Олег Анатольевич Рудковский
Бегунок
И он отключился.
«Вполне в его духе,– кисло подумал Бегунок, привыкший к чудачествам деда. – А папа еще говорит, что я вылитый дед. Куда мне до него!»
Поскольку все версии были опробованы, и в заначке не осталось ни шиша, Бегунок вернулся к окну, подумав мельком, что сегодня он похож на зашкаленного, мечущегося по маршруту: комп – телефон – окно. Он выглянул в окно и уже в который раз уставился на дерево. Сейчас там никого не было, тут не часто ходили люди, тротуар пролегал в стороне. Бегунок впервые задумался: а как вышло, что у них во дворе всего одно дерево? Почему в других дворах картина такая: либо деревьев нет совсем, либо, если есть, то кучей? А тут одно-единственное, неприкаянное, и в аккурат под его окнами. Где остальные? Были да сплыли? Тогда где пеньки? Или это дикое дерево, и никто его тут не сажал – само разрослось?
И тут, то ли от непривычного напряга после неудачных попыток написать сочинение, то ли от витиеватой истории деда по телефону, Бегунок вдруг вспомнил случай, который произошел с ним прошлым летом. Вернее, произошел со всеми, а причиной был все тот же дикорос под окном. Они тогда весь день где-то бродили, он уже не помнил, где, и завалились во двор под вечер всей толпой. Он, Левка и еще куча ребят со двора. Солнце еще не село, и в мире воцарился самый прекрасный вечер, который может быть только летом – наполненный солнечными полутонами, вдохновленный фантомными ароматами, обласканный слегка шершавым ветерком. Толпой они проходили мимо дерева, а у самых корней, прислонясь спиной к стволу, лежал старик.
Это был бомж, как они определили, приблизившись и образовав любопытное полукольцо. Старик был одет в черную хламиду, и он был страшен. Лицо покраснело, словно его драили наждаком четверть часа, фигура была вся какая-то скрюченная, а руки тряслись так, что вибрация, казалось, распространяется по всему дереву. Что с ним такое приключилось, этим стариком, никто не мог взять в толк. А поскольку они пропустили момент появления бродяги во дворе, то его присутствие казалось им ужасным, будто он вылез из ада и теперь спешит напугать народ.
Тем не менее, они продолжали стоять поблизости. Ну а Бегунок, верный своему прозвищу, стоял, разумеется, ближе всех. И внезапно старик уставился на него. Медленно протянул вперед дрожащую клешню и проскрежетал:
– Мальчик. Дай мне свою руку.
Поразительно, но Бегунок даже совершил машинальный шаг вперед. Он, конечно же, и в страшном сне не имел мыслей дать этому хлюсту то, что тот просит, однако, быть может, завороженный видом старика, подошел бы ближе. Но после первого же шага рука Левки вцепилась ему в плечо.
– Куда собрался? Он заразный!
Бегунок протрезвел и почему-то инстинктивно покосился на свое окно. Как оказалось, не зря. В окне существовала мама, которая знаками обрисовывала ему в общих чертах свою позицию по поводу того, что он, первое: пропадал весь день незнамо где; второе: стоит и пялится на немощного бродягу, вместо того чтобы мчаться домой и есть суп.
– Пойду, отмечусь,– бросил Бегунок приятелям, оглянувшись в последний раз на старика. Тот уже забыл о своем желании подержаться за мальчишескую руку, вновь скрючился и продолжал трястись.– Через полчаса выйду.
Он взлетел на свой этаж и, как это происходило в девяноста девяти случаях из ста, с ходу выпалил:
– Он просил мою руку!
Выяснилось, что разжевывать не имеет смысла: родители уже давно наблюдали за стариком под деревом, и их шайку они тоже видели, как они стояли и глазели. Бегунок подскочил к окну как раз в тот момент, когда возле дерева пришвартовалась «скорая помощь». Врачи без особой радости погрузили клиента на носилки и упекли в фургон.
– И что теперь с ним будет?– спросил Бегунок.
– Вылечат,– ответила мама, но Бегунок ей не поверил.
А поздно вечером, когда он привычно сидел за компьютером, режась в «драчки» перед сном, он услышал, как родители вернулись в разговорах к прошедшему вечеру. А потом мама сказала фразу, после которой Бегунок напрочь забыл об игре.
– Он хотел подержаться за кого-то перед смертью.
Больше часа Бегунок просидел в чудовищном шоке. Вся эта нелепая ситуация, случившаяся по воле рока именно у них во дворе, под «нашим деревом», вдруг трансформировалась в его сознании в картину боли, несчастья и опустошения. Ему до слез стало жаль этого грязного бродягу, который не замышлял, как оказалось, ничего плохого. Он умирал и, видя подступающую смерть, которая, быть может, спускалась к нему по веткам с дерева, просто хотел напоследок ощутить чье-то тепло, чье-то участие.
И сейчас, глядя на дерево, вспоминая историю, приключившуюся год назад, Бегунок вновь испытал боль. Боль и жалость. Ему было жалко всех и в первую очередь – себя. Он похоронил в себе эту историю, как и все похожие истории, которые слишком жестоко вспоминать.
Бегунок поднял затуманенный взгляд и вдруг увидел Шибздика. Птах сидел как ни в чем не бывало на шнуре, что протягивался от окна Бегунка к окну Левки, служа доморощенным телефоном. Увидев попугая, Бегунок улыбнулся. Это была далекая, туманная улыбка, и сейчас в чертах мальчишеского лица просквозил будущий мужчина. Который только вступал на опасный, неровный путь, именуемый жизнью, напичканный препонами и ямами, всевозможными буераками и преградами, и одну из таких преград ему довелось преодолеть в прошлом году.