Нора Робертс
Подводные камни
Nora Roberts
Under Currents
Copyright © Nora Roberts, 2019
© Парахневич Е., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Девочкам Гринбрайер: Джоанн, напарнице по тренировкам,
Кэт, моей милой, чудесной маме,
Лауре, главной распорядительнице,
Марии, подруге по шопингу,
Саре, духовному магниту
Часть первая
Жестокость лжи
Жестокость и страх пожимают друг другу руки.
Оноре де Бальзак
Жестокое обращение с детьми отбрасывает тень на всю их жизнь.
Герберт Уорд
Глава 1
Снаружи дом на Лейквью-Террас выглядел идеально. Три величественных этажа из белого кирпича с широкими стеклянными окнами глядели на озеро и горный хребет. Тянулись вверх две декоративные башенки, отделанные медью. Они придавали дому европейского шарма с налетом роскоши.
Зеленела лужайка на пологом склоне; на широкой белой веранде с тремя ступеньками весной рдели рубиново-красные азалии. На заднем дворе стояла просторная крытая беседка с летней кухней, откуда открывался чудесный вид на озеро. Тщательно ухоженный розарий источал сладкие ароматы. В сезон у личного причала качалась тринадцатиметровая парусная яхта. Высокий забор с острыми зубцами обвивали вьющиеся розы.
В гараже стояли два «Мерседеса»: внедорожник и седан, а еще горные велосипеды, лыжное снаряжение – и никакого хлама.
В самом доме – высокие потолки и два камина, обрамленные тем же золотисто-коричневым кирпичом, что и фасад. Каждая деталь интерьера была подобрана с большим вкусом (хотя некоторые, возможно, решили бы, что с чрезмерным старанием).
Неброские цвета, гармонирующие материалы: все модно, но не слишком вычурно.
Доктор Грэм Бигелоу купил участок под застройку, когда его сыну было пять лет, а дочери – три. Он выбрал самую подходящую планировку, внес необходимые изменения, подобрал отделку, плитку, брусчатку, нанял дизайнера.
Его супруга Элайза во всем полагалась на вкус мужа. На ее взгляд, тот был безупречен.
Порой она высказывала некоторые предложения. Их внимательно выслушивали и говорили о недочетах. Впрочем, иногда – не слишком часто – мнение Элайзы брали в расчет.
Как и Грэму, ей хотелось сполна насладиться всеми прелестями статуса, который мог предложить им новый элитный поселок на берегу озера в Северной Каролине. Элайза родилась в богатой, но консервативной семье, казавшейся ей скучной и пропахшей нафталином, – совсем как старый дом на противоположном берегу озера, где она выросла.
Поэтому она с радостью продала свою половину дома сестре и на вырученные деньги обставила новый особняк на Лейквью-Террас. Точнее, не задумываясь, передала чек Грэму, а уже тот обо всем позаботился.
Элайза ни разу не пожалела о принятом решении.
Они с Грэмом счастливо прожили там десять лет, воспитывая двух умных очаровательных детишек: устраивали званые обеды, коктейльные вечеринки, пикники в саду. Обязанности Элайзы как супруги заведующего хирургическим отделением в больнице Милосердия, располагавшейся в соседнем Эшвилле, заключались в том, чтобы выглядеть красиво и стильно, растить детей, вести хозяйство, развлекать гостей и возглавлять различные комитеты.
Трижды в неделю к ним приходили горничная и повар, раз в неделю – садовник; неподалеку жила сестра, которая с радостью соглашалась присмотреть за детьми, если Элайзе с Грэмом хотелось провести вечер наедине и отдохнуть от суеты. Поэтому Элайзе хватало времени следить за своей внешностью и гардеробом.
Будучи главой родительского комитета, она не пропускала школьные концерты. Иногда ее сопровождал Грэм, если не был занят на работе. С тех пор как Бритт исполнилось четыре, Элайза ходила на каждое балетное представление, занимая центральное место в первом ряду.
Еще она старалась не пропускать бейсбольные матчи сына, Зейна. Если вдруг не удавалось, она успокаивала себя тем, что школьный бейсбол – крайне унылое зрелище и соседи ее поймут.
Элайза никогда бы не призналась, что больше любит дочь. Бритт росла очень красивой, доброй и послушной девочкой. Ее не приходилось заставлять делать уроки, убираться в комнате, она не грубила родителям. Что до Зейна, тот уродился в тетку. Вечно огрызался, дулся и уходил в себя.
Впрочем, учился он хорошо, поэтому мальчику позволяли играть в бейсбол. Он, конечно, лелеял мечты стать профессиональным спортсменом, но это не более чем подростковые фантазии. Естественно, Зейн по примеру отца пойдет в медицинский.
Пока бейсбол был для него пряником, чтобы лишний раз не доставать кнут.
Если Грэм порой наказывал мальчика, то только ради его же блага. Надо воспитывать в детях характер, учить уважению и показывать границы дозволенного.
Как любил говаривать Грэм, в каждом ребенке заложены черты взрослого человека, значит, он должен вести себя подобающе.
За два дня до Рождества Элайза ехала домой по расчищенным улицам Лейквью. Она прекрасно провела время с подругами, хотя, возможно, выпила лишний бокал шампанского. Ничего страшного: хмель выветрился, пока она ходила по магазинам.
На Рождество они, по обыкновению, поедут кататься на лыжах. Точнее, кататься будет только Грэм с детьми, а Элайза отдохнет в спа-салоне. Сегодня она купила чудесные ботинки, их надо будет обязательно упаковать вместе с теплым бельем для Грэма, чтобы тот не мерз на горном склоне.
Она обвела взглядом соседние дома, украшенные к празднику. Красиво. Хорошо, что по распоряжению ассоциации домовладельцев на Лейквью-Террас запрещены безвкусные надувные Санта-Клаусы.
Впрочем, стоит отметить – их дом выглядит самым роскошным. В этот раз Грэм позволил жене выбрать рождественские украшения, и Элайза подошла к делу со всей душой.
С наступлением сумерек дом зажегся белыми огнями. Гирлянды подчеркивали строгие линии стен и обвивались вокруг елей в горшках на веранде. На двухстворчатых дверях блестели двойные венки с красными и серебряными лентами.
В гостиной, разумеется, стояла ель – четырехметровая, увешанная теми же гирляндами и серебристо-алыми звездами. Другое дерево, в аналогичной цветовой гамме, только с ангелами, поставили в прихожей. И, конечно же, украсили цветными лентами каминные полки и большой обеденный стол: стильно и со вкусом.
Украшения каждый год были новыми. Незачем упаковывать их в коробки и хранить целый год, когда можно просто взять напрокат, а потом сдать обратно.
Элайза никогда не понимала восторга, с которым родители и Эмили выкапывают из ящиков древние стеклянные шары или безвкусные деревянные фигурки. Это барахло пусть хранится в старом доме. Она, конечно, пригласит родителей на ужин, но потом они, слава богу, уедут обратно в Саванну.
Они всегда больше любили Эмили. Это же очевидно.
Элайза, размышляя о грустном, открыла гаражную дверь и вздрогнула, увидев, что машина Грэма уже внутри. Она торопливо глянула на часы и выдохнула. Не опоздала, просто он приехал раньше обычного.
Приободрившись, Элайза припарковалась рядом с машиной мужа и достала сумки с покупками.
Она прошла в прихожую, повесила пальто, сложила шарф, сняла ботинки и надела черные балетки «Прада», которые носила дома.
Грэм нашелся в кухне. Он, не сменив костюма и не сняв галстука, стоял возле стола.
– Ты рано!
Положив сумки на барную стойку, Элайза подошла к мужу и легонько поцеловала в щеку.
От него пахло диоровским «Саважем» – ее любимыми духами.
– Ты где была?
– О, пообедала с Мирандой и Джоди. Помнишь, мы договаривались? – Она небрежно махнула рукой в сторону календаря, висевшего в углу. – Потом прогулялась по магазинам…
Болтая, Элайза подошла к холодильнику и достала бутылку перье.
– Представляешь, столько людей до сих пор не купили подарки к Рождеству. Джоди, например. – Она бросила в стакан пару кубиков льда и залила минералкой. – Знаешь, Грэм, мне кажется, она никогда…
– Думаешь, мне есть дело до Джоди?
От его голоса – четкого, размеренного – по спине побежали мурашки.
– Конечно, нет, дорогой. Просто болтаю. – Элайза старательно держала улыбку, но в глазах уже билась тревога. – Давай ты сядешь, расслабишься? Я налью тебе выпить, и…
Грэм швырнул стакан к ее ногам. Хрусталь разбился, черканув осколком по лодыжке, которую защипало, когда в рану угодил брызнувший во все стороны скотч.
«Баккара», – с легкой волной жара подумалось ей.
– Выпить нальешь?! – Растеряв спокойствие и невозмутимость, Грэм буквально цедил сквозь зубы. – Я весь день ковыряюсь в чужом теле, спасаю жизни и должен приходить в пустой дом?
– Прости. Я…
– Прости? – Он схватил ее за руку, вывернул и прижал жену спиной к столешнице. – Просишь прощения за то, что не способна усидеть дома? За то, что шляешься весь день и тратишь впустую мои деньги, обедаешь, гуляешь по магазинам и сплетничаешь с идиотскими сучками, пока я по шесть часов подряд торчу в операционной?
Элайза задышала; сердце испуганно забилось.
– Я не знала, что ты вернешься так рано. Если бы ты позвонил, я сразу бы поехала домой…
– Я теперь должен перед тобой отчитываться?
Грэм говорил что-то еще, но она не слышала. Он выговаривал про уважение, про долг, про обязанности. В такие минуты он как никогда был похож на ангела-мстителя. Темно-русые волосы, идеально уложенные в прическу, и холеное красивое лицо, искаженное в гневной гримасе. Ярко-синие глаза пылали яростью.
Элайзу била дрожь, будто электрическим током.
– Это же есть в календаре! – вырвалось у нее. – Я говорила тебе утром!
– Думаешь, у меня есть время разглядывать твой дурацкий календарь? Ты должна быть дома, когда я переступаю порог. Ясно? – Он снова ударил жену о столешницу, отчего ее спину прострелило болью. – Я дал все, что у тебя есть. Дом, одежду, пропитание… Плачу за то, чтобы тут готовили и убирали, а взамен ты должна быть рядом, когда я скажу. Сидеть дома, когда я возвращаюсь. И послушно раздвигать ноги, если я решу тебя трахнуть!
В назидание он вдавился в нее твердым пахом.
Элайза хлестнула мужа по щеке, даже зная, что последует дальше. А может, именно поэтому.
Ледяная ярость сменилась жарким гневом. Грэм растянул губы в улыбке.
И ударил ее в живот. Он никогда не бил ее по лицу.
* * *
Зейн Бигелоу в свои четырнадцать лет отдал сердце и душу бейсболу. Девушки ему тоже нравились – он любил разглядывать их обнаженные фотографии с тех пор, как его приятель Мика показал, как обойти родительский контроль на компьютере. Однако бейсбол по-прежнему стоял на первом месте.
Первом и единственном.
Очень высокий для своих лет и поэтому ужасно нескладный, Зейн мечтал, что после школы попадется на глаза агенту «Балтимор Ориолс». Впрочем, он согласился бы и на любой клуб, потому что бейсбол был для него смыслом жизни и всегда стоял на первом месте.
Первом и единственном.
Он будет играть на шорт-стопе (к тому времени прославленный Кэл Рипкен уйдет на пенсию) и наверняка побьет все рекорды.
Зейн питал немалые амбиции. А еще мечтал увидеть голую девушку живьем.
В тот день, когда миссис Картер, мать Мики, везла их домой на своем «Лексусе», Зейн был в необычайно хорошем расположении духа, хотя в машине играла унылая Шер.
Зейн, как и все парни его лет, не питал особой страсти к автомобилям и предпочитал рэп (правда, включать музыку дома не осмеливался).
В общем, несмотря на завывания Шер, щебет сестры, обсуждавшей с подружками праздники, и Мику, уткнувшегося в свою приставку (на Рождество тот отчаянно мечтал получить новую модель, только что вышедшую на рынок), ничто не могло омрачить его счастья.
Никакой школы в ближайшие десять дней! Настроение не портила даже перспектива катания на лыжах (чего он терпеть не мог, особенно когда отец постоянно ставил в пример сестру, обожавшую лыжи).
Десять дней без математики! Математику Зейн ненавидел едва ли не сильнее, чем салат из шпината, – что говорило о многом.
Миссис Картер притормозила и выпустила из машины Сесиль Мальборо. Девчонки, как всегда, зашуршали рюкзаками, заохали и запищали.
Девочек приходилось обнимать на прощание, потому что впереди праздники. Зейна вечно заставляли обниматься по всяким глупым поводам. Он терпеть этого не мог.
Все желали друг другу счастливого Рождества, только Питу Грини – счастливых праздников, потому что он был евреем.
«Почти приехали», – подумал Зейн, наблюдая за плывущими мимо домами. Надо перекусить на скорую руку, а потом запереться в комнате – слава богу, никакой домашней работы и математики! – и часок поиграть в приставку.
Он знал, что Лоис на время их отпуска уедет по семейным делам, но она обещала приготовить перед отъездом лазанью. Лазанья у нее получалась отменная.
Правда, маме придется подогреть ее в духовке, хотя она, наверное, справится.
Вдобавок завтра приедут из Саванны бабушка с дедушкой. Жаль, они остановятся у тетушки, однако можно будет съездить на велосипеде в старый дом у озера и поболтать. А заодно попросить Эмили испечь печенье. Ее не нужно долго уговаривать.
Потом всей компанией они вернутся в дом Зейна на рождественский ужин. Маме не придется ничего делать, даже разогревать блюда. Все сделает служба доставки.
После ужина Бритт сыграет на фортепиано (сам Зейн лишен этого таланта, что является еще одним поводом для придирок отца), а остальные споют.
Да, вечер будет скучным, но Зейн ничего не имеет против. Вдобавок он неплохо поет, так что, возможно, в этот раз обойдется без упреков.
Машина подъехала к дому. Зейн стукнул Мику по кулаку.
– Давай, приятель, хороших праздников.
– Взаимно, – ответил Мика. – Тебе того же.
Пока Бритт и Хлоя обнимались, будто видятся в последний раз, Зейн тихонько выбрался наружу.
– Счастливого Рождества, Хлоя. И вам, миссис Картер. Спасибо, что подвезли.
– Счастливого Рождества, Зейн. Всегда пожалуйста.
Миссис Картер улыбнулась, глядя ему в глаза. Для мамочки она была необычайно хороша собой.
– Спасибо, миссис Картер. Счастливого Рождества, – почти пропела Бритт. – Хлоя, я тебе позвоню!
Зейн закинул рюкзак за спину.
– Зачем? О чем вам разговаривать? Вы и так всю дорогу трепались, не умолкая.
– У нас много тем для обсуждения.
Бритт хоть и была ниже на целую голову, выглядела точной его копией: такие же темные волосы – только их она отрастила до талии и собирала на висках заколками с оленями, – такие же зеленые глаза. Разве что лицо было по-детски круглым, в то время как у Зейна уже проступили скулы. Эмили сказала, он взрослеет.
Правда, бриться еще не приходилось, хотя каждое утро он проверял, не отросла ли щетина.
Зейн не упустил случая уколоть сестру:
– Вы же ничего не обсуждаете. Только стонете: «О-о-о, Джастин Тимберлейк».
Он зачмокал губами, изображая поцелуи, отчего Бритт покраснела. Она тайком (хоть и не слишком скрываясь) вздыхала по Тимберлейку, и Зейн прекрасно об этом знал.
– Заткнись.
– Сама заткнись.
– Нет, ты!
Препираясь, они дошли до веранды, где немедленно замолчали, лишь обменялись злыми взглядами – потому что знали: если мать услышит споры, долгой лекции не избежать.
Зейн достал ключи: отец требовал, чтобы замки запирались вне зависимости от того, есть ли кто-нибудь дома. Он открыл дверь и сразу услышал крик.
Бритт побелела. Она распахнула глаза, которые заполнились страхом и слезами, и заткнула руками уши.
– Иди наверх, – велел Зейн. – Живо к себе. И не выходи.
– Он опять ее бьет. Снова!
Вместо того чтобы бежать в свою комнату, Бритт рванула в гостиную и встала на пороге, зажимая уши руками.
– Хватит! – закричала она. – Хватит, перестаньте, хватит!
Зейн увидел на полу пятна крови – мать пыталась уползти. Свитер у нее был порван, одна из туфель слетела с ноги.
– Идите к себе! – рявкнул Грэм, хватая Элайзу за волосы. – Вас это не касается.
Бритт истошно визжала. Зейн сгреб ее в охапку, пытаясь увести.
Отец свирепо уставился на дочь. В душе у Зейна всколыхнулся новый страх, прожигая все насквозь.
Он ни о чем не думал, не знал, что собирается делать. Просто оттолкнул сестру и встал перед ней, закрывая от отца худеньким телом.
– Отойди от нее, сукин сын!
Зейн налетел на Грэма. Тот – больше от неожиданности – отшатнулся.
– Пошел на хрен!
Для Зейна такое было впервые. В свои четырнадцать он ни разу не дрался, только изредка получал тычки и подзатыльники.
Отец размашисто заработал кулаками, метя в живот, иногда по почкам.
Туда, где не остается следов.
Один из ударов пришелся по лицу, и перед глазами все взорвалось. Зейна ударили еще дважды, и он упал, от дикой боли забывая про ярость и страх. Мир стал серым, сквозь пелену вспыхнули звезды.
Чувствуя по рту горечь крови и слыша крики сестры, он потерял сознание.
Следующее, что он помнил, – как отец, закинув его на плечо, идет наверх по лестнице. В ушах звенело, но он слышал, как Бритт плачет, а мать уговаривает ее молчать.
Отец грубо кинул его на матрас так, что Зейна подбросило, и от новой боли скрутило все тело.
– Еще раз проявишь неуважение и сломанным носом не отделаешься. Ты – сопляк, понял меня? Ты пустое место. Все, что у тебя есть – включая возможность дышать, – появилось благодаря мне.
Отец, нависая над ним, говорил спокойно и невыразительно. Зейн видел наверху двоящийся силуэт, но не мог даже кивнуть. Его трясло, зубы стучали от страха.
– Не выйдешь из комнаты, пока я не позволю. Общаться с посторонними я запрещаю. Я запрещаю рассказывать о личных делах нашей семьи, иначе сегодняшнее наказание покажется легкой разминкой. Вдобавок тебе никто не поверит. Ты пустое место. Я в этом городе царь и бог. Я могу убить тебя во сне, и мне ничего не скажут. Помни об этом, когда в следующий раз решишь показать характер.
Отец вышел, закрыв за собой дверь.
Зейн снова потерял сознание. Плавать в забытье было легче, чем терпеть боль и вспоминать отцовские слова, ранившие едва ли не сильнее кулаков.
Когда он очнулся, в комнате заметно стемнело. Еще не вечер, но почти.
Нос совсем не дышал. Тело ломило, как при сильной простуде. Зейна трясло, ужасно кружилась голова, от боли пульсировало в глазах. В животе невыносимо саднило.
Он хотел сесть, однако комната заплясала вокруг, и Зейн испугался, что его стошнит.
Дверь хлопнула, и он съежился, готовый умолять, плакать, стоять на коленях, лишь бы его не били.
Вошла мать, щелкнула выключателем. От света больно резануло глаза, пришлось зажмуриться.
– Отец велел умыться, а потом приложить к лицу пакет со льдом.
Она говорила спокойно и равнодушно, ее слова резали по свежим ранам.
– Мама…
– Отец велел не вставать. Только в туалет. Как видишь, он забрал компьютер, игровую приставку и телевизор – все свои подарки. Тебе запрещено общаться с кем-то, кроме него или меня. Все рождественские праздники проведешь здесь один.
– Но…
– У тебя грипп.
Зейн искал у нее на лице хоть малейшую жалость или сочувствие.
– Я хотел помочь тебе. Испугался, что он ударит Бритт. Я думал…
– Я не просила твоей помощи и не нуждаюсь в ней. – Голос был до того отрывистым и холодным, что Зейна бросило в дрожь. – Это наши с отцом дела, не надо в них лезть. У тебя два дня на то, чтобы обдумать свое поведение.
Она повернулась к выходу.
– Делай, что тебе говорят.
Когда мать вышла, Зейн заставил себя подняться. Голова кружилась так сильно, что пришлось закрыть глаза и дышать через раз. На трясущихся ногах он доплелся до ванной, где его вырвало, и он опять чуть не потерял сознание.
Кое-как выпрямившись, он взглянул на себя в зеркало над раковиной.
Отражение было незнакомым. Рот распух, нижняя губа вздулась. Нос – как красный шарик. Оба глаза черные, один заплыл и почти не открывался. По всему лицу – подтеки засохшей крови.
Зейн поднял руку, дотронулся до кончика носа и охнул от боли. Лезть в душ было страшно – голова до сих пор кружилась, – поэтому полотенцем он кое-как оттер кровь, шипя сквозь стиснутые зубы и одной рукой держась за раковину, чтобы не упасть. Ослушаться приказа он боялся сильнее новой боли.
Текли слезы, но Зейн ни капли их не стеснялся. Все равно его никто не видит. Всем на него плевать.
Он медленно добрел до кровати и, выдохнув, сел, чтобы снять джинсы с ботинками. Приходилось постоянно замирать, переводя дух и дожидаясь, когда перед глазами перестанет двоиться.
В трусах и в толстовке он залез в постель, взял пакет со льдом, который принесла мать, и бережно, как мог, приложил к носу.
Голову пронзило болью, поэтому Зейн переложил пакет к глазу. Так стало чуточку легче.
Он лежал в полной темноте и строил планы. Надо бежать. При первой же возможности. Взять рюкзак с вещами и бежать. Правда, денег почти нет, они у отца. Только мелочь припрятана в ящике с носками. Удалось сэкономить на видеоиграх.
Можно уехать автостопом. От этой мысли сладко сжалось в животе. Хоть до самого Нью-Йорка. Он уйдет из этого дома, где все вылизано до блеска, но в углах прячутся грязные секреты.
Можно найти работу. Любую. И никакой школы. Все будет отлично…
Когда в двери щелкнул замок, Зейн снова очнулся, но притворился спящим. Судя по шагам, пришли не мать с отцом. Зейн открыл глаза в тот самый момент, когда Бритт посветила ему в лицо маленьким розовым фонариком.
– Не надо.
– Тихо… – шепнула она. – Свет включать нельзя, иначе они проснутся и увидят. – Бритт села на кровать и погладила его по руке. – Я принесла бутерброд с арахисовым маслом. Лазанью не смогла – они бы заметили, что не хватает. Тебе надо поесть.
– У меня болит живот.
– Хотя бы немножко. Попробуй.
– Уйди. Если тебя застукают…
– Они спят. Я проверила. Я никуда не уйду. Буду сидеть, пока не поешь. Зейн, прости меня…
– Не плачь.
– Ты сам плачешь.
У Зейна и впрямь текли слезы. Не было сил терпеть.
Шмыгая носом и утирая щеки, Бритт подалась к нему и погладила по руке.
– Я молока принесла. Они не заметят, что в бутылке стало меньше. На кухне я все вымыла; когда допьешь, заберу стакан.
Они говорили шепотом – давно привыкли, – но голос у нее дрожал.
– Зейн, он так сильно тебя избивал… Когда ты упал, он пнул с размаху в живот. Я думала, ты умер…
Бритт положила голову ему на грудь. Плечики дрожали. Зейн погладил ее по волосам.
– Тебя он не тронул?
– Нет. Только схватил, встряхнул и рявкнул, чтобы заткнулась. Я сразу замолчала. Очень испугалась.
– Хорошо. Молодец.
– Это ты молодец. – Голос у Бритт охрип от слез. – Ты хотел помочь. А она и пальцем не пошевелила. Ни слова не сказала. Он, когда успокоился, велел ей отмыть полы от крови и убрать на кухне стекла, а потом привести себя в порядок и накрыть к шести ужин.
Бритт села и протянула половинку бутерброда, который аккуратно разрезала надвое. В эту минуту Зейн любил сестру так сильно, что щемило сердце.
Он взял бутерброд, откусил кусочек и понял, что еда не просится наружу.
– Эмили и бабушке с дедушкой мы должны сказать, что ты болеешь. У тебя грипп, и ты на карантине. Тебе надо отдыхать, папа тебя лечит. А в горах мы скажем, что ты упал с велосипеда. Он так за ужином объявил. Мне пришлось есть вместе с ними, иначе он опять разозлился бы. Потом я ушла к себе, и меня вырвало.
Зейн, откусив от бутерброда, нащупал в темноте руку сестры.
– Как я тебя понимаю…
– Когда вернемся домой, скажем, что ты упал на лыжах. И папа тебя лечит.
– Еще бы, – горько вырвалось у Зейна. – Лечит…
– Он тебя снова побьет, если мы не будем слушаться. Так же, если не сильнее. Зейн, я не хочу, чтобы он тебя бил. Ты пытался остановить его, чтобы он не трогал маму и меня. Ты думал, он меня ударит. Я тоже так думала…
Зейн почувствовал, как сестра пересела, и в тусклом свете фонарика, который она положила на кровать, увидел, что она глядит в окно.
– Когда-нибудь он и меня изобьет…
– Нет-нет, что ты! – Внутри вместо боли нарастала ярость. – Ты не дашь ему повода. И я тоже.
– Ему не нужен повод. Это очевидно. – Бритт говорила совершенно по-взрослому, хоть и шмыгала носом. – Мне кажется, они нас не любят. Нельзя бить тех, кого любишь, и заставлять их врать. Или молча смотреть и ничего не делать. Мне кажется, они нас совсем не любят.
Зейн и сам прекрасно это знал – понял в тот момент, когда мать вошла и посмотрела на него безо всякого выражения.
– Мы с тобой друг друга любим.
Пока Бритт сидела рядом и следила за тем, чтобы он поел, Зейн понял, что не может сбежать и бросить ее одну. Он должен быть рядом. Должен стать сильнее. Набраться сил и дать отпор.
Чтобы защитить не мать, а сестру.
