Оксана Гринберга
И небо в подарок
Глава 1
Он лежал на узкой тахте в своем кабинете и дышал тяжело, сипло. На лбу выступила испарина, губы потрескались. Черные волосы с первой проседью спутанными прядями лезли на глаза, однако отец даже не потрудился их убрать. Но куда больше меня испугал его мутный взгляд. На миг показалось, что папа меня с трудом узнает.
И я тяжело опустилась на край тахты. Осторожно приложила руку к его лбу и тут же отдернула: тот показался мне раскаленным.
– Папа, ну как же так?! – пробормотала растерянно. – Я… Я сейчас, погоди!
Подскочила, в ужасе заметалась по папиному кабинету. В полумраке – горел лишь небольшой торшер в дальнем углу – зацепилась бедром за письменный стол, привычно заваленный бумагами, исписанными ровными рядами закорючек. Отшатнулась, едва не сбив головой нависающие над столом книжные полки. Кабинет у папы был маленький, захламленный – стол, стул, тахта и разбросанные повсюду книги вперемешку с рабочими тетрадями. Споткнулась еще и о собственный рюкзак, брошенный на полу возле тахты, но все-таки добралась до дверей и кинулась в гостиную.
Я не понимала, как же так вышло. Потому что утром, когда уходила на занятия в Спортивную Академию, папа выглядел вполне здоровым и не жаловался на плохое самочувствие. Помню, поцеловала его в щеку с отросшей колючей щетиной и мельком отметила, что глаза у него красные, а вид уставший. Но решила, что отец по привычке засиделся до утра над своими бумагами, в которых я ничего не понимала, а он не предпринимал ни единой попытки мне объяснить – запретная зона, табу, оставь надежду всяк входящий!.. Поэтому посоветовала ему завязывать с кофе и обязательно позавтракать, а то он на человека не похож.
На это он лишь усмехнулся, а я, помахав ему на прощание, ушла на лекции. Но когда вернулась, то… Получила вот это!
Кинулась к антикварному комоду, добытому отцом на какой-то распродаже – или же привез откуда-то, мне не доложив, – соседствующему с тумбочкой и телевизором, который вот уже больше полугода никто не включал. Плюхнулась на колени, затем принялась судорожно выдвигать ящики, слабо представляя, что мне теперь делать. Со спортивными травмами я отлично справлялась, а с высокой температурой как-то не доводилось…
С третьего раза все же отыскала нужное – жестяную аптечную коробку, в которой бабушка Зина хранила свои сердечные капли и таблетки от давления. Почему-то решила, что там обязательно будет жаропонижающее, надо только хорошенько поискать.
Должно же оно быть?!
Нет, не то! Все не то… И это тоже не годится! Откопала среди множества коробочек с неизвестными мне названиями несколько знакомых пластырей, которыми бабушка заклеивала мои вечно разбитые колени, мазь от синяков и ушибов и еще ртутный градусник. Но так и не обнаружила того, что могло бы сбить высокую температуру!
Наконец, нашла силы признать, что я ничегошеньки не понимаю в таблетках, а рядом не было никого, кто помог бы мне советом – сказал бы, какое чудодейственное лекарство дать отцу, чтобы он сразу же выздоровел! – потому что бабушка Зина умерла еще прошлым летом, дед Вася – на два года раньше нее. Мы же с папой никогда не болели – ну вот совсем! – и эпидемия гриппа, терзавшая Н-ск еще с конца января, к середине промозглого, слякотного марта только набравшая силу, для меня была лишь бубнежем дикторов по радио или мельком увиденными заголовками в новостных разделах. А еще – отсутствующими учениками в моей детской группе по акробатике, которую я тренировала три раза в неделю в Олимпийском Центре.
Ровно до этого дня.
– Ника… – услышала хриплый голос отца. – Ника, подойди!
Я перестала гипнотизировать аптечный ящик и кинулась в кабинет.
– Да, папа! Уже бегу!
Снова опустилась рядом с ним на тахту, погладила его по руке, затем по щеке, после чего вцепилась в мобильный телефон. Какая же я дура! Ну конечно… Если я не знаю, что делать, то существуют вполне компетентные люди, которые это знают. Они приедут и помогут, нужно только набрать заветный номер службы. Срочно, сейчас же!
Но позвонить в «Скорую» отец не дал – схватил меня за руку, сжал сильно, до боли.
– Мы должны вернуться в Боровку, – произнес он хрипло, и я ужаснулась тому, каким странным стал его взгляд. Расфокусированным, словно папа смотрел на меня и не узнавал. – Сегодня же, Ника!
– Пап, ну какая еще Боровка?! – растерялась я окончательно. – Ночь на дворе, а у тебя высокая температура. Наверное, грипп подхватил, им сейчас полгорода болеют… Погоди, я вызову «Скорую», тебе нужно в больницу.
Но в больницу отец не хотел. Вместо этого рвался в Боровку – деревню в трехстах километрах от Н-ска, где стоял двухэтажный деревянный дом с красной черепичной крышей, синими облезшими воротами, летней кухней в небольшой пристройке, банькой и поленницей, которую я так старательно складывала, любуясь своей работой, а она исчезала в два счета, стоило лишь ударить холодам.
– Мне нужно все закончить, – произнес он упрямо. – Я всего лишь в полушаге от разгадки. Осталось совсем немного, Ника!
И попытался подняться. Я протянула руку, чтобы его помочь, но отец меня оттолкнул. Раз за разом старался сесть сам, но так и не смог – не хватило сил. Наконец, хрипло дыша, откинулся на подушку и закрыл глаза.
И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Так жутко, как никогда ранее.
– Ты отвезешь меня на своем мотоцикле, – неожиданно произнес он, и его веки задрожали. – Я не смогу за руль, а то бы сам… Сам добрался!
– Мы обязательно поедем, – пообещала ему, кусая губы – Но сейчас ты полежи, не вставай. Погоди! – Сбегала на кухню, протянула кружку – его любимую, с изображением Красной Площади. Три года назад мы ездили в Москву на экскурсию – папа, бабушка с дедушкой и я. – Вот, выпей… Тебе надо много пить! – Но его зубы клацали о край, проливая воду на домашний халат. – Обещаю, папа! Но сперва в больницу…
И я все-таки вызвала «Скорую».
Ждала ее, изнывая от тревоги возле отца, метавшегося в жару, бормотавшего что-то о золотых куполах и еще крови, которая всех-всех спасет. Затем, не выдержав, сбежала на кухню. Вглядывалась с четвертого этажа в промозглый мартовский вечер, прислушиваясь к звукам проносящихся по невидимому отсюда проспекту машин. Смотрела на качающийся на ветру фонарь возле нашего подъезда, заключенный в желтоватый колпак моросящего дождя, и спящую детскую площадку со скрипучими качелями – в детстве я крутила на них «солнышко», пугая до сердечного приступа старушек на лавочках.
«Скорая» никак не ехала.
Вернувшись в кабинет, я вновь попыталась напоить отца, но его трясло все сильнее. И меня колотило вместе с ним.
– Скоро! – пообещала не столько ему, сколько себе. – Очень скоро они приедут, и все будет хорошо. Тебя быстро поставят на ноги. Вот, – смочила полотенце и приложила на смуглый лоб. Капли потекли по его лицу, испаряясь почти моментально.
– Я уже никуда не поеду, – неожиданно произнес отец совершенно спокойно, и его взгляд стал вполне осмысленным. – Это Красная Лихорадка, Ника! От нее нет спасения.
– Это грипп, папа! – возразила ему. – Всего лишь обычный грипп… От такого не умирают, так что ты мне это прекращай! Какая еще Красная Лихорадка?!
Но слушать меня он не стал.
– Я всегда думал, что времени у меня предостаточно… Много времени, чтобы все тебе объяснить! Но я ошибался. Оно на исходе, а так много тебе не сказал. Ника, ты должна… Пообещай мне, сейчас же!
– Обещаю, папа! – сказала ему, кусая губы. – Вернее, я клянусь, что очень скоро тебе станет получше.
Но он не слушал, твердил свое.
– Пообещай, что ты обязательно поедешь в Боровку и уйдешь через разлом в Улайд!
Услышав это, я едва не взвыла от отчаянья. Ну где же врачи? Отцу становилось хуже, он уже бредил, а они все не едут!
– Какой еще разлом, папа?! – спросила у него, глотая слезы, стараясь не всхлипывать. По крайней мере, не слишком громко. – Что такое «Улайд»?
– В Черной Топи, – произнес отец терпеливо, – есть разлом. Ты знаешь это место, однажды я там тебя поймал… Три сломанных березы, запросто его найдешь! – и он снова схватил меня за руку.
Я уставилась на его длинные бледные пальцы, решив не возражать. Разлом, так разлом…
– Шкатулка, Ника! – продолжал отец. – Обязательно возьми с собой шкатулку. В ней – твое наследство.
– Шкатулка?! – все же не выдержала. – Какая еще шкатулка? Какое еще наследство, пап?! Ты мне это прекращай! Ты что это мне удумал?..
– Не перебивай, нет времени. Возьмешь шкатулку в сейфе в подвале, затем уйдешь через Черную Топь. – Отец снова до боли сжал пальцы. – Наследство, Ника… Все тебе! Но передай королеве Керрае, что она была не права. Она не должна была так делать! Из-за этого все и началось, и теперь Улайду грозит гибель…
– Конечно же, не должна! – согласилась с ним, чувствуя, как рот наполняется кровью из искусанной губы.
Значит, королева Керрая была не права, и Улайду грозит гибель?.. Все оказалось значительно хуже, чем я думала.
– Пообещай мне!
– Обещаю, папа! Вернее, я клянусь.
Поклялась, потому что была готова на все, лишь бы он перестал смотреть на меня вот так – словно застыл на грани, отдавая последние распоряжения, готовый вот-вот перешагнуть черту, отделяющую мир живых от призрачных теней.
– Хорошо, – отец разжал руку, и я уставилась на красный след на своем запястье. – Видар тоже был не прав, – пожаловался мне. – Зря он так… Это было не правильно, Ника!
Дальше я уже не разобрала – кажется, отец снова забормотал что-то о сердце, крови и драконах.
– Не прав, – согласилась с ним глухо. – Конечно же, он был не прав! Они все ошиблись, папа. И наш бывший мэр, который брал взятки, а теперь сидит, и правительство с их пенсионной реформой…
Черт, что же я несу?!
Но отец меня не слушал, упрямо твердил о своей королеве Керрае. Затем внезапно произнес:
– Скажи ей, что Улайд спасут золотые крылья. Это очень важно, Ника! Поклянись…
– Какие еще крылья? – воскликнула я в полнейшем отчаянии. – Как я это ей скажу?!
Но больше ничего связного от отца я так и не услышала. Взгляд его снова помутнел, с губ срывалось лишь неразборчивое бормотание, из которого я смогла вычленить все те же слова о крыльях, крови и драконах.
Черных, красных и золотых.
Но потом все-таки приехала «Скорая», и я смотрела на бригаду уставших медиков, как на сошедших на землю ангелов. Была готова в них уверовать, решив, что они принесли нам с папой спасение. И мои страшные мысли о том, что я вижу отца живым в последний раз, оказались всего лишь глупыми страхами.
Разъедающими мою душу демонами.
Потому что я не могла его потерять! Это попросту не укладывалось в моей голове. Он – крепкий и здоровый мужчина в рассвете сил, на моей памяти ни разу не болел, с чего бы ему умирать от гриппа?!
Ведь от такого не умирают, я… Я где-то это слышала!
К тому же у нас с ним – собственный нерушимый мир, в котором мы очень-очень счастливы, и этот мир не может взять и исчезнуть в одночасье из-за какого-то там глупого гриппа!
А еще, эгоистически думала я, он попросту не имеет права меня бросить, потому что кроме отца у меня больше никого не было. Матери я не знала, говорить о ней в нашей семье было запрещено – очередное табу, придуманное папой. Бабушка с дедушкой умерли, и мы остались с ним одни. Держались друг друга, потому что оба были слегка не от мира сего.
В школе я не слишком-то водилась с одноклассниками, как, впрочем, и в Спортивной Академии. Было несколько друзей с тренировок, которые за глаза называли меня «Бешеной».
Наверное, потому что я никого не трогала, но обижать себя не позволяла.
Папа же был попросту одержим своей работой, которая заставляла его постоянно исчезать то на несколько дней, а то, случалось, и на пару недель. Затем, по возвращении, он днями и ночами просиживал в своем кабинете, исписывая аккуратными закорючками тетрадные листы – он предпочитал ручку и бумагу, хотя на первые свои заработанные деньги я подарила ему лаптоп.
Быть может, потому, что не слишком любил технику?.. Относился к ней настороженно, да и она не особо его жаловала. Бытовые приборы чихали, фыркали и сбоили в его руках, а машину отец водил так, что, став постарше, я частенько сомневалась, доедем ли мы из Н-ска до Боровки в целости и сохранности.
Впрочем, водил он редко – пока был жив дед Вася, тот всегда сам садился за руль отцовской «Ауди», ворча, что папаша у меня с завихрениями. Потом уже я получила права, и этот вопрос разрешился сам по себе.
Несмотря на все «завихрения», я очень его любила, нисколько не волнуясь, чем он занимался и что за таинственные фонды и университеты платили ему зарплату и давали гранты на его исследования. Потому что деньги у нас водились. Но это была очередная запретная зона, в которую он никого не пускал, заявив, что всему свое время и он обязательно мне обо всем расскажет.
Но он ошибся. Этого самого времени нам все же не хватило.
Именно оно забрало у меня бабушку с дедушкой – пусть они были «приемными», как мы их с папой называли, но я любила их, как родных. Теперь от них остались лишь воспоминания, две могилы на старом Боровском кладбище и еще деревенский дом, где я прожила до шести лет, а потом проводила почти каждое лето.
Именно там, по словам моего отца, в сейфе в подвале хранилась шкатулка с моим наследством, а за кривоватым забором начинались бесконечные леса, где раскинулась Черная Топь – огромное болото, занимавшее добрую часть Н-ской области. Там же, по словам отца, находился разлом, ведущий в Улайд, который мне следовало найти, чтобы выполнить данное ему обещание…
Тут я себя одернула. К чему эти мысли о клятве и наследстве, если… оно мне совсем ни к чему? Прочь, надо гнать от себя дурные мысли! Отца в больнице быстро поставят на ноги, потому что современная медицина творит чудеса. К тому же он всего-навсего заболел гриппом. Тянул до последнего, не признавался, что ему плохо, а потом попросту свалился.
Это я и сказала молодому медику, который принялся было заполнять бесконечные бумаги. Но бросил, потому что бригаде «Скорой помощи» стало не до этого.
Отец потерял сознание и, несмотря на попытки медиков вернуть его к жизни, умер по дороге в больницу.
Глава 2
В Боровку, чтобы выполнить свое обещание, я приехала ровно через неделю после папиных похорон. В тот день мне как раз исполнился двадцать один год, и я решила «отпраздновать» свой юбилей в холодном деревенском доме.
В одиночестве, потому что мне никого не хотелось видеть.
Добиралась до деревни на своем мотоцикле, не особо разбирая дороги и не слишком понимая, как при этом удалось не разбиться, – потому что путь, который обычно занимал около четырех часов, я проделала за полтора.
Но я всегда любила скорость. Иногда, несясь под двести километров в час по шоссе, мне казалось, что я не еду, а лечу. И что небо манит, зовет меня за собой, обманчиво суля абсолютную свободу.
Правда, на этот раз оно было свинцовым, словно налитым темно-серыми, тяжелыми слезами. Смотрело на меня безразлично, будто бы спрашивая, кто я такая и как посмела упрекать его за то, что забрало у меня отца.
Но оно забрало не только его – еще и дедушку с бабушкой, а следом за всей семьей и мою привычную жизнь. Потому что после смерти отца учеба в Спортивной Академии – третий курс, как-никак! – собственные тренировки и даже моя детская группа по акробатике – все это полетело в тартарары, оказавшись для меня совершенно не важным.
Мой привычный, уютный мир рухнул в одночасье, и теперь я замерла на распутье, не особо понимая, что делать дальше. Похожее ощущение у меня было шесть лет назад, когда я ушла из большого спорта. Бросила гимнастику, выбрав свободу и жизнь по своим собственным правилам.
Но сейчас?.. Что выбрать сейчас?
Куда мне податься?
Уехать из Н-ска, потому что больше не было сил оставаться в пустой квартире, где каждая вещь напоминала мне о прежней счастливой жизни? Бросить учебу в Академии, мысль о возвращении в которую казалась невыносимой? Или, быть может, вернуться в большой спорт, в котором меня никто не ждал, кроме моего старого тренера, ведь форму я до сих пор не растеряла?
Этого я не знала, но надеялась, что именно в Боровке я найду ответы и что старый дом, который получила в наследство от своих «приемных» бабушки и деда, поможет мне заново обрести себя.
У них, кстати, была родная дочь, но та давно перебралась в Москву. Затем укатила в Нью-Йорк, после чего, по словам разобиженного деда, старательно разрывала любые связи со своим «нищенским» прошлым в российской глубинке. Настолько этим увлеклась, что даже родную внучку забыла показать.
Но двадцать лет назад им на голову свалился мой отец – непутевый ученый с младенцем на руках. Вышел из леса прямиком к крайнему дому в деревне – тому самому, с красной черепичной крышей, синими полинялыми воротами, бабушкиными парниками и гаражом, в котором дед Вася постоянно чинил свою старенькую «Ладу» и вечно чихающий «ИЖ-Планету».
Ничего объяснять не стал, просто сунул им на руки плачущую годовалую девочку. Вот и пришлось старикам заботиться, причем не только о малышке, но и о моем отце, который, по словам деда, был с «серьезными завихрениями».
И они позаботились и очень хорошо – вырастили меня, затем без вопросов перебрались в купленную отцом квартиру в Н-ске, потому что мне нужна была нормальная школа. Каждое утро бабушка заплетала мне косы и готовила обеды, таскала на тренировки, пока я не стала ездить в Олимпийский Центр сама. Дед научил ловить рыбу, кататься на велосипеде, а потом и на мотоцикле, и неплохо стрелять – мы ходили с ним на охоту, – в то время как мой отец продолжал пропадать, с головой погруженный в свои исследования.
Правда, иногда он занимался и мной – мы играли с ним в странные игры, которых не знали мои сверстники, и говорили на странном языке, аналога которому я так и не нашла.
Бабушка и дед терпеливо у него ни о чем не спрашивали, потому что, подозреваю, заключили с папой негласный договор – он не отбирает у них меня, а они не задают ему лишних вопросов.
И мы были счастливы. А потом они все умерли – все, все! – оставив меня одну на грязной дороге, с покрытыми темными корками льда лужами, на рычащем мотоцикле возле нашего старого дома.
Последний раз мы с папой приезжали сюда ранней осенью, через месяц после похорон бабушки. Я разбирала ее вещи, а отец привычно пропал на несколько дней. Куда он уходил? Зачем? Я давно уже ничего не спрашивала, понимая, что ответов все равно не будет. Что папа по привычке заявит, что еще не время и он расскажет мне обо всем позже.
«Позже, Ника! Ты еще маленькая, у нас с тобой полно времени!..»
Но он ошибся, времени нам как раз не хватило. Да и как его может хватить?..
Помню, как в тот раз я складывала бабушкину одежду, собираясь отдать ее в церковь. Но разве можно это отдать? Эти расшитые ее руками наволочки? Вязаные крючком белоснежные скатерти? Перину, которую она сбивала мне каждый вечер перед сном? Куда деть воспоминания, от которых постоянно слезы на глазах?.. О чае с клубничным вареньем, о запахе свежеиспеченного хлеба и парном молоке в стакане, дожидавшемся меня на кухне?
Куда все это? Кому все это?
А резиновая лодка в гараже по соседству со старым мотоциклом, удочки и снасти, охотничьи ружья деда, запертые в сейфе? Быть может, оставить моим детям, чтобы и они росли счастливыми и свободными? Но мне уже двадцать один, а к этому времени меня никто так и не заинтересовал – ни одного кандидата в будущие мужья!
Пробовала однажды, встречалась с парнем из Академии. Цветы, кино, комплименты… Но дальше поцелуев у нас ничего не зашло. Они вызывали у меня легкое недоумение, переходящее в раздражение, и я решила все это прекратить, подумав, что со мной что-то не так. Гормональный сбой вкупе с заводским дефектом. Какие уж тут дети?!
Вздохнув, потрясла головой, разгоняя воспоминания о прежней жизни. Я была в ней счастлива, несмотря на серьезный заводской дефект и мелкие жизненные неурядицы.
А сейчас?..
Сейчас я открыла ворота и отогнала свой новенький мотоцикл – подарок папы на двадцатилетие – к гаражу. Поднявшись на цыпочки, отыскала под крышей тяжеленный ключ от дома. Прошла по дорожке мимо укрытых на зиму розовых кустов – бабушка научила, – махнула с крыльца боровскому старожилу деду Захару, пришедшему посмотреть, кто приехал.
Подозреваю, это было единственным его развлечением на сегодня, потому что зимой и ранней весной здесь смотреть особо было не на что – если только на непролазную грязь и подтаявшие серые сугробы.
Молодежь давно уже перебралась в город, а за ними потянулись и те, кто постарше. В Боровке оставались лишь несколько стариков, которым попросту было некуда податься. Правда, к лету деревня оживала – появлялись дачники, а по пыльным улицам вдоль кривоватых заборов носилась на велосипедах вывезенная на природу детвора.
– Что, Никусь, отдохнуть приехала? – спросил дед Захар прокуренным голосом, затем шмыгнул покрасневшим на морозе носом.
Кашлянул, выругался негромко, вспомнив недобрым словом чью-то мать.
– Да, дядя Захар, – ответила ему. – Отдохнуть.
– А батя твой?
– А батя мой не приехал.
– Ну, раз так, то… – он снова кашлянул. – Если что надо, то ты приходи, – произнес неуверенно, потому что знал, что я не приду.
Окинул меня взглядом с ног до головы – затянутую в черную кожу, с золотистыми непослушными локонами, выбивающимися из-под темной облегающей шапочки, которую я надевала под мотоциклетный шлем. Пожав плечами под серым ватником, захлюпал ногами в необъятных резиновых сапогах по боровской грязи в сторону ближайшего магазина.
Идти до него было всего лишь пять километров.
Дед Захар ушел, а я прошла в дом. Затопила печь. Затем, прислушиваясь к размеренному потрескиванию дров, выпила холодной колы, выловив ее из черного рюкзачка. Отломила кусок хлеба – оказалось, так вкусно вприкуску с сыром! Быть может, потому, что последний раз я ела…
Наверное, вчера. Или, возможно, позавчера.
После смерти отца подобные вещи меня мало интересовали, потому что перед глазами постоянно вставал свежий черный холм на Новом Кладбище и серый мраморный памятник с надписью: «Теперь ты принадлежишь небу». А еще выбитое на нем имя – «Ариан Гардов» – и дата его смерти, потому что я даже не знала дату его рождения.
Я почти ничего о нем не знала! Кроме того, что папа жил, растил меня и что-то старательно записывал в своих тетрадях на языке, которого я не понимала. Странные черточки и закорючки, издали похожие на руническое письмо, тогда как вблизи… они ни на что не были похожи! А потом он взял и умер от гриппа. Сгорел за день, и в больнице мне выдали бумаги о смерти. Что-то спрашивали о вскрытии, но я лишь покачала головой.
Зачем? Кому это нужно, если его уже не вернуть?
И мне даже некому было сообщить о его скоропостижной кончине – в его университет или же фонд, где он работал, потому что в потертом кошельке отца я нашла лишь несколько мятых купюр и ни одной визитки. В мобильном телефоне тоже был всего один номер.
Мой.
И ни одного входящего или исходящего звонка.
Вот и все!.. Он взял и ушел в мир, из которого уже не возвращаются, а я осталась. Но перед смертью он взял с меня обещание, которое я собиралась исполнить – уйти через разлом в Черной Топи и сказать королеве Керрае, что та была не права. А еще то, что Улайд спасут золотые крылья.
Понимала, что это все горячечный бред и на болоте я найду… болото, но все равно думала туда отправиться, а после начать новую жизнь с чистого листа.
Но сперва мне надо было разыскать свое наследство.
Прошла по чистым полам, оставляя за собой грязные следы. Спустилась в холодный подвал, где стоял сейф – здоровенный, проржавевший по углам железный ящик, в котором дед Вася хранил свои охотничьи ружья, а отец, по его словам, оставил мне заветную шкатулку. Комбинацию я прекрасно знала – та же самая, что открывала наш сейф в городской квартире, где всегда лежала приличная сумма на повседневные расходы, о происхождении которой папа ни мне, ни бабушке с дедом никогда не отчитывался.
Он вообще никогда и ни о чем нам не отчитывался.
Распахнув скрипучую дверцу, погладила холодные бока дедовых ружей, с трудом подавив очередной слезливый приступ. Затем нащупала на верхней полке завернутую в светлую тряпицу небольшую прямоугольную шкатулку. Развернула – надо же, на ней был изображен парящий в небе дракон! Странным делом меня это порядком взволновало. Почему-то сладко ухнуло сердце, словно я была… на правильном пути.
Провела пальцем по деревянной поверхности, очерчивая контуры крылатого монстра, но больше ничего не почувствовала – лишь промозглый холод подвала, от которого не спасали ни теплый свитер, ни кожаная куртка.
Прихватив шкатулку, вернулась с ней на кухню. Положила ее на стол, еще с бабушкиных времен накрытый белоснежной вывязанной крючком скатертью. Повернула небольшой ключик, и замок щелкнул, после чего я решительно подняла крышку, уставившись на свое… гм… наследство. Внутри лежали пожелтевший от времени свиток, перевязанный красной ленточкой, и золотая цепочка с кулоном в виде капли.
Вот, собственно говоря, и все.
Но, с другой стороны, чего я ждала?! Злата и драгоценностей? Чашу Грааля или же запечатанный туб с надписью «Осторожно, бактериологическое оружие»?
Признавшись себе, что не удивилась бы даже бактериологическому оружию, потому что понятия не имела, чем занимался отец, покрутила в руках кулончик. Он оказался совсем простеньким, никаких тебе замочков или секретных пружинок, лишь золотая капелька на тонкой цепочке. Пожав плечами, сунула ее назад, в шкатулку, после чего взялась за свиток. Развязала ленточку, раскрутила, уставившись на знакомые закорючки, которыми были покрыты страницы толстенных папиных тетрадей.
После его смерти я пыталась их перевести – скопировала текст, закинула его в Интернет, но этот язык не распознала ни одна поисковая программа. Пришлось просто сложить все его записи в коробки, надеясь на то, что на мой или папин телефон позвонят те, кому они будут нужны. Но мне до сих пор никто и не позвонил.
Усмехнувшись, подумала, что папе это бы понравилось – вполне в его духе! Сам придумал, сам зашифровал, а теперь ни одна живая душа не способна перевести то, что он написал, потому что ни одной живой душе это не нужно.
Если только его дочери.
Но как же мне теперь быть? Каким образом прочесть то, что написано в свитке? Я снова уставилась на незнакомые буквы, затем перевела взгляд на сургучную печать в самом низу листа. На ней был изображен дракон, изрыгающий пламя, а рядом с ним темнело пятно, словно кто-то неаккуратно приложился к свитку испачканным пальцем.
И я опять усмехнулась. Вот, собственно говоря, и все мое драконье наследство! Но раз я его получила, то оставалось лишь найти три сломанные березы в Черной Топи и передать королеве незнакомого мне Улайда, что та серьезно ошибалась.
При этом я прекрасно понимала, что вернусь ни с чем. Но упрямо сунула шкатулку в рюкзак, в который до этого сложила сменную одежду. Добавила туда бутылку с водой и бутерброд, после чего, прихватив ружье из подвала, вышла из дома и направилась к гаражу.
День клонился к вечеру, и рациональная часть меня твердила, что это плохая идея – отправиться на болото на ночь глядя. Но та часть, из-за которой меня в Академии и на тренировках прозвали «Бешеной», не видела никакой преграды в сгущающихся сумерках.
Болота?.. Ну, а что болота?
Поговаривали, в Черной Топи исчезали люди. Мне было лет десять, когда из соседнего дома ушла и больше не вернулась тетя Нюра. Переполох тогда поднялся знатный, искали всей Боровкой, и даже милиция приезжала из райцентра. Потом выяснилось, что соседка сбежала к любовнику в соседнюю область, бросив корову, с десяток кур и непутевого мужа, который частенько ее поколачивал.
Затем были и другие исчезновения, но люди либо быстро находились, либо у каждого был отличный повод, чтобы уехать из Боровки навсегда и начать новую жизнь в другом месте.
А еще, помню, в детстве мы пугали друг друга рассказами о леших и водяных, будто бы водившихся в этих лесах. И пусть нам с соседской детворой – деревенскими мальчишками, с которыми я лазила по крышам сараев и поджигали тополиный пух, – строго-настрого запрещали туда ходить, но мы все равно сбегали и упрямо шли на болота, старательно пугая друг друга рассказами о выглядывающей из-за деревьев нечисти.
Но ведь не было никаких леших и водяных! Если кого и стоило опасаться, так это людей и еще волков, встречавшихся в наших лесах. Именно поэтому я прихватила с собой дедову двустволку, сунув ее и запасные патроны в коляску старенького «ИЖа-Планеты». Он все еще был на ходу, и, пожалев свой новенький мотоцикл, отправиться на болото я решила именно на нем.
Довольно скоро поехала, оглушая округу ревом из дряхлого глушителя, в сторону областного центра – туда же, куда ушел дед Захар. Но местного старожила так и не догнала, свернула в лес перед указателем «Черная Топь». Долго тряслась по узкой, разбитой колее, старательно объезжая лужи и выступающие на дорогу корни, похожие на сказочные лианы.
Я знала, куда мне ехать. Как-то в детстве проследила за отцом, когда тот в очередной раз ушел на свои болота. Мы с мальчишками играли в индейцев, и я была Следопытом. Но он все-таки меня заметил, и дома мне порядком влетело. Потом отец взял с меня обещание, что я больше никогда так не стану делать.
И я не делала. Ровно до этого дня.
Поворот, еще один. Дорога становилась хуже и хуже, но я упрямо жала на газ. Чуть было не застряла в слишком уж глубокой луже, но все-таки выехала – порядком заляпанная грязью, поражаясь выносливости старенькой техники. Поморщившись, вытерла попавшие в лицо брызги длинным рукавом свитера, пожалев, что не надела шлем.
Разбитая колея тем временем уверенно превращалась в тропинку, а потом и вовсе пропала. Начались места, где, уверена, давно уже не ступала нога человека. Быть может, если только моего отца…
Но я упрямо продвигалась вперед. Пару раз увязала в грязи – пришлось даже выталкивать мотоцикл, но все-таки, порядком поплутав, добралась до того самого места – трех поломанных берез, стоявших, подозреваю, в самом сердце Черной Топи.
И тут же взвыл инстинкт самосохранения, потребовав немедленно отсюда убираться. Вернуться в наш дом в Боровке, сунуть шкатулку в сейф, запереть его хорошенько, после чего уехать в Н-ск и забыть об этом месте навсегда.
Потому что я ее увидела – полупрозрачную, светящуюся в вечернем сумраке дымку, зависшую аккурат между теми березами, напоминавшую мне гигантскую паутину неведомого паука. И я нерешительно притормозила, размышляя, что бы это могло быть и что мне делать дальше.
Что же ты такое, а?..
Быть может, плод моего воображения? Или же причудливая игра света, льющегося с зависшей над Черной Топью луной?
