Олег Белоус
Эндшпиль Мастерграда
Эти русские мальчики не меняются:
Война, революция, русская рулетка.
Умереть, пока не успел состариться,
В девятнадцатом, двадцатом,
Двадцать первом веке.
Предисловие
«Я – крысиный волк… Натуральный крысиный волк» – тощий, длинный и обманчиво неуклюжий человек, бредущий по руслу высохшего ручья, по имени Джеймс Вольф визгливо, на грани с истерикой, расхохотался.
Десяток крыс закрывали в ящике или бочке и не кормили. Через некоторое время оставалась одна, самая сильная и злобная крыса, которая выживала, сожрав остальных. Она значительно увеличивалась в размерах за счет своей «диеты» и могла питаться только другими крысами, никакой другой пищи она не воспринимала. Это и был «крысиный волк».
Левая рука Джеймса покоилась в кармане, а правой он размахивал, словно британский гвардеец, выбрасывая далеко вперед. Из-за плеча, над вещевым мешком торчал ствол автоматического карабина М-4, на кожаном поясе – светло-коричневая кобура с никелированной застежкой.
Высохший ручей сворачивал в сторону и Джеймс по промытой водой расщелине взобрался наверх и широким, хотя и усталым шагом направился дальше, все более и более углубляясь в дикие места, населенные варварами-индейцами.
Он взошел на холм, повыше, чем остальные, остановился там и посмотрел настороженным взглядом вокруг – искал признаки людского присутствия. Календарная осень все больше вступала в права. Зеленая окраска прерии постепенно уступала место темной одежде осени. Небо покрывали серые облака, они, громоздясь друг на друга, неслись с ужасающей быстротой и лишь иногда в промежутках виднелся прежний, лазурный свод. И, ни единого следа присутствия человека.
Если кто-нибудь пару недель тому назад сказал Джеймсу, что он отправится в рискованное путешествие в поисках людей, Вольф рассмеялся бы такому дураку в лицо!
Когда в апреле 2011 г. то ли божьим промыслом, то ли в результате игр яйцеголовых (ироничное прозвище ученых в США) или еще какой чертовщины часть территории законсервированного стратегического авиакрыла с десятком пустых шахт и складом с сорока тремя законсервированными межконтинентальными ракетами шахтного базирования Minuteman III перенесло в неведомое, два десятка солдат и офицеров дежурной смены обслуживания и охраны страшно растерялись. Еще бы! Кроме двух десятков автоматических карабинов М-4 с неплохим запасом патронов, трех автомобилей «Humvee» с полными баками, запаса продуктов почти на неделю и кучи бесполезного без электроэнергии хлама, у них ничего не осталось! Короче, парни едва не передрались. Спас всех Дик Чейни – первый лейтенант.
– Не может быть, чтобы здесь не было людей! А где люди, там и еда и необходимые нам ресурсы!
Парни призадумались. В набравших в последние годы популярности блокбастерах о конце человеческой цивилизации выжившие хорошие парни добывали все необходимое, отбирая у плохих. Короче, через пятнадцать минут команда добытчиков из полутора десятка вооруженных джи-ай (прозвище американских солдат) отправилась на промысел в прерию. Стойбище дикарей нашли к вечеру, когда парни успели изрядно приуныть.
Надежды полностью оправдались. Бравые джи-ай реквизировали половину туши бизона, но дикарям это не понравилось и пришлось нескольких особенно наглых пристрелить.
Экспедицию за припасами через несколько дней, когда мясо начало протухать, пришлось повторить. На этот раз парни прихватили из стойбища вместе с продуктами несколько дикарок, помоложе и посимпатичнее. Ну вы же понимаете. Двадцать парней не могут долго обходится без женского общества. Когда на следующей неделе джи-ай снова вернулись на знакомое место, их ждало большое разочарование – индейцы сбежали, оставив после себя только следы поспешного бегства.
– Окей! – сказали парни, – Найдем других дикарей.
И нашли. Праздник жизни с обильным мясным питанием и наложницами-индианками продолжался даже когда закончилось дизельное топливо. Просто пришлось прочесывать местность по квадратам на собственных ногах, благо нашлись бумажные карты окрестностей.
Все изменилось, когда началась та чудесная пора, когда солнце в последний раз бросает на землю прощальные лучи и деревья, словно вспыхивая от них, загораются красной и жёлтой листвой – индейское лето. Сколько американцы не искали дикарей, но на пару дней пешего пути не осталось ни единого стойбища. В завершении всех несчастий однажды ночью индианки сбежали. Погоня потеряла следы на берегу несшей воды на юг узкой и спокойной реки.
Наступили тяжелые дни. Запасы и, самое главное, запасы еды, стремительно таяли. Джи-ай попробовали охотится, но и здесь не везло. Парочка вилорогов (парнокопытное животное) не стоили даже тех патронов, которые на них потратили. Нависла угроза голода. Джи-ай ходили злые и раздраженные. Все это не могло не привести к взрыву. И он произошел!
Голодный Джеймс Вольф – сегодня за целый день ему досталась только банка консервированной фасоли – еду экономили, возвращался в караульное помещение – его использовали для жилья.
Из открытого окна послышались гневные крики. По голосу угадал Дика Чейни. Прислушался – выясняли отношения.
Оглушительно бабахнул выстрел и из дверей, с безумными глазами выбежал первый лейтенант. На левом плече его багровело, расплываясь, мокрое пятно.
– Нападение на офицера! – крикнул он, хватаясь за кобуру.
«Бах, Бах!» – на его груди расплылись еще два пятна, пошатнувшись, рухнул на землю.
Джеймс выхватил верную Beretta M9 и крадучись пробрался к окну.
«Бах!» – хлестанул выстрел из открытого окна. Он почувствовал, как с него слетела широкополая «ковбойская» шляпа. Следующего выстрела он не допустил.
«Бах» – дернулся пистолет в его руках и изнутри караулки раздался крик боли…
Стрельба гремела до позднего вечера и в результате выжил сильнейший и хитрейший – Джеймс Вольф. Он провел ночь в окружении трупов бывших сослуживцев – только вытащил тела из караулки, а утром, собрав все продовольствие и экипировавшись, направился на юг, к людям. Авось как-нибудь договорится с ними.
Он переходил вброд реки, пересекал равнины, подымался на возвышенности и спускался вниз.
На третий день пути сравнительно ровная поверхность прерии перешла в более неровную и разнообразную, включая леса и холмы, и громадные долины, с роскошной растительностью. Правда тут встречались те же обширные, пустынные пространства, а на исходе дня на дым его костра набрели охотники-индейцы.
Глава 1
Поднырнув под направленный в шею жесткий, жалящий укол шпаги, девятнадцатилетний силезский дворянин – выходец из старинного славянского рода по имени Генрих, ударил навстречу. Шпага с противным капустным хрустом вонзилась в грудь мерзавца. Сигфрид фон Хохберг глухо вскрикнул, качнулся, из ослабевшей руки выпало оружие. На миг два взгляда: один – полный ненависти и другой – смертельного ужаса, скрестились. Фон Хохберг качнулся и рухнул на спину. Из тела погребальным крестом торчала вырванная падением из руки Вильчека шпага, по белизне рубашки медленно и потому особенно страшно расплывалось багровое пятно. Упавший был недвижим.
У Генриха Вильгельма Вильчека сердце лихорадочно колотилось, хотя по натуре он и не был чувствителен. Он отступил на шаг и застыл. Это был высокий молодой человек с благородным, бледным лицом. Длинные русые волосы почти до плеч, усы по мастерградской моде. Бледная кожа и аристократический вид юноши пользовались неизменным успехом у дам, что частенько мешало ему в жизни. Он всегда был безукоризненно одет и подтянут, предпочитая одеваться по-мастерградски. Вот и сейчас на нем были черные штаны из прочной ткани, называющиеся джинсы и белая рубашка с узорами по вороту. На плече краснело пятно.
Секунданты закричали, кинулись к упавшему – свидетелей кроме двух секундантов у фон Хохберга и одного у Вильчека и слуг дуэлянтов, а также доктора, не было.
Над построенном еще в одиннадцатом веке в готическом стиле собором Святой Марии Магдалины во Вроцлаве– славной столице Силезии, хмурилось предвечернее пасмурное небо. Над черепичной крышей собора метались галки. По небесной целине шли загрунтованные свинцовыми белилами вечера рваные облака, обещая скорую ночь. На бесплодном пустыре, с тыльной стороны примыкавшем к собору, желто-багровыми слитками лежали листья берез. Сентябрь заканчивался. Послышалось отдаленное конское ржание и металлический грохот – проезжала конка. Король Александр Петрович, в подражание великому отцу: императору Петру Первому, был не чужд прогрессу и уже пара лет как по главным улицам города курсировала конка. Поговаривали, что скоро пустят и электрический трамвай, подобно Петербургу и Москве.
– Все кончено, – врач поднялся над телом и ошеломленно покачал головой, – вы убили его. Удар точно в сердце.
– Нда… сударь, – злобно зыркнул на Вильчека второй секундант погибшего – граф Гитто фон Хохберг и положил руку на эфес шпаги, – берегитесь. С этого мгновения я не дам за вашу жизнь и пфеннига! Старый фон Хохберга не простит убийство единственного сына!
Победитель ответил вызывающим взглядом. Приблизившись к убитому, вырвал из тела шпагу. Обтерев лезвие об вытащенный из кармана платок, брезгливо выкинул окровавленную тряпку, шпага с легким скрежетом вошла в ножны.
То, что, свидетелями дуэли были люди благородные и посему не склонные к доносительству, ничего не значило. Слишком много свидетелей ссоры на балу графов Гитто и связать гибель фон Хохберга от доброго удара шпагой с Вильчеком мог бы и дурак. А в полиции герцогства таковых не держали.
Рука Вильчека осторожно прикоснулась к неглубокой ране на правом плече, скорее царапине, нанесенной шпагой противника. Поморщился.
Видит всемогущий бог, этот мерзавец сам добился этого! Сигфрид и его преступный папаша – главный интриган герцогства, погубили отца и ограбили меня. А еще он оскорбил – он должен был умереть, и он нисколько не жалел о случившемся!
Он вдруг понял, что чертовски одинок, и тянется это очень давно, с момента, когда узнал о смерти отца.
Вильчек почувствовал осторожное прикосновение к плечу и оглянулся. Позади стоял Бернард фон Притвиц: голова и аккуратная бородка клинышком его были седы, однако глаза смотрели бодро, а голос мощный, словно у молодого. Это был, наверное, единственный, кому Вильчек до конца доверял – старинный друг отца и его секундант.
– Бегите, молодой человек, – сказал он, – не искушайте бога. Вас спасло чудо, не требуйте двух чудес за один день.
Повелитель Чехии, Силезии и Моравии король Александр Петрович Романов походил на великого отца не только любовью к техническим новинкам, но и крутостью и за шалость дуэли со смертельным исходом не жаловал. Уже несколько лет действовал принятый по инициативе еще его опекуна князя Бориса Петровича Шереметева силезским ландтаком закон, запрещающий под страхом большого тюремного срока дуэли. Но дело было даже не в этом. Отец Фон Хохберга – важная шишка в земельном правительстве – министр финансов и один из вождей «немецкой» партии силезского дворянства и его влияния и возможностей вполне достаточно, чтобы убийца сына не дожил до суда.
Вильчек накинул плащ, поданные его слугой по имени Афанасий – иногда слишком занудным малым. Закутался, спрятав окровавленное плечо.
– Постойте, молодой человек, – остановил фон Притвиц и вытащил кошель, – Я очень любил вашего покойного отца и хотел бы быть полезным его сыну. Полагаю, вы не богаты средствами. Позвольте предложить вам вексель Мастерградского банка. Его принимают без возражений все банки мира. Не обижайте старика!
– Пустяки сударь, я не нуждаюсь в деньгах! – гордо выпрямился Вильчек, всем своим видом показывая, что ни за что не возьмет милостыню. Он, наверное, вызвал на дуэль любого, кто посмел бы предположить, что он не сможет купить Королевский дворец, – Вы и так сделали для меня столько, что я в неоплатном долгу перед вами, но я не нуждаюсь в средствах!
– Горд, как Вильчек! – покачал головой и негромко произнес фон Притвиц, – Вам еще понадобятся деньги, уж поверь старику!
Но молодой человек вновь отказался от помощи. Коротко поклонившись навстречу неприязненным, злым, сочувствующим взглядам, твердой поступью вышел через арку, ведущую на соседнюю улицу. В нем за километр можно было угадать настоящего дворянина.
– Да поможет вам бог, сынок, – перекрестила его спину покрытая пигментными пятнами, но все еще твердая рука фон Притвица. Сына друга, которого он когда-то качал на коленях, он любил почти как собственного.
Через час Вильчек подошел к «господскому» вагону «московской» чугунки – так называли еще непривычные железнодорожные поезда жители славного королевства Чехии, Силезии и Моравии. Силезцы страшно гордились, что через их земли прошла первая в Европе железная дорога, позволявшая на следующий день добраться к прибалтийскому Гданьску. У входа с важным видом стоял пузатый, в роскошной голубой форме, вагоновожатый. Предъявив купленный билет, Вильчек поднялся по железным ступенькам в вагон.
Вильчек вошел в отведенную вагоновожатым невеликую комнату. Кожаный диван с высокой и даже на вид мягкой стенкой у одной стены, напротив окна с бархатными шторами по бокам, столик с незажженной мастерградской лампой, у другой стены шкаф до потолка с дорогой посудой и зеркалом мастерградской работы. Не плохо! Не хуже, чем на русской чугунке, но там лампа электрическая.
Следом за господином зашел слуга. Афанасий положил кожаный сундук с хозяйским добром в шкаф и, повернувшись к Вильчеку, осведомился, не желает ли господин еще чего-нибудь и, получив отрицательный ответ, вздохнул тяжко, как уже не первый раз за последние дни, удалился в вагон для челяди.
Устроился на мягком диване и закрыл дверь. Вокзальные шум, гам, стали почти не слышны, да и всепроникающий запах сгоревшего угля, казалась, стал не так докучать. Пережитые испытания изменили его, мало что оставили от прежнего Генриха Вильчека: шалопая, любителя блондинок и женского любимца. Усталый прижмур глаз, первая, жесткая морщина изменили внешность, словно он разом стал старше на добрый десяток лет.
Время от времени глаза его вспыхивали огнем, на губах мелькала горькая усмешка, а затем он снова, впадал в задумчивость.
Бежать, но куда? С одной стороны, вроде бы напрашивался путь в Российскую империю. Там налаженные связи, приятели, но там оставались и Лопухины. К тому же в такой малости как выдача беглого преступника, император сыну отказывать не станет.
Значит или к французам, или за океан. В колонии. Так куда же направиться?
Пронзительно свистнуло, паровоз окутался паром и переполненный людьми разного облика и положения перрон, пополз назад. Сначала редко, потом все чаще застучали колеса, убаюкивающе закачался вагон, и молодой человек невольно вспомнил как начиналась эта печальная история.
***
Все началось месяц тому назад.
Мажордом, важный и импозантный, как главный герой в концовке мастерградского фильма «Москва слезам не верит», вышел на середину просторного зала, где на высоком потолке, украшенном позолотой, лепниной и росписью, резвились пухлые ангелочки, а вниз свисала, заливая электрическими огнями, люстра уже не мастерградской, а российской работы гусевской хрустальной мануфактуры. Но все равно дальние углы зала терялись в полумраке. За огромными окнами с редкой сеткой переплета виднелась зелень деревьев и темнеющая синева предосеннего, закатного неба.
Посох глухо ударил об пол, слуга провозгласил басом, достойным церковного певчего:
– Белый танец, дамы приглашают кавалеров!
Бал у графа Шувалова Ивана Максимовича старшего – не самое главное событие светской жизни славного города Петрограда – не столицы Российской империи, но, услады сердца государя Петра Великого. Но и на такой попасть небогатому студенту морского факультета знаменитого на всю Европу московского университета, да еще и обучающегося за королевский счет – большая удача! К тому же еще и иностранца, хотя и родовитого. Вильчек уже неделю как расстался с бывшей пассией – Анастасией Лопухиной и, по извечной мужской ветрености, успел утешиться и, пребывал в поиске новой возлюбленной. Не столь капризной, как прежняя, чей многочисленный и горластый род, несмотря на кратковременную опалу, снова возвысился, так как пребывал в родстве с императорским. Первая жена Петра Великого: Евдокия, до замужества Лопухина, подарила ему троих сыновей.
На втором этаже, где блестели металлом и лаком многочисленные оркестрантские трубы, скрипки, виолончели, контрабасы, оркестранты устало отложили инструменты в стороны. Блеснула позолотой трубы еще одна мастерградская придумка – граммофон. На квадратной коробке из красного дерева золотая накладка: на червленом поле белый единорог. Щит, увенчанный коронованным дворянским шлемом, поддерживали лев и гриф. Вещь изготовлена на заказ – дорогая и именная. В граммофон отправилась пластинка из шеллака. На обратном пути из Дальнего Востока корабли останавливались в индийских портах, где этот ценный ресурс закупали в больших объемах.
Могучие звуки вальса поплыли над толпой, останавливая разговоры, а юные сердца заставляя мечтать о высоком, чистом.
Опершись спиной об затянутые тканью стены, Вильчек стоял среди приглашенных на бал однокурсников – таких же беспечных шалопаев, как и сам. Они успели выпить по паре бокалов весьма изрядного красного вина, которого в изобилии поставляли дружественные России королевства Греция и Болгария. Впрочем, и вина из недавно присоединенной к империи Армении тоже были весьма недурны. И потанцевать пару раз с прелестницами, коих на балу было преизрядно. Один из приятелей – земляк, германец по национальности, шепнул Генриху, что видел его бывшую, но сколько Вильчек не всматривался в густую толпу гостей, по которой шныряли лакеи с подносами, полными бокалов вина и закусок, так и не нашел ее.
Молодые люди говорили о женщинах и разговор этот был Вильчеку весьма интересен.
– Сударь, – перед ним присела в книксене девушка. В белоснежном бальном платье немного ниже грудей опоясанном широкою лентой и обнаженными плечами, она была прелестна. Темноглазая и светловолосая, совсем молодая красавица. Ладная фигура, но совсем не хрупкая, полная силы и диковатой грации. Лицо немного простоватое, но милое, правильных очертаний, немного по-славянски скуластое. На точеной шейке алмазное колье, несомненно мастерградской или чрезвычайно похожей работы. Словом, это был нравившийся Генриху женский тип.
– Вы танцуете?
К величайшей удаче Генриха он недавно научился модному танцу, сводившему с ума высший свет Петрограда: вальсу и не ударил в грязь лицом. Давно прошли те времена, когда смущенный новичок, к тому же разговаривающий с заметным акцентом, умел танцевать только церемонные европейские танцы.
– Несомненно, сударыня, – сказал с легким акцентом, только добавляющего ему шарма и изогнул руку перед прекрасной незнакомкой.
Музыка закружила их в танце. Девушка не отводила горящего взгляда от лица партнера, а когда, словно невзначай, он слегка коснулся обнаженного плеча, ее тело вздрогнуло.
А вокруг все летели, кружась, такие-же молодые, светлые, заставляя сердце невольно сжиматься в предчувствии.
– Я Александра Шувалова, племянница хозяина, – едва слышно прошептала девушка.
– Ну меня, вы должно быть знаете, – прошептал юноша в ответ.
– Ну кто же не знает дамского угодника из Силезии Генриха Вильчека!
Юноша слегка поперхнулся, отводя взгляд. Даже так?
– Ну что вы, слава моя слишком преувеличена!
Девушка ответила лукавым взглядом. От танца она раскраснелась и выглядела еще краше.
Они кружились и кружились в танце, не замечая, как из глубины одного из коридоров за ними следили недобрые глаза.
После танца Генрих проводил даму назад, они присели на диван, около серебряного самовара. Вильчек взял бокал вина и девушка сока, и они долго болтали, обо всем и, в то же время, ни о чем. Он с жаром рассказывал забавные эпизоды из жизни, перемежая их с выученными книжными анекдотами. Александра сидела прямо, сдержанно улыбалась, иногда хихикала, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, легко лежавшую на круглой коленке, то на красивую грудь. Рука время от времени поправляла бриллиантовое колье или складки изящного платья.
Мило улыбнувшись, девушка удалилась «попудрить носик», а Вильчек, откинувшись на диван предался мечтам о новой знакомой. Никогда будущее не представлялось молодому человеку в столь розовом свете, как в эти мгновения, когда он смотрел на окружающее сквозь бокал кроваво-красного вина из недавно присоединенных армянских областей. Девушка просто чудо. И с извечным мужским легкомыслием он совершенно не против завязать новые отношения!
Дождавшись, когда девушка скроется из виду, однокурсник – германец, тяжело вздохнул и, присев рядом, вполголоса обратился к Вильчеку.
– Генрих, тут такое дело, помнишь я одалживал десять рублей? – Вильчек вопросительно посмотрел на однокурсника. Мысли его были далеки от меркантильных проблем, – Понимаешь, деньги от батюшки задерживаются. Подождешь?
– Пустое, – дружески положил на плечо однокурсника руку, – какие счеты между благородными людьми? Как сможешь, так и отдашь. Я не тороплю!
– Спасибо Генрих! – просиял приятель, – Это дело надо отметить! – он оглянулся. Как на грех рядом ни одного лакея с вином, – Я сейчас!
Он ввинтился в толпу и исчез.
Генрих слушал музыку, кстати великолепную и, наслаждался множеством девичьих лиц – одно краше другого, когда услышал громкий и немного нечленораздельный голос:
– Сударь.
Он повернулся. Перед ним стоял молодой человек в форме, лет двадцати. Несмотря на несомненное опьянение, имевший вид величественный, если не царственный. Лицо скорее приятное, сейчас слегка зарделось, глаза горели, – а не считаете ли вы совершенно бессовестным публично приставать к чужой невесте, – произнес он с жаром и слезой в голосе, потом немного замялся, – ну почти невесте.
Генрих поднялся
– Сударь, с кем я имею честь говорить? – ледяным голосом обратился к непрошенному гостю.
– Его царского величества войск таможенной стражи лейтенант Чернышев. Честь имею! – молодой человек выпрямился и, попытался щелкнуть каблуками, но из-за опьянения это получилось почти карикатурно.
– Сударь, вы пьяны, пойдите прочь!
– Пьян… ну пьян, зато не похищаю чужих невест! – провозгласил Чернышев, покачнулся, потом закопался в кармане штанов, – Ну, где они, я же помню, что ложил их. Черт!
На свет появился идеально отглаженный платок, а молодой человек закопался в кармане дальше.
– Друг мой, Алешка, что ты пристал к этому сударю? – на плечо Чернышева опустилась рука, незаметно подошедший молодой офицер был почти трезв.
– Ты представляешь, – с пьяным бешенством произнес Чернышев, – он похитил у меня Александру. И теперь, теперь я должен вызвать его на эту, как ее? А, дуэль! А перчатки не находятся, черт… – закончил он со слезой.
– Все, Алешка, пошли, еще нам дуэлей не хватало, – офицер решительно потащил приятеля прочь, невзирая на упрямые мольбы.
– А дуэль, а как же дуэль?
На полпути он остановился, крепко удерживая приятеля за локоть и, обернулся на закаменевшего лицом Генриха:
– Извините, сударь, ради бога, Алешка слегка перепил, а тут еще и Шувалова вас на белый танец пригласила.
– Принято, – произнес Вильчек уже гораздо спокойнее и присел на диван.
Два голоса, один офицера, второй, обиженный и пьяный его приятеля, затихли в идущем из зала коридоре.
В это время Александра Шувалова в дамской комнате расчесывала волосы.
Стукнула, открываясь дверь, зацокали женские каблучки.
– Ну что стерва, думаешь захомутала моего Генриха? А вот тебе!
Александра повернулась и брови поползли вверх. Перед ней стояла Анастасия Лопухина, подсунув кукиш под нос сопернице.
Шувалова уперла ладони в крутые бедра.
– Ты почто лаешься, как волочайка (древнерусское-распутная женщина)? – произнесла с вызовом, дыхнув на соперницу алкоголем.
– Дать бы тебе в морду по-мужицки, – мечтательно произнесла Лопухина и приняла ту же позу, – Коль смелая такая, дуэлировать со мной на шпагах не побоишься?
Прикусив губу, Шувалова некоторое время молчала.
– Где и когда? С удовольствием, волочайка, насажу тебя на шпагу! – ответила с вызовом.
На следующий день Вильчек, после напряженного лекционного дня, вернулся домой. Вместе с русским слугой по имени Афанасий, он занимал в доходном доме на Литейной две небольшие, опрятно убранные комнаты, с остатками былой роскоши. Внимание привлекал портрет знатного человека в одежде времен сословного восстания 1621 года с орденом Золотого Руна на груди. Портрет имел с Вильчеком известное сходство и некоторые общие фамильные черты, указывавшие на то, что этот человек его предок. Слуга встретил юношу в крайнем волнении.
– Господин Вильчек, – произнес он, принимая хозяйскую шляпу и мокрый плащ. При всем своем великолепии, поражавшем впервые приехавших в империю иностранцев и провинциалов, Петроград хорошей погодой не блистал. Облака, тяжелые и темные, медленно наплывавшие с северо-запада, двигаясь неотвратимо, словно огромное стадо бизонов в американской прерии, к обеду завладели небом, скрыв голубизну. С неба капали редкие и мелкие капли и, было понятно, что это надолго, как бы не до завтрашнего утра, – тут такое творится!
Афанасий всплеснул руками и, наткнувшись на вопросительный взгляд молодого хозяина, затараторил дальше. Вильчек не любил долгие хождения вокруг и около. Можно было и на оплеуху наткнуться.
– Молодая Лопухина, ну та… вы ее знаете, дуэлировала с графиней Шуваловой нонче утром. Так та ее проткнула. Как есть проткнула!
– Афонька, остановись, – Вильчек замер в прихожей, прикусив губу, – Теперь докладывай четко и раздельно. Откуда сие знаешь и не лжа ли это?
– Помилуйте, господин Вильчек! – вскричал слуга, – весь базар об этом только и толкует! Утром я ходил закупаться к вашему столу! Да и, – слуга метнулся в комнату, которую он делил с хозяином. Старый Вильчек был беден и на большие хоромы для сына при дороговизне Петрограда не тянул. Вошедшему следом хозяину протянул свежий номер «Петроградских вестей» Все верно! На второй странице в рубрике светские новости черным по белому значилось, что означенные девицы в нарушение императорского указа дуэлировали а Лопухина с тяжелым ранением доставлена в первую градскую больницу, считавшуюся в городе лучшей.
К чести молодого человека, нужно сказать, что он, не раздумывая ни секунды, бросился в прихожую. Как оказалось, несмотря на расставание, Лопухина была ему далеко не безразлична.
Сопровождаемый истошным криком слуги:
– А ужин, господин Вильчек, ужин стынет! – накинул на плечи мокрый плащ, на голову шляпу и выскочил из квартиры.
На улице поймал извозчика, добираться как обычно на конке или новомодном электрическом трамвае, которым не брезговал пользоваться сам Петр Великий, но времени и терпения не было.
Через полчаса Вильчек, бледный, придерживая рукой шпагу, ворвался в приемный покой больницы. Но все что он смог добиться от дежурного врача, это подтверждения, что девица Лопухина в больнице и в тяжелом состоянии. Ей проведена операция, а остальное в руке божьей. А еще Вильчек узнал, где находится отдельная палата, куда стараниями родни поместили раненную девицу, но пропустить молодого человека врач категорически отказался. Вильчек это вряд ли бы остановило, зато двое полицейских с многозначительным видом оттиравшиеся в приемном покое, заставили Вильчека, зло сжавшего губы, словно ошпаренного выскочить.
Возвращаться домой, не увидев собственными глазами Лопухиной было решительно невозможно, и молодой человек решительным шагом двинулся вглубь больницы, где в платном «господском» номере на втором этаже лежала девица. Между тем темнело. Предзакатные сумерки скрыли очертания зданий и деревьев мутной пеленой. Еще немного и наступит ночь. На этот раз он поступил хитрее. Не стал ломиться через приемное отделение на первом этаже, а обошел здание с тыльной стороны. Около кочегарки у стены здания на земле лежала лестница. Видимо фонарщика. Это была удача, которой грех было не воспользоваться. Молодой человек прислонил ее к стене и ловко, как и пристало будущему моряку, начал взбираться, но на полпути услышал из открытой форточки палаты, где лежала Лопухина, громкий мужской голос.
Замер, почти не дыша.
– Эх, сестра, сестра, что же ты наделала… Всем ты пригожа и умом, и внешностью, а тут такое вычудила. Лишь бы выжила.
Второй мужской голос, чуть надтреснутый, произнес:
– Бледна как полотно… А врачи, врачи, что говорят?
– Плохо говорят, – ответил с озлобленностью первый мужчина, – говорят коли выживет, то это будет Божьим попущением!
Мужчины помолчали.
– Сестрица Евдокия супружницей Петра Алексеевича была, она мать наследника империи! Выше многих сильненьких мы около батюшки-царя сидели! А теперь родичей теряем из-за бабских свар. Сие стыд нам и урон чести. А все Шуваловы, Сашка их – змея подколодная!
– Пустое, это брат. Какие счеты к девке? Сказано же волос длинен, ум – короток! Вина всегда за мужиком! Сие Вильчек, вор немецкий, девкам головы задурил, к нему и спрос!
– Что судишь, брат, каков будет спрос рода Лопухиных к балахвостю (волокита)?
– Жизнь за жизнь, смерть за смерть!
– Согласен брат! Быть по сему!
Грохнула дверь, в палате наступило молчание. Ночь донесла далекие удары топора. И тяжко было на сердце безнадежном.
Он поднялся до окошка и заглянул в него. То, что увидел, заставило ужаснуться. Анастасия, с закрытыми глазами, лежала на кровати с металлической спинкой, укрытая одеялом до подбородка. Лицо посеревшее, утратившее прежний румянец. Из руки торчали трубки, уходящие в странного вида аппарат в углу.
– Эх, Настя, Настя, – вздохнул парень, потом смахнув непрошенную влагу в уголок глаза, спустился вниз…
Новомодная забава – радиоточка была сравнительно дорога, но Вильчек, несмотря на стесненность средств смог позволить себе арендовать ее.
Самая массовая продукция мастерградского электротехнического завода – радиоточка, пользовалась неизменной популярностью среди богатых горожан Петрограда и Москвы – только два эти города в громадной Российской империи и были радиофицированы. Мастерград стремился к овладению полупроводниковыми технологиями и технологией массового производства вакуумных радиоламп. И если создать форвакуумные насосы, для получения вакуума, удалось довольно быстро – их изготовили на базе электромеханических насосов, добавив в конструкцию азотные ловушки (жидкий азот), а также пароструйный диффузионный насос, то начальный этап технологических исследований производства полупроводников затянулся. Лишь спустя десять лет трудных исследований специалисты электротехнической лаборатории при Академии сумели, используя метод Чохральского, открытый в их прошлой реальности еще в 1918 г и метод зонной плавки, изобретенный еще раньше, получить первые полупроводники. Процент брака зашкаливал, но постепенно, по мере наработки опыта, качество продукции стало приемлемым.
