Нури Халилов
Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941–1944
С ноября 1941 по апрель 1944 года число людей, которые прошли через партизанское движение Крыма, все исследователи ориентировочно представляют цифрой близкой к 12,5 тысячи. Мы впервые можем сказать, что только 54 человека из них прошли всю эту эпопею с первого по последний день. Среди них было три крымских татарина:
Кадыев Сеитхалил – начальник разведки соединения;
Молочников Мемет – комиссар 1-го отряда 7-й бригады Южного соединения;
Муратов Курсеит – уполномоченный особого отдела 4-го отряда.
Возможно, кому-то покажется, что 3 по сравнению с 54 – ничтожно мало, но дело в том, что среди этих 54 партизан только 9 человек до войны жили в Крыму! И потому 3 крымских татарина из 12 крымчан – цифра вполне адекватная.
Практически с первых часов освобождения начали свою работу самые различные карательные органы. Ситуация усугублялась тем, что на полуострове одновременно действовали территориальные отделения НКВД, отделы Смерша 51-й армии, 2-й гвардейской армии, Отдельной Приморской армии, Черноморского флота. Над всеми этими карательными органами довлел «план» по поимке шпионов и диверсантов, а с другой стороны, срабатывала существовавшая система награждения, в соответствии с которой за 10 разоблаченных изменников – медаль, за 25 – орден.
Первые аресты производились по формальным признакам: старосты, полицейские, переводчики, «добровольцы», руководящие работники коллаборационистских органов власти, дезертиры.
Значительная часть нераскаявшихся коллаборационистов успела эвакуироваться в Румынию. Подпольщики сообщали, что место в самолете стоило 35 золотых монет царской чеканки.
С 10 по 27 апреля 1944 года были арестованы 49 членов мусульманских комитетов, к концу апреля выявлены 5806 антисоветских элементов, а к середине мая их численность возросла до 8521 человека[28].
Судьба партизан, ранее скомпрометировавших себя службой у оккупантов, сложилась по-разному. Почти все партизаны-азербайджанцы сразу же влились в состав 77-й Симферопольской дивизии, сформированной в Азербайджане. Аналогичная история произошла и с грузинами, которые пополнили дивизию, сформированную в Грузии. Для русских, украинцев, крымских татар судьба уготовила более суровое испытание. Даже спустя семьдесят лет во всем этом не покидает ощущение несправедливости. Те «добровольцы», бойцы РОА, кубанские казаки, которые были верны оккупантам до конца и попали в плен уже в мае 1945 года, получили точно такие же сроки, как и те, кто осенью 1943 года перешел на сторону Красной армии и почти полгода успешно воевал с врагом.
С освобождением Крыма был подготовлен пакет документов на награждение наиболее отличившихся партизан. Оно впечатляло как по количеству представленных людей – 1130 человек, так и по качеству – девять должны были получить звание Героя Советского Союза. Тем не менее вся огромная работа по составлению реляций оказалась напрасной. Весь этот пакет наградных документов оказался невостребованным[29].
В Крымском обкоме ВКП(б) сделали неправильный вывод, что все дело в крымских татарах, которые присутствовали в списках. Было подготовлено значительно меньшее по количеству представление, но и это награждение не состоялось. Осознав, что рассчитывать на Москву не приходится, нашли следующий выход. Вот что писал в своих воспоминаниях А. А. Сермуль[30]: «В 1946 году по инициативе Лугового[31] Октябрьский (командующий Черноморским флотом) согласился наградить партизан в пределах своей компетенции. Поскольку документы готовил Луговой, был сделан крен в сторону Северного соединения. Дементьев[32], которого раньше представляли на Героя, почему-то получил «Отечественную войну». Недовольство партизан вызвал тот факт, что ордена получили работники обкома, которые никогда в лесу не были и сидели в Сочи»[33].
С середины апреля 1944 года в освобожденном Крыму началось восстановление институтов советской власти. Везде на освобожденных от оккупантов территориях командиры и комиссары партизанских соединений, бригад, отрядов становились первыми лицами в местной партийной иерархии. Казалось, что и в Крыму все пойдет точно так же. На различных ответственных должностях, в основном в районном и городском звене управления, сразу же были задействованы 300 крымских партизан.
Особенность ситуации заключалась в том, что существовала группа номенклатурных работников – своеобразное «правительство в эмиграции». Эти люди, находясь при Крымском обкоме в Сочи, ждали освобождения полуострова, чтобы вернуться на свои высокие должности. В 1942 году их несколько потеснили партийно-советские работники, которые воевали в партизанах и были эвакуированы. Часть из них тоже вошла в этот «золотой резерв». Когда настал реальный момент освобождения, то без «портфелей» остались именно те, кто находился непосредственно в лесу, но далеко от обкома.
В апреле 1944 года «портфели» были распределены следующим образом: В. С. Булатов (казанский татарин) возглавил уже легальный Крымский обком ВКП(б); П. Р. Ямпольский (еврей) – заместитель председателя СНК Крымской АССР; И. Г. Генов (болгарин) – нарком социального обеспечения; Х. К. Чусси (грек) – заместитель наркома коммунального хозяйства; Р. Ш. Мустафаев (крымский татарин) – первый секретарь Ялтинского горкома партии…
Впрочем, все назначения, сделанные весной 1944 года, были своего рода фальстартом и к реальной кадровой политике на полуострове никакого отношения не имели. С 25 мая 1945 года начались серьезные подвижки в высших эшелонах власти Крыма. На первые должности в автономной республике повсеместно стали назначаться люди «со стороны». Первым секретарем Крымского обкома и одновременно Симферопольского горкома ВКП(б) был назначен П. Ф. Тюляев[34], еще недавно партизанивший в предгорьях Кавказа. Вторым секретарем назначили прибывшего из армии В. А. Березкина[35]. Председателем облисполкома стал А. Ф. Кабанов[36], в годы войны возглавлявший Пензенскую партийную организацию, а затем недолго поработавший министром заготовок. Кадровые перестановки в соответствии с эффектом домино прокатились по всему Крыму. Вчерашние партизаны отодвигались на задний план.
С началом депортаций вне Крыма оказались все партизаны из числа крымских татар вне зависимости от их прежних заслуг. Все происходившее в тот период в Крыму ошеломило людей. Первый секретарь Крымского обкома ВКП(б) П. Ф. Тюляев, выступая на пленуме Крымского обкома ВКП(б) 14 июня 1944 года, сказал следующее: «У нас много разных настроений и эти настроения долго будут держаться, пока мы с вами по-боевому, по-партийному не сумеем их разбивать. Много таких разговоров: «Вот татар вывезли, и нас будут вывозить». Даже сухари сушат»[37].
Это высказывание было абсолютно искренним. С одной стороны, оно свидетельствовало о том, что крымские власти, даже в лице первого секретаря обкома, ничего не знали о готовящейся депортации армян, болгар, греков, а с другой стороны – обо всей сложности руководства территорией, население которой было деморализовано и не ждало от властей ничего хорошего.
По воспоминаниям очевидцев, в тот период все жили в ожидании новых волн депортации. Прежде всего это касалось еще сохранившихся в Крыму национальных групп: евреев, караимов, крымчаков, поляков, чехов, эстонцев. Люди действительно сушили сухари и, дабы не повторить ошибки крымских татар, которые оказались совершенно не готовы к выселению, заранее запасались всем, что надо будет взять с собой в первую очередь.
Так же некомфортно чувствовали себя русские, украинцы, которые пережили оккупацию. Они быстро осознали себя людьми второго сорта и тоже готовились к худшему.
После депортации из Крыма армян, болгар, греков, крымских татар началась неприкрытая фальсификация истории партизанского движения, в процессе которой коллаборационисты из числа азербайджанцев, армян, грузин, казанских татар и других народов показывались как крымские татары, а деятельность крымских татар в партизанских отрядах Крыма замалчивалась.
В связи с тем что основой будущих партизанских отрядов должна была стать партийно-советская номенклатура, осенью 1941 года в лесу оказались и крымские татары: секретарь Судакского райкома ВКП(б) Аблязиз Османов; секретарь Сейтлерского РК ВКП(б) Абибулла Аметов; инструкторы Алуштинского райкома ВКП(б) Аблямит Ибрагимов и Абибула Велишаев; инструктор Судакского РК ВКП(б) Бекир Абдишев; инструктор Бахчисарайского РК ВКП(б) Абдул-Шеит Амидов; председатель колхоза имени Чкалова Абдул Аширов; председатель Ильичевского сельсовета Ибрагим Аметов; директор Алуштинского торга Асан Эбасанов…
Буквально в последние дни перед уходом в лес в отряды влились отдельные бойцы истребительных батальонов, что значительно улучшило партизанское движение в целом, так как в отряды пришла молодежь: Сейдали Курсеитов, Сарра Фахрединова, Абляким Исаев… Все они были местными жителями, прекрасными спортсменами, подлинными патриотами своей Родины. Именно бойцы истребительных батальонов стали каркасом партизанского движения, а вот их мускулами – моряки, пограничники, командиры, политработники и бойцы Красной армии.
Примечательно, что и среди них тоже оказались крымские татары: Мемет Молочников – из 48-й отдельной кавалерийской дивизии; Абдурахман Мурадосилов – политрук роты 172-й стрелковой дивизии; Абляз Аединов – инструктор политотдела 51-й армии; Зылха Алиева и Эсма Динислямова – военные медики из 184-й дивизии НКВД; Мемет Аппазов – командир взвода 91-го полка; Нафе Билялов – военный юрист 48-й кавалерийской дивизии и другие.
В достаточно скупом перечне наградных листов по итогам труднейших боев 1941–1942 годов мы видим 30 представителей крымско-татарского народа.
На заключительном этапе еще 46 крымских татар, которые появились в лесу уже в 1943 году, среди которых был и автор воспоминаний, за совершенные ими подвиги были представлены к боевым наградам, но так их и не получили.
Впечатляет и доля крымских татар в командном составе партизанского движения: Абляз Аединов – командир Красноармейского отряда, погиб; Абибулла Аметов – комиссар Ичкинского отряда, погиб; Бекир Аметов – комиссар 6-го отряда, погиб; Сеит-Али Аметов – комиссар 9-го отряда, дезертировал; Мемет Аппазов – командир группы, погиб; Абдул-Керим Аширов – комиссар 8-го отряда; Нафе Белялов – комиссар 1-го отряда; Мусса Беткелиев – комиссар Балаклавского отряда, дезертировал; Гафар Газиев – командир Балаклавского отряда, погиб; Аблязиз Османов – комиссар отряда, погиб; Эмирхан Юсупов – командир Судакского отряда, погиб; Ибраимов – командир Куйбышевского отряда, дезертировал; Асан Измайлов – комиссар Судакского отряда, дезертировал; Энвер Ильясов – командир 9-го отряда; Исмаил Ирсмамбетов – помощник по комсомолу начальника Штаба партизанского движения Крыма; Сейдамет Ислямов – комиссар 6-й бригады; Сейтхалил Кадыев – зам. командира бригады по разведке; Джеппар Колесников – комиссар 3-й бригады; Бекир Курбетдинов – начальник штаба 9-го отряда; Рамазан Куртумеров – комиссар 17-го отряда; Мустафа Мамутов – комиссар 9-го отряда; Сараджадин Менаджиев – комиссар 10-го отряда; Мемет Молочников – комиссар 1-го отряда; Куртсеит Муратов – комиссар отряда; Рамазан Муратов – комиссар 2-го отряда; Осман Муртазаев – начальник штаба 2-го отряда; Рефат Мустафаев – комиссар Восточного соединения; Мустафа Селимов – комиссар Южного соединения; Таляд Тынчеров – командир 4-го отряда; Иззет Хайруллаев – комиссар 22-го отряда; Эмир Халилов – комиссар Судакского отряда; Асан Эмиров – комиссар 20-го отряда.
В отношении ремарки «дезертировал» – так было указано в учетной карточке, но по результатам проведенных нами исследований можно сделать вывод, что большинство этих людей погибли. В противном случае их имена всплыли бы после войны.
Ввиду того что в тексте воспоминаний употребляется большое количество крымско-татарских имен и терминов родства, считаю нужным сделать некоторые пояснения.
С XV века – момента начала исламизации полуострова – проживавшие на нем мусульмане стали пользоваться общепринятой в их среде, как бы сказали сегодня, формой идентификации личности. У законодателей ислама – арабов она была чрезвычайно сложной.
Например, полное имя Авиценны звучало так: Абу Али ибн Сина, что указывало на имя отца – Али и деда – Сина, но и это был упрощенный вариант, а вот полный: Абу Али ал-Хусейн ибн Абдаллах ибн ал-Хусайн ибн Али ибн Сина.
Вначале стоит лакаб, вторым идет кунья, затем следует алам, дальше ставят насаб, потом нисбу, а в самом конце нередко упоминают мансиб – занимаемую должность.
Лакаб – в крымско-татарском языке трансформировалось в лагъап – прозвище, кличка. С другими словами сложнее, и их придется переводить с арабского:
кунья – наименование по сыну или дочери или по отцу;
алам – имя, полученное при рождении;
насаб – генеалогия, родословная;
нисбу (нисба) – аристократическое название;
мансиб – мана – смысл, значение.
Поскольку крымские татары находились на самой окраине мусульманского мира и к тому же испытывали огромное влияние самых различных культур, которые весьма причудливо переплелись на полуострове, то в чистом виде такая сложная система идентификации имени в Крыму не прижилась. Широко использовалось отчество (бабасынынъ ады) в формах «Саид Ахтем-огълу», или как диалектное «Саид Ахтем-заде», что в обоих случаях было калькой: «Саид сын Ахтема». Оглу – сын (тюркский язык); заде – сын восходит к персидскому языку. Примечательно, что в женском варианте тюркское кызы – дочь полностью вытеснило и персидский, и арабский варианты.
После того как Крым стал частью Российской империи с ее писаными, а порой более важными неписаными законами, почти на два века было достаточным всего двух составляющих: личного имени и имени отца. В XX веке отчество одновременно исполняло и роль фамилии, но не передавалось по наследству. Саид сын Ахмеда становился Саидом Ахмедовым, а его внук Рустем уже был Рустемом Саидовым, правнук Абдулла – Абдуллой Рустемовым. Уменьшение числа компонентов в идентификационном коде носило откровенно дискриминационный характер, так как у крымских татар, причисленных к дворянскому сословию, потомков беев и мурз, фамилия передавалась по наследству. Таким образом, уже тогда к народу была применена политика двойных стандартов.
В советский период отчество в силу непонятных причин было вытеснено у мусульманских народов из официальных документов. Я вспоминаю, как в период моей службы на Тихоокеанском флоте шел обмен комсомольских билетов. Мои сослуживцы узбеки и казахи со слезами на глазах умоляли вписать в комсомольский билет нового образца наряду с именем и фамилией их отчество, но представитель политотдела был неумолим: инструкция требовала в точности воспроизвести запись в военном билете, а там, увы, отчества не было.
Только в годы советской власти крымские татары массово получили фамилии. В большинстве случаев это были патронимы – имя отца. Реже фамилией становился лагъап – прозвище.
Записывались фамилии по-разному: Нури Халилов, но мог быть и вариант Нури Халил оглу. Для женщин Алиме Халилова или Алиме Халил кыз – Алиме дочь Халила. Иногда писали слитно, иногда – через дефис. Единства в этом вопросе не было и нет.
Проведенные исследования показали, что у современных крымских татар преобладают имена арабского происхождения, затем идут персидские, уже потом собственно тюркские, далее германские, вероятно готский след, а также советский новояз: Ленур – «свет Ленина»; Марлен – «Маркс Ленин».
При работе над рукописью редактор придерживался основного принципа: имена, фамилии, клички, названия рек, гор воспроизводить именно так, как это представлено в рукописи. Если они расходились с официальным топонимом, то оставлялся авторский вариант, а в сноске давался официальный.
Довольно часто рядом с именем автор воспоминаний указывал степень родства этого человека по отношению к нему. Если переводить эти степени на русский язык, то получится довольно неуклюже. Дело в том, что привычные для русского человека понятия дядя, тетя у крымских татар более конкретизированы и содержат уточнения: дядя по матери, дядя по отцу.
Мы перечислим их: отец – баба; мать – анна; брат старший – агъа; брат младший – огълан къардаш; сестра старшая – тата // апте; сестра младшая – къыз къардаш; сын – огъул; дочь – къыз; дедушка – къартбаба; бабушка – къартана // бита; тетя по отцу – ала // алапче; тетя по матери – тизе; дядя по отцу – эмдже; дядя по матери – дайы; внук, внучка – торун; зять – киев.
Часто употребляющееся в сочетании с каким-нибудь именем слово акъай означает, что этот человек не молод и уважаем.
По требованию современных словарей крымско-татарские имена с формантом Сеит (святой) должны писаться слитно: Сеитбилял, Сеитваап, Сеитвели и т. д., но в реальности сплошь и рядом встречаются варианты написания через дефис: Сеит-Билял, Сеит-Ваап, Сеит-Вели…
Также рядом с именем человека часто упоминается его профессия: оджа – учитель; оджапче – учительница; уста – мастер; демирджи – кузнец и т. д.
Современный крымско-татарский язык содержит три диалекта.
Южнобережный (ялыбой) относится к огузским языкам и очень близок к турецкому. Особенностью этого диалекта является значительное число греческих и некоторое количество итальянских заимствований.
Степной (чёль), или ногайский, диалект относится к кыпчакско-ногайской подгруппе северо-западной группы тюркских языков.
Фактически официальным языком современных крымских татар стал средний диалект (орта-ёл, таты). Он также относится к кыпчакским (половецким) языкам, однако испытал сильное влияние сопредельных огузских диалектов. Именно на основе этого диалекта создан современный литературный крымско-татарский язык, издаются книги, идет радио- и телевещание.
Средний диалект считается прямым продолжением половецкого языка, на котором говорили в Крыму в XIV веке. На его основе был создан замечательный литературный памятник Codex Cumanicus.
Не так давно группа крымско-татарских филологов сумела убедить зарубежных грантодателей в целесообразности выделения денег на спасение крымско-татарского языка в Румынии. Приехали в Добруджу, но оказалось, что педагоги и их потенциальные ученики не понимают друг друга. Румынские татары общались между собой на уже реликтовом ногайском диалекте и отказались переучиваться на современный крымско-татарский язык.
Предложенные читателям воспоминания написаны человеком, выросшим в среде носителей среднего диалекта крымско-татарского языка.
В. Е. Поляков, доктор исторических наук
Глава 1
О, юность моя!
В одном из красивейших уголков нашего полуострова между двух невысоких гор расположена крымско-татарская деревня Тав-Даир[38]. На южной окраине села, где соединялись горы, был лес, по-татарски это означает «тав». Так как в деревне была мечеть, то было еще одно название Месчит-Эли, а северную часть деревни называли Тав-Даир. На юге, где начинались Зуйские леса, находилась маленькая русская деревушка Соловьёвка, а чуть в стороне другая русская деревня – Мазанка. Там была церковь. В Тав-Даире была белокаменная мечеть – Джами, большое четырехугольное медресе, известное всему Крыму. В ту пору в Тав-Даире жили только крымские татары.
Посредине села текла небольшая речка с чистой вкусной водой. Начиналась речка из нескольких родников, которые назывались Бегждан Къарти Чокърак, Али агъа Чешме и др.
Две горы, окружающие деревню с востока и запада, были не так близки друг от друга. Между этих гор были расположены прекрасные сады и огороды. Росли яблони: бумажный ранет, кандиль, синап, шафран, семеренка; груши: бера, ильяма, коксу, бланкет; сливы всех сортов. Рос кизил лесной и садовый.
Кто жил в Тав-Даире в те годы? Всех вспомнить невозможно. Наш дом был расположен в восточной стороне от центральной дороги. На одной стороне дома жили мой отец – Курт-Сеит, мать – Гульзаде и я – Нури. На второй половине дома жил мой дед по отцу Сеит-Халил. Дворик наш был небольшой, около восьми соток. Были деревянные ворота из брусьев. По аллеям росли большие деревья: сливы ренглот, изюм-эрик и др. За домом текла речушка, по берегам которой рос орешник, а остальная часть участка была занята огородами.
За нашим домом жили Ачкельдиевы: Бенар-Иф, его сыновья Хайбула, Бейтула, Зейтула (Канай)[39] и дочери: Шерфзаде, Бенгуль, Саре и Ханилер, их было четыре. В том же дворе жил Ачкельди Асан, его жена Айше; сестра моего отца Шерфзаде с мужем Ибадла. У них были дети Пемпе, Шасне, Мемедла, Айбула. Чуть ближе к реке в половине дома жили Эбанай с дочерьми Айше и Эсма. На второй половине того же дома жила сестра нашего отца Фатьма апай. Перед домом стоял большой современный дом Батыр Мирзы. От них дальше были дома Сефер-Газы, в котором жили его жена Саре и их дети, сыновья Фазил, Аким, Максут и дочь Урмус. Рядом с ними жил Сейдали Керим-ага и его дочь Себия. Дальше от названных дворов была дорога на Соловьевку и квадратной формы медресе. При мне оно уже не работало. Севернее от нашего дома внутри ограды сада жил Веджи Эфенди – очень добрый, уважаемый человек.
На нижней части этого пятачка, ниже дороги, в самом углу жил Мурат-ака. У него было два сына Сеит-Ягъя и Якуб (Тапое). Рядом с ними жила семья Умера Комурджи. Къыдыракъай – отец, Осман, дочь Сайде (Ошорон Союн Чукурча – муж Сайде). Рядом с Къыдыром жил наш родственник, двоюродный брат нашего отца Сеит-Нафк Челеби, его жена Зилха из села Огъуз-оглы (Чернышево). У них были сыновья Сеит-Мемет, Сеит-Якуб, Сеит-Ибрам, Сеит-Вели, Сеит-Эннан.
На верхней дороге в первом доме от здания джами[40] был Шейх Амет-ака и его дети Решит, Абдураман, Эмине, Земине. Дальше был дом Сулейман ака, в котором с ним жили его сын Къали и дочь Арире. После них была школа. Между школой и домами была дорога на гору к арману[41]. Правее от этой дороги жил Аблямит (Чилич), его жена Ава и дети Эмурла Ниметула (Коки), Иззет. Рядом с Али жили Исмаил-агъя и его дети Ибрам, Осман, Умер.
Далее по дороге вдоль деревьев, напротив нашего дома, раньше жил очень богатый человек – Азиз-акъай. У него было несколько неплохих домов, а в сараях стояли хорошие кареты – фаэтоны, линейки и другая утварь. После октябрьского переворота вся его семья исчезла из деревни. Никто не знал, где они находятся.
За домом Азиз-акъая был дом Къашкъир Аблямита. Его в 1929 году раскулачили, и после него там жил Осман Исмаилов с семьей. Перед самой войной Аблямит Агъа вернулся с Урала. Ему дали одну комнату своего дома, где он и жил. Дальше были дома Абла Молла (дочь Акиме оджапчи), Хайбулла Молла (у него было шесть пальцев на руке), Дафер Гафар, Касатой Асан…
В Канамье, помню, жили Аким агъай[42] и его сын Къадри – скрипач, дочери Эмиде, Амиде, Диляра, Хайбула Эмджи, его жена Решиде, дети Абиль, Ваап, Сейяр (Абатай) и дочери Сафие, Зарифе, Лятифе, Аджире, Алиме. Муж Сафие – Темр Къая. Помню еще Зиядина, Айше, Гайнана. Семью Османа. Его жена Алиме и дочери Фера, Усние, Зера и сыновья Осман, Аппаз и Люман.
Мой отец Халилов Курт-Сеит Сеит-Халил огълу[43] родился летом 1885 года в деревне Тав-Даир Симферопольского уезда в семье Сеит-Халила и Анифе. Работал как на своей земле, так и по найму у помещика в соседней деревне. Закончил сельскую школу, а затем Тав-Даирское медресе. Преподавал там после окончания, затем работал в медресе поваром. Когда медресе закрыли, пошел работать по найму к помещику.
Женился на Гульзаде из деревни Тау-Кипчак[44] этого же уезда – дочери Сеит-Умера. У того были дочери Шазие (Сеитлер), Атче (ее дочери – Зевиде, Земине) и сын Сеит-Вели – отец будущего Героя Советского Союза Сеит-Велиева. Мать – Гульзаде (наша бабушка).
В 1914 году началась Первая мировая война, на которую брали и крымских татар. Когда отец уходил, то дома оставался его отец Сеит-Халил и беременная жена. До этого у моих родителей уже умерло четыре ребенка: мальчики Сеит-Умер, Сеит-Асан и девочки Эдае, Адавие.
На войну отец отправлялся вместе с мужем своей сестры Шерфзаде – Ибадуллой. Они попали в воинскую часть, которая воевала на территории Румынии, Молдавии.
В конце 1915 года, когда отец находился под городом Яссы, то в окопе ему приснился сон о том, что у него родился сын. Отец рассказал об этом своему командиру, тот внимательно выслушал и испросил разрешение у старших начальников предоставить ему отпуск для поездки домой. В эти дни на глазах отца от взрыва бомбы погиб Ибадулла.
Через неделю офицер вызвал отца и сказал, что ему дают отпуск, но попросил сначала отвезти в Ростов посылку, а уже потом ехать в Крым. Уже на вокзале он вручил отцу небольшой чемоданчик, который завернули в солдатские лохмотья, и дал билет на поезд.
Через восемь суток поезд прибыл в Ростов. На окраине города в живописном месте был расположен красивый замок, в котором жил отставной генерал от инфантерии – отец офицера. Его знали многие, поэтому найти его было легко. Калитку усадьбы открыл охранник: «Чего тебе надо, солдат?»
Курт-Сеит показал конверт с адресом. Охранник отнес письмо в дом. Вскоре пригласили и его. Он вошел в приемную, отдал честь, поздоровался. Чемоданчик, завернутый в солдатские лохмотья, положил возле себя. Генерал стал расспрашивать: как идут дела на фронте, как выглядит их сын? Кто он сам, откуда родом?
После этого отец развернул тряпки и достал запечатанный чемоданчик. Генерал позвал жену и дочь. Открыл чемодан. Там было письмо, его генерал прочитал вслух. Потом открыл картон, под которым были различные золотые украшения, золотые монеты, бриллианты, перстни. Все радовались подаркам.
Заботливая генеральша заранее приказала подготовить ванну и чистое белье, а генерал отдал поношенный гражданский костюм. Отец побрился и когда сел за стол, то выглядел молодцом.
За обедом генерал сказал: «Вы татары – честный народ, наш бы русский такого богатства ко мне не довез бы в такое время. Ищи ветра в поле. Ты – молодец! Живи и отдыхай у меня, сколько хочешь, а я пока сделаю тебе документ, который полностью освободит тебя от военной службы. Поедешь в свой Крым, увидишь сына, жену».
Отец жил три дня в отведенной ему комнате рядом с рабочими и охраной. Затем генерал вручил ему белый военный билет, освобождающий от воинской службы, дал деньги и билет на поезд до Симферополя. Генеральша дала сумку с продуктами, серьги и кольцо для жены, вероятно, из тех, что были в чемоданчике, а также вещи для новорожденного. От золотых украшений отец наотрез отказался, и тогда генеральша сняла кольцо со своего пальца и свою золотую цепочку. Их отец с благодарностью взял.
Наблюдавший эту сцену генерал, вероятно, все понял и удивленно сказал: «Ну и народ вы крымцы – мусульмане!»
Несколько суток он ехал по железной дороге. Таганрог, Синельниково, Запорожье, Мелитополь и, наконец, Симферополь. В то кошмарное военное время железные дороги работали удивительно точно, соблюдая график движения. Проверок было много, но отцу очень помог «белый билет» и пропуск, выписанный военным ведомством в Ростове. Валяясь на нарах в вагоне, он днем и ночью думал об отце, о доме, о жене, о новорожденном. Когда поезд приехал в Симферополь, почувствовал радость, теплоту родной земли. В городе жили его родные: Айше Халилова на улице Курцовской, дом номер 23, а Сейдамет Къаведжи на улице Артиллерийской. Сестра матери Эмине жила в особняке, на том месте, где сейчас находится горсовет[45]. Последний дом был ближе всех к вокзалу, но Курт-Сеит так хотел скорее попасть домой, что не стал ни к кому заходить.
Придя в Тав-Даир, он на миг остановился у своих ворот и подумал о том, кто первым его встретит: отец, мать, жена?
Вдруг он увидел возле дома чем-то занятого отца.
– Бабай! – крикнул он.
Сеит-Халил оглянулся и увидел своего нарядного сына. Они обнялись. На глазах у обоих были слезы. Сеит-Халил сообщил о том, что Гульзаде родила ему сына. От радости Курт-Сеит заплакал и пошел во вторую половину дома, где жил он сам с женой. Услышав через тонкую перегородку комнаты голос мужа, выбежала Гульзаде, сразу же бросилась ему в объятия и заплакала от радости. Она зашла в комнату, вынесла на руках завернутого в одеяльце маленького ребеночка и сказала: «Вот твой сын! Он красивый, черноволосый, голубоглазый, очень похож на тебя». Курт-Сеит взял сына в руки, посмотрел в глаза, поцеловал в лоб и отдал матери. Сеит-Халил пригласил сына и невестку на чашу кофе.
Курт-Сеит узнал, что ребенка назвали Нур-Сеитом, что родился он в ночь с 1 на 2 января 1916 года. Ему уже шел третий месяц. Как вы уже поняли, этим мальчиком был автор этих строк.
Вечером Сеит-Халил сделал дува[46] в честь приезда сына.
Поздравить отца с приездом пришли родные, родственники, друзья и товарищи. Были двоюродный брат Сеит-Нафе, сестры Фатьма и Шерфзаде с дочерьми Пемпе, Шасне, сыновьями Аббибуллой, Мемедли. Из Кипчака пришли Сеит-Вели и др.
Когда Курт-Сеит вернулся домой, было уже начало весны, погода была теплая, начались весенние работы. Так как в Тав-Даире пахотной земли было мало, сельчанам приходилось работать по найму у соседского помещика. Мой отец работал у одного тобенкойского землевладельца до 1922 года. После прихода Советов в Крым помещик раздал свое имущество и, забрав свое золото, уехал за границу. Отцу досталась одна корова, телка, три лошади, два вола, сорок барашек и большая мажара – арба с двухъярусными биндюгами. Впрочем, зимой 1922 года телку и 34 барана украли из кошары в саду. Лошадей, волов и мажару забрали большевики.
Начался сильный голод 1921–1922 годов. Мне помнится, как приходили к нам с обыском. Забирали все, что можно было съесть: пшеницу, картошку, фасоль, кукурузу… Возле наших ворот лежали два трупа, никто их не хоронил. Люди умирали от голода. Я сам это видел.
Рядом с нами жил Сеит-Нафе Челеби – двоюродный брат отца. Его жена Зилейха одно время готовила обеды – баланду из крупы, которая поступала из Америки как гуманитарная помощь голодающим. И сейчас перед моими глазами стоит Зилейха енге (она из деревни Огуз оглу около Ах-Шейха) с черпаком в руке и сигаретой в зубах возле дымящего черного котла. Она же раздавала спички и сахарин. Спасибо Америке, в тот год она спасла жизнь многим голодающим.
Помню, как отец однажды сказал матери, что завтра в Тав-Даир приедут большевики и опять что-нибудь заберут. Он вынул из тайника спрятанную половинку хлеба, поделил на троих, и мы, запивая водой, его съели. Отец и мать заложили окна соломенными подушками и легли спать.
Когда я проснулся и вышел во двор, то увидел там много солдат. Горел костер, на котором висел большой черный казан, где варились индюки моего деда. Я видел, как солдат саблей отсек индюку голову и стал его потрошить. Через день они уехали, но за ними пришли другие – продразверстка и вновь забирали все продукты. Это было в начале 1922 года.