Олег Александрович Сабанов
Черный пионер
– Пять тысяч наличными, – уставшим голосом озвучил он в ответ взятую с потолка сумму, ни секунды не сомневаясь, что пожилая женщина тут же растворится в вечерних сумерках.
– Хорошо, – сходу согласилась она, кивнув серебряной головкой и через мгновение оказалась на заднем сиденье автомобиля.
Поначалу растерявшийся Паша́, быстро взял себя в руки, а когда подумал о сумме, которую можно положить в карман за час езды туда и обратно, автоматическим движением руки завел мотор.
В дороге Павел Сергеевич изредка поглядывал через зеркало заднего вида на будто набравшую в рот воды пассажирку, тщетно силясь вспомнить, где ему с ней довелось пересекаться ранее. Он и сам в силу смертельной усталости не особо стремился заговорить, внимательно следя красными натруженными глазами за выхватываемой фарами из окружающей темноты лентой шоссе, вынужденно щурясь и перевода взгляд на обочину из-за ослепляющего света встречного транспорта. Лишь когда до Лесной Васильевки оставалось ехать всего ничего, Паша́, пытаясь отогнать коварную сонливость, поинтересовался у старушки:
– У вас в деревне свой дом, хозяйство?
– Мне, молодой человек, нужно не в саму деревню, а в расположенный возле нее пионерлагерь «Восток», – вежливо отозвалась пассажирка и добавила: – Горн позвал на ночную линейку.
«Что за чушь она несет, – подумал про себя Павел Сергеевич, обгоняя тихоходный грузовик еще советского производства. – Какая, к черту, пионерская линейка ночью? К тому же когда-то горячо любимый мной «Восток» давно порос бурьяном, поскольку лет двадцать назад его окончательно забросили… Надо потребовать у старухи свои деньги, пока она не прикинулась совсем невменяемой».
И только он, сбавив скорость, собрался намекнуть на то, что неплохо бы рассчитаться с ним прямо сейчас, как что-то громко ударило по кузову автомобиля спереди. Паша́, приняв вправо, остановился на обочине, включил аварийную сигнализацию и выскочил из машины в абсолютной уверенности, что сбил какого-то дикого зверька или бродячую собаку. Однако никаких повреждений на облепленных трагически погибшими насекомыми бампере, фарах, решетке радиатора и крышке капота не обнаружилось, как не было в пределах видимости и тела животного или следов крови на асфальте.
– Чудеса! – недоуменно пробурчал себе под нос Павел Сергеевич, возвращаясь в салон, где, к еще большему своему изумлению, не обнаружил пассажирки. – Вот же старая карга! Облапошить меня решила! – в сердцах рявкнул он, вновь выбежал из автомобиля и стал лихорадочно озираться по сторонам.
Не найдя вокруг признаков сбежавшей пассажирки, Паша́ обратил внимание на примыкающую к шоссе второстепенную дорогу, которая скрывалась в темном лесу. Недолго думая, он прыгнул в машину, и вскоре медленно катил по основательно разбитому асфальтовому покрытию, то и дело задевая кузовом невероятно разросшиеся по обеим сторонам запущенной дороги ветки деревьев и кустарников. В прорезающем черноту наступившей ночи дальнем свете фар создавалось впечатление, будто автомобиль движется внутри тоннеля, настолько непролазной казалась справа и слева погруженная во мрак чаща. Спустя пару минут стало очевидно, что и здесь проклятой старухой не пахнет. Надо было возвращаться на шоссе, но густо заросшая по краям дорога практически исключала разворот на сто восемьдесят градусов, поэтому Павел Сергеевич продолжал ехать прямо в надежде найти подходящее по ширине место для маневра. Путь неизвестно куда всегда кажется длиннее знакомого маршрута, поэтому потерявший пассажирку таксист минутой позже проклял себя за идею углубиться в жутковатые дебри ночного леса, а когда уже собирался остановиться и несмотря ни на что начать потихоньку разворачиваться, в лучах фар показалась какая-то прогалина.
Вскоре слегка взволнованный Паша́ вылез из машины на растрескавшуюся асфальтовую площадку перед приоткрытыми решетчатыми воротами с облупившейся краской. Лишь теперь до него дошло, что этот путь через лес он уже проделывал в качестве пассажира одного из автобусов, везущих детей к пионерлагерю «Восток» много лет назад. Только тогда дорога была совсем новой и достаточно широкой, к тому же дело происходило при свете дня. Второе поразительное открытие случилось по вине ассоциативной памяти, благодаря которой он узнал в своей исчезнувшей пассажирке старшего воспитателя лагеря Таисию Ивановну, которая, будучи значительно моложе, встречала вместе с директором приезжавших на смену ребят у этих металлических распашных ворот, имевших тогда небесно-голубую окраску.
Полная луна хорошо освещала разбросанные между деревьев кирпичные корпуса и вспомогательные здания лагеря, не производившие с расстояния полутора сотен метров вида заброшенных строений. Совершенно забывший из-за их созерцания обо всем на свете Павел Сергеевич, вдруг испытал волнующе-сладкое чувство предвкушения бесконечного праздника летних каникул, казалось бы, навсегда оставшееся в ушедшем детстве. От нахлынувших воспоминаний на глазах навернулись слезы и стало трудно дышать. В тот момент он был готов отдать все, лишь бы вновь стать подростком Павликом с любящими родителями, кучей друзей-сверстников и огромной жизнью впереди, обещавшей быть яркой и захватывающей. Невольно повинуясь магическому притяжению когда-то знакомого до каждого кустика места, а также элементарному любопытству, Паша́ достал из бардачка ручной фонарь, закрыл автомобиль и, пройдя через ворота, медленно побрел вглубь территории лагеря по вымощенной бетонной плиткой дороге с пробивающейся сквозь швы густой травой.
Сделав не более двадцати шагов, он обратил внимание на все еще различимые в матовом свете луны очертания футбольного поля с покосившимися остовами ворот и тремя высокими флагштоками, на которых когда-то гордо реяли флаги с символиками детско-юношеских спортивных школ и ГТО. Теперь сложно было поверить в жаркие баталии за контроль над черно-белым мячом, разворачивающиеся на этом заросшем бурьяном клочке земли. Павлу Сергеевичу сразу вспомнилась здешняя атмосфера лета тысяча девятьсот восемьдесят шестого года во время проходившего в Мексике мундиаля, когда пионерлагерь охватила футбольная лихорадка. Будучи полузащитником команды старшего отряда, тринадцатилетний Павлик звезд с неба не хватал, но все же забил в турнире два гола и сделал массу результативных передач лучшему нападающему первой смены Артему по прозвищу Марадона, которого больше нет среди живых, как и самого́ прославленного аргентинца. В пору детского очарования жизнью уход из нее какого-нибудь сверстника представлялся Павлику делом неслыханным и даже мифическим, наподобие Армагеддона. С годами почивших людей одного с ним возраста становилось все больше, и потому мистический страх перед смертью сменялся вполне прозаическим осознанием хрупкости собственного существования, что время от времени выливалось в тревогу за свое здоровье на грани ипохондрии. Теперь же он внезапно ощутил себя на территории огромного некрополя, невольно представив здешние заброшенные объекты в виде усыпальниц, где упокоился удивительный мир всех трех летних смен, отчего суеверный страх вновь заявил о себе через много лет.
Пройдя мимо темнеющего слева от дорожки приземистого медицинского пункта с разрушенным бетонным крыльцом, Павел Сергеевич стал приближаться к самому большому зданию лагеря – главному корпусу, в котором располагались актовый зал, радиорубка, кабинет директора, библиотека и всеми любимая столовая. Пятиразовое питание в виде завтрака, обеда, полдника, ужина и так называемого сонника с лихвой восполняло активно растрачиваемую на лоне природы энергию, а во время стандартного медосвидетельствования под занавес смены у большинства ребят отмечалась прибавка в весе, что в ту приснопамятную пору являлось лучшим свидетельством эффективности воспитательно-оздоровительного учреждения. На мгновение Паше́ почудилось, будто темные очертания главного корпуса источают многоцветный букет советского общепита из запахов вареной свеклы, картофельного пюре, жареной рыбы, тушеного мяса, рассольника, щей и неизменного компота из сухофруктов. На память тут же пришла шутливая речовка шагающего в соответствии с расписанием на прием пищи отряда:
Раз, два, мы не ели!
Три, четыре, есть хотим!
Открывайте шире двери,
А то повара съедим!
А затем и поварят –
Всех подряд, всех подряд.
Не дадут нам чайника,
Мы съедим начальника,
А вожатых на закуску
Это будет очень вкусно!
Прямоугольная площадь перед главным корпусом была центральным местом лагеря, где проводились поднятие и спуск флага смены, торжественные линейки, а в хорошую погоду концерты самодеятельности и вечерние танцы. Обходя ее по периметру, Павел Сергеевич сделал парочку актуальных для дискотек восьмидесятых танцевальных движений с естественной пластикой находящегося вдали от посторонних взоров человека. Когда-то именно здесь при их помощи Павлик пытался произвести впечатление на одну белокурую особу с холодной красотой правильных черт лица, каковую предпочитали изображать на позднесоветских плакатах о счастливом пионерском детстве. Однако по иронии судьбы оказался в зоне особого внимания невзрачной Настеньки из отряда средней возрастной группы, прослывшей ябедой вследствие своего неуемного стремления докладывать пионервожатым и воспитателям о злостных нарушителях лагерного порядка. Уже позже, в девяностые годы, двадцатиоднолетний Павел неожиданно для себя самого ненадолго сошелся с похорошевшей к своим девятнадцати годам Настей, и всякий раз в моменты близости старался пожестче отшлепать ее по ягодицам, приговаривая при этом с наигранной злостью:
