Генри Лайон Олди
Кукольник
Капелька лести на таможне еще никому не вредила.
Главное, соблюсти меру.
– Вот, не желаете бесплатный буклет? Там написано более подробно. Есть короткие эпизоды из постановок, разрешенные клиентами для распространения…
– Спасибо, – офицер принял буклет. – Ознакомлюсь на досуге. Желаю удачных гастролей.
Мамба вернулась на поясной крюк. Сержанты, видя, что их вмешательство не требуется, потеряли интерес к происходящему, отошли в сторонку и вновь принялись меланхолично жевать бетель. Однако Лючано по опыту знал: при малейшем намеке на проблему сержанты очнутся и ревностно приступят к исполнению служебных обязанностей.
– Ваши документы, баас Борготта. Добро пожаловать на Китту.
– Благодарю.
Лючано на всякий случай удостоверился, что при активации паспорта над ним немедленно всплывает шарик визы (на Китте шарик напоминал бусину из аксарской бирюзы), а в справках труппы стоят обычные голографические печати – и лишь тогда двинулся к выходу.
Слегка чесалось левое запястье: браслет-татуировка давал знать, что перешел на местное время. Тарталья мельком взглянул на часы. Сейчас на сгибе кисти, как всегда по прибытии на очередную планету, «накалывался» второй циферблат с киттянской градуировкой. Сутки на Китте были длиннее стандартных, и вудуны избрали самый простой способ их деления: разбили на двадцать четыре часа. Только каждый час состоял не из шестидесяти, а из семидесяти пяти минут.
Коэффициент перевода – 1,25.
Адаптировать организм будет несложно: в первый раз, что ли? Труднее всего ему пришлось на Тишри, одной из планет гематров, где Лючано гастролировал вместе с «Filando» под руководством маэстро Карла. У «ходячих компьютеров» оказалось целых семь систем счисления, в том числе десятичная и двоичная – в разбивке суток. После этого семьдесят пять минут в часе на Китте – детская забава.
В конце пустого коридора их ждал лифт. Обычный механический лифт с компенсаторами инерции, чему Лючано про себя порадовался. Он не любил квазиживых подъемников, силовых коконов, открытых антигравов и тому подобной экзотики.
Просторная кабина вместила всю труппу с ее скудным багажом.
– Идем на стоянку общественного транспорта, – распорядился Лючано.
Четыре треугольных «лепестка» плавно скользнули навстречу друг другу, образовав монолитную стену – и раскрылись опять. Движения никто не ощутил, как и должно быть при исправно работающих компенсаторах. Снаружи рухнул ослепительно-голубой свет. Лючано поморщился, извлекая из саквояжа поляризационные очки.
Мельком он позавидовал таможенникам, чьи биолинзы сами подстраивались под спектр и освещенность.
III
– Сюда, бвана! Сюда!
Со стоянки им махал рукой пигмей-извозчик. Всю его одежду составлял пояс из радужных пушистых перьев, скромно прикрывавших чресла, и ожерелье из раковин. Перья и раковины были натуральными – вудуны не жаловали синтетику. Кроме аэромоба, антикварной конструкции с плетеными из тростника сиденьями, никакого иного транспорта на стоянке не наблюдалось.
«Небось, цену заломит», – нахмурился Лючано, готовясь к торгу.
– Не сомневайтесь, прокачу с ветерком! Куда едут уважаемые бвана?
– В город. 7-я кольцевая, Синий крааль, отель «Макумба».
Извозчик задумался, изображая бешеную работу мысли. Из его пернатого пояса выбрался мохнатый паук, резво пробежал по животу пигмея, по груди, украшенной орнаментальными шрамами, – и исчез в роскошной копне волос, скрученных в бесчисленные плотные спиральки.
Прическа извозчика смахивала на груду лакированных пружинок.
А сам извозчик смахивал на изрядного прохвоста.
– Сорок экю, бвана, – теперь он обращался уже только к Лючано, игнорируя всех остальных. В отличие от таможенника, пигмею не требовались паспорта и справки, чтобы без ошибки оценить ситуацию. – Дешевле не бывает!
– Мы не очень-то спешим, уважаемый. Пожалуй, лучше дождемся монорельса.
Тарталья демонстративно потянулся, хрустнув позвонками, с ленцой огляделся по сторонам. Смотреть было не на что: над головами громоздились разноцветные кубы, цилиндры и призмы терминалов космопорта, растянувшись на пару миль в обе стороны. Шагах в ста возвышалась ажурная эстакада с прилепившейся сбоку станцией монорельса. К станции вела пульсирующая кишка квазиживого подъемника.
Горячий ветер гонял по пустой стоянке миниатюрные смерчики пыли.
– Медлительный бвана, должно быть, очень-очень не спешит! Монорельс отправится только через два часа. Исключительно для моего бваны – тридцать шесть.
– Я вообще никогда не спешу. Двадцать.
– Мудрый бвана не умеет считать! Целых двенадцать человек, толстых, упитанных, чрезвычайно тяжелых гостей Китты – и каких-то жалких двадцать экю? Так бедный Г'Ханга никогда не заработает своей семье на пропитание!
– Не ври, у тебя нет семьи. Ни одна женщина не согласится на такое счастье.
– А разве одинокому человеку не нужен кусок хлеба каждое утро?
– И калебас пальмовой браги каждый вечер. Одинокий человек получит двадцать четыре экю. По два экю за худосочного, легкого, как перышко, пассажира. Два умножаем на дюжину, и Г'Ханга едет, а не морочит голову мудрому бвана.
– А багаж? О, такой увесистый, такой обильный багаж!
– Двадцать пять.
Торгуясь, Лючано всем видом выказывал полное безразличие. Он стоял, засунув руки глубоко в карманы, не шелохнувшись, затемнив очки до максимума и напустив на лицо выражение вселенской скуки. Лишь губы скупо выплевывали слова. Зато извозчик старался за двоих: части тела пигмея находились в постоянном движении. Г'Ханга словно исполнял сложный ритуальный танец, внутри которого пряталось еще дюжина «тайных» танцев: отдельно для ступней ног, кистей рук, живота, бедер, высунутого языка, покрытого татуировкой. Вместе все это складывалось в завораживающую композицию со сложным ритмическим рисунком, не давая отвести взгляд, притягивая, засасывая…
Обычные штучки местных.
Тарталья не зря смотрел в сторону: пляски хитроумных вудунов обладали гипнотическим действием. После них наивный турист, опомнившись, искренне изумлялся: что на него нашло? С чего бы это он выложил за сомнительную безделушку, стакан кислого пива или короткую поездку в тряском аэромобе такие большие деньги? Да еще радовался, как ребенок, в ладоши хлопал…
– Тридцать пять, из почтения к великому бвана!
– Двадцать один. Скоро монорельс, а торг с тобой скрашивает мне минуты ожидания.
Видя, что его ухищрения не действуют, а упрямый клиент начал сбавлять даже объявленную раньше цену, Г'Ханга прекратил танцевать. Особо огорченным пигмей не выглядел.
– Тридцать три из любви к великолепному бвана!
– Двадцать пять. Ты мне надоел, уважаемый.
– Тридцать!
– Я лучше пойду пешком. Двадцать пять.
– Оплата вперед?
– Хорошо. Но только не наличными, не надейся. Иначе твоя колымага «сломается» на полпути. Перечисление с подтверждением, и никак иначе.
– Бвана даст карточку бедному Г'Ханга.
– Бвана ничего тебе не даст. Бвана все сделает сам.
При входе на платформу, слева от панели управления, было укреплено чучело лягушки-рогача. Лючано собственноручно вставил кредитку банка «Мар Гершль» в беззубый рот рептилии; при помощи рожек-джойстиков набрал оговоренную цифру. Лягушка сыто квакнула, фиксируя перечисление оплаты на счет извозчика. Следующий «квак», долгий и протяжный, уведомил пигмея: если клиент не подтвердит, что его благополучно доставили, куда следует – трансфер аннулируется в течение двух часов.
– Занимайте места, – скомандовал Лючано. – Давайте, шевелитесь!
Невропасты «Вертепа» дружно полезли в аэромоб, волоча кладь и толкаясь.
Сам Тарталья сел рядом с извозчиком.
Аэромоб завибрировал, затрясся мелкой дрожью, чуть слышно гудя, и плавно взмыл над площадкой. Пигмей извивался перед панелью управления, словно гибрид спрута с многоруким брамайнским идолом, имя которого Тарталья забыл. Создавалось впечатление, что в теле Г'Ханги нет и никогда не было костей. Впрочем, Лючано давно привык к невероятной гибкости вудунов.
По всей видимости, двигун машины сейчас питал один из местных Лоа. Иначе в подобных ухищрениях не возникло бы надобности.
– Куууум! – истошно заорал пигмей.
Без предупреждения аэромоб прянул вверх, футов на двести. У Лючано перехватило дух. Компенсаторов инерции на этом антиквариате предусмотрено не было.
– Я обещал с ветерком! – белозубо осклабился извозчик, на миг вывернув голову едва ли не лицом назад. Он не мог отказать себе в удовольствии видеть бледных, испуганных пассажиров. – Держись, неторопливый бвана!
И платформа рванула вперед.
Кукольников вдавило в спинки кресел. В лицо ударил обещанный «ветерок». У тех, кто поленился надеть очки, сразу заслезились глаза. Однако вскоре полет замедлился. Лючано обнаружил, что они плывут под самой эстакадой монорельса. Из покатого возвышения, размещенного в центре аэромоба, выстрелила штанга магнитного захвата, из штанги выехал на шарнире вогнутый сегмент со скользящими контактами – и накрепко прилип к монорельсу.
– Поезд нескоро, – хихикнул извозчик, корча рожи, одна кошмарнее другой. Находись рядом опытный резчик масок, он проникся бы вдохновением на сто лет вперед. – Так быстрее будет.
«И дешевле, – оценил хитрость пигмея Тарталья. – Этот танцор своего не упустит. Не удалось ввести в транс „мудрых бвана“ – подключился к городской энергомагистрали. Похоже, тут многие так делают. А власти смотрят на подобные художества сквозь пальцы. Иначе б поостерегся, наглец».
Аэромоб заскользил по монорельсу, набирая скорость и вписываясь в изгиб эстакады. Теперь они оказались выше зданий космопорта. Перед «Вертепом» открылся величественный вид на космодром, скрытый ранее терминалами. Как раз в этот момент небо прочертила ослепительная синяя молния-вертикаль, струясь по краям зыбкой желтизной – и серебристое веретено с нанизанными на него семью шарами, сверкнув в вышине, как гирлянда детских игрушек, умчалось прочь с Китты.
«Корабль брамайнов», – отметил Лючано.
На бескрайнем взлетном поле, уходившем к горизонту, грузились, разгружались, принимали или выпускали пассажиров, ждали очереди на старт и проходили регистрацию корабли едва ли не всех известных в Галактике типов.
Тарталья потер дужку очков, давая увеличение.
Приплюснутые сферы тилонских рудовозов – такой «таблеткой», грузоподъемностью в миллионы тонн, пожалуй, и ракшас подавится. Черные конусы конверторных галеонов – новейшая совместная разработка техноложцев с Бисанды и гематров с Элула. А вот чисто вудунская экзотика: «паутинный» рейдер. Сейчас, в свернутом виде, он напоминал кокон из тонких металлических нитей, внутри которого смутно угадывалось матовое «ядро». Рядом готовился к отлету патрульный «Ведьмак»: плотная связка титанокерамических сигар разной длины и толщины ощетинилась стержнями гравищупов, венчиками полевых детекторов, орудийными башнями, плазменными батареями, межфазниками, а также всевозможными отражателями и поглотителями.
Возле крейсера, как дочь возле отца, сжималась и опадала, меняя цвет с лазури на индиго, типовая грузовая «гармошка». Определить ее принадлежность не представлялось возможным: дальнобойщиков производили по лицензии где угодно.
Изящные каплевидные абрисы прогулочных яхт радовали глаз. Надменно задрала в небеса раздвоенный нос галера помпилианцев…
А это еще что такое?!
Подобную конструкцию – гладкий, монолитный цилиндр темно-багрового цвета – Лючано видел впервые. Корабль деловито наполнял чрево: в нижней части цилиндра зиял прямоугольный вход, куда по пандусу двигались портовые тракеры, исчезая в недрах звездолета.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что от ближайшего рассмотрения груз корабля хорошо защищен камуфляжной оптической иллюзией. В области иллюзий вудуны слыли большими доками. Но можно было утверждать с уверенностью: корабль наполнялся содержимым далеко не мирного свойства. Вон, кстати, и охрана… Скользнув взглядом выше, Лючано разглядел герб на обшивке: веревка с тремя узлами охватывает стилизованный язык пламени.
Вехдены.
Хозяева Огня.
Те самые, чья империя сейчас трещит по швам, на радость гиенам из программ новостей. Небось, криогенные бомбы грузят – «горячие точки» охлаждать.
– Мама моя родная! Дома расскажу, не поверят!
– Вниз не свались, сказитель! – одернул Лючано возбужденного Никиту: конопатый ротозей навис над поручнем, пожирая глазами открывшееся ему зрелище. – Разобьешься, платить за лечение не стану. Мудрый бвана не лечит дураков.
– А что делает мудрый бвана с дураками? – кокетливо спросила блондинка Анюта.
Она с самого начала всеми способами норовила показать, как неравнодушна к директору театра. Лючано не исключал, что в Анютиной симпатии есть изрядная доля расчетливости, и потому до сих пор не решил: отвечать взаимностью или погодить?
Если расчет, можно соглашаться.
А если это любовь – ну ее куда подальше…
– Дураков бвана хоронит за казенный счет, – буркнул Тарталья, подводя итог разговору.
Эстакада вновь плавно изогнулась, скрывая космодром.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(сорок лет тому назад)
Иногда мне кажется, что реальные события и воспоминания о них имеют между собой мало общего. Прошлое – спектакль. Каждый раз его приходится играть заново. Вспоминая, я беру в руки и заставляю танцевать незнакомую куклу, другую, совсем не ту, что танцевала вчера или на прошлой неделе. Комплексы, неврозы, возрастные изменения, застенчивость и гордыня, сомнения и уверенность – все новые нити тянутся к кукле, прорастая в колени, локти, виски, стопы и ладони. Я чувствую: они щекочут тело памяти. Кукла пляшет, как взбесившийся шаман, дергая конечностями и содрогаясь в конвульсиях, а я думаю:
«Это я? Неужели это я?»
И радуюсь, что завтра, когда мне взбредет в голову блажь снова окунуться в реку времени, я буду иной: и тот, который смотрит из неподвижного сегодня, и тот, который пляшет в изменчивом вчера.
Тетушка Фелиция учила, что марионеток нельзя хранить в сундуке или ящике. Марионетки должны висеть на специальном крюке. Это правильно, утверждала тетушка Фелиция. В детстве я не понимал: почему? Сейчас я вырос и частично согласен с тетушкой: мы танцуем, пока однажды нас не положат по ошибке в ящик. Но висеть – тоже удовольствие не из первых…
Дорога была сельской простушкой.
Что делают сельские простушки? – то же, что и все. Банальность за банальностью. Вот и дорога честно петляла между холмами, взбираясь сперва на один, затем на другой, тонула в рощице ложных криптомерий, огибала луг, кровавый от буйно цветущих маков, и вприпрыжку бежала дальше, подставляя спину лучам солнца.
У озера Мон-Тарле, где на искусственных плавучих грядках, сплетенных из водорослей и корней гиацинтов, росли помидоры, дорога сделала небольшую передышку. Но вскоре снова ринулась вперед, победно размахивая веером из тончайшей пыли. Если ближе к городу, где имелся самый настоящий, хоть и маленький, космопорт, дорога еще кое-как старалась вести себя прилично, прикидываясь светской львицей, то чем дальше от окраин Борго и ближе к Рокка-Мьянме…
Так и хотелось сказать дороге: «Стой, красотка!» – сладко потянуться и рухнуть в душистые травы, глядя на приятно сдобные облака. Ну, допустим, сказали. Допустим, даже рухнули. Лежим, получаем удовольствие. Минуту получаем, три минуты. Пять. Что дальше?
Дрын-дырын-дын-дрдыдын…
Облака зачерствели. Травы приувяли. Маки качнули роскошными головками. Сгорбились криптомерии в роще. Дрыннн-дыдыннн-дрынды… ды-ды-дыннн… С ветви хинного дерева, держась хвостом, свесился золотистый гиббон. Злобно махнул лапой, затянутой от кончиков пальцев до запястья в белоснежную перчатку, и перепрыгнул на сосну. Настроение у франта-гиббона было испорчено минимум до вечера.
Кто бы мог подумать, что таратайка на шести колесах способна производить столько грохота!
Ездовая платформа решительно не вписывалась в буколический пейзаж. Лязгая и дребезжа, она чудесно, а главное, органично смотрелась бы в сотне иных мест. Но здесь, в патриархальной глуши, платформа выглядела более нелепо, чем прыщ на лбу красавицы Ваноры Рамболи, героини популярного голо-сериала «Любовь и грезы».
– Ах ты, досада!.. руина ходячая…
Мнение о чуждости ездовой платформы окрестностям Рокка-Мьянмы разделял и ее водитель. По виду нездешний, скорее всего, турист, он ловко орудовал рычагом управления.
Не тащиться же пешком от космопорта в эдакую даль?
Водителя звали Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих. Еще пять часов назад он летел на вполне комфортабельной пассажирской шхуне «Ласточка» с Таррузы, планеты в системе Трех Солнц, на Таррузу, тезку планеты отбытия, но расположенную совсем в другом месте Галактики. У него был паспорт с доброй сотней визовых отметок, честно купленный билет 2-го класса, каюта без соседей, скидка на коктейли в баре и теплые отношения со стюардом Кристофером, любителем игры в криббедж. Его хорошо проводили при отлете и с надеждой ожидали в конечном пункте. Все складывалось наилучшим образом и не предвещало проблем.
А сейчас у Карла Марии Родерика и так далее имелся в наличии целый день, который некуда девать, задержка в космопорте Борго, извинения капитана «Ласточки», принесенные всем пассажирам в письменном виде, и ездовая платформа с артритными сочленениями, взятая в аренду у местного проходимца-механика за пол-флорина в час.
И все из-за того, что где-то на трассе активизировались флуктуации класса 2А-7+, они же «гули-гули», и направление оказалось «временно блокировано».
– Жизнь неумолимо налаживается, – сказал Карл сам себе.
Этой поговоркой он частенько успокаивал расходившиеся нервы.
– Дурындын! – согласилась платформа, подскочив на выбоине.
Не выдержав, Карл остановил подлую тварь, спустился на землю и зашел к платформе с тыла. Здесь, прямо на оградительном поручне, хотя инструкция категорически возражала против такого вопиющего разгильдяйства, была наклеена гематрица, полученная в гараже. Краешек гематрической печати, сообщавшей платформе энергию для движения, отклеился и трепыхался на ветру.
– Ах ты, досада! – повторил Карл, вздыхая.
Его костюм, украшенный металлизированным галуном на обшлагах и отворотах, промок от пота. А шляпа с лентой, из-за которой торчала искусственная роза, покрылась пылью.
– Руина, чтоб тебя…
Будь платформа оборудована стандартным двигуном, он же «двигатель универсальный» – отклеившийся край гематрицы не играл бы особой роли. А так, когда энергия печати взаимодействует с таратайкой напрямую, без рукотворных посредников – даже крошечное, самое пустячное отклонение…
И клея, как назло, нет.
Карл послюнил палец, смочил слюной треклятую гематрицу и прижал к поручню. Поначалу все выглядело лучше некуда. Но стоило налететь легкому ветерку – и гематрица вновь заполоскала флагом неповиновения.
Механик в гараже, арендуя досточтимому клиенту «лучший кабриолет на планете», заверял, что езда на «лучшем кабриолете» – сплошное удовольствие. В эти минуты механик выглядел человеком, заслуживающим доверия. Как подсказывал жизненный опыт Карла, именно таким людям следует доверять в последнюю очередь.
К сожалению, в данном случае жизненный опыт опоздал с подсказкой.
Лицо Карла исказила гримаса раздражения. Это лицо, сотканное из противоречий, казалось, было создано для различного рода гримас. «Не дурак выпить!» – утверждали красные склеротические жилки на кончике носа. «Но меру знает!» – возражали живые, любопытные глазки, ярко блестя из-под лохматых бровей. «Повидал разное!» – вмешивались в разговор морщины на лбу, подведенные согласно моде темно-бордовой краской. «А толку?» – насмехались губы, пухлые и наивные, как у ребенка. «Действительно…» – соглашалась трогательная ямочка, абсолютно неуместная на волевом, лошадином подбородке.
Этот спор мог длиться вечно. Во всяком случае, до тех пор, пока некий Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих коптит небеса.
– Зар-раза! – вдохновенно подвел итог Карл, делая неприличный жест.
– Синьор! А вы её жучиной смолкой! – посоветовали из-за кустов клеродендрума.
Карл повернулся к кустам. Жесткие листья, заостренные и зубчатые по краю, отбивали охоту не только прятаться в их гуще, но и подходить близко.
– Чем? – спросил он у доброжелателя-невидимки.
– Смолкой!
– Это я понял, – говорить с кустами было непривычно. – Какой смолкой?
– Липучей!
Из кустов, сияющий и исцарапанный, выбрался мальчишка лет семи. Правой рукой он держал здоровенного жука-скорняка, крайне недовольного таким обращением. Сдавив жуку брюшко, юный советчик подставил палец к той стороне жука, которая находилась дальше всего от головных «ножниц»: роскошных, с королевскими зазубринами.
– Смотрите, синьор!
Карл Эмерих не успел вмешаться. Прыгнув к платформе, мальчишка молниеносно измазал «жучиной смолкой» отклеившийся край гематрицы и прижал печать к оградительному поручню. Платформа вздрогнула, подскочила на месте и перестала подавать признаки жизни.
«Приехали, – оценил Карл ситуацию. – Жизнь наладилась. Неумолимо».
– Красотища! – без церемоний выкинув жука обратно в кусты, мальчишка забрался на платформу, не ожидая приглашения. – А вы, синьор, меня за это подвезете. И дадите рычаг подергать.
– Тебе куда?
– В Рокка-Мьянму! К тетушке Фелиции!
– А ты уверен, что мы сможем поехать к тетушке Фелиции?
– А то!
В доказательство мальчишка пнул рычаг босой ногой. По счастью, не очень сильно – тронувшись с места, платформа раздумала набирать скорость, проехала метров десять и остановилась.
Карл отметил, что шла платформа тихо, без звука, как послушная девочка рядом с матерью.
– Ну ты гений… – тремя прыжками он догнал «кабриолет», забрался в кресло водителя и взялся за рычаг с твердым намерением оградить управление от пинков малолетнего умника. – Тебе повезло, нам по пути.
– Это вам повезло, синьор…
Они миновали плантацию древовидных медоносов, обвитых плющом-сладкоежкой. С плетей свисали лазурные гроздья цветов. Над плантацией кружили птицы, истребляя орды бабочек. Как знал Карл из туристического справочника, от скуки прочитанного в зале ожидания, трижды в год плющ обрывается здешними крестьянами и идет в давильню. А из полученного сока делается крепкий алкоголесодержащий напиток с легкой примесью галлюциногенов.
Напиток широко рекламировался в кафетериях космопорта.
Пробовать его Карл не рискнул.
– Как тебя зовут, парень?
– Лючано. Лючано Борготта. А вас, синьор?
– А меня – Карл Мария Родерик… Короче, зови меня синьором Карлом, и не ошибешься.
– У вас тут наша кукла, синьор Карлос…
– Хорошо, пусть будет Карлос… Постой-ка! В каком это смысле: ваша?
Карл обернулся через плечо. Случайный попутчик успел без спросу распотрошить его сумку и сейчас держал в руках марионетку, купленную Эмерихом в лавке поблизости от космопорта. Марионетка изображала комичного брамайна: голого, смуглого, бородатого, в набедренной повязке.
Гематрическая печать на коромысле марионетки, если дать ей один щелчок, приводила нити в движение, вынуждая куклу двигаться в танце. Два щелчка, и марионетка замирала без движения. Простенькая, дешевая гематрица, с ограниченным комплексом задач. Для игрушки – в самый раз.
Карл собирался подарить смешного брамайна одной капризной дамочке, чьей благосклонности добивался давно, с переменным успехом. Дамочка любила такие штуки. Впрочем, у него на куклу были еще и особые виды, ради которых «синьор Карлос» и предпринял путешествие в Рокка-Мьянму, пользуясь вынужденной задержкой.
– Ну, наша, – мальчишка потряс куклой, словно это все объясняло. – Я вам точно говорю, синьор Карлос: наша, и никаких смыслов…
Нити злополучного брамайна свисали из кулака нахала.
– Эта кукла моя, – медленно, словно говоря с умственно неполноценным, сообщил Карл, стараясь вполглаза следить за дорогой. – Я купил ее в лавке. У торговца. Заплатил деньги, и все такое.
– Эта кукла наша, – мальчишка кивнул невпопад, как если бы соглашался. Прядь иссиня-черных волос упала ему на лоб. – Мы ее сделали. Тетушка Фелиция и я. А вы ее купили. Сначала мы ее сделали, а потом уже вы ее купили, синьор. Поэтому она сперва наша, а после – ваша. Вы не бойтесь, я не стану ее у вас отбирать. Я ради правды.
– А я и не боюсь. Говоришь, тетушка? А кто твои родители?
– Сирота я.
Ответ юного умника прозвучал с исключительным равнодушием. Чувствовалось, что к сиротской доле Лючано привык и особых неудобств не ощущает.
– Мамаша родами умерла, я ее и не знал-то вовсе. А папаша на шняге летал, на «Крошке Сьюзен», вторым пилотом. Контрабанду возил: табак, жжёнку, «горячие пальчики». С кем надо, не поделился, его и зарезали в прошлом году.
Лючано почесал в затылке и подвел итог:
– Хорошо, что зарезали.
– Хорошо? Почему?
– Так он ведь граппой нальется по самые уши и задницу ремнем порет…
Остановив платформу, Карл повернулся к мальчишке. Возможно, подумал он, судьба решила возместить мне часть моральных убытков, связанных с задержкой рейса. Исцарапанный болтунишка Лючано – это шанс не тратить лишнее время на поиски изготовителя марионеток, опрашивая всю деревню и натыкаясь на врожденную скрытность крестьян, родившихся и выросших в глухом захолустьи.
– Ты – невропаст?
– Кто? – обиделся мальчишка. – Сами вы, синьор…
– Нет, ты меня неверно понял!
– Верно я вас понял. Верней некуда. Пустите, я слезу… лучше пешком дойду…
– Да погоди ты, дурила! Ты умеешь ей управлять? Марионеткой? Если покажешь мне, как это делается, я дам тебе флорин. Целый флорин, а?
Теперь уже мальчишка, забыв, что собирался оставить платформу и топать пешком, смотрел на Карла, как на умалишенного.
– Я не вру. Покажешь, как управлять куклой, и я дам тебе флорин. Честное слово.
Вместо ответа Лючано перехватил брамайна за коромысло, звонко щелкнул по гематрице – и кукла затанцевала.
– Давай флорин, – сказал маленький прохвост.
– Так я и сам могу, – Карл кинул ему монету. Денег было не жалко. Жалко было, что мальчишка его обманул, сам того не желая. – Так любой может. Мне бы по-настоящему, без печати. Чтоб невропаст… гм-м-м… Чтоб кукольник, за нити… Эх ты, хитрец!
Лючано с сочувствием шмыгнул носом.
– А-а… Нет, синьор, за нити я не умею. Тетушка Фелиция умеет. А меня не учит: говорит, никому это теперь не нужно. Хотите, я познакомлю вас с тетушкой? Она вам покажет. Вы ей дадите за это флорин, а мне еще четверть флорина, за расторопность.
Кивнув, Карл забрал у мальчишки фигурку брамайна. Двумя щелчками остановил марионетку, вгляделся в потешное личико: длинный горбатый нос, жалобные глаза коровы. Обычная бесстрастность, свойственная расе брамайнов, здесь превращалась в страдальческое ожидание. Словно игрушка предвидела неприятность, но надеялась: а вдруг пронесет мимо?
– Я помогал делать голову, – мальчишка, похоже, долго молчать не умел. – Голову и лицо. Нос я вообще делал один, без тетушки. Я всегда знаю заранее, какое должно быть лицо. А получается не всегда. Вот скажите, синьор Карлос, отчего так: знаешь, а не получается? Тетушка говорит: я, когда работаю, рожи корчу. А я не рожи корчу. Я кукле родиться помогаю, как бабка Эльяса – ребеночку.
Потянув рычаг на себя и закрепив его в гнезде, Карл остановил платформу у обочины. Из-под колес во все стороны прыснули зеленые стрекунцы: должно быть, тут у них было гнездо. Развернув кресло водителя спиной к дороге, Карл снял шляпу, положил ее на колено и наклонился к юному попутчику.
– Ты в своем уме, парень? Корчишь рожи, помогая кукле родиться?
– Ага. Я же не свои рожи корчу! – я ее рожи корчу, кукольные. Просто та рожа, которая у меня в голове, она лучше. И той, что корчится, и той, что у куклы. Да вы все равно не поймете! Никто не понимает. Дразнятся, насмехаются. Говорят, у меня в темечке дырка, и в нее вороны гадят. Поехали лучше, чего на жаре сидеть…
– Нет, отчего же… я как раз пойму…
Это судьба, с ледяной, трезвой внезапностью понял Карл Эмерих. Это она, Большой Невропаст, в чьих руках – все наши нити. Главное, не сопротивляться. Иначе судьба потеряет к тебе интерес, перестанет управлять тобой вручную и просто щелкнет по гематрице, отвернувшись. Дергайся, брат, повинуясь слепой механике! – извините, мы уж лучше под живой рукой… Оно надежней. И приятней, если честно.
– А давай в «корчи» сыграем?
– На деньги? – деловито осведомился Лючано. – Если на деньги, я согласен.
И лишь после этого спросил:
– А что такое «корчи»? Как в них играют?
– Будем рожи друг другу корчить. Один корчит, второй помогает. По очереди.
Мальчишка тоненько захихикал:
– Ищите дурака… А как мы узнаем, кто выиграл?
– Узнаем, – с непонятной интонацией сказал Карл, и балабол Лючано на этот раз не стал спорить, а кивнул, соглашаясь. – Непременно узнаем. Ты не волнуйся, свои деньги ты получишь в любом случае.
– Тогда ладно, – успокоенный, согласился Лючано. – Тогда я буду корчить.
Главное, подумал Карл, он не спросил, как это: помогать? Он не спросил. Деньги, ищите дурака… А про главное не спросил. Похоже, все-таки судьба. Смешно: задержка в космопорте Борго, марионетка в лавке, отклеившаяся гематрица, мальчик в кустах…
Готовый сюжет для будущей драмы.
Или комедии, если мы ошиблись.
– Так ты согласен? – поинтересовался Карл, делая вид, что не заметил двух предыдущих согласий мальчишки. Третье – обязательное. В контракте согласие клиента всегда заверяется трижды, тремя подписями.
– Ну я же сказал! Кто первый?
– Первый – ты. Корчи рожу, а я стану помогать.
И снова Лючано ничего не спросил. Надул щеки, взялся пальцами за мочки ушей, растягивая их в стороны и вверх, выпучил глаза, став похож на бешеную жабу. Карл нахмурил брови, чувствуя, как на лысине, открытой солнцу, выступают капельки пота. Контакт был, но обычный, как всегда.
Ничего особенного.
Впрочем, Карла мало заботило, какая рожа получится у Лючано при его «помощи». Куда важней другое: какая рожа получится у Карла при содействии Лючано?
Наверное, со стороны они выглядели парой идиотов.
– Теперь вы, синьор Карлос!
– Хорошо.
Не особо стараясь, Карл высунул язык, зажмурил левый глаз и пристроил к затылку растопыренную пятерню на манер короны. Лючано с презрением захихикал.
– Теперь я!
Рожа, которую он скорчил на этот раз, не поддавалась описанию.
Карл наклонился вперед, делая вид, что старается помочь. На самом деле он изо всех сил прислушивался к контакту, возникшему между ним и мальчишкой. Если в негоднике кроется талант невропаста, сейчас наступает важнейший момент испытания.
Миг правды.
– Теперь вы, синьор! Только у вас что-то не очень…
– Это потому, что ты мне не помогаешь.
– Я помогаю!
– Значит, плохо. Постарайся, а? Иначе мне тебя ни за что не догнать.
– Ладно…
Указательным пальцем левой руки Карл вздернул себе кончик носа, копируя пятачок свиньи. Большим и средним пальцами он раздвинул углы рта и злобно оскалился. Затем свел взгляд к переносице…
