Оксана Усова
Легенды города 2000

Ноутбук смотрелся достаточно нелепо на фоне старинных стеллажей с книгами в кожаных переплетах, тяжелого дубового стола, кресла и старинной лампы в сетчатом абажуре. Оборотень же был одет так, будто сошел с одного из обожаемых им старинных портретов: алый шелковый халат, белые штаны, белый платок на шее и сафьяновые тапочки. Тапочки были зеленого цвета, который я возненавидел раз и навсегда.

Он положил телефон на стол и непринужденно пригладил светлые волосы:

– Уже за полночь, боюсь, я не ожидал гостей.

Я заметил, что Полуночница все время держит правую руку за спиной.

– Костя, сынок, ты разве не должен спать сейчас в своей палате? – елейно спросил мужчина.

– Ты можешь больше не делать вид, что ты мой отец, медведь или кто ты там, – сказал я. – Бер Керемет, правильно?

Мужчина осклабился, и я поймал себя на том, что приглядываюсь к его рту в поиске клыков.

– Когда-то этим именем пугали непослушных детей, да, Полуночница?

Полуночница вернула ему ухмылку:

– Я смотрю, тут сегодня сбор моих фанатов.

– Мы, конечно, далеки от дел Фортов Сердец, но новости и в дальневосточную тайгу залетают, – Керемет развел руками. – Ты, можно сказать, местная знаменитость, пропавшая на пять лет. Горжусь личным знакомством.

Ухмылка Полуночницы стала еще шире, и я поймал себя на том, что ее сдержанная ледяная усмешка выглядит более пугающе, чем оскал оборотня. Они были знакомы? Но как?

– Каково это, Керемет, чувствовать себя последним из своего рода?

– Это ты мне скажи, де Фриз.

– Так странно, – Полуночница смерила Керемета взглядом с ног до головы. – Я восемнадцать лет представляла себе эту встречу. Ты знаешь, как умирали остальные?

– Гэкчиури Мапа прятался в своем родном поселке под Хабаровском, в Джонке. Ты выжгла ему глаза и убила.

– В Вальпургиеву ночь две тысячи третьего, – добавила рыжая. – Будини Дили?

Оборотень усмехнулся, сел на краешек стола и сунул в зубы тлеющую трубку, выточенную из белой кости.

– Затеяла вечер памяти? Проблема твоей семьи всегда была в склонности к театральщине. Что же. Я подыграю, кто же не любит шорох кулис?² Ты нашла ее неподалеку от Солсбери, в частной школе Трифой. Я видел снимки в Сетке. Тело обнаружили прибитым за руки над камином в ее комнате.

Я посмотрел на Полуночницу, у которой не дрогнул ни единый мускул на лице. Но оба глаза мстительно горели.

– Киаксо Насалу ты вбила в глотку его собственный меч, – продолжал Керемет с таким видом, будто читал замысловатый рецепт, а не перечислял, как именно были убиты его товарищи. – А Сингактаку Око сбросила в пропасть – обоих не защитили от тебя горы Тибета. Кроваво. Очень кроваво.

– Вальпургиевы ночи две тысячи одиннадцатого и две тысячи четырнадцатого года соответственно. А ты знаешь, когда в этом году Вальпургиева ночь?

Я оцепенел, не в силах поверить, что Полуночница была способна на такие жестокости.

– Просвети меня, де Фриз, я не слежу за вашими жарскими праздниками, – оборотень брезгливо сморщился.

– А один раз следил, ровно восемнадцать лет назад, когда вы похитили мою сестру с праздника Вальпургиевой ночи, – рыжая почти шипела, вены на ее лбу вздулись, а бельмо увеличилось и залило ей глаз целиком, будто ей в глазницу вставили серебристый шарик. – Вы распяли ее, вырезали волшебные глаза, запихнули в рот ее меч и сбросили с мыса Тобизина. А диск с видео отправили моему отцу. Инфаркт. Смерть.

– Припоминаю то убийство, – оборотень лениво потянулся. – И когда же все-таки Вальпургиева ночь в этом году?

До меня дошло первым:

– Она сегодня.

Рыжая левой рукой вытащила зажигалку из кармана и быстро щелкнула крышкой, высекая пламя:

– Властью, предоставленной мне Бюро «Жар-птица» и мэрией города Владивостока, где жары и дети Нерушимого уживаются под одним солнцем с людьми, я предъявляю вам обвинение в одиннадцати убийствах, покушении на убийство члена Триптиха и попытке захватить власть в городе. Полный список вы имеете право попросить у следователя по вашему делу. Сейчас вы можете хранить молчание. Я арестовываю вас. Если вы будете препятствовать аресту, я имею право применить силу.

– Неужели вы думаете, что я дам арестовать себя какой-то человеческой подстилке? – оборотень расхохотался и продемонстрировал длинный розовый медвежий язык за человеческими зубами.

– Я надеялась, что ты так скажешь, – облизнулась Полуночница, и с этими словами выбросила руку из-за спины вперед.

Жахнуло так, словно мы попали в эпицентр салюта на Девятое мая. С пальцев Полуночницы сорвалась молния, а с губ – наречие, которое я не мог разобрать из-за грохота и звона в ушах. Серебристый росчерк угодил точно в то место, где мгновение назад стоял оборотень, и стол зигзагом раскололся пополам. Запахло окисью азота и жженым деревом.

Оборотень сбросил халат, оставшись в одних брюках, и занял оборонительную позицию, широко расставив ноги и прикрыв челюсть руками. Он нарочито лениво похрустел шейными позвонками, покрутив головой:

– Нарекать меня вздумала?

Полуночница покрутила в пальцах зажигалку. Зная, какой разрушительной мощью обладает этот предмет, я лишь гадал, что оборотень может ей противопоставить.

– Если хочешь, можешь сказать последнее слово, – подначила его рыжая.

– Последнее слово? Неужели ты считаешь, что дочь Жар-птиц так легко победит меня, лорда Обакэ, сына Нерушимого Дракона? – мышцы на теле оборотня забугрились, и плечи с хрустом раздались в стороны, порастая мелкой шерстью. – Моя семья устала от многовековых унижений. Когда я стану мэром Владивостока и войду в Триптих, я заставлю всех нас услышать, а кто не услышит – того уже можно считать мертвым.

Полуночница открыла рот, чтобы что-то ему ответить, но я больше не мог сдерживаться:

– Что случилось с моими родителями? Зачем ты их убил?

– Люди применимы лишь для трех целей, – оборотень поднял руку, и пальцы вспухли и выдвинулись, выпуская короткие черные когти. Он принялся их загибать: – Инструменты для достижения власти, пища, согреть постель под настроение. Твой папаша был слишком добр и глуп, полез вызволять в лесу медведя, попавшего в капкан. В приморских лесах не будет ничего хорошего для тех, кто застроил этот древний благородный город мостами, до боли стягивая все его жизненные артерии… Я сразу понял, что это мой шанс, занял его место, поглощая его сердце, воспоминания и жизнь.

Говоря это, оборотень медленно отступал назад, к стеллажам.

– Наличие у него щенка и жены не входило в мои планы, но потом я осознал, какое сокровище приплыло ко мне в лапы – богатая человеческая женщина, которую я по щелчку свел с ума парой капель медвежьего секрета в чае. Со временем я смог изменить мою собственную внешность, чтобы больше походить на Всеволода, но от нее мне пришлось избавиться – она-то заметила бы разницу.

– Ты добавлял девушкам медвежий секрет в качестве приворотного зелья? – Полуночница внимательно следила за всеми движениями врага. – Всем-всем?

– Тебе, наверное, интересна эта шавка, Карина? – оборотень медленно опустился на четыре конечности. Он выгнулся, и его зад резко увеличился в размерах, разрывая штаны. – На нее почему-то не действовал медвежий секрет, и проку никакого не было. Даже в суде пришлось изображать ее, съев сердце.

Рот существа, которое я считал своим отцом, расширился и разорвался, обращаясь в клыкастую челюсть. На задние лапы поднялся двухметровый бурый медведь с черными лапами и глазами-бусинами. С подбородка свисала длинная синяя борода, заплетенная в толстую косу, а половина верхней губы была когда-то кем-то вырвана, и несколько крупных клыков, которые я скорее назвал бы бивнями, торчали напоказ. На мощном торсе то там, то тут были шрамы, которые не зарастали шерстью. Был крупный уродливый рубец и на задней лапе – видимо, стоивший моему отцу жизни.

Медведь испустил мощный рев и ринулся с места так быстро, что я даже не успел сообразить, как это произошло. Они с Полуночницей покатились по полу, сцепившись в плотный клубок, и как я ни скакал вокруг, не мог подлезть с ножом, не поранив девушку.

Рослая рыжая воительница на фоне мощного оборотня показалась мне хрупкой и маленькой, но она мутузила его с таким остервенением, с такой жгучей немой яростью, что я бы не делал однозначных ставок на чью-либо победу.

Рыжая вцепилась медведю в шею, сжимая ее так сильно, что у нее от натуги на лбу проступили вены. Будь на месте оборотня человек, она давно переломила бы ему хребет. Оборотень тянулся пастью к ее лицу, передними лапами пытаясь прижать рыжую к полу, а задними рвал ей бедра.

Волшебная зажигалка отлетела куда-то в сторону, но я понятия не имел, как ей пользоваться. Решение родилось внезапно.

Бросив бесполезный нож, я подскочил к сражающимся и схватился за то единственное, что выбивалось из кучи-малы.

Когда мои зубы до хруста сомкнулись на подбородке, забивая мне рот шерстью, а рука вцепилась в бороду и намотала ее на запястье, тот взвыл, да так громко, что я решил, что мои уши сейчас закровоточат.

Он оттолкнул девушку и закрутился на месте, вереща от боли. Челюсть выламывало, щепки от стола впились в лицо, а темечко несколько раз с силой вонзилось в дверной косяк, но медвежьей бороды я не выпустил.

Медведь закрутился, как юла, и с воем обрушил мне на голову первое, что попалось ему на пути – лампу.

– Убьешь меня – так и не узнаешь, кто на самом деле убил Агату! – расхохотался Керемет. – Давай, не будь соплей!

Мое лицо заливало кровью, а треснувший абажур острым краем раз за разом вспарывал лоб, щеки, губы, но я продолжал держать оборотня за бороду так, как будто от этого зависела моя жизнь, мешая ему атаковать. Впрочем, жизнью я своей больше не дорожил, и, когда торшер опустился на мое лицо в последний раз, а лампочка наконец разбилась, вгрызаясь мелкими осколками в мои глаза и кожу, я что есть мочи заорал:

– Сожги его к чертовой матери!

От боли я практически ничего не видел.

На этот раз полыхнуло не так, как в больнице, а в несколько раз сильнее. Зажигалка рявкнула в нас пламенем, и мы ударились об него, как ударяются о водную гладь прыгуны с вышки. Как ни странно, боли я не почувствовал, наоборот, лишь яркое уютное тепло и приятное покалывание по всему телу, как будто я с головой погрузился в минеральный источник.

Когда пламя угасло, я с удивлением обнаружил, что снова могу видеть. Оборотень лежал у моих ног черным искореженным скелетом, плоть на котором растворилась из-за магического пламени, практически не пострадала только широкая приплюснутая голова.

Стены кабинета покрывала копоть, и повсюду тлели маленькие костерки – на спинке и ручках кресла, ковре, сброшенном оборотнем халате. Пластик окна оплавился, а тяжелые бархатные шторы огонь слизнул подчистую. В черных от сажи руинах было трудно узнать обломки стола. Лишь книжные полки стояли как ни в чем ни бывало. Пламя удивительным образом даже не повредило их переплеты.

Полуночница смотрела на меня так, как будто только что увидела. Бельмо в ее глазу вращалось неторопливо, как капля молока в кофе.

Она сделала несколько нетвердых шагов мне навстречу и прикоснулась к моему лицу. Щеки защипало.

– Осколки налипли, – бесцветным голосом проговорила она.

– Что это было? – я пнул обугленное тело оборотня носком ботинка. – Он мертв? Я думал, что умру в этом огне. Черт, ты же истекаешь кровью! Где твой чудо-лейкопластырь?

Рыжая не слышала моего вопроса.

– В огне не горит, в воде не потонет, земля не возьмет, и воздух отгонит… – прошептала Полуночница, потрясенно глядя на меня. По ее щекам бежали слезы. – Восстанет из мертвых, наступит тот год, и вернет антимаг древней магии ход…

– Ты чего? – испугался я. В голове жужжало, и я подумал, что было бы неплохо обработать наши раны и куда-нибудь присесть.

– Костя, ты все-таки не человек.

– Что же, это многое объясняет, – хмыкнул я, – как минимум то, почему со мной обращались, как с куском дерьма.

– Ты не понял, – завороженно сказала она. – Ты не понял… Впрочем, об этом мы еще успеем поговорить. Антимаг…

Она покачала головой и принялась, матерясь, заклеивать раны на животе, которые, впрочем, уже начали затягиваться сами собой. Так много вопросов и так мало ответов.

– У тебя есть пистолет? – спросил я, разглядывая то, что последние полтора десятка лет дышало, ело, спало и существовало, как мой отец. Я не мог понять, есть ли у меня чувство утраты – такое, которое жило со мной со дня смерти матери. Все представления о том, кто я и каков мир вокруг меня, разбились вдребезги, когда Полуночница впервые заговорила со мной. – И почему ты не применяла против оборотня магию?

– Это оборотень, тем более лорд Обакэ – старейшина, – рыжая обошла тело кругом, тоже рассматривая его. – У таких, как он, шкура рикошетит некоторые заклинания. А зачем тебе пистолет?

– Хочу всадить ему в башку пару пуль, – честно признался я. – Я еще не разобрался в этом вашем волшебном мире и не знаю, есть ли у вас некроманты, но как-то не хочу проверять. Вряд ли достаточно поврежденный труп можно воскресить.

– В другой ситуации я бы поинтересовалась, нет ли у тебя склонности издеваться над мертвыми, – Полуночница наклонилась и вытащила из голенищ сапог два небольших пистолета и один подала мне. Знатоком огнестрельного оружия я не был, так что ни марку, ни модель я не узнал и не мог сказать, человеческие это изобретения или все-таки магическая разработка, но подивился, как в потасовке с оборотнем пистолеты не вылетели. – Но сейчас я тоже в настроении всадить этой мрази обойму промеж глазниц. На счет три?

Пистолет давал небольшую отдачу каждый из шести раз, когда я нажимал на курок. Я никогда не бывал даже в обыкновенном тире, но с такого расстояния промахнуться было тяжело.

Пули вошли легко, пробивая лобную кость навылет, и двенадцать пуль превратили голову оборотня в кровавое месиво.

– Какие ощущения? – неожиданно спросила Полуночница и опустила пистолет.

Я посмотрел на нее, ощущая, как оружие обжигает мне руку:

– Говорят, что месть не восстанавливает справедливость, а лишь порождает новое зло. Я пока не знаю, что такое справедливость и как она должна выглядеть, но удовлетворение однозначно испытываю.

– Понимаю.

– Может быть, нам стоит обыскать кабинет? – я вернул ей пистолет, и она убрала его в сапог. – Кажется, мы должны что-то искать.

– Мысли мои читаешь, – Полуночница подошла к книжным стеллажам. – Мне придется отзвониться в Бюро, и сюда приедут наши криминалисты. Но сначала поищем сами.

Стальная дверца сейфа с крупным ребристым тумблером обнаружилась за собранием сочинений Льва Толстого. Полуночница пробормотала что-то нелицеприятное в адрес личной жизни Льва Николаевича и бесцеремонно свалила тяжеленные тома на пол.

В сейфе лежали: резная шкатулка размером с мой кулак, книга в мягком кожаном переплете, флешка и две пухлые пачки новых пятитысячных купюр, перехваченные канцелярской резинкой. Шкатулку и книгу забрала Полуночница, а я взял себе деньги.

Я провел в собственной комнате около минуты, кидая в рюкзак одежду, обувь и альбом с фотографиями, где были снимки меня с матерью и меня с Агатой.

– На самом деле я притащила тебя сюда не только для того, чтобы ты помог мне проникнуть в дом, – сказала Полуночница, когда мы вышли из дома и пришли к клетке с перепуганной овчаркой.

– И убить медведя, – добавил я.

– И убить медведя. Спасибо, кстати. Мне нужен был свидетель. Пять лет назад меня отправили в бессрочный отпуск, чтобы стихла шумиха вокруг смертей этих ублюдков. Когда вскрылось, что это я их всех уничтожила, поднялся шум. Меня на месяц запихнули в Морок-град, так наша тюрьма называется… Страшное место. Страшное. До этого я только сажала туда преступников, а в итоге оказалась там сама. Не знаю, как Светлов сделал так, что меня не наказали, но в итоге я получила бессрочный отпуск, а Светлов покинул место в Триптихе Владивостока. Сейчас типа мой второй шанс.

– В принципе, я готов подтвердить, что Бер доигрался со спичками. Для этого и нужны друзья.

Полуночница гоготнула, открывая клетку. Овчарка сначала недоверчиво посмотрела на нее, скалясь, а потом неуверенно переставляя лапы, вышла наружу. Задняя правая ее плохо слушалась.

– Собаку забираем, – безапелляционным тоном сказала рыжая и переспросила: – Друзья? А ты не торопишься, Люмен?³

– Как ты меня только что назвала?

Она не ответила.

Собака, прихрамывая и поджав хвост и уши, уныло плелась за нами. Овчарка вздрогнула и заскулила, когда вдалеке глухо зарокотал гром.

Раненую ногу засаднило, и я старался не наступать на нее всем весом. Адреналин, гнавший меня этой безумной ночью вперед, исчез, уступая место голоду и дикой усталости. Полуночница, как видно, привыкшая к такому ритму жизни, выглядела потрепанной, но расслабленной, и негромко посвистывала, привлекая внимание собаки, когда та останавливалась и начинала робко обнюхивать капли крови на газоне.

Оборотни куда-то уползли, и я надеялся, что больше никогда их не встречу. Весь тяжелый груз – гибель матери и отца, которого, оказывается, я почти и не знал, два с половиной года жизни в психушке, смерть Агаты, боль, страх, отчаяние – хотелось оставить позади, в прошлом, и забрать с собой только волю к жизни и счастливые воспоминания о тех, кого я любил.

Я тысячу раз стоял под душем в лечебнице, воображая, что это дождь, но то была обыкновенная водопроводная вода, которая стекала по лицу, груди, спине и рукам. Она не пахла свежей листвой или ледяным снегом, ее не охлаждало утро и не прогревал вечер, но даже она утекала наружу через водосток, смешиваясь с мыльной пеной.

По небу яркой вспышкой промелькнула первая молния, подсвечивая верхушки деревьев и окрестности потусторонним фиолетово-красным светом. Интересно, бывают ли одинаковые по излому молнии, или они, как и снежинки, всегда неповторимы?

В воздухе запахло влажностью и пылью, небо напряглось, сжалось, и после нового разряда молнии под сухой аккомпанемент грома мне на лоб упали первые капли дождя, как мелкие монетки из копилки, которую удалось наконец растрясти.

Я стоял как вкопанный под этим дождем, зажмурившись и подставив ему лицо. Майские ливни во Владивостоке всегда пахнут сладкой черемухой, и ветер щедро принес аромат ее цветков.

Рука Полуночницы легонько легла мне на плечо.

– Все в порядке?

Я сначала обернулся на дом, оставленный позади, а потом на нее. Ее рыжие волосы мокрыми прядями облепили узкое внимательное лицо, с которого дождь безуспешно пытался смыть грязь, кровь и синяки.

– Да.

И я понял, что впервые за очень долгое время искренне улыбаюсь.

Глава 4. ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО

Полуночница торопливо стирала засохшую кровь с лица влажными салфетками, и они красными комками стремительно падали в ближайшую мусорку. Бер Керемет рассек ей нижнюю губу практически надвое, из-за чего удовлетворенная улыбка рыжей казалась, мягко говоря, зловещей. Она держалась стойко, но как бы на автопилоте.

– Ты потеряла много крови, – сказал я, – уверена, что хорошая идея – садиться за руль?

Она лишь рассмеялась.

Извлеченные из сейфа предметы Полуночница бережно обернула в пакет и убрала под водительское сиденье.

Помоечника нигде не было видно – вероятно, не счел нужным попрощаться. Я закинул в бак шлепанцы, больничные штаны, белье и с удовольствием натянул джинсы, которые забрал из своей комнаты. Они здорово болтались на мне, потому что в больнице я похудел килограммов на десять. Дурман в голове и не думал куда-то улетучиваться. Я плохо понимал, что произошло, и мало чувствовал боль – хоть физическую, хоть душевную. Интересно, что будет, когда нейролептики и транквилизаторы окончательно покинут мой организм?

Полуночница позаимствовала у меня старую фланелевую рубашку – окровавленная и изорванная медведем футболка полетела в бак вслед за моими вещами. Я вспомнил, что эту рубашку выбирали мы с Агатой, – это она любила синий цвет.

Под футболкой у Полуночницы был только спортивный топ, но я так отвык от чьего-то общества, что не сообразил отвернуться. Ей, кажется, было все равно, что я пялюсь.

– У тебя так много шрамов.

Белые пятнышки и полоски, розовые рубцы и багровые червячки покрывали ее плечи. У нее на теле не было ни грамма лишнего жира, сплошные тугие мышцы.

– Если честно, я уже не помню, откуда получила половину из них, – усмехнулась Полуночница, застегивая последнюю пуговицу.

– Что ты чувствовала, когда впервые кого-то убила? – вопрос вырвался помимо моей воли, и задавать его стоило тогда, когда я более-менее пришел бы в себя.

– Ты так спрашиваешь, как будто решил ввести это в привычку, – рыжая запустила пятерню в волосы и энергично потрясла ей, расчесываясь. – Не буду врать, я не плакала после полгода в подушку и не ходила к психологу. И снов с покойниками у меня не было. Скорее, много думала. Мол, как ведь оно бывает: было живое существо, а вот его и нет. И разница между нами лишь в том, что я успела убить быстрее, чем убили меня. Не рассуждай я так, и месяца бы на своей работе не продержалась бы. Поехали, я уже начинаю засыпать. Кстати, ты знаешь, что в сутках у жаров не двадцать четыре часа, как у людей, а сорок восемь?

Машина резко тронулась с места. Собака, затаившаяся на заднем сиденье, снова заскулила, а меня затошнило. Тошнота не отпускала и тогда, когда машина полчаса спустя неслась по утренней трассе – цифры на приборной панели показывали, что уже шесть утра, так что машин на дорогу выезжало совсем мало, первые автобусы должны были появиться как минимум минут через сорок. Череп норовил развалиться на части, в висках стучало, а солнце, как назло, уже радостно проснувшееся, стегало своими лучами по глазам.

Собака тихонечко тявкала, и то и дело слышалось осторожное похлопывание здоровенного языка по забинтованной лапе.

– Поищи в бардачке маленькие синие пластыри, – Полуночница грызла в зубах незажженную сигарету. – Наклей один под ухом, другой – на запястье. Это пыльца эдельвейса. Не уверена, конечно, что тебе поможет, но мало ли.

Внутри бардачка, как и в багажнике, все было уложено с педантичной аккуратностью и на все случаи жизни: пачка сухих салфеток, пачка влажных, тряпка для стекол, запакованная в целлофановый пакет, протеиновые батончики, швейцарский нож, запасная зарядка для телефона, наушники. Коробочка с синими пластырями нашлась внутри маленькой аптечки с незнакомыми лекарствами. Я поколебался, но потом все же наклеил пластыри так, как посоветовала Полуночница.

В салоне сразу же остро запахло паприкой и карри, и Полуночница досадливо куснула сигарету. Спустя пару минут запах полностью выветрился через открытые окна вместе с моими неприятными ощущениями.

– Куда едем? – зевнул я, глядя, как слева пролетают деревья, разделяющие проезжие части, а справа – опорная стена возле бывшей швейной фабрики «Заря», украшенная лепниной в виде разнообразных животных.

Мы въезжали в основную часть города, но мне было неинтересно вертеть головой по сторонам, чтобы разглядеть, насколько сильно все изменилось за прошедшие два с половиной года. Мозг еще не осознал произошедшего и делал лучшее, что мог, – пытался погрузить меня в спасительный сон.

– Бюро еще закрыто, – ответила она и вжала запястьем кнопку клаксона, когда какой-то таксист на белом «Приусе» подрезал нас, в последний момент подвернув с шоссе под мост. – Поищи пока в бардачке свечки, должны быть такие маленькие, похожие на ароматические. Нужно две. Пройдем в Форты Сердца и сможем поесть.

Живот запротестовал и обрадовался одновременно.

Ловко объехав все пробки, мы припарковались вдоль дороги неподалеку от автобусной остановки «Фуникулер». В далекие шестидесятые Никита Хрущев сказал, что Владивосток должен стать круче американского Сан-Франциско. Дескать, у них холмы, а у нас сопки, нам тоже нужны красивые мосты и фуникулеры. Впрочем, линия фуникулера в городе только одна. Она была запущена в тысяча девятьсот шестьдесят втором году как вид общественного транспорта. Путь в дребезжащем вагончике вниз или вверх занимает чуть меньше минуты, но это самый быстрый способ добраться до улицы Пушкинской до улицы Суханова. Для сравнения, лестница, пролегающая вдоль линии фуникулера, насчитывает триста шестьдесят восемь ступенек.

Задуманных мостов в советское время во Владивостоке так и не построили – горожанам пришлось ждать этого события практически полвека. С видовой площадки, куда мы поднялись по дощатому настилу и массивным камням, открывался, пожалуй, один из самых знаменитых видов на Владивосток – вид на Золотой мост. Мост широким шестиполосным языком пересекал бухту Золотой Рог, соединяя центр города и мыс Чуркин. Бухта, где высадились первые русские поселенцы, тянулась далеко влево, вдоль верфей и портовых причалов, и заканчивалась у речки Объяснения.

Мне всегда было грустно думать о реках Владивостока. Все знают нас как морской город и прославляют соленые воды Японского моря в фильмах и на картинах, и даже на купюре номиналом в две тысячи рублей нарисован мост на остров Русский и море. Местные реки же, овражистые и узкие, спрятались под ржавенькими мосточками, которые все стремились переходить как можно быстрее, опасаясь, что неплотно припаянные плиты вот-вот могут рассыпаться в пыль прямо под ногами. Эти мосточки стягивали берега речек, как ошейник от блох, и люди, торопящиеся по своим делам, предпочитали не замечать пластиковых бутылок, пакетов, пачек из-под чипсов, которых в этих реках стало больше воды. Уже мало кто мог подумать, что в этих густых грязевых массах когда-то ловили рыбу, а Первая речка и вовсе каких-то сто с лишним лет назад давала юному поселению на далеких берегах Тихого океана чистейшую пресную воду для жизни.

По правую руку открывался вид на центральную площадь, церковь, на полуостров Эгершельд, который, как грибами, порос многоэтажками . От Морского вокзала, черные окна которого переливались золотом, во все стороны уже начинал расползаться спрут пробки, и я невольно стал реже делать вдохи, как будто пытался не вдыхать бензиновый смрад.

За моей спиной на бухту и город из-под сурово сдвинутых каменных бровей взирали Кирилл и Мефодий, создатели русской письменности. Они удерживали большой крест и раскрытый букварь, и по моей спине побежали мурашки, когда я на минуту представил, как один из огромных братьев-статуй оживает, делает шаг вперед и размазывает меня по камням тяжелой ступней.

Полуночница же изучала табличку у подножия статуи. Слева и справа вверх уходили ступеньки, и каждый желающий мог подняться к маленькой колокольне, чтобы загадать желание и позвонить в колокол или посмотреть на город с еще большей высоты.

Но красоты Владивостока рыжую мало интересовали. Она поманила меня к себе, вытащила свою зажигалку и зажгла сначала свою свечу, а потом от своей – мою, словно Прометей, дарующий огонь:

– Только тот, у которого в руках свеча, зажженная Ключевским огнем, может увидеть проход внутрь сопки. Подними свечу выше, и ты увидишь дверь. Внимательно смотри сквозь пламя.

Поначалу я не видел ничего, кроме свечки, которая, как назло, начала чадить черным. Но стоило прищуриться и сосредоточиться, как на кафельной стенке проступила внушительная кованая дверная ручка. Полуночница потянула кольцо на себя, и дверь послушно открылась.

Я шагнул во тьму первым, затем в проем проскользнула собака.

Где-то вдалеке слышался шум, похожий на людские голоса – громкий, но неразборчивый, как бывает, если разговаривают сразу несколько человек. Сухие стены тоннеля были обложены оранжевым пористым кирпичом с подпалинами. Я потрогал застывшие белесые швы кончиками пальцев, и они показались мне чуть теплыми.

Спустя метров двадцать тоннель скрутился в спираль, и мы начали спускаться по лестнице с очень узкими и частыми ступеньками, и если бы не страх оступиться и улететь вниз, во тьму, я вполне мог бы преодолевать за шаг две-три ступени. Овчарка с недовольством рыкнула, когда где-то во тьме с шуршанием пробежало какое-то мелкое животное.

– Мы называем этот проход Гортанью Дракона, – Полуночница по-прежнему держалась чуть позади. – Говорят, его строил сам Руберин Деятельный, который прожил несколько лет в драконьем желудке.

– У этого парня было неплохое чувство юмора, – хмыкнул я.

По мере того как мы продолжали спускаться, шум становился все громче и разборчивей, и я с нетерпением ждал, когда же наконец смогу увидеть, что это за существа и расслышать, о чем они говорят. Воображение рисовало самые смелые картины, но оно не угадало ни на самую малую толику, что же в итоге предстало перед моим взором.

Впервые я увидел Форты Сердец сверху, с широкого балкона, сложенного из камня горчичного цвета. Тьма тоннеля как по мановению волшебной палочки сменилась на яркий свет, и пришлось прикрыть глаза ладонью.

Под самым потолком, который был высотой метров триста, горел огромный желтый драгоценный камень, давая свет и тепло большому городу, затаившемуся внутри полой сопки. Он бился и пульсировал, как гигантское сердце. Каменные фигурные балконы вились серпантином между отростками исполинской пещеры, как будто огромное дерево пустило корни по ее стенам. Между балконами на мощных железных тросах покачивались люльки, как у клининговых служб, которые моют фасады небоскребов. Ветер тут гулял самый настоящий, свежий и соленый.

Мойщики, вооружившись щетками, счищали пыль и копоть с колонн и балюстрад и безжалостно вырывали виноградные лозы, которые дикими языками то тут, то там торчали между неплотно пригнанных камней. В каждой люльке уже стояло по нескольку ведер, доверху наполненных сорняками. Каменщики деловито замазывали щели каким-то клейким составом, и те волшебным образом затягивались, стоило лишь убрать шпатель.

– Что это? – первым делом я ткнул пальцем в потолок, в необычный желтый камень.

– Это камень Небесного приюта, – ответила Полуночница, проследив за направлением моей руки. – Раньше такие росли высоко в горах, и путники могли идти даже ночью, ориентируясь на их свет, или переночевать в их теплой близости. Сейчас их почти не осталось, озоновые дыры в атмосфере вредят не только той природе, которая тебе уже знакома. А здесь камень остался, и многие называют его Сердцем.

– Неужели это все построено магией? – непослушными губами прошептал я. – Все эти улицы, дома?

Полуночница с гордостью ответила:

– Да. Три с половиной тысячи лет назад цивилизация жаров и детей Нерушимого Дракона окончательно пала во время эпидемии вулканической чумы. Золотой век магии был при Янтарине Цорнской, она правила очень и очень долго. Серебряный век закончился со смертью ее правнука Ильвэ, когда трон перешел к его дочери Катарине. Тогда-то в мире и разразилась эпидемия. Нынешний Корейский полуостров выкосило за полгода. Жары умирали тысячами, что по тем временам было населением целых стран. Вулканическая чума не трогала обычных людей, таких, какие сидят сейчас вокруг нас с тобой.