bannerbannerbanner
Изменить судьбу. Вот это я попал

О.Шеллина (shellina)
Изменить судьбу. Вот это я попал

Полная версия

Карету больше не раскачивало, несмотря на то, что творилось снаружи, здесь непогода практически не ощущалась. Я же рассматривал свое первое приобретение и думал, а на кой черт он мне все-таки сдался? Я не помню ни одной выдающейся личности этого времени по фамилии Кузин. Да и хрен с ним. Одно я знаю совершенно точно, этот пацан, который так внезапно возвысился, будет предан мне и только мне до самого гроба, неважно чьего, надеюсь, что все-таки не моего.

Карета еще раз качнулась и остановилась. На этот раз дверь открывалась еще дольше, ветер прижал ее и не собирался уступать каким-то людишкам, осмелившимся бросить вызов стихии. Наконец, распахнувшись под напором троих людей, подхваченная ветром с такой силой, что я невольно представил, какую вмятину она оставит на стенке кареты, впечаталась в эту самую стенку. В проеме снова появился Бутурлин и проорал:

– Приехали, с божьей помощью! Разрешите помочь вам выйти, государь?!

Ну, почему бы и не разрешить? Я схватил протянутую руку и спрыгнул, сразу же попав в вихрь снега, забившего мне рот и нос, не дающего ничего рассмотреть. Бутурлин потащил меня куда-то, и я просто перебирал ногами, стараясь не слишком отставать, потому что у меня сложилось стойкое впечатление, что я точно заблужусь прямо посреди этого двора, если отпущу сильную мозолистую руку своего провожатого. Да, графья здесь явно не были белоручками, хоть и надевали эти идиотские парики, которые я лично сожгу, при условии, что выживу. Ну а что? Дед бороды рубил, а я парики буду жечь, каждый правитель имеет право на маленькие слабости.

Последний порыв ветра швырнул мне в лицо пригоршню колючего снега, и тут я перешагнул порог, за которым меня встретило тепло и полное безветрие. Подняв руку, я вытер лицо, убирая с него последствия бури, и только после этого огляделся. Ну, на дворец имение графа Бутурлина походило мало. Сюда пока еще не дошла мода на пышные усадьбы а-ля Кусково. Я стоял посреди небольшого холла, очень уютного и теплого. Теплого не в смысле, что его хорошо отапливали, а в смысле, что в нем было приятно находиться. Прямо напротив того места, где я стоял, расположилась большая лестница, ведущая на второй этаж. Вправо и влево уходили длинные коридоры. Подняв взгляд на верх лестницы, отметил, что стены были просто хорошо побелены. Никакой лепнины, позолоты и других излишеств не наблюдалось.

– Позвольте проводить вас в комнату, государь, где вы сможете отдохнуть.

Я посмотрел на открытое лицо денщика моего деда и думал о том, что о нем говорили при дворе. Вообще-то я просто умел слушать и анализировать услышанное, а челядь вовсю болтала, что царевна Лизавета отдала свою любовь статному графу, и, опять-таки по слухам, не только платоническую любовь, но и кое-что большее. Я смотрел не мигая на любовника своей тетки и пытался решить, что же мне с ним все-таки делать? Насколько я помню, Петр Второй сослал его куда-то служить, в тьму тараканью, поддавшись ревности, но я-то с ним отношений не портил. Он же стоял передо мной, малолетним придурком, который является его императором, практически навытяжку и не шевелился, ожидая ответа. Мои размышления прервали причитания Остермана о скрутившем его ревматизме. Внезапно я осознал, насколько сильно замерз.

– А не сообразить ли нам баньку, Александр Борисович. Я вельми замерз, что пес шелудивый, – старательно проговаривая слова, обратился я к Бутурлину.

Тот вздрогнул, словно я брякнул нечто не укладывающееся в его голове, но затем встрепенулся и даже улыбнулся уголками крупного рта.

– Как будет угодно государю. Эй, Михайло, ты где, песий сын?! – заорал он, кого-то зазывая к себе. – Я распоряжусь, а вы пока все же пройдите в спальню, государь. Не в дверях же баньку ждать будем.

Запретив ехать со мной Долгоруким, я волей-неволей согласился на камер-юнкеров, которые числились в свите Елизаветы и были закреплены за дворцом в Царском Селе. Кроме Бутурлина, меня сопровождали и оба Шувалова: Петр и Александр Ивановичи. Как мне было известно, братья были погодками и приняли активное участие в возведении Лизки на трон. Оттуда получили титулы графьев и много печенек. Но это случится только через десять лет. Смогу ли я повлиять на них сейчас? Ведь они еще совсем молоды – чуть старше меня самого, одному восемнадцать, а другому девятнадцать годков всего. Чтобы сломать эту чертову систему, мне во что бы то ни стало нужно было отодвинуть от себя Долгоруких. Возможно, если не будет той помолвки с Екатериной Долгорукой, и все остальное свернет с неповоротливых рельс истории?

– Александр Борисович, – перед тем как подняться все же наверх, окликнул я Бутурлина. Он развернулся и посмотрел на меня, словно ожидая, что я вот-вот прикажу не организовывать никакой бани. Ну уж нет, я действительно замерз, а эта чертова форма вообще ни хрена не греет. – Александр Борисович, я надеюсь, что банька у тебя вместительная? Не по нраву мне одному-то париться. Поди места для всех камер-юнкеров хватит, ежели не ошибаюсь, трое вас разделить со мной мою печаль поехали?

Он медленно кивнул, я же направился наверх, чтобы подумать, каким именно образом разговорить и самого Бутурлина, и Шуваловых. Надо пользоваться любой подвернувшейся возможностью обрасти соратниками, иначе ничего хорошего у меня не выйдет.

Глава 3

Подъезжая к Царскому Селу, я ожидал увидеть то, что помнил как Екатерининский дворец, во всем его великолепии, но меня ждало большое разочарование. Нет, дворец был, и был построен он относительно недавно, можно сказать, что в воздухе еще витал запах краски, и он оказался даже довольно просторным, двухэтажным, аж на шестнадцать светлиц. Вот только если бы со мной действительно потащился весь двор, то спать многим кавалерам, да и дамам (я всегда был за относительное равенство полов), пришлось бы на конюшне или в свинарнике. В зависимости от табели о рангах и моего личного расположения. О чем только думала Елизавета, когда предположила, что ее имение, а чем-то большим, чем простое имение, это будущее великолепие не назовешь, сможет принять всех желающих сопровождать императора, если бы я им это позволил? Да ни о чем она, похоже, не думала, кроме того, что наберет этой нелепостью бонусные очки в незримой борьбе, которая всегда велась вокруг трона любого правителя. Но Елизавета особым умом все же не блистала. Она была хитрой интриганкой, но не семи пядей во лбу. В мамашу пошла, не иначе, хотя ее родительницу, которую Меншиков так удачно подложил под деда, и интриганкой-то назвать было сложно. Интриганом был сам Александр Данилович, а Марта Крузе – всего лишь красивым трофеем, приглянувшимся русскому царю. Знал бы кто, что эта латышская прачка когда-нибудь станет императрицей…

– Вы действительно хотите здесь держаться три месяц, государ? – Остерман смотрел на «дворец» с таким ужасом, словно ему как раз место в свинарнике досталось и я об этом ему только что торжественно объявил. А, ну да, мы же здесь практически отрезаны от мира, а как этот интриган сможет прожить без ежедневных интриг? Смартфонов почему-то еще не придумали, вот Андрей Иванович и переживает шибко, как же там Верховный тайный совет без него, не заскучает ли? Но я рассудил, забирая вице-канцлера, отвечающего у меня за внешнюю политику, что за три месяца зимы в плане дипломатии все равно ничего не изменится. Зимой дипломатия замерзает, впадает в спячку, так что Остерману оставались интриги российского двора, а их было немало, вот от интриг пускай и отдохнет, горемычный, а то опять то ли с мигренью, то ли с подагрой свалится, в самый неподходящий момент. Здесь же свежий воздух и парное молочко, и, самое главное, никаких политических друзей или врагов, чем не курорт?

– Да, Андрей Иванович, вы совершенно правы, три месяца и ни минутой меньше, – сказав это, я пошел бодрым шагом ко входу в основное здание.

Но никакой бодрости я не чувствовал, потому что сопровождение мое было, мягко сказать, не слишком надежным. Шуваловы в баньке у Бутурлина так и не раскрылись, отвечали на вопросы односложно и дико стеснялись нашей совместной наготы. Если бы не сам Бутурлин, то никакого удовлетворения мне эта спонтанная баня не принесла бы. Вот Александра Борисовича я, пожалуй, придержу подле себя, возможно не сразу, но удастся его приручить. Он мне показался весьма умным, целеустремленным и не обделенным здоровым карьеризмом. Привлекало меня в его обществе еще и то, что они с Иваном Долгоруким терпеть друг друга не могли. Так что у меня есть три месяца, чтобы как-то попытаться наладить с графом контакт. А вот от Шуваловых нужно в ближайшем же будущем избавиться. Они слишком преданны Елизавете, не исключено, что влюблены в мою довольно привлекательную тетку со всем пылом юности, которую не только приблизили, но еще и одарили невиданными прежде милостями в виде придворных должностей. Нет, возможно, чуть позже, когда пройдет это бездумное восхищенье Лизкой, с ними можно будет поработать, но не сейчас. Сейчас я от этих парней максимум, что могу получить – это удар в спину.

– Государь, куда прикажете Митьку турнуть?

Вопрос был задан зычным голосом и прозвучал так неожиданно, что я невольно вздрогнул, а сердце совершило небольшой кульбит в груди. Ну нельзя же так людей пугать, особенно императоров! Когда сердце немного успокоилось, я повернулся на голос и увидел слугу в ливрее, которого уже замечал в своих покоях в Кремле. Он выполнял всю работу при моей особе и, похоже, был одним из личных и приближенных слуг, только вот я так и не удосужился узнать, как его зовут. И чем больше проходило времени с момента того несчастного случая в лаборатории, тем меньше информации поступало ко мне от изначального хозяина этого тела. Словно остаточная память исчерпала себя, и дальше мне приходилось выкручиваться уже самому. Впрочем, не исключено, что Петр понятия не имел, как звали этого слугу и я больше себя накручиваю. Но он стоял рядом и ждал ответа, а я не знал, что именно отвечать, потому что до сих пор не понимал, зачем я вообще этого Дмитрия Кузина к себе приблизил.

 

– С собой возьми, – наконец, я принял решение. – Покажи, как одежу разложить правильно, пущай учится, – я отвернулся и снова начал осматривать фасад дворца.

Погода была ясная, солнечная, и снег искрился и переливался, добавляя и дому, и парку некое застывшее очарование. Мне всегда нравился Екатерининский дворец. Когда я бывал в Питере, то всегда в обязательном порядке ездил сюда. Мне нравилось просто бродить по комнатам и переходам дворца, по его великолепному парку. Если бы не обстоятельства, я бы обязательно изыскал средства, чтобы воссоздать его, нашел бы архитектора, воспроизвел некоторые вещи по памяти… Как только я подумал про это, так сразу же и прикусил губу. Что это, если не принцип Новикова в полноте своей злое… Спокойно, Петр Алексеевич, спокойно. Ты ученый, ты физик, а работа в государственных структурах научила тебя считать деньги. Так что ты можешь много хорошего привнести в этот мир, только этот год переживи, и можешь начинать строительство. Сжав кулаки, я поспешил зайти в дом, все-таки у меня язык не поворачивается назвать это имение дворцом.

Пока разбирали мои вещи и безымянный для меня лакей учил этому нелегкому делу Митьку, периодически покрикивая на него, если тот делал что-то неправильно, я решил не мешать людям работать и пошел болтаться по этому самому первому варианту Екатерининского дворца. Комнаты были однотипными, столовая не слишком большая, а бальный зал я бы даже назвал убогим. Вот кабинет мне понравился. Он располагался на первом этаже, и прямо из него можно было попасть в сад через французское окно, на случай зимы плотно занавешенное. Кроме французского, присутствовало еще и простое окно, огромное, с широченным подоконником, на котором, наверное, было удобно сидеть с книжкой, поглядывая на парк. Мебель очень консервативная и функциональная. Все строго и навевает на рабочий лад. Пройдя мимо стола, я провел рукой по крышке, наслаждаясь прекрасной работой и текстурой. Шикарное дерево, как и все, что было из него сделано.

Почему-то вспомнилось выражение лица Остермана на мой отказ заниматься науками. Он отнесся к моему демаршу прямо-таки с библейским смирением, видимо, подобные закидоны были не впервые и не удивляли моего наставника, вот только сильно удивляло меня то, что он не настаивал, идя на поводу у юнца, даже не пытаясь того хоть как-то переубедить. Но, с другой стороны, прочитав расписание занятий, где большую часть времени уделялось математике в разных ее видах, я только руками развел. Ну чему меня мог научить Остерман новому в точных науках? Вот про геополитику я бы с удовольствием послушал, вот только такой очень нужный для молодого царя предмет почему-то не включили в образовательную программу. Неужели решили вообще меня к принятию решений не допускать? Очень даже похоже на правду, вот только здесь и сейчас я вполне могу влиять на Андрея Ивановича и заставить его начать меня учить по-настоящему и именно тем наукам, которые мне необходимы. Но пока рано такими вещами шокировать опытного царедворца. Вот посидим здесь пару недель, поскучаем, тогда и можно будет подкатить. Ну а что? Государь скучать изволит, а со скуки чем только не начнешь заниматься, даже геополитикой. Так и до экономики можно докатиться.

Навалившись на широкий подоконник, я тупо смотрел на заснеженный сад. Мысли в голове скоро закончились, осталась только черная пустота безнадеги, потому что я мог бы попробовать изменить что угодно, вот только что делать с болезнью, которую и в мое-то время не слишком успешно могли лечить, а справились с ней только благодаря вакцинации, которая начнется лишь спустя полвека. Точнее, спустя полвека впервые будут опубликованы данные, прямо говорящие о том, что коровья оспа спасает от натуральной черной, нужно только не бояться и прививать ее себе. Пойти по пути Екатерины, которая Вторая, что ли? Насильно привить коровьей оспой какого-нибудь крестьянского мальчишку, а потом сковырнуть у него болячку и присобачить себе? Можно же так, как и Екатерина, заманить его на этот фортель титулом, который тот мальчишка действительно получил. А что, я же император, вполне могу кого угодно в графья произвести и деревеньку какую-нибудь подарить. И кто сказал, что Сибирь – это не часть Российской империи? Так, стоп. А зачем мне мальчишка? Зачем привлекать ненужное внимание сомнительными для сегодняшнего дня действиями? Можно ведь поступить гораздо проще и найти корову, зараженную коровьей оспой. Тут вроде бы неподалеку скотный двор есть, не зря же я вспомнил про парное молоко для Остермана, просто мычание услышал, вот и подумалось.

Мысль мне не дал додумать до конца странный шум, раздавшийся из коридора. Я с удивлением обернулся на дверь и увидел, что она слегка приоткрылась и тут же прекратила движение. Словно кто-то пытался ее открыть, а кто-то что есть силы препятствовал этому. Наконец эта безмолвная борьба прекратилась, и до меня донеслись голоса с весьма выраженными иностранными акцентами.

– А я говорю тебе, герр Миних, что государя сейчас не время тревожить твоими досужими, назойливыми…

О, а граф Миних здесь что потерял? А он не должен сидеть в Петербурге и на правах градоначальника заниматься его обустройством?

– Да как ты вообще можешь так говорить о делах государственного толка? – Второй голос был грубоватый, и произносил он свой вопрос с некоторой натугой, из чего можно было сделать вывод, что это именно он пытается открыть дверь, а Остерман всячески ему препятствует в этом нелегком деле.

Мне внезапно стало любопытно, кто же из этих вечных соперников в итоге победит в их противоборстве, и я с удовольствием уставился на дверь, пожалев, что не захватил с собой каких-нибудь сухариков.

– Да как ты не понимаешь, у его императорского величества горе. Го-ре! А ты… – надрывался Остерман, у которого, похоже, все признаки радикулита прошли, или чем там он в Москве маялся, отказываясь ехать на это богомолье.

– Это ты, Остерман, не понимаешь, что у меня тоже есть горе! И еще какое горе! А горе государя можно легко заглушить работой…

– Солдафон саксонский!

– Петух гамбургский!

Так, а вот это уже совсем нехорошо, это уже дуэлью попахивает, а у обоих дуэльный опыт имеется со смертельным исходом для оппонента, один даже из-за него в Россию сбежал, чтобы под суд не попасть. Я отлепился от подоконника и подошел к двери, которая застыла в шатком равновесии: ни туда – ни сюда. Взявшись за ручку, я с силой рванул ее на себя, в который раз уже отмечая, что для подростка удивительно силен. Вот что значит постоянная охота и езда верхом. Дверь распахнулась, а стоящие за ней Остерман и Миних повалились на пол к моим ногам, от неожиданности выпустив ручку, в которую вцепились оба, не позволяя сопернику полностью завладеть сим ценным объектом.

– Я, конечно, весьма ценю ваши верноподданнические выражения, но я все-таки не падишах, и такое раболепие мне не по нраву. – Я покачал головой и протянул руки, чтобы они ухватились оба и не видели еще и в этом причины для бахвальства и для соперничества.

– Андрей Иванович, Христофор Антонович, что же вы как дети малые? Поднимайтесь уже, голубчики, рассаживайтесь и рассказывайте, что привело к таким коллизиям.

Миних вскочил, едва коснувшись моей левой руки кончиками пальцев, лишь обозначив, что принял помощь. Остерман же ухватился за руку крепко, чуть из сустава не вырвал, зараза, но встал на ноги весьма бодро, что заставило меня в очередной раз усомниться в его болезнях: как настоящих, так и мнимых.

– Так что у вас произошло, что вы такой вот потешный балаган у дверей организовали? Развеселили меня, не без этого, но меру тоже знать надобно.

– Я убедительно просил графа Миниха пощадить ваши чувства и во время траурной скорби немного отложить дела… – начал Остерман, но его перебил Миних:

– Как только я узнал, что ваше величество прибыло сюда, вблизи Петербург, я сразу же велел седлать сани. Мы закончили Ладожский канал! Теперь перед вашим величеством открыта дорога к соседям безопасная, не в пример той, что шла по постоянно волнующемуся Ладожскому озеру.

– Да, я в курсе.

Я действительно был в курсе. Ладожский канал, в обход постоянно штормящему Ладожскому озеру, был начат еще при Екатерине, если не при деде, и построен весьма кстати. Он существенно сократил путь к некоторым странам Европы, что практически сразу оценили купцы, как наши, так и иноземные.

– Это чрезвычайно похвально, и я лично благодарю вас, Христофор Антонович, за верную службу. Извини, но орден пока не дам, траур у меня, сестренка любимая скончалась, упокой Господь ее светлую душу.

– Благодарю, государ, но я не для орденов стараюс. Только для страны, приютившей старого бродягу, и ее императора.

Я даже улыбнулся. Не знаю почему, но было забавно слышать, как иностранцы не могут смягчить некоторые звуки. Но, черт возьми, они стараются. Они действительно стараются, и в конечном счете сделали для своей второй родины гораздо больше, чем некоторые доморощенные аборигены. Это я про Долгоруковых задумался. Нет чтобы вон Миниху помогать армию восстанавливать и Петербург строить, мы лучше почерк царя подделывать будем учиться. Оно же понадежнее будет. А самого царя на охоту да по бабам, чтобы вопросами лишними не задавался. Но Миних продолжал говорить, и я заставил откинуть в сторону тяжелые пораженческие мысли и включился в беседу.

– Нужны корабли! Нужны корабли для речного флота и для флота! Зачем, спрашивается, я строил этот канал, если по нему в итоге не будут ходить корабли?

– Нужны, – я кивнул, откинулся на спинку кресла и сложил пальцы домиком. Ну, ничего нового он мне не открыл. Корабли нужны. Да много чего нужно, но где взять на все эти нужды обеспечение? – Я разве спорю? Но на что мы будем их строить? – задал я Миниху вполне риторический вопрос, который не требовал ответа. – Петербург высосал из казны все, до копейки, и согласись, Христофор Антонович, это еще не все траты на город великого деда моего!

Это была неправда, что денег совсем нет, но казна действительно находилась в плачевном состоянии. Это было первое, что я сделал, когда прекратил истерить – послал запрос в Верховный тайный совет о нашем финансовом состоянии, лично Голицыну. На этот запрос Дмитрий Михайлович отписал мне весьма подробный отчет, из которого я сделал вывод, что история, как и статистика – вещи весьма управляемые, и Петр Второй, может быть, и хотел что-то сделать, но не мог из-за банальной нехватки денег. При этом он ничего не скрывал, ну а чего скрывать-то? Можно подумать, тринадцатилетний сопляк что-то там в том отчете поймет. Ясно же как божий день: отчет для чего-то понадобился или Остерману, или Долгорукому, а вот зачем, это пусть они между собой выясняют, авось глотки друг дружке перегрызут. Но факт оставался фактом, дебет с кредитом не слишком сходились. При этом перекос шел именно что со строительства, которое, согласно отчету, не прекращалось ни на минуту. Только вот новых построек я что-то не наблюдал, особенно в Москве. А вот куда на самом деле эти деньги девались, вопрос на миллион. И этот вопрос я задал уже Головкину в письме, встречаться очно мне пока было боязно. Тот тоже, скорее всего, подумает, что этот отчет на самом деле нужен не мне, а кому-то еще. Ну и пускай пока так думает, от меня что, убудет, если мне кого-нибудь еще в фавориты запишут. Пущай Ванька поволнуется, да и высмотреть попытается, кто это на его место метит. Я, конечно, как мог, навел справки, но все, что мне удалось узнать, Головкин был на ножах с Долгорукими, а так как именно он занимал место канцлера, то и ответ держать было ему. При этом в письме я настоятельно рекомендовал не озвучивать его при Верховном тайном совете, а действовать единолично. Вот и узнаем, как именно Головкин воспользуется дружеским, в общем-то, советом. Ответа я пока не получил, но, подозреваю, канцлер просто не может сообразить, сколько нулей в копилку казнокрадства отписать Долгоруким и сколько уменьшить у себя. Но, как бы то ни было, точная сумма, оставшаяся в казне, была мне известна, и там точно не было средств на строительство флота – ни речного, ни морского, никакого.

– Это не может быть. – Миних нахмурился. Он тоже умел считать деньги и не понимал, как его детище внезапно сделалось таким затратным.

– Может, еще как может, – я пристально посмотрел в его открытое лицо, сейчас нахмуренное.

Похоже, переживал искренне, и если и воровал, то очень умеренно, так что на итоговом состоянии казны это точно не отразилось. Вот тот человек, на которого я могу в случае чего положиться. Скорее всего. Но, может быть, и нет. Я понятия не имею, чью сторону занимал Миних. Он всегда был себе на уме, и о чем он думает прямо сейчас, не стоит даже и гадать. Но все же нужно посмотреть на его реакцию. Если он справится, если я переживу этот год, если… Как много этих «если», но задел на возможное будущее необходимо создавать прямо сейчас.

 

– Нам нужен флот, – упрямо сжав челюсти, повторил Миних. Он понимал, что, с одной стороны, момент не слишком подходящий, но с другой, когда и где он мог еще застать императора одного и в настроении «делайте что хотите, только оставьте меня в покое», а не окруженного сворой друзей сердешных, шепчущих на ухо, что-де ну его, флот, поехали лучше на охоту и вообще кутить? Поэтому он решил не сворачивать с полдороги, даже если окончательно испортит отношения с государем. – Ладожскому каналу нужен флот. России нужен флот! Любой, но позарез!

– Денег нет, – так же упрямо ответил я, внезапно поняв, что, даже если деньги и были бы, я все равно ответил бы: «Нет, денег нет». Мне очень нужно было узнать: отступит или нет? Будет думать, как выкрутиться из ситуации, или тупо вернется в Петербург, ждать, когда на него блага со стороны государя-императора свалятся? Мы почти минуту боролись взглядами, и я одержал свою маленькую первую победу – Миних первым отвел глаза и задумчиво вперил их в окно, наблюдая, как я недавно, за застывшим в искристом снежном великолепии парком. Воцарилась тишина, которую хотел было прервать Остерман, но, встретившись глазами с моим шальным взглядом, проглотил то, что вертелось у него на языке. Наконец Миних снова перевел взгляд на меня.

– А если… – Он запнулся, но затем решительно продолжил: – Если я изыщу деньги?

– Тогда они ваши, – я сел прямо. – Если, Христофор Антонович, ты изыщешь необходимые на строительство средства, то, вот вам крест, ни одна копеечка не уйдет на сторону, все будет вложено в корабли, стройте свой флот речной, морской, да хоть «Титаник» отгрохайте, чтобы он полностью Ладожский канал собой занял, прости Господи, что вслух подумал, ни словечка против я не скажу. Вот, Андрей Иванович будет свидетелем наших с тобой договоренностей.

– Тита… Что? – Миних недоуменно переглянулся с Остерманом, который только плечами пожал.

– Да корабль огроменный, чтоб как титан среди кораблей был, – вздохнув, перевел я непонятное слово. Нужно следить за языком, хоть они и иностранцы, но тоже могут что-то заподозрить. Я же сюда как раз приехал учиться говорить, как-никак.

– Над этим, конечно, можно порассуждать на досуге, но не ко времени пока. Да и зачем такой корабль вообще нужен? – Миних расслабился и даже позволил себе развалиться в кресле. Дело было сделано, обещание, хоть и не слишком надежное, Петр уже нарушал данное слово неоднократно, получено. Раз не отказался на этот раз категорически, то в любом случае можно будет дожать, а значит, можно порассуждать на отвлеченные темы, пока не выгнали. – Скажи, государ мой, когда Витус Беринг вернется с победой над льдами северных морей, что ты намерен будешь предпринять?

Что-что, Аляску к рукам прибрать, и никаких продаж и сдач в аренду, самим пригодится, что же еще? Но вслух я ничего подобного не сказал, лишь развел руками.

– Не знаю пока, Христофор Антонович. Беринг еще не вернулся, откуда нам ведомо, что за вести он привезет? Кабы и нет там ничего, кроме льдов непроходимых. Как вернется, так и спросим, а там и решать будем, что с его ответами делать.

– Сие речь не мальчика, но мужа, – Миних поднял палец вверх, впервые с некоторой долей уважения посмотрев на начавшего вроде бы взрослеть императора. – Да простит меня государ император, но горе пошло тебе на ползу. Великая княжна смотрит на тебя с небес и гордится.

– Я бы очень хотел в это верить, Христофор Антонович, очень сильно хочу в это верить, – я печально улыбнулся и повернулся к Остерману. – Андрей Иванович, а ты пошто сидишь, словно не родной? Тебе и сказать на вести Христофора Антоновича нечего, что ли?

– Я бы сказал, что ты начал взрослеть, государь Петр Алексеевич, – Остерман отвесил мне легкий полупоклон. – И я от имени Верховного тайного совета могу выразить надежду, что по истечении глубокого траура ты намереваешься снова посещать наши заседания без различных отговорок и оглядок на кого бы то ни было? – Я кивнул, почему бы и нет? Посетим, послушаем, о чем они там заседают. – Это ошень, ошень радостная весть.

Я заметил, что когда Остерман волновался, то его акцент звучал отчетливее. Непонятно, с чем это было связано, но запомнить данное обстоятельство не помешает, возможно, это знание мне когда-нибудь пригодится. Я повернулся к Миниху, который наблюдал за нами с расслабленной полуулыбкой.

– Христофор Антонович, если не секрет, а где ты хочешь начать поиски денег на так необходимый всем нам и Российской империи флот?

– Пока не знаю, государ. Попытаю купцов и просто заинтересованных людей… Россия богата на огромные реки, что здесь близ Балтийского моря, что в далекой Сибири. Может быть, вы мне выделите пару человек в помощь? – Миних решил, что раз пошел такой расклад, то можно и поборзеть. Ну а почему бы и нет? Ничего сверхъестественного он пока у меня не просит. – Чтобы стали моими ногами, которых у меня всего две, могу не успеть за всем, да были на связи между нами? – Понятно, хитрый саксонец делает все, чтобы я от слова, почти наедине данного, не отвернул. Ну а чем больше о нашем договоре людей будет знать, да еще и «моих» людей, пойти на попятную будет значительно труднее. Разумеется, ничего важного он выделенным мною людишкам не поручит, но само их наличие… – Ошень может быть, понадобится личная встреча с государем.

– Братья Шуваловы вон без дела маются, – я махнул рукой в сторону двери. – Забирайте и располагайте. Андрей Иванович поможет бумагу составить. – Я улыбнулся на этот раз почти искренне. От одной головной боли в виде Шуваловых, кажется, избавился. Посмотрим, как оно дальше пойдет. А вот проблемы флота и армии так и остаются пока нерешенными, потому что такие дела с полпинка и быстро не делаются. Я пока ничего не могу изменить, что не учитывалось бы историей этого времени. Ничего! Но хотя бы я начал двигаться в нужном направлении. Только бы не ошибиться.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru