О. Ю. Болдырев
Экономический суверенитет государства и конституционно-правовые механизмы его защиты

Конституционная экономика и конституционная политическая экономия

Теперь подробнее остановимся на таком ином направлении, как «конституционная экономика». Она представляет интерес как дисциплина, очерчивающая поле для исследований, и которую в узком понимании логично рассматривать как раздел институциональной экономики (изначально она, как и упоминавшийся выше «экономический анализ права», отпочковалась от неоинституционализма, и еще сам Дж. Бьюкенен пытался провести разграничение между данными направлениями³³⁴), а в широком – как междисциплинарное направление на стыке экономической науки (в первую очередь – институциональной экономики) и науки конституционного права³³⁵. Однако, представляется, что сегодня «конституционная экономика», хотя и преподается в ряде вузов, по сути, является не столько дисциплиной, сколько концепцией – пусть и несколько эволюционировавшей от ее первоначального (западного) понимания до современного российского³³⁶.

Поскольку «отцом» конституционной экономики принято считать Нобелевского лауреата по экономике Дж. Бьюкенена³³⁷ (хотя позиции здесь расходятся³³⁸), его взгляды не могли не отразиться на изначальных установках и методологии «конституционной экономики». Конституция, по мнению Дж. Бьюкенена, – набор правил для политической игры³³⁹, и эффективность текущей политики в значительной степени зависит от продуманности первоначально составленной конституции. Однако, представляется, что Дж. Бьюкенен не был «нейтральным» исследователем – он был носителем определенной идеологии (сторонником индивидуалистической философии и индивидуалистического метода в экономических исследованиях и известным борцом с кейнсианством). Он также был носителем идеи анализа политической и конституционно-правовой сфер при помощи «экономической» (а, по сути, как и в «экономическом анализе права» – неоклассической) методологии: яркий пример – его «теория общественного выбора», в рамках которой избиратели и политики – все те же (что и в неоклассической экономической теории) стремящиеся максимизировать «полезность» эгоисты, политическая сфера – это рынок услуг, где обмениваются голосами и предвыборными обещаниями. Идея базировалась на двух редукциях, характерных для неоинституционализма³⁴⁰:

1) на редукции политико-правовой и конституционно-правовой сферы и самого государства до некоего аналога рынка³⁴¹ (как уже было выше показано, данный подход лежит в русле идей так называемого «экономического империализма», переносившего рыночные модели на другие сферы общественных отношений);

2) на редукции понятия «экономическая методология» до методологии так называемого экономического mainstream’а³⁴², далеко не всеми экономическими школами разделяемого.

Ниже будет показано, что доминирующее сегодня неоклассическое направление (mainstream) экономической науки (economics) критикуется многими авторитетными исследователями, включая ряд лауреатов Нобелевской премии по экономике и академиков РАН. Сегодня, особенно после кризиса 2008 г. на Западе все больше возрастает интерес к «неортодоксальным» экономическим теориям: кейнсианству и посткейнсианству, неомарксизму, классическому институционализму, исторической школе, эволюционной экономике и др.³⁴³ Выдвигаются идеи объединения неортодоксальных школ, например, в рамках «постклассического синтеза» (противопоставляемого «неоклассическому»). В частности, в России эту идею предлагал бывший заведующий кафедрой экономической теории РАН профессор С. С. Дзарасов³⁴⁴. В «постклассическое» направление он включал посткейнсианство, неомарксизм и радикальную экономику, левый институционализм и отчасти французский дирижизм³⁴⁵. Его сын, заведующий кафедрой политической экономии и истории экономической науки РЭУ им. Г. В. Плеханова Р. С. Дзарасов относит к «постклассической школе» в первую очередь посткейнсианство (но не «кейнсианство неоклассического синтеза»), современный марксизм и неорикардианство, а также современных продолжателей классического институционализма³⁴⁶. Другой вариант объединения неортодоксальных школ, предложенный западными исследователями, – «институциональная политическая экономия»³⁴⁷, о которой еще будет сказано ниже.

Возвращаясь к теории общественного выбора Дж. Бьюкенена, отметим, что она, представляется, в некоторой степени вульгаризирует политико-правовую модель, подменяя конституционные отношения (в том числе отношения представительства) рыночными. Этот подход положен в основу «конституционной экономики». Частично это признавали и ее создатели, открыто призывавшие к созданию «гражданской религии», которая «отчасти возвратит нас к характерному для XVIII в. скептическому отношению к политической деятельности и правительствам и которая вполне естественным образом сосредоточит наше внимание на правилах, ограничивающих деятельность правительств, а не на инновациях, оправдывающих все возрастающее вмешательство политиков в жизнь граждан». Как отмечает В. М. Ефимов, «сейчас, после погружения мира в экономический кризис, вызванный дерегуляцией экономики, эти слова звучат воистину зловеще»³⁴⁸. Подход основателей «конституционной экономики» оказался в русле «маркетизации государственного правления», предполагающей «многоаспектное распространение оснований коммерческой деятельности на сферу государственного управления»³⁴⁹.

Тенденция подмены конституционных отношений рыночными внедряется и получает развитие в законодательстве. Так, в России функции государства превращаются в оказание «государственных услуг»³⁵⁰, что есть не просто изменение терминов, а выхолащивание и подмена существа, природы и предназначения государственных институтов, превращение народа из суверена в потребителя³⁵¹. Не только экономисты и другие эксперты в соответствующих областях³⁵², но и видные юристы-конституционалисты, например, профессор С. А. Авакьян, критически относятся к этой тенденции³⁵³. Она лежит в одной плоскости с коммерциализацией так называемых «публичных благ» и представляет угрозу для реализации конституционного принципа социального государства³⁵⁴.

Идея снижения роли государства связана с идеями «отмирания» государственного суверенитета. Налицо корреляция двух тенденций: перевод функций государства в «государственные услуги» и закрепление через международные обязательства, в частности, в рамках ВТО, либерализации рынка услуг и предоставления равных условий для поставщиков. Это ведет к уравниванию государства и транснациональных корпораций, а также к «приватизации» государственных функций, пусть и называемых теперь «услугами» (здесь вполне применимо словосочетание «приватизация государства», используемое и С. А. Авакьяном, хотя, и в несколько ином контексте³⁵⁵, а также термин «приватизация права», под которым исследователи предлагают понимать тенденцию, «когда большой объем правотворчества выходит из-под прямого государственного контроля»³⁵⁶), аргументируемой целями «пресечения государственной монополии, ограничивающей равную конкуренцию»³⁵⁷. И, очевидно, выхолащивает сущность государства и подрывает его экономический суверенитет. Эти тенденции коррелируют с предложениями «отказаться от приоритетности государства как формы политической организации»³⁵⁸, что бросает вызов конституционному праву, ставя под сомнение один из основных его объектов³⁵⁹. Представляется верным замечание Н. Б. Пастуховой, что концепции десуверенизации служат инструментом воздействия на внутриполитические процессы суверенных государств³⁶⁰.

Если на Западе основы конституционной экономики были заложены экономистами, то в России это направление разрабатывается не в меньшей степени и юристами и позиционируется как междисциплинарное³⁶¹. Но полностью свободным от идеологии, представляется, оно также не стало. Среди экономистов оно оказалось в значительной степени монополизировано представителями «право-либеральных» взглядов³⁶². Одним из наиболее активно работающих в данном направлении экономистов стал ректор РАНХиГС В. Мау³⁶³, а предисловие к учебнику «Конституционная экономика» 2005 г. написал научный руководитель НИУ «Высшая школа экономики» Е. Ясин³⁶⁴. Заметим, что оба – не только ученые-экономисты, но и активные участники государственной и общественно-политической жизни и идеологи коренных экономических преобразований с начала 1990-х гг., рядом других исследователей оцениваемых критично³⁶⁵. Одна из первых в России лабораторий конституционной экономики была создана в Институте экономики переходного периода (ныне – Институт экономической политики имени Е. Т. Гайдара), который также вряд ли можно отнести к идеологически нейтральным учреждениям³⁶⁶.

Хотя В. Мау обращался к экономическим аспектам суверенитета, представляется, что идеология экономического либерализма проявляется в осуществляемом им толковании суверенитета и его значения, например: «Сильной будет только та страна, в которой действуют глобальные игроки, способные определять мировые тенденции развития технологий и финансовых потоков <…> Если это и протекционизм, то протекционизм либеральный»³⁶⁷.

В данном контексте стоит вспомнить, что один из отцов немецкой исторической школы в экономике Г. Шмоллер, вступая в 1897 г. в должность ректора Берлинского университета, в своем программном докладе, посвященном экономической науке, утверждал, что экономистам, ориентированным на экономический либерализм или марксизм, место не в университетах, а в политических партиях, дирекциях политических изданий, профсоюзах и союзах предпринимателей. По его мнению, они не могут быть полезными профессорами и занимать кафедры³⁶⁸. И, хотя, указанную точку зрения не стоит абсолютизировать, не учитывать влияние идеологии, исповедуемой исследователями в определенной области, на саму эту область, представляется, невозможно.

При этом стоит отметить, что ряд российских экономистов, являющихся представителями иных взглядов, хотя не использовали термин «конституционная экономика» и не ассоциируются с этим направлением, также обращались к конституционно-правовым проблемам, в том числе академик и бывший секретарь секции экономики РАН Д. С. Львов, академик и бывший директор Института международных экономических и политических исследований РАН О. Т. Богомолов³⁶⁹ и др. Представляется, что их наследие также требует изучения в рамках «конституционно-экономических» исследований (в контексте проблематики настоящей работы отметим, что, например, Д. С. Львов был сторонником конституционно-правового закрепления норм, направленных на защиту ресурсно-энергетического суверенитета России, а О. Т. Богомолов много внимания уделял вопросу суверенности во внешнеэкономической политике).

Что же касается юристов, развивающих в России «конституционную экономику», то, представляется, в их работах прослеживаются некоторые идеологические догматы экономической науки, причем не экономической науки в целом, а конкретных экономических школ, другими экономическими школами не разделяемых.

Так как аксиомы подаются абсолютизация бездефицитного бюджета и доктрина независимости центральных банков³⁷⁰. Эти идеологемы монетаристской и тому подобных школ экономического mainstream’а без упоминания о наличии школ, исповедующих иные взгляды (кейнсианской³⁷¹ и другие), обнаруживаются в том числе в учебниках, где, казалось бы, должна быть представлена максимально широкая палитра существующих течений.

Представляется, что в сегодняшнем виде «конституционная экономика» выступает идеологическим обоснованием ряда конституционно-правовых доктрин и тенденций, являющихся дискуссионными и подвергающих риску экономический суверенитет. В частности, доктрина «независимости Центрального банка» (чей статус квалифицируется как «основной вопрос конституционной экономики»³⁷²) обосновывает выведение центральных банков из системы разделения властей и из числа подотчетных народу (суверену) органов власти³⁷³ под предлогом того, что «наука конституционного права должна “догонять” экономическую мысль, одновременно переоценивая многие традиционные доктрины, начиная с доктрины разделения властей»³⁷⁴. Не исключая критического анализа классических доктрин, заметим: ради недоказанной экономической эффективности предлагается лишить народ возможности контролировать субъекта, по сути, являющегося властью (показательно, что судья КС РФ Н. С. Бондарь прямо пишет: «В Российской Федерации финансово-экономическую (“денежную”) власть олицетворяет в своей основе Центральный банк РФ…»³⁷⁵). То есть конституционно-правовой вопрос о статусе ключевого финансового регулятора (монопольно осуществляющего ряд функций и проводящего политику от имени государства) решается не на основе конституционно-правовой логики организации публичной власти, а на основе доверия к экономистам, хотя и среди экономистов далеко не все разделяют такой подход³⁷⁶. Заслуживает внимания позиция Г. Н. Андреевой, акцентирующей внимание на необходимости ревизии постулатов конституционной экономики «с целью выявления и пересмотра либо устранения слабых, не подтвержденных практикой догм» и приводящей в качестве примера концепцию независимости Центрального банка – идею, «которая была «продавлена» самими банками»³⁷⁷.

Автор же настоящего исследования предлагает различать:

1) конституционную экономику как концепцию (изначальную концепцию Дж. Бьюкенена и концепцию современных ее представителей);

конституционную экономику или «конституционную политическую экономию» как научную и учебную дисциплину.

Но опасной видится редукция дисциплины до конкретной концепции.

Представляется, что есть аргументы в пользу выделения в качестве научной дисциплины не «конституционной экономики», а «конституционной политической экономии». В основе «конституционной экономики» лежит методология «economics», являющаяся не «общеэкономической методологией» (как ее часто подают), а методологией лишь группы экономических школ. В то время как «политическая экономия» исторически приемлет сосуществование различных, в том числе альтернативных друг другу школ (примеры: меркантилизм и его последователи, классическая английская политэкономия, марксистская и неомарксистская политэкономия, национальная политэкономия производительных сил Ф. Листа, немецкая историко-этическая школа политэкономии, «новая политическая экономия» Р. Эли, международная политическая экономия и геополитическая экономия и другие). Хотя термин «конституционная политическая экономия» некоторые авторы также используют, обычно он понимается как синоним «конституционной экономики». Сам Дж. Бьюкенен, говоря о «конституционной политической экономии», апеллировал не к методологии политической экономии в широком понимании, а лишь к собственной «новой политической экономии»³⁷⁸, которой называл анализ политической сферы с помощью «экономической» методологии: по сути, методологии не «политической экономии», а economics³⁷⁹ (таким образом, когда Дж. Бьюкенен использовал термины «новая политическая экономия» и «конституционная политическая экономия», политическим был лишь предмет исследования – политическая сфера; методология же исследования была не политэкономической, а «экономической», но лишь в узком понимании неоклассического «economics»).

Именно такое понимание «конституционной политической экономии» можно встретить и у российских авторов. Так, Н. С. Бондарь пишет: «Конституционная экономика есть не что иное, как “конституционная политическая экономия”, т. е. речь в данном случае идет об экономическом анализе управленческих процессов, применении экономической теории прежде всего в политологии…»³⁸⁰. В данном случае под «политической экономией» также понимается лишь «новая политическая экономия» (в понимании Дж. Бьюкенена), а под применением «экономической теории» – применение не политической экономии, а economics. Мы же предлагаем рассматривать термин «конституционная политическая экономия» не как синоним «конституционной экономики», а как направление, представляющее методологическую альтернативу.

Дискуссия о преимуществах «политической экономии» или economics³⁸¹ в целом выходит за рамки данного исследования. Покажем лишь преимущества «политэкономического» подхода применительно к междисциплинарным исследованиям на стыке с конституционным правом.

Во-первых, положенный в основу «конституционной экономики» mainstream (economics) абстрагируется от рассмотрения проблем, изучаемых политической экономией и важных для конституционно-правового анализа. Термин «economics» ввел А. Маршалл в 1890 г. (до этого использовался термин «политическая экономия», а позже «economics» и «политическая экономия» стали развиваться как альтернативные направления экономической мысли). При этом предмет дисциплины был им сужен за счет устранения из него «таких беспокоящих вопросов, как распределение доходов и богатства, структура власти и социальная справедливость»³⁸² (хотя, например, английский философ и экономист конца XIX в. Генри Сиджуик, напротив, полагал, что необходимо разработать этику и основанные на ней системы политической экономии и политологии). Кроме того, как отметил еще Джон Хикс, неоклассическая теория (лежащая в основе economics) в качестве исключительного предмета исследований имеет обмен, сознательно отбросив такие сферы реальности как «производство», «воспроизводство», «общественный продукт», в результате чего ее понимание содержания экономики очень ограничено³⁸³. Дж. Хикс предложил называть неоклассическую теоретическую парадигму «каталактикой» – наукой об обмене³⁸⁴. По мнению А. Московского, дополнительно предмет дисциплины был заужен Л. Роббинсом, чье абстрактное определение предмета экономической науки как «отношения между целями и ограниченными средствами», вошедшее почти во все учебники по экономике, стало методологической предпосылкой для необоснованной гиперболизации математических методов исследования экономики (вместо исследования политико-экономического и институционального)³⁸⁵. Оценки исследователей расходятся: по мнению одних, «благодаря усилиям К. Менгера, А. Маршалла и др. экономическая теория в значительной степени освободилась от социологических наслоений и примесей…»³⁸⁶; по мнению других, и Парсонс, и Маршалл сыграли роковую роль как для экономической, так и для социологической наук: «Вместо того чтобы бороться с экономической неоклассикой и предложить экономической науке свою альтернативу, он (имеется в виду Парсонс. – О. Б.) много сделал, чтобы провести “демаркационную линию” между экономической наукой и социологий»³⁸⁷, в результате чего стало очень удобно исключать исследователей, подходящих к экономике с социальных, а также с этических позиций, из дискурса за счет объявления их и «вовсе не экономистами, а социологами»³⁸⁸.

Но разве конституционалисты могут абстрагироваться от таких фундаментальных вопросов как структура власти, социальная справедливость и т. п.? Признаем, что и зарождение науки «государственного/конституционного права» как отдельной дисциплины в некоторой степени было аналогичным зарождению economics: подобно тому, как последний отказался от анализа фундаментальных, в том числе мировоззренческих вопросов, поднимаемых политической экономией, так же и наука государственного/конституционного права частично ушла от лежавшей в ее основе политической философии, задававшейся не столько изучением того, что есть, сколько уяснением того, что должно быть³⁸⁹. Как отмечает И. Д. Левин, буржуазии была нужна наука, излагающая и систематизирующая действующие нормы государственного права <…>, облегчающая ориентировку в нормативном материале всех заинтересованных лиц: должностных лиц, юристов и т. д.; обобщающая этот материал, выводя юридические принципы, которые <…> были бы достаточно «гибкими» и растяжимыми, чтобы узаконить любой произвол <…>, обосновывающая <…> буржуазное государственное право и т. д.: «Если в период борьбы буржуазии за власть в ее идеологическом арсенале первенствующую роль играли политические учения, содержавшие программу реформ или революции в праве, создания нового права, новых государственных форм в соответствии с политическим идеалом буржуазии, то после завоеванию ею власти ей была необходима юридическая наука, которая обосновывала бы и защищала существующее право в качестве уже воплощенного идеала»³⁹⁰. Признавая, учитывая год написания работы, ее идеологическую направленность, нельзя все же не согласиться с тем, что выбор той или иной дисциплины из вариантов, имеющих близкий предмет исследования, диктуется в том числе и политическими причинами. Представляется, что с политической экономией и «economics» ситуация близкая – так, профессора экономического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова А. В. Бузгалин и А. И. Колганов пишут: «Для господствующих субъектов господствующей практики (точнее – практики хозяев экономики) стабильного (или претендующего на это имя) регулируемого (минимально, в духе неолиберализма) рыночного хозяйства, не ждущего сколько-нибудь значительных качественных перемен, более того, отторгающего такие перемены, – для такого хозяйства economics есть наиболее адекватная парадигма научных исследований и экономического образования. Эта парадигма детализирует знания о механизмах функционирования такой системы, что полезно для успешного бизнеса на микро- и макроуровнях при условии, что в основах рыночной системы не происходит качественных изменений»³⁹¹.

Возможно, именно в связи с отходом науки конституционного права от политической философии (целесообразность такого исторического отхода не является предметом данного исследования) конституционное право пользуется старыми конструкциями политической философии периода эпохи Просвещения, когда, например, разделение властей уже было выработано, а центральные банки еще не получили распространение и потому вписаны в нее не были. Но, несмотря на то, что предмет науки конституционного права исторически был сужен, она не отказалась от рассмотрения вопросов, от которых отказался economics: структуры власти, социальной справедливости и т. д. Это аргумент в пользу «политэкономического» подхода при исследовании взаимовлияния конституционно-правовых и экономических факторов³⁹².

Во-вторых, если economics (в отличие от политэкономии) исследует рыночно-капиталистическую систему без качественных изменений в ней, то конституционное право (в отличие от других отраслей права) является инструментом и таких изменений. И конституционное право, и политическая экономия не функционируют в заданных рамках, а способны задавать рамки, предлагать альтернативы – хоть сложившейся экономической системе, хоть отмечаемой исследователями тенденции «отмирания государственного суверенитета».

В-третьих, в отличие от «economics», «политическая экономия» рассматривается как наука историческая, хотя и с разногласиями в части существования универсальных исторических законов (марксистская политэкономия, основанная на марксистской философии истории)³⁹³ или их отсутствия (немецкая историческая школа, особенно в лице Г. Шмоллера).

В-четвертых, и политэкономы мыслят политически, и конституционное право – институциональная основа политической жизни. Термин «политическая» в названии политической экономии не случаен – какие бы из школ политической экономии и подходов к ее пониманию мы ни взяли³⁹⁴.

В-пятых, сам стык конституционного права и экономики уже предполагает междисциплинарное начало; политическая же экономия расширяет обзор, позволяя рассматривать проблемы «широко-обществоведчески», приемля сосуществование подходов различных школ (лишь одной из которых является школа Дж. Бьюкенена). Выбор же конкретных школ, методология и подходы которых используются, обусловлен в том числе и тематикой исследования. Отметим в связи с этим три момента.

Во-первых, проблематика обеспечения экономического суверенитета государства вынуждает поставить под сомнение применимость для анализа тех экономических школ, которые создавались и, как отмечают исследователи, насаждались развитыми странами и ТНК в целях поставить под свой контроль другие государства; открыть их рынки сбыта, т. е. в целях их десуверинизации. В разное время ряд ученых (включая нобелевских лауреатов по экономике Г. Мюрдаля, А. Сена, В. Леонтьева, Д. Тобина, Л. Клейна, Ф. Модильяни, Дж. Стиглица и другие) отмечали сомнительную научность mainstream’а и лежащей в его основе либерально-неоклассической теории³⁹⁵. Отмечается и их противоречие интересам России³⁹⁶, их использование как вид «оружия» по десуверенизации государств³⁹⁷, причем в руках не только конкретных государств (например, США), но и в интересах транснационального капитала, в силу чего объектом их поражения становятся не только отдельные государства, но и сами конституционно-правовые идеи государственного и народного суверенитета³⁹⁸. Так, реформы в России в 1990-х гг. (по мнению исследователей, нанесшие урон экономическому суверенитету государства и, как отмечал сам госсекретарь США Уоррен Кристофер, являвшиеся «инвестицией в национальную безопасность США»³⁹⁹) проводились в соответствии с экономическим «мейнстримом»⁴⁰⁰, причем в его наиболее радикальных и критикуемых формах: монетаризма и так называемого «Вашингтонского консенсуса»⁴⁰¹. Последний разрабатывался «для управления экономической политикой слаборазвитых государств с целью контроля за использованием предоставляемых им из-за рубежа кредитов и обеспечения гарантий деятельности на их территории международного капитала»⁴⁰² и представлял, по словам его же автора Д. Уильямсона, «экономическую политику, к которой Вашингтон подталкивает мир»⁴⁰³.

Во-вторых, необходимо обратиться к тем школам, которые уделяли внимание вопросу обеспечения государственных интересов, его экономической независимости. Так, уже в Манифесте австрийского камералиста-меркантилиста Ф. В. фон Хорника «Австрия превыше всего, если того пожелает» 1684 г. говорилось о необходимости промышленно-технологической самодостаточности – как будет ниже показано, важного аспекта экономического суверенитета. И, хотя, меркантилизм часто подается как некая давно устаревшая «преднаучная» школа, но он акцентировал внимание на проблемах, актуальных и сегодня, например, на проблеме сырьевой зависимости, а также был реабилитирован в рамках немецкой исторической школы в экономике (Ф. Лист, Г. Шмоллер), затем Дж. М. Кейнсом и другими исследователями. Фридрих Лист и другие исследователи показывали, что государства, экспортирующие идеологию свободы торговли (тогда такими государствами выступали Англия и Франция в лице А. Смита, Д. Рикардо, Ж. Б. Сэя и другие), сами поднялись на передовой уровень за счет предшествовавшей жестко протекционистской политики⁴⁰⁴. И спустя 150 лет ряд авторов также показывает, что развитые страны, экспортирующие идеологию свободной торговли, развивались за счет протекционизма⁴⁰⁵, а в насаждаемой другим государствам идеологии «отбрасывают лестницу», по которой сами поднимались наверх⁴⁰⁶. Много используют они и скрытых механизмов протекционизма⁴⁰⁷.

В контексте проблем обеспечения экономического суверенитета государства отметим также такие школы, как «политэкономия национального хозяйства» (или «национальная политэкономия производительных сил»), которую ее разработчик, Ф. Лист, противопоставил космополитичной «политэкономии меновых ценностей» А. Смита⁴⁰⁸, а также геоэкономика – направление, развиваемое сегодня на стыке экономической науки и геополитики⁴⁰⁹ и тесно связанное с проблематикой экономического суверенитета⁴¹⁰.

Стоит уделить внимание и школам, развивавшимся в рамках «международной политической экономии» как подотрасли уже не экономической науки, а науки международных отношений⁴¹¹, в частности на страже экономического суверенитета стояли представители ее «реалистической» и некоторых других школ⁴¹². И, конечно, заслуживают внимания школы, в рамках которых сложилась так называемая «центр-периферийная» парадигма (в частности, исходящая из утраты странами «периферии» части своего экономического суверенитета в пользу стран «центра»). Широкое развитие она получила среди марксистов, структуралистов; в рамках тесно переплетенных теорий «зависимости», «зависимого развития», «периферийного» и «зависимого» капитализма, «насаждения отсталости», мир-системного анализа⁴¹³.

В-третьих, угрозу представляет ограничение не только «внешнего», но и «внутреннего» суверенитета государства. Чтобы оценить «потенциальный объем» суверенитета государства в экономике, юристы-конституционалисты должны иметь представление о роли государства в экономике и различных подходах к ней. Те школы, которые минимизируют роль государства (принцип laissez faire – либерально-монетаристские концепции), не показывают всего спектра инструментов и возможностей государства, требующих сохранения за ним суверенитета, поскольку «с институциональной точки зрения неолиберализм сделал государство и его регулирующую практику публичным врагом номер один <…> навязывается концепция «маленького» (читай – слабого) государства и минимизация его вмешательства…»⁴¹⁴. Поэтому большее внимание следует уделить школам, акцентировавшим внимание на роли государства в экономике.

Так, представители фрайбургской школы «ордолиберализма» (В. Ойкен и другие), хотя и выступали сторонниками рыночной экономики и свободной конкуренции, тем не менее, в отличие от своих австрийских коллег (Л. Мизеса, Ф. Хайека и другие), отводили в этом большую роль государству⁴¹⁵. В противоположность идее нерегулируемого рынка они выдвигали идею рыночной экономики, основанной на порядке (лат. – «ordo»; нем. – «ordnung» – отсюда и название издававшегося В. Ойкеном журнала-ежегодника ORDO и самой школы⁴¹⁶), а также «экономической конституции» (концепция которой рассматривалась выше). Таким образом, ордолибералы выступили против принципа laissez faire (идея невмешательства государства в экономику), например, Вальтер Ойкен, будучи сторонником рыночного хозяйственного порядка, подчеркивал, что он не устанавливается сам, а требует «рамочного обрамления» (в том числе, правового) со стороны государства, уделяя, в частности, огромное внимание борьбе с монополиями и предлагая в экспертной записке 1947 г. «Ликвидация концернов и роспуск картелей» принять закон против концентрации экономической власти⁴¹⁷. Немецкий экономист К. Херманн-Пиллат отмечает, что ордолибералы, являясь безусловными сторонниками свободной рыночной конкуренции, рассматривали ее не как «естественный процесс, но как институт, который прежде должен быть введен государством и им охраняться»⁴¹⁸. Как писал один из представителей ордолиберальной концепции Ф. Бем (кстати, не только экономист, но и юрист), «только сильное правовое государство может стать гарантом конкурентной рыночной экономики (в противоположность выше приведенной идее “маленького, слабого государства” в рамках классического либерализма и доминирующего неолиберализма⁴¹⁹. – О. Б.). Сильное государство – это не такое государство, которое раздает налево и направо многочисленные льготы, а то, которое использует политическую власть для создания условий для честной конкурентной борьбы»⁴²⁰. Кстати, об этом же писал ряд других экономистов, включая и лауреатов Нобелевской премии, например, Дж. Тобин: «Поддержание конкуренции требует постоянной бдительности в неуклонном применении антитрестовского законодательства. Смитовская система может работать только в условиях, когда существуют социальные институты, направляющие эгоистическую энергию в конструктивное русло»⁴²¹.