Оксана Дунаева
Немиров дол. Тень
– За содеянное ты будешь предан смерти, – провозгласил Сивояр, вытянул из богатых ножен меч. – На то воля Бога, светлых владык, и моя, княжеская, воля.
Привычным быстрым движением меч с оскаленным псовым оголовьем невысоко взлетел – по светлому лезвию пронёсся красноватый блик – а потом сорвался вниз.
Чёрная лохматая голова до ужаса послушно сорвалась, закувыркалась по доскам, чертя на них алую дорогу, щедро во все стороны окропляя.
Обезглавленное тело ткнулось в помост. Из перерубленной шеи хлынула красная живая река. Дарьян вспомнил вкус, вспомнил тошноту и страх, закрыл глаза.
На его плечо опустилась ладонь.
– Дурно, что ли? Неможется? – участливо поинтересовался Войко – единственный уцелевший из отряда Быляты.
Дарьян отрицательно мотнул головой. Вскоре толпа зашевелилась, люди потянулись прочь.
Вечером, перед закатом в хлев ворвался запыхавшийся взволнованный мальчишка. Дарьян подумал, пожар в городе, но оказалось другое:
– Великий князь за стол зовёт!
– Меня?! – изумился Дарьян.
– Всех плугарей, которые дойти смогут!
В пиршественный зал княжеских хором Дарьян вошёл одним из последних и несказанно этому обрадовался, Былята и Войко уже здесь, значит, не придётся искать где сесть, а потом повинно кланяться, если займёт чьё-то место.
У стены против входа ещё пустовал, ждал великого князя украшенный богатой резьбой стол. Он был шире и выше остальных, что стояли к нему торцами в четыре ряда. В отсутствие князя народ разговаривал, шумел.
На стенах, колоннах, скамьях, внутренних наличниках – всюду вилась искусная резьба, нетронутого куска дерева не найти. Кудрявая растительность, животные и птицы, десятки Симарглов в образе пса с крыльями. У плугарей всё было меньше, скромнее, проще. В таких богатых хоромах Дарьян ещё не бывал. Разве что в детстве, с отцом, но о том помнил вспышками, и воспоминания походили на сны.
Неожиданных гостей посадили достойно: в среднем левом ряду. Дарьян занял дальнее от главного стола место, за Былятой и Войко, как и положено младшему. Стал украдкой разглядывать ярскую знать и тут же столкнулся с озорными девичьими глазками.
За одним из столов напротив, но ближе к великому князю, сидели только женщины, и все – сказочно разодетые. Рукава исподних рубах шёлково блестели из-под коротких, до локтей, рукавов цветасто расшитых платьев. Отблески масляных светильников и свечей плясали на бусах, подвесках, перстнях. Из-за ослепляющего богатства, красоты и пестроты женщины казались недосягаемыми, манящими, притягивали взгляды всех мужчин в зале.
Почётное срединное место за женским столом занимала темнобровая молодуха с холодным жёстким лицом. Под просторными одеждами выпирал высоко вздёрнутый живот. По правую руку от неё сидел вертлявый мальчишка не старше четырёх вёсен и старухи. По левую – молодые женщины и две девицы.
Знатной незамужней яре глазеть на парня предосудительно. Девчонкам приходилось делать вид, что увлечены своим разговором, но обе, будто невзначай, искололи юного плугаря взглядами и болтали, хихикая, явно о нём.
Дарьян знал, что и ему разглядывать девиц не следует. С такими, как они, нужно быть особенно осторожным, их берегут для выгодного замужества так же старательно, как породистых кобылиц для племени.
Ни в одном княжестве долины нет такого всепроникающего разделения между мужским и женским, как у яров. Ни в каком ярском доме не увидишь сидящих вместе жену и мужа, брата и сестру. Ярские женщины едят лишь после того, как накормят своих мужчин, или же – за отдельным столом.
Простой люд, конечно, живёт свободнее, но тоже не слишком. За девками всегда вполглаза присматривают, и если у какой начинает расти живот, то дают время найти жениха. Кому суженый не нашёлся, с камнем на шее проглатывает омут, или ведун приказывает шагнуть меж скал в бездну, но такое, как слышал Дарьян, всё-таки случается редко.
У плугарей и елагов иначе: хоть женщин зовут на пиры редко, однако сидят они подле мужей, как равные. Дома муж и сыновья почтительно ждут, когда жена и сестры накроют стол, сядут рядом, без них к еде не притронутся. А если девка животом отяжелела и жениха ей нет, то проходит она вдоль выстроившихся рядком односельчан, получает от каждого порцию поучительных помоев на голову, или, если вражницу себе нажина, загодя собранного, несколько дней для полноты аромата и торжества мести в тепле настоянного её, вражницы, дерьма. Но ни битьё, ни тем более душегубство и в мысли никому не приходят.
Дверь в дальнем углу распахнулась, бухнула о стену. Все разом обернулись, смолкли. А потом так же вдруг зашаркали отодвигаемые скамьи, народ поднялся единой волной. Правый кулак каждого ярского мужа лёг на сердце, подбородок дёрнулся к груди. Стены дрогнули от раскатистого многоголосья:
– Здрав будь, великий князь!
Женщины поклонились в пояс. Учтиво согнулись и плугари. Сивояр шумно отодвинул кресло с широкими подлокотниками, сел, лишь после этого скамьи вновь заскрипели под знатными ярами и гостями.
По правую и левую руку от великого расселись родичи и ближние люди. Ближе других – сутулый и Ярун, брат Сивояра. Дарьян видел его, когда тот приезжал убедить князя Годоту взять ярскую рать, и тёмный, с тлеющей, неугасимой яростью взгляд запомнил крепко.
– Ага, – шёпотом подтвердил Войко предположение Дарьяна о том, что сутулый и есть наследный княжич Ратмир. – И печатка вон на груди. Не видишь? Во-он на верхней цепке, – указал он коротко остриженной бородой. Тыкать в наследного княжича пальцем вряд ли было бы прилично.
Дарьян разглядел. Спросил о чернокосом рядом с Ратмиром.
– Крас это, сын Яруна.
Лицо у сына Яруна было ровное, чистое, тёмные широкие прямые брови и хищный, как у отца, взгляд, холодный, безжалостный, с затаённым гневом, взгляд человека, любящего власть и месть. А ростом, как и брат, Крас вышел не на зависть, но широк в груди, крепок. В нём чувствовалась сила воина вкупе с лёгкостью и гибкостью молодых лет.
– Что-то Ратмир мало с роднёй схож.
– В мать, в оланков пошёл, – Войко деловито принялся за печёного гуся, поставленного перед ними на большом чеканном блюде. – И сутулый хребет, и волосы её. Зато нравом в отца. Это уж точно.
Челяди набежало как муравьёв на медовые соты. На столы из княжеских кухонь всё плыли и плыли разнообразные кушанья. Столовые мальчишки сновали туда-сюда, потчевали гостей пивом и мёдом.
За распахнутыми окнами уже установилась прохладная стрекочущая ночь с дымком остывающих костров, над которыми готовили баранов, кур и гусей. Внутри – жар разгорячённых едой и выпивкой людей, тусклые жёлтые язычки светильников, гул разговоров, бряцанье посуды, поскрипывание нагруженных лавок и густой жареный дух пополам с ароматом свежеиспечённого хлеба и лука.
Великий князь был в добром расположении, даже весел. Что, как понял Дарьян, случается не так уж часто. Сивояр милостиво обращался то к одному яру, то к другому, шутил и своим же шуткам громко ухмылялся. Заздравные тосты участились, все расслабились, захмелели.
От огоньков глянцем отсвечивали потные лбы и лысины, губы и ладони жирно блестели. Пребывающие в почтенных летах утирались по привычке рукавом. Молодые спохватывались, брали разложенные на столах, на манер оланковых пиров, полотенца.
Дарьян наблюдал то за лысым великаном Могутой, которого одолел наследный княжич, то за кем-нибудь ещё из тех, кто сражался вчера у конюшни. В этом зале Войко знал многих, рассказал, что почти все молодые – ближний круг Ратмира, сыны знатных яров.
Наследником Ратмир объявлен давно, после того, как великокняжеская семья попала в засаду у болот Морочицы. Тогда погиб его старший брат. Оба сына от оланковой княжны с рождения огорчали отца и свой народ убогостью и нездоровьем. Владияр страдал устрашающей худобой, часто лежал с горячкой, лаял кашлем, не переставая. Про новорождённого Ратмира долго думали, что ходить с таким кривым хребтом не сможет.
А после выяснилось, что княгиня плод больше не выносит. Стали поговаривать, что у Сивояра худое, неугодное Роду семя. Знатные люди начали присматриваться к здоровому, дивно красивому первенцу Яруна.
Теперь народ успокоился, радуется. Упрямой волей Ратмир выковал из себя достойного преемника. Ни в ложь, ни в правду среди яров уже не скажут, что наследный княжич слаб и на великое княжение не годится. Да и новая княгиня обещает стать кузницей здоровых сыновей.
Великий князь вдруг обратился к плугарям. Выпученные глаза подёрнула пьяная дымка, через которую яснее проступила злая удаль. Былята, опёршись на плечо Войко, поднялся. Ответил ровно, учтиво, поблагодарил за спасение и помощь, хотя Дарьян чувствовал, впился коршуном в плечо так, что у Войко щека дёрнулась, не от боли в ноге.
– Ты ли, паря, сын Велигоста? – прогудел князь, после короткого хлебка из кубка.
Дарьян про себя выругался, но тут же встал, поклонился, как делали те, к кому Сивояр обращался сегодня впервые.
– Я, великий князь.
– Тогда ты мне вот что скажи. Люди болтают разное, но ты-то правду знаешь, – он помолчал, посерьёзнел. – Истину ли говорят, будто хлеб твоего отца уж так целебен, что чуть ли не от смерти спасает?
Вопрос каверзный, опасный. Чтобы сберечь зерно, плугари в счёт дани каждый год стараются всучить ярам как можно больше дешёвого отцовского ржаника с травами. Хвалят его на все лады, а состав и приготовление скрывают.
– Истину, великий князь, спасает, – без запинки ответил Дарьян что следовало. И, не подумав, прибавил: – Особенно от голодной смерти хорош.
В пьяном, отяжелённом обильной трапезой уме князя смекнулось не сразу, а когда дошло, свежими белилами в ливень сползла с его лица надменная удаль, глаза невероятно выпучились.
Дарьян похолодел нутром, понял, что ляпнул. В большом зале постепенно навелась грозная тишина.
И вдруг, высоко задрав бороду, Сивояр дико захохотал. Не один Дарьян дёрнулся, многие подпрыгнули на скамьях, но спустя миг по залу покатилась волна веселья. Некоторые переспрашивали, им объясняли, указывали пальцем на Дарьяна, и смех возобновлялся с новой силой.
Дарьян сел.
Невольно косил глазами туда, где слышал имя отца или громкое: «а паря-плугарь князю де…», и тут заметил пристальный взгляд Ратмира. Княжич криво, на левый бок, усмехался.
Сивояр наконец успокоился, перевёл дух, утёр слезу.
– Хитрые вы плугари, изворотливые, – сказал беззлобно, – а нам на это же и пеняете.
Глава 5. Ближний круг
Следующим утром дед-лекарь накормить подопечного не торопился, и Дарьян решил отыскать Ивицу, знал, что она на княжеской кухне работает.
Под крыльями деревянного Симаргла с высоких, обитых железом ворот внутригородской крепости скалился чеканный крылатый пёс. Стражники Дарьяна узнали, пропустили.
Кухня отыскалась быстро. Из труб большой избы валил плотный зимний дым, ставни и двери – настежь, оттуда доносилось громкое бряцанье, монотонный стук, звонкий девичий щебет и грудной, ухающий бабий смех. А ещё вкусно пахло горячим хлебом.
Дарьян будто вошёл в баню в женский день: сумрачно, туманно, от жара спина и лоб покрылись испариной. Кухарки в рубахах без рукавов, в замызганных передниках резали, месили, ляпали, суетились у печей.
Вошедшего парю Ивица сразу приметила, обрадовалась. Под любопытными взглядами потянула его за руку, усадила за стол в углу.
– Ух, какой лакомый! – сзади на плечо Дарьяну навалилась весёлая тяжелогрудая молодуха, больно ущипнула около губ за щёку, как нежно иногда прихватывала мама. – Поди, и ямочки появятся, ежели пошекочу? – Захохотала в ответ на изумлённое хлопанье ресниц. – На вот, уплетай, – сунула под нос большую миску гороховой каши с салом, огненной, густой, словно глина. – Ох и жалко будет, если такие щёчки спадут.
От второго щипка Дарьян увернулся.
После полудня время в маленьком хлеву потянулось медленно. Ворочаясь на соломе, точно капризный кот, Дарьян всё не мог улечься удобно, за несколько дней в Яргороде безделье надоело, а об ране на голове, если б не повязка, уж и забыл.
Сейчас начало пахоты, дома мечтал бы хоть немного вот так среди дня поваляться, но, оказалось, свобода в радость, лишь когда можешь заняться тем, чем нравится.
С улицы донеслось отдалённое лошадиное ржание, осаживающие крики и вслед им – дружный весёлый галдёж. Дарьян сел. Опять какое-то действо у конюшни? Прислушался. Похоже на то. Любопытство подняло на ноги, потянуло за дверь.
Притаился там же, под свесом крыши на углу жеребятника. У конюшни без дела слонялись молодые яры. Расхаживали или сидели по трое-четверо на скамьях, стояли, подпирая бревенчатую стену. Дарьян разглядел, что собрались не все: не было Краса, кудрявого с разбитым носом и ещё нескольких приметных.
Мальчишки-скотники сновали туда-сюда, исполняли поручения, выводили на поляну осёдланных лошадей. Из тенька на них хозяйски покрикивал Звеняга.
На дальний от конюшни угол поляны долетали обрывки громких разговоров, почти уже мужской басовитый гогот. Двое яров бодались плечами чуть в стороне. Не серьёзно – так, развлекались, пробуя друг друга на страх настоящей драки. Сидящие рядом в теньке громко их подбадривали, распаляли в надежде развлечься зрелищем жаркой рукопашной.
На всё это молча взирал сутулый. Опираясь на локоть, Ратмир лежал на старой, вросшей в землю телеге без бортов, устланной для мягкости соломой и покрывалами. Более всего напоминал вожака волчьей стаи, наблюдающего за молодняком. А тот малый, который одолел краснощёкого верзилу, стоял подле, прислонясь к телеге поясницей. Он тоже что-то задорно выкрикивал – подначивал драку.
Под ложем сутулого развалился внушительного размера псиволк, лохматый, дымчато-серый, он мелко трясся, высунув язык.
Один из мальчишек подбежал на короткий окликающий свист княжича, выслушал, а потом понёсся к дальнему углу жеребятника.
Как заметил? Дарьян был уверен, что сутулый ни разу голову в его сторону не повернул.
– Наследный княжич яров Ратмир к себе зовёт! – выпалил мальчишка и побежал обратно, ведь отказ немыслим, невозможен.
С каждым шагом навстречу лихой ватаге Дарьян чувствовал, как к горлу подступает волнение, против воли растёт напряжение в плечах.
Парни увидели идущего к ним плугаря и оживились, чутьё чего-то нового, интересного породило тихие разговоры.
Дарьян встал перед телегой.
Придержав нож у пояса, наследный княжич сел, левую ногу свесил, правую подтянул к груди, упёр каблуком в край. Рука с погрызенным стебельком легла на колено. Дарьян сдержался, не скосил глаза на рыжие, натёртые маслом сапоги, сверкающие на солнце не хуже начищенной меди. Отворот тонкой, расшитой у горловины рубахи был небрежно распахнут.
Юный плугарь смотрел настороженно, пытался угадать настроение и характер княжича, а тот, не таясь, разглядывал Дарьяна как воевода, отбирающий ратников или оценивающий врага, или же как господин, сортирующий свою челядь, – взгляд человека, привыкшего управлять чужими судьбами.
– Ты сын пекаря Велигоста, был при обозе с весенней данью, – начал разговор княжич.
Дарьян кивнул. Думал поправить: купца, а не пекаря – но счёл, что пока лучше помалкивать, не перечить.
– Звеняга говорит, ты Долей обласканный: не удрал, безоружный бился и всего лишь оплеухой оглоблей отделался, – в тихом голосе проступил интерес.
Дарьян снова кивнул.
– Воз разгорелся, лошадь на меня шарахнулась.
Княжич смотрел в упор, молчал. По такому спокойному, ровному взгляду отгадать что на уме трудно. В голову Дарьяну полезли нехорошие подозрения.
Ватага парней с любопытством и наглостью в глазах, некоторые в кожаных рубахах без рукавов, чтобы показать молодую силу в плечах, – все они больше походили на отряд лихих головорезов, чем на младшую княжескую рать.
Парни переминались, кивали друг другу на плугаря и тихо ухмылялись. Круглолицый краснощёкий верзила зашёл Дарьяну за спину, и тот не выдержал, скосил в его сторону глаза. Этот знакомый красноречивый взгляд Ратмир понял сразу.
– Расслабься, – кривая улыбка смяла левую щёку княжича, он вновь улёгся, опёршись на локоть, – посиди с нами, – мотнул подбородком, указывая на что-то позади плугаря.
Тот обернулся. На коротком бревне сидел лысый великан Могута и добродушно улыбался. Похлопал по сухому дереву – пригласил сесть.
Дарьян без колебаний приглашение принял. Если захотят развлечься и проверить на страх серьёзной драки, всё равно убежать не удастся. По другую его руку плюхнулся ещё один ярский молодчик, кое-кто сел на траву.
– Страшно было, когда подземцы напали? – спросил Ратмир, неспешно ковыряя стебельком в зубах. Яры с любопытством ждали ответа.
Дарьян озадачился. Вначале геройствовал лишь потому, что о ратных, в книгах обычно хорошо заканчивающихся подвигах читал много, а в настоящем бою не бывал, но когда подземец на него прыгнул, то испугался почти до ступора. И разом тогда вдруг понял, как по-детски глупо и опасно тыкать в бою воина палкой. Сказать всё это вслух язык не поворачивался, прекрасно понимал, что такая глупость и такой страх – позор. Но и говорить, будто глазом не моргнул – нелепо, ясно, что враньё.
– Да, было страшно, – твёрдо заявил Дарьян. А от подробностей воздержался.
Шуток не последовало. Ратмир кивнул и отвёл взгляд. Внезапно Дарьян осознал, что парень этот в свои девятнадцать или около того вёсен сам хорошо знает, что такое рубиться насмерть, знает страх последнего мига жизни с безусловным сжатием всех мышц, замиранием работы кишок и желудка.
– Что ж у тебя оружия-то не было? – спросил щуплый парнишка, который, видимо, один имел право подпирать поясницей княжеское ложе. Его лицо с тонкими чертами и маленькими глазками напоминало мордочку хорька. Он широко расправлял плечи, старался сгладить впечатление маленького роста, и, похоже, это стало у него привычкой.
– Я ведь не воин, – нехотя ответил Дарьян.
Кто-кто удивлённо поднял брови, другие нахмурились.
– Но ведь и не из простого люда, – пробасил краснощёкий. – У вас что, и правда никто, кроме горстки княжеской рати, биться с оружием не умеет?
Дома Дарьян этого не стыдился, но здесь почему-то почувствовал иначе. Отец заставлял учиться грамоте, купеческому делу, натаскивал, как отличить хорошее зерно от плохого, которое не долежит до весны, сызмальства водил по торжищам, учил сбивать цену. К воинам относился с небрежением: всего лишь наёмная расходная сила для охраны земельных границ и купцов. По сути – дармоеды, по большей части – неучёные, неспособные к ремеслу бездари.
Даже после двух поражений от яров, после того, как стали данниками, многие плугари продолжали думать так же. Так думал и отчим Бразд. А у молодых плугарей было иное в голове, и Дарьяну изредка всё-таки удавалось сбегать с друзьями на ратный двор, где старые вояки, обласканные вниманием мальчишек, учили юнцов держать меч.
– У них большинство мужей по-прежнему предпочитают пахоту, – ответил за него Ратмир. – В поле работать тяжко, но вернее жив останешься. А от войны можно и зерном откупиться.
– Ты что же, и меча в руках никогда не держал? – искреннее сочувствие Могуты Дарьяна добило.
– Конечно держал! У нас уже многое меняется, большинство молодых мечному бою учатся, – приврал от досады. – Только времени на это, знаете ли, мало остаётся. У нас освобождены от работы в поле только старые и малые совсем, купцы да несколько бояр. Даже княжич наш весной за плугом ходит. Зерновая дань сама не растёт, – и с вызовом посмотрел на Ратмира.
Тот усмехнулся.
– Понравился бой тем утром?
Ответить Дарьян не успел: дикое протяжное ржание обернуло все лица на вход в конюшню. Вороной жеребец рвался из рук Краса, взлягивал, будто бил невидимого врага копытом. Всё-таки вырвался, шарахнулся к телеге, в три прыжка вокруг себя обернулся.
– Да чтоб тебя! – в сердцах рявкнул Крас.
– Аркан!
– Искр буянит! – закричали отовсюду.
От бьющих во все стороны копыт парни кинулись врассыпную. Не спуская глаз со взбесившегося коня, Дарьян тоже шарахнулся прочь, сшибся с кем-то, упал, вскочил. Резко обернулся на исступлённое ржание за спиной, вскинул голову. На фоне вечернего ослепительного солнца будто замерла чёрная тень вставшей на дыбы лошади. К горлу подкатила дурнота, мир поплыл, а потом стремительно затянулся тьмой…
Ледяная вода хлестнула лицо, хлынула в нос, дыхание прервалось. Дарьян сел рывком, закашлялся, чуть лбом не расшиб нос стоящему на коленях Звеняге, напугал старика.
По другую сторону на корточках сидел Ратмир, вокруг – плотный забор из человеческих ног в высоких рыжих, коричневых и чёрных сапогах.
Память зашевелилась, непонятная действительность начала обретать смысл: княжич, ярские парни, Крас, Искр… Неужели сомлел?!
– Пошли на солому, – пробормотал старик, тяжело вставая с колен, – видать, слаб ещё.
Дарьян посмотрел на Ратмира, пристальный взгляд княжича, как всегда, не сказал ничего. Огляделся и прочёл на лицах весёлое или хмурое недоумение.
– Пекарь-то какой нежный, испугался Искра – аж сомлел, – сказал кто-то за спиной и вызвал улыбки.
– На то он и пекарь! – огрызнулся дед. – Сам-то знать – не знаешь, как опару сделать, с голоду на другой день помрёшь, как все пекари пропадут!
– Я воин! – гордо взвился парень. По молодому баску – краснощёкий верзила. – Возиться с опарой не моё дело, а бабье!
Помогающую руку старика Дарьян со своего локтя раздражённо стряхнул, поднялся. Хотелось уйти, не видеть эти ухмылки, хотя и сам не мог понять, почему так устыдился нечаянного обморока, а ещё раньше – что землепашец, не знающий меча. Сырой до пояса, злой, пошёл прочь.