с Вероникой посмотрим мультики?
– Конечно. Когда дядя Слава поговорит с папой, мы включим мультики. А пока поиграй в спальне. Хорошо?
– Хорошо… – вздохнула девочка и, снова взяв свою любимую куклу, вышла из кухни.
Юлька проводила ее взглядом, а потом с тревогой посмотрела на меня и очень тихо ответила на мой вопрос:
– Я не знаю, Сань. Честное слово, не знаю… Это как страшный сон какой-то… Я же всегда так делала, если по-быстрому в магазин надо забежать. И все так делают… Поставишь коляску на крыльце, зайдешь, купишь быстренько все и обратно. Даже мысли такой никогда не было, что что-нибудь подобное случится.
Я до сих пор не верю! Пашка обычно такой капризный всегда просыпается, а сегодня, удивительно даже, наоборот – довольный и веселенький был… Я его покормила, делами всякими домашними позанималась, а после обеда мы с Витей и Настей пошли погулять на площадку. И все как всегда хорошо было, гуляли. Настя попросилась в туалет, ну они с Витей и пошли домой, а я сказала, что с Пашкой погуляю еще, пока он спит в коляске, и в магазин забегу… Забежала, блин…
Юлька тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладони.
– Юль…
– Я просто не знаю даже, как это описать… Я выхожу, а Пашки нет… И все как будто с ног на голову перевернулось… Я даже не сразу поняла, что произошло… Стою с пакетом в руках и смотрю по сторонам, как дура… И что делать не знаю… Минут десять ходила из стороны в сторону… Это потом уже Славе позвонила… Мамаша, блин…
– А люди? – озвучил я неожиданно родившийся в моем затуманенном мозгу вопрос. – Что, неужели никто ничего не видел?
– Я, конечно, у прохожих, поспрашивала, но все только плечами пожимали… И в магазин забежала, спросила у тех, кто там был, но никто ничего сказать не смог… Да и людей-то на улице особо не было… Сам знаешь, место у нас нелюдное… Это летом народу куча, а осенью – так… никого почти.
В общем, я так перепугалась, что даже Вите не позвонила… Дура!
– Никакая ты не дура… И даже не смей думать так… Ясно?
– Еще какая дура! Надо было сразу звонить, а не терять время. Пашка же малыш совсем! Тут дома боишься его лишний раз на секунду без присмотра оставить, а я его одного на улице в коляске бросила…
– Сама же говоришь, что все так делают…
– Знаю… Но в голове не укладывается, как такое вообще возможно…
Она снова вздохнула, а я, чтобы не повисала мучительная пауза, заговорил, но, как мне показалось, произнес самую бестолковую и бесполезную речь в своей жизни.
– Послушай, Юль, мне как человеку, который только собирается стать отцом, трудно представить, что сейчас переживаете вы с Виктором, но, я уверен, что всему произошедшему найдется логическое объяснение… Ну, не должно случиться ничего плохого…
– А, по-моему, уже случилось!
Я осекся и снова замолчал, уставившись в кружку с кофе.
Юлька тоже молчала, а из гостиной было слышно, как Виктор отвечал на вопросы Славы, который, судя по тону и манере вести диалог, не отличался деликатностью. И то, что происходило там за дверью без нашего с ней участия, скорее походило на допрос с пристрастием.
– По-моему, Слава перегибает палку… – в итоге произнес я. – Может, вмешаться?
Юлька как-то испуганно посмотрела на меня, а потом сказала:
– Не надо… Он, конечно, далек от совершенства, но, если уж взялся за дело, пусть работает… С его напористостью можно горы свернуть… Да и Витя тоже не мальчик, сможет за себя постоять…
– Просто вам и так досталось… Можно было бы и полегче немого…
– Он всегда такой. И на работе, и с друзьями… По-другому не умеет. Мы уже привыкли.
– Ну, тебе виднее… Я-то его с тех самых пор и не видел… Вот уже лет тринадцать…
Удивительно, но почему-то всякий раз все сводилось именно к тому, о чем никто не хотел ни вспоминать, ни говорить – к Веронике. И я это понял только после того, как слова уже были сказаны. И Юлька тоже не пропустила их мимо ушей.
– Часто о ней вспоминаешь? – почти шепотом, не поднимая глаз, спросила она.
– Всяко бывает… – пожал плечами я. – Первое время только о ней и думал… спать не мог. Казалось, что все это какая-то злая шутка… розыгрыш. Ложился спать и думал, что утром открою глаза, и все как прежде будет. Но, увы, машину времени пока еще не изобрели…
– Это верно. А то я бы вернулась на несколько часов назад.
– И что?
– Не знаю… Кто-то сказал, что иногда надо совершать ошибки хотя бы для того, чтобы понять, почему их не стоило делать…
– Эх… По мне, так никогда не угадаешь, окажется твой очередной поступок верным решением или какой-нибудь глупостью… Всего не предугадаешь… А если каждый раз сомневаться, так поступить или иначе, можно вообще просидеть всю жизнь на попе ровно и жалеть потом, мол вот надо было решительнее быть или даже наглее… Так что на момент совершения выбора каждое решение верное, просто имеет свое последствие, и, делая шаг, надо отдавать себе отчет в том, что ты берешь на себя ответственность за эти последствия.
– Иными словами, я сама виновата?
– Не стоит во всем винить себя, Юль. Равно, как и сваливать вину на кого-то другого. Даже на того, кто забрал Пашку, если это действительно так… Потому, что так каждый будет в чем-то да виноват… А разница только в степени ответственности за тот или иной поступок. И в том, что тебе за это грозит по закону.
– О-о-о! Да ты на редкость циничен, – мне показалось, что эти слова в мой адрес прозвучали с укором. И то, что она добавила потом, только подтвердило мое предположение, потому что она попала в точку. – А сам бы ты, что изменил в прошлом? Неужели не попытался бы помириться с Вероникой?
Я тяжело вздохнул, и устало потер пальцами виски, пытаясь подобрать подходящие для ответа слова.
– Может, и так, Юль. Просто я хочу сказать, что сейчас не виноватого надо искать, а делать то, что от нас реально зависит: дать полиции исчерпывающую информацию и ждать, не путаясь у Славы под ногами, пока он работает.
– То есть ничего не делать?
– Я не так сказал…
– А как? Ты в свое время много сделал?
– О чем ты?
– Ты знаешь, о чем! Точнее, о ком!
– О Веронике?
– Да, о Веронике!
– Зачем ты так?
– Как? Я просто спросила… Ты много сделал, когда она погибла? Приехал, походил угрюмым пару дней, ни с кем не разговаривая… Типа, посмотрите на меня, какой я несчастный, а потом свалил на тринадцать лет… И ведь даже на похороны не явился!
– Я не был на похоронах, потому что ее отец…
– О чем ты говоришь? Какой отец?! Да вам же обоим всегда было наплевать на то, что он скажет! Она ведь даже против их с матерью воли с тобой уехала в эту вашу Москву, потому что любила тебя, а ты…
– И я ее любил!
– Если б любил, не допустил бы того, что случилось!
– Можешь считать, что я такой умный, раз сижу тут и спокойно разглагольствую, но я на самом деле не могу быть хорошим советчиком, потому что не все, что я сделал в своей жизни, считаю правильным. Я такой же человек, как и все вокруг. Со своими качествами и недостатками… И, если кто-то считает меня заслуживающим своего доверия человеком – отлично, я постараюсь сделать так, чтобы во мне не разуверились. А если нет, то так тому и быть… я не обязан абсолютно всем нравиться! В конце концов, если ты вдруг стал для кого-то плохим, значит, до этого момента были причины считать тебя хорошим.
Юлька снова вздохнула и спрятала лицо в ладони, а я молча допил кофе и, поставив на стол пустую чашку, стал ворочать ее одним пальцем из стороны в сторону.
– Прости, я иногда бываю невыносима… а сейчас, наверное, особенно…
– Не извиняйся. На то есть причина…
Я не знал, что еще можно сказать.
Юлька, очевидно, тоже.
Поэтому так мы и просидели в тишине еще минут пятнадцать, слушая, как Слава продолжал в соседей комнате изводить Виктора своими вопросами. И не могу не признать того, что испытал огромное облегчение, когда все закончилось.
Первым из комнаты вышел Виталик. Он был мрачнее тучи. За ним появился Бахти. Хмурый, ладони заправлены в карманы джинсов – тоже погруженный в свои мысли. И наконец, сам Слава, как всегда небрежной походкой, но уверенный в себе.
– Шо вы тут, как на поминках? – задал он, как мне показалось, совсем неуместный вопрос. – Еще никто не умер…
И тут во мне что-то вскипело. Я отодвинул чашку и, резко поднявшись, уже собирался ответить ему в грубой форме, чтобы он выбирал слова, но он меня опередил.
– С Витей мы закончили… – сказал он и направился к выходу. – Можем двигать…
Парни, не проронив ни звука, последовали за ним. А я так и остался стоять с открытым ртом, даже не успев ничего сказать. Дурацкая ситуация.
– Иди уже… – махнула мне рукой Юлька, увидев в моем взгляде немой вопрос. – И не высказывай ему ничего… Не надо. Только разозлишь…
– Как скажешь… – пожал плечами я.
4
Ребят я догнал только на улице.
Когда я вышел из подъезда, Бахти стоял и похлопывал себя по карманам, будто что-то потерял, а Слава в очередной раз напоминал Виталику, что пока он не разберется в деталях, ничего не должно попасть в местную прессу. Виталик, не вынимая изо рта зажженную сигарету, послушно кивал ему в ответ головой.
– Но почему? – все-таки возразил я, проигнорировав совет Юльки.
Слава медленно обернулся и посмотрел на меня исподлобья.
– Объясни, почему?! Ведь если ребенка похитили, и об этом сразу же станет известно на каждом углу, похититель скорее всего испугается и вернет ребенка… Разумеется, не придет с ним в полицию, мол вот, был не прав – извините, а точно так же, как и забрал, тихо оставит где-нибудь…
– Или закопает в лесу!
Ответ был настолько тверд, что не оставлял мне поля для маневра.
К тому же все сразу обернулись на шум хлопнувшей двери подъезда.
Это был Юлькин муж. Увидев нас, он на мгновение замер.
– Вы еще здесь… – вздохнул он, прислонившись к стене рядом с дверью, и закурил. – А я вот вышел, чтоб дома не дымить…
– Ладно, пацаны, – проговорил Слава и сплюнул себе под ноги. – На сегодня все. Я на службу, а вы, смотрите мне! Соблюдаем режим секретности. Напортачите – шкуру, спущу! Все, бывайте…
На этом он повернулся и, даже не пожав никому руку, направился к видавшему виды внедорожнику, припаркованному у соседнего подъезда.
– А я походу телефон забыл в квартире… – сказал Бахти. – Сейчас вернусь…
– Я, наверное, домой, – пробормотал Виталик, туша окурок носком ботинка. – Для поправки выпью чего-нибудь из бабулиных запасов, а то от вчерашнего никак не отойду… А ты?
Я подумал и ответил:
– Нет, не охота…
Мы проводили взглядами автомобиль Славы и простояли в тишине еще несколько минут, пока Виктор курил и отрешенно смотрел куда-то сквозь нас. А когда из подъезда снова вышел Бахти, держа в руках свой телефон, Виталик спросил, не закинет ли тот его домой.
– Не вопрос… – ответил Бахти. – Прыгай.
И Виталик поспешил плюхнуться на пассажирское сиденье, как только тот открыл машину.
– А ты чего? – Бахти вопросительно посмотрел на меня.
– Я поброжу тут еще немного … Подышу воздухом…
– Ну, смотри… – он пожал плечами, после чего обратился к Виктору, который уже докурил и, затушив сигарету, продолжал подпирать стену, скрестив на груди руки. – Там Юлька разревелась, одна сидит на кухне. Пошел бы к ней, успокоил…
Ничего не ответив, Виктор только кивнул ему в ответ головой.
А я, не зная, почему до сих пор не тронулся с места, продолжал стоять как вкопанный и наблюдал за тем, как огромный «Мерседес» Бахти медленно отъехал и скрылся за соседней пятиэтажкой. Потом перевел взгляд на мужа Юльки и даже вздрогнул, когда он неожиданно заговорил со мной.
– Я тебя помню.
– Да?
– Ты еще в школе встречался с Юлькиной подругой… Вероника, кажется?
И вот опять – все к одному.
– А я тебя не помню…
– Мы и не пересекались вроде никогда… Я в технаре учился, когда вы школу заканчивали. Виктор, – он протянул мне руку. – А то там наверху так и не получилось познакомиться. Этот ваш Слава сразу жестко за дело взялся… без прелюдий…
– Александр, – я подошел ближе и ответил на рукопожатие. – Мне показалось, что он действительно перегибает палку. Поэтому прошу прощения…
– Ты-то зачем извиняешься?
– Неудобно за него… А с чего он вдруг разошелся?
– Ну, это я, скорее всего, спровоцировал.
– Как?
– Он как сел напротив меня, так поначалу начал спокойно вопросы задавать. Сначала, даже душевно так про Пашку все: возраст, вес, как ест, как спит, капризный ли, про распорядок дня? Про мои обязанности, а потом уже, что делали с утра, днем… ну и как вообще все случилось? Расспрашивал, что делал, когда Юлька мне позвонила, как новость воспринял, и все такое… И еще участливо так головой кивал.
А потом давай по второму кругу все то же самое… Ну, думаю, понятно, что все версии рассматривает, даже самые невероятные, и проверяет, не начну ли путаться в показаниях. В общем, он задает вопросы, а я отвечаю. Только он уже как-то сухо так говорить стал – как для протокола…
И тут вдруг на тебе – смотрит мне в глаза и спрашивает: а может ты сам Пашку-то пристукнул? Я аж дар речи потерял. А он все смотрит и продолжает: знаю я вас таких, выбесит ребенок своими криками, пристукнете, тело закопаете, жену припугнете, и все – остается только убитого горем папашу разыграть… И еще смеется: чистосердечное признание облегчает наказание!
Тут-то я и вспылил. Послал его на три буквы, встал с дивана, но он тоже со своего стула вскочил и как пихнет меня обратно. И давай орать… Будто бы не знает, какой я отец, и что ни Настю, ни тем более Пашку пальцем никогда не трогал… и не трону никогда. Свои же – родные! А со Славой этим вместе ж вон по выходным в парке иногда гуляем с малыми. У него самого пацану два года, хоть они и не женаты с его девкой-то.
Ну, да не об этом сейчас. Короче, покричал, судом и зоной попугал, а потом резко успокоился, прям по-приятельски по плечу так потрепал, мол не ссы – работа у меня такая, и все…
– Псих – одним словом, – подытожил я.
– Черт с ним… Лишь бы Пашку нашел… Мне-то что? Я мужик – все стерплю и переживу, если надо… А Юлька – не знаю… И так себе места не находит, а если не дай бог… представить страшно… Даже не знаю, что делать…
– Иди к ней, – я кивнул на дверь подъезда. – Бахти сказал, что она там плачет, бедняга…
– Да. Пойду…
– Давай, беги…
– Ага, – кивнул Виктор и, уже заходя в подъезд, на секунду обернулся. – Рад знакомству.
– Взаимно. Не смотря на повод…
Когда дверь за ним захлопнулась, я еще с минуту постоял на месте, а потом пошел через дворы в сторону центра, понятия не имея о том, куда и зачем иду. Просто побрел, глядя себе под ноги и размышляя о том, как вся эта затея со встречей выпускников вылилась в подобное дерьмо.
Пока шел, вдруг вспомнил, что до сих пор не перезвонил Кристине, и почувствовал себя редкостным козлом, раз без какой-то особой на то причины заставлял волноваться беременную девушку. Попытался себя успокоить тем, что если бы она сильно волновалась, то перезвонила, но мне ли было не знать, что не в ее правилах перезванивать по нескольку раз. И раз уж я не ответил на утренний звонок, то именно мне полагалось теперь набрать ее номер. Что я и сделал, усевшись в одном из дворов на скамейку у детской площадки.
Мы проговорили минут пять не больше.
Кристина ответила сразу, и была рада меня слышать. Либо ей мастерски удавалось скрывать от меня свои негативные эмоции. В частности, из-за того, что я целый день не давал о себе знать. Она вообще в последнее время производила впечатление всем довольного человека. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, так как обычно до резкости энергичная и порой не в меру шумная, она вдруг стала тихой, умиротворенной, плавной в движениях и на редкость избирательна в словах. Я даже подумал, что это как-то связано с ее беременностью. Во всяком случае, она это объясняла тем, что просто стала быстро утомляться, ведя привычный образ жизни.
Она поинтересовалась моим состоянием после вчерашней гулянки, я описал его, как близкое к коме. Получил свою порцию сочувствия. Затем поделился своими впечатлениями от встречи с одноклассниками, но рассказывать про историю с Юлькой не стал. Учитывая ее интересное положение, решил, что не стоит тревожить Кристину подобными рассказами. В общем, поболтали обо всем понемногу и попрощались, сказав, что любим друг друга.
И сам не знаю почему, такая вдруг навалилась на меня тоска, что стало просто невыносимо. К тому же последствия вчерашней пьянки по-прежнему причиняли мне невыносимые страдания. Захотелось просто отключиться на время, чтобы, очнувшись через какое-то время, снова почувствовать себя здоровым и полным сил. Но оставалось только смириться и ждать, когда все пройдет само собой.
Я снова встал на ноги и побрел дальше, по-прежнему не зная, куда и зачем иду. Просто шел и даже не обращал внимания на редких прохожих. Обошел котельную, которая снабжала теплом и горячей водой весь микрорайон, прошел через уже опустевший маленький рынок на пятачке между четырьмя пятиэтажками, свернул через дворы к поселковой хлебопекарне и от нее прошагал до центральной улицы, разрезавшей поселок пополам. Там постоял на углу у дома культуры, повернул налево и зашагал вдоль нее в сторону автостанции, пока не остановился у ступеней в подземный пешеходный переход.
Вот уж действительно чудо в нашем поселке – подземный переход. И кто только додумался его здесь построить? Я сразу вспомнил, как вчера ребята говорили про то, что из местных им почти никто не пользуется. Разве что только летом, когда из-за сплошного потока машин перебежать проезжую часть становится практически невозможно. Тогда толпам разморенных на солнце отдыхающих приходится спускаться под землю. А если не дай бог ливень или наводнение, так его вообще затапливает почти под самый свод.
В очередной раз, повинуясь какому-то странному чувству необходимости сделать что-то совершенно бессмысленное и даже бесполезное, я стал спускаться. Просеменил по ступеням, завернул за угол и вдруг остановился, как вкопанный.
В середине перехода у самой стены на куче каких-то рваных одеял, сгорбившись, сидела неопределенного возраста женщина. Одета она была в лохмотья. На голове шапка из грязных свалявшихся волос, а на лице все признаки пагубного пристрастия к алкоголю. Но не это меня поразило. Скорее то, что в одной руке она держала тлеющую сигарету, а второй прижимала к груди совсем крошечного младенца, завернутого в далеко не первой свежести разноцветные пеленки.
Я очень медленно подошел ближе и остановился.
Женщина тут же затушила окурок в пол возле себя и, подвинув ко мне картонную коробку, в которой лежали несколько скомканных банкнот и поблескивали мелкие монеты, жалобно проскулила:
– Не дайте малышу умереть с голоду… Подайте, пожалуйста… Очень вас прошу, молодой человек!
А я стоял, смотрел на этот кошмар и не знал, что мне сделать.
С одной стороны, я всегда считал, что побираться – это ниже человеческого достоинства. Если у тебя есть руки и ноги, а также силы просить милостыню, значит, ты можешь работать, а если можешь работать, значит, с голоду ты уже не умрешь. К тому же внешность этой женщины, просившей сжалиться над ее ребенком, не вызывала ни малейшего сомнения в том, куда будут потрачены все ее дневные накопления – уж явно не на ребенка.
И сам ребенок – такой маленький, совсем кроха (наверное, ровесник Юлькиного Пашки – я не разбираюсь в том, как выглядят шестимесячные дети), лежал спокойно на руках у своей матери-алкоголички и даже не представлял, что в его жизни все могло быть иначе. Что у него могла быть своя комната, кроватка, куча игрушек, и от мамы пахло бы не перегаром и куревом, а ароматными духами. А он здесь – в сыром подземном переходе, замотан в какое-то тряпье, и все равно счастлив, потому что на руках у матери, какой бы она ни была.
Не считаю себя жестоким человеком, но я крайне редко испытываю жалость по отношению к людям. Очень не люблю, когда начинают жалеть меня. И уж тем более терпеть не могу, когда человек пытается вызвать у кого-то жалость к себе, потому что считаю жалость потаканием слабости. Но в этот момент внутри меня как будто что-то перевернулось и я, пошарив по карманам, бросил в коробку сотенную купюру. Потом подумал и бросил еще одну.
Женщина сразу опустила тихо спящего малыша себе на колени и обеими руками принялась собирать из коробки бумажки. А я резко отвернулся и пошел дальше, стараясь не оглядываться, чтобы не видеть всего этого. И уже поднимаясь по ступенькам на противоположной стороне, поймал себя на мысли, что эта женщина, пропади ее ребенок так же, как Юлькин Пашка, возможно, горевала бы гораздо сильнее, потому что лишилась бы своего основного источника дохода. Очень цинично, но все же больше похоже на правду. Так что столь щедрое подаяние я для себя объяснял только лишь надеждой, что в процентном соотношении из этих денег ребенку на еду достанется чуть больше. Но и эта надежда вскоре развеялась, как дым, когда я вдруг понял, что не услышал в свой адрес ни единого слова благодарности.
На автостанции было пусто. Ни людей, ни автобусов. Только чуть поодаль стояла пара автомобилей с шашечками такси. И я уже было подумал вернуться через тот же подземный переход на противоположную сторону, чтобы пройти к морю и посидеть там, на камнях у воды, но тут к остановке подкатил местный рейсовый автобус.
Почему-то я сразу направился к нему, как будто только его и ждал. Впрочем, это решение само собой пришло в голову. Мгновенно. Так что через несколько секунд я уже сидел в этом автобусе. А все потому, что я знал конечную точку его маршрута. И как бы странно это ни звучало, нам было по пути – на кладбище.