Нора Дутт
Дигридское золото
Глава 2. Сынка
Городок Сен-Сфета стоял на границе владений двух земельных господ. За его южной стеной был пологий спуск к обмельчавшей, но всё ещё широкой реке. То ли из уважения к былому величию, то ли ради шутки её называли не иначе как «Великая». По ней два господина, Сфета и Хаелион, издавна поделили землю. За восточной стеной города была мелкая речушка, а за северной и западной – низкие холмы и берёзовые рощи.
Это место – большая проблема господ Хаелион. Реку просто так не перейти. После прошлого обвала мыса древнее русло, рыхлое и бугристое, стало вбирать чересчур много воды из впадающих рек и заболотилось. Глина на обрывах была вечно мокрой из-за проступающих родников. Построить новый мост оказалось слишком затратно, потому приходилось надеяться на старые. Один находился прямо здесь, но выводил путника под прямые взгляды часовых на стенах Сен-Сфета. Второй построили намного ниже по течению. А третий, между первыми двумя, так и не получилось отремонтировать – новые опоры косило, сносило и роняло.
Возможно, господам Хаелион не было бы дела до другого берега, но столицу перенесли с востока на север страны – странное решение, принёсшее больше проблем, чем пользы. Земля Хаелион, которая жила торговлей, шахтами и маленькими фабриками, попала в сложную ситуацию. Караваны шли либо по первому мосту и платили за пропуск Сфета, либо по второму и тратили лишнюю неделю на опасном тракте. Между двумя неприятными вариантами господа первое время выбирали тот, что казался чуть лучше – отдавать деньги соседу. Подобные договоренности сначала послужили почвой для небольших конфликтов, а позже и для серьёзных претензий.
В какой-то момент противостояние стало кровавым. Тогда и появились стены Сен-Сфета. Город стоял на одном из осколков Каменного плато, и пока грунт всё больше сползал в русло Великой реки, он был недвижим, словно огромная чаша.
Город не один раз принимал удары Хаелион, но вражда прекратилась на апогее схваток. Почти одновременно к власти в семействах пришли двое мужчин, некогда учившихся вместе в столичных академиях – Рхаирмо Хаелион и Ифатха Сфета. К сожалению, они не были товарищами, но, к счастью, благоразумными людьми и быстро пришли к согласию.
Гарнизон в Сен-Сфета никогда не распускали полностью. Он состоял из нескольких хакано́в8. Первый, «Шавки», следил за порядком в городе. Второй хакан – «Лысые собаки», они тушили пожары. А третий назывался и вовсе чрезмерно иронично – «Трусливые паскуды». В него входили те, кто готов был в любой момент защищать город. Остальные хаканы распустили за ненадобностью. Градоправитель пытался уменьшить численность оставшихся трёх, но у него это так и не вышло, благодаря упорству господина Ифатхи.
Кроме «паскудиков», как их ласково называли горожане, никто сильно не боялся нападения. Так всегда выходит, когда всё слишком хорошо, и беда кажется настолько далёкой, что начинаешь сомневаться в её реальности. Местные жители стали разводить собак. Город и раньше занимался боевыми породами, сторожами и охотничьими гончими, но в какой-то момент собаководство стало одним из самых прибыльных занятий. В Сен-Сфета можно было найти пса на любой вкус в прямом и переносном смысле. В питомниках обитали собаки-няньки, отличающееся добротой к маленьким детям; декоративные шавки-мочалки, неспособные жить без чужой помощи и особые «мясистые» породы для гурманов. Желающих приобрести животное хватало, чтобы в городе появился цех. В него входили заводчики, которых намного чаще называли псарями. Заказы распределялись по влиянию и возможностям, и в целом выходило справедливо.
Город не бедствовал, но его благополучие крылось в аккуратности, а не в достатке жителей. Если бы горожане относились к тому, что имели чуть более небрежно, то неровные, разные по ширине и длине улицы за неполный месяц обросли бы нестерпимой вонью. Смрад стелился бы паутиной по душным переулкам, по озёрам грязи в разбитых колёсами дорогах и клокам шерсти после драки позабытых людьми собак. Но жители были достаточно порядочны. Возможно, то было наследие дисциплины хаканов, переданное от отцов сыновьям.
Местная жизнь, как всегда бывает, оказалась небогата на события. В городе был дефицит шокирующих слухов и новостей. Самое доступное людям развлечение постоянно задыхалось от нехватки новостей. Сплетникам не оставалось ничего, кроме как следить за соседями и интересоваться каждой мелочью личной жизни окружающих. Их хватало, чтобы занять следующий вечер, но не больше. Поэтому любой незначительный проступок превращался в событие, а действительно невероятные вещи вызывали целое помешательство. И если «события» забывались через день или, в худшем случае, неделю, то второе так впечатляло горожан, что источник новости мог подвергнуться последствиям истерии куда большей, чем заслуживал.
***
Одиннадцать лет назад.
Стояло приятное летнее утро. По небу вдали растянулись тощие белые тучи. Солнышко, в последнее время ставшее особенно жестоким, ещё не начало кусать за макушку. При такой погоде ни одному ребёнку не могло прийти в голову оставаться дома.
Две маленькие фигурки неслись вниз по улице Пыльной к Старым псарням, что за заброшенными домами. Дети обогнули одну полуразрушенную громаду, пролетели по короткому пути одичавший сад и оказались прямо перед линией плоских построек-коробушек. Зданий было меньше десяти, они жались друг к другу боками. Накрывала их крыша из старых почерневших досок и соломы. Под общим покровом, как под одной линией, различия построек выделялись ещё более явно. Использовали эти сараи в основном летом для содержания собак. Однако сейчас их заняли только наполовину.
Дети подошли к коробушке в середине. За толстой дверью не было слышно ни шороха, ни лая. Они подтащили старую чурку, вдвоём залезли на неё, поставив каждый по одной ноге. Дотянувшись до смотрового окошка, увидели, что в дальнем отсеке, на соломе копошатся маленькие белые комочки.
– Я же говорил, что их ещё не забрали!
На негромкий восторженный возглас тут же ответили из соседней коробушки. Какие-то псины истошно, до хрипа, разлаялись, стали бодать лобастыми бо́шками хлипкие перегородки и бить когтистыми лапами по замку на стальной решётке. Казалось, они вот-вот сорвут его и выскочат на улицу.
Парнишка вздрогнул и нелепо дёрнулся, то ли закрывая руками грудь, то ли пытаясь ухватить ладонями воздух и взлететь. Он свалился с чурки и больно ударился коленом. Девчонка тоже не смогла удержать равновесие, но вовремя вцепилась в раму смотрового окошка и повисла, как котёнок.
Никто не выскочил. Псы успокоились и затихли, но им всё ещё отвечали с Пыльной улицы, передавая злобные собачьи слова на соседнюю. А оттуда все дальше.
– Сы́нка снова испугался собачек! – гнусно хихикнула девчонка, склонившись над Ба́рсифом.
Она была на год или полтора младше его и постоянно дразнилась. И мальчишка рад бы навешать ей, но отец явно дал понять, что так просто он ему этого не спустит. Грязнуля-оборванка была дочерью земельного господина, и как бы к ней ни относились, а отвечать за её сохранность приходится всей семье.
То, что Радис – дочь сестры мачехи, красавицы Олхины, всегда говорили открыто. А вот отцовство старались хранить втайне. Но и об этом тоже все знали. Так же, как и то, что девочка, скорее всего, не будет носить ни фамилии, ни титула – господин Сфета не соглашался принимать в дом её мать. Это обижало Олхину настолько, что та не позволяла ему забрать Радис. Вот и перебивалась она здесь, в Сен-Сфета, в доме людей не чужих, но и родными назвать их было сложно. Олхина же предпочитала жить в другом месте. Как раз это для Барсифа было непонятней всего, но вопросы на эту тему страшно злили домашних. Как и о том, почему Радис почти никогда не наказывали за выходки.
Она всем досаждала. Радис не сиделось на месте – озорница носилась повсюду, а когда дома не ладилось, уходила спать к Лохмачу в будку. Если бы так поступил Барсиф, то мачеха тут же нацепила бы на него ошейник и не выпустила от собаки. Он бы просидел там до вечера и насквозь пропах бы псиной. А отец этого сильно не любил и точно отлупил бы сына. Радис могла красть яблоки у соседей, портить корзины, но вместо хорошего прута глава семейства только сердито вздыхал или коротко рявкал и уходил из дома к своему другу, живущему по соседству, к младшему писарю Солхе. И даже сейчас, если бы девчонка, а не Барсиф, упала и ушибла коленку, её бы не наказали.
Злорадный тон Радис ещё сильнее раздувал обиду, и Барсиф решил ответить настолько бойко, насколько был способен:
– А это и не простые собаки! Это специальные. Их так дядька вос-пи-тал! Да ты сама испугалась, только виду не подала! – тихо возмущался он. – Ты ничего не понимаешь!
– Какой из тебя псарь, если ты собак боишься?
– Зато я больше всех про них знаю!
Радис вернула чурку на место и пошла к левому краю коробушек. Там она взобралась на низенькую покосившуюся будку, давно пустующую и заросшую. Девочка ловко подпрыгнула и вскарабкалась наверх. Барсиф залез следом.
«Всё равно делать нечего. С ней пошатаюсь», – думал он.
Пока дети шли по краю крыши, скрип досок будил собак. Некоторые лаяли тихо, некоторые чуть громче. Но в этом для них не было особого интереса – они привыкли, что псари иногда там ходят.
– А вот знаешь? Знаешь, как сделать, чтобы щенки тех, которые с коричневой мордой, куцые такие, были длиннолапыми?
– Не знаю, – равнодушно ответила она.
– Так вот. Надо скрестить их с нашими ящерками!
Радис уставилась на него и едва слышно спросила:
– Как так? У одних короткие, у других – длинные, должны выйти средние. Ты врёшь.
Барсиф улыбнулся – он смог удивить неугомонную девчонку, не уделяющую его знаниям должного внимания.
– А вот так! Ноги у них короткие, но это потому что специально так сделали, чтобы… длинноногость убрать. А когда они получили короткие ноги, то всех размножили. И вот куцые – это наоборот. Из-за этого короткие ноги. Вот! Половина половины щенков будут длиннолапыми, а вот остальные…
Барсиф без остановки объяснял, как получить нужную длину ног. То, что девчонка снова потеряла интерес, заставляло мальчика говорить громче и делать более занимательные, на его взгляд, предположения. Но и это никак не помогало ему вернуть внимание Радис.
– А, понятно. А откуда тут такие красивые собаки? Ну те, белые.
– Батя сказал, что это Ухач договорился с каким-то господином. Тот дал заказ не в Белые псарни, а ему. Вот он и пытается. Надеется выгодно продать.
– Ага, понятно.
Они продолжили лазить по крышам псарен. Барсиф не понимал, что в этом весёлого и интересного, но Радис нравилось проводить время здесь. А больше ему ни с кем гулять не хотелось. С другими детьми у него ладилось ещё хуже, чем с ней. Мальчишке во многих играх было скучно, а ровесники не упускали случая подшутить над ним. Чудачка Радис никогда не перегибала палку в своих дразнилках и не делала подлянок, хотя он и знал, что «дружит» она с ним тоже от безысходности.
Тем временем девочка пошла дальше по крыше псарни. Что-то под её ногой звонко хрустнуло, и она провалилась. Послышался грохот досок и прутьев клеток. Радис не закричала и даже не заплакала. Барсифа испугало ее молчание. Он подбежал к краю дыры и увидел, что Радис сидит на сене среди обломков ящиков и досок. Она была цела, голову держала ровно и даже крови не видно. Напротив, оскалившись, стояла маститая сука, шерсть дыбом. Они смотрели друг на друга, пока собаке наконец не надоело, и та легла на пол.
Барсиф засунул голову в дыру и осмотрелся. Возле стен лежали псы. Им почти не было дела до нарушителей спокойствия. И мальчик знал почему – они не бросаются на тех, кто ведёт себя тихо.
Это были специальные собаки. Их полгода назад заказывали для королевской пыточной. Они должны по команде кидаться и, как дурные, грызть всё, что может издавать малейший звук. У животных был мутный глуповатый взгляд, словно в башке остались сплошное раздражение и бестолковая покорность. Нижняя челюсть уродливая, из пасти вечно текли мерзко пахнущие слюни. Шкура зверей только выглядела благородной, на самом деле с неё постоянно валилась шерсть. А ещё псари что-то делают с ними, из-за чего те кидаются молча. И целятся всегда в лицо, а не в горло.
Одна из собак заметила кудрявую голову и заинтересованно уставилась на мальчика. Барсиф отодвинулся от дыры, соображая, что делать. Никакой верёвки рядом не было, лестницы тоже, а значит, самому ему точно не удастся вытащить девочку. Барсиф начал паниковать. Он слез с крыши и побежал вверх по улице.
«Кого попросить помочь и кто не пожалуется отцу?!»
«Кого попросить?»
«Если отец узнает, что я там был, он меня убьёт!»
«Кого попросить?»
Одни мысли гремели в голове Барсифа громким набатом, а другие злобно шелестели. Казалось, он слышит их наяву.
– Кого попросить?
Усна Дырявая Щека. Женщина, которая приходит к мачехе в конце недели. Тётка Хихта с яблоневым садом. Старый задира Гхи. Все они знают отца. Все до одного. Маленькая Лях, Солха, Карась Хинка. Все знают.
Он шёл по улице и осторожно заглядывал в лица, пытаясь угадать, кто промолчит, когда воевода хакана У́снат, отец мальчишки, спросит. Никто из них не станет держать рот закрытым. Кто в воспитательных целях, кто не понимая, чем это грозит Барсифу, кто просто чтобы сказать гадость. А кто-то, наверное, ещё и приукрасит.
Зачем? Знать бы.
Он остановился и оглянулся. Несколько секунд колебался. А потом засунул руки в карманы и спокойно пошёл вперёд. Через два дома, в переулке, ведущем на Кривую улицу, мальчику попались соседские ребята.
– А где Радис?
Барсиф Сынка пожал плечами:
– Убежала куда-то.
Барсиф пробыл с новой компанией недолго. Через несколько часов Пыльная улица оживилась. Сынка был в самом начале Кривой, у старой липы, где никогда не ходило много народа. Дети сидели у дерева, на пригорке и отлично видели, что делают горожане. В какой-то момент на улицу выбежал некто, и все, кто мог, побросали свои дела и поспешили к Пыльной. Ребята, заметив такое оживление, не остались в стороне.
Когда дети бежали к ближайшему переулку, то мимо них промчались шавки с алебардами. Они так торопились, что едва не затоптали Барсифа. Но это была прекрасная возможность пробраться в самую гущу событий, чем и воспользовалась компания.
– Расступись! Расступись! В сторону! – орал десятник.
Дети бежали прямо за ними, пока могли и успевали. А когда Барсиф на секунду остановился, то понял, что оказался близко к своему дому. Он почувствовал неладное.
– Какой ужас. Дочку господина Сфета…
– А уже нашли её?
Барсиф споткнулся и второй раз за день ударился коленом.
– Неужели её задрали собаки? – шептал он.
Предположение, высказанное им самим, оказалось неожиданно страшным.
Толпа сомкнулась за шавками окончательно. Забыв о приличиях и про осуждение взрослых, он прорывался вперёд с невероятным для ребёнка усердием. Проскальзывал под локтями, наступал на ноги, больно отпихивал маленькими руками наваливающихся со всех сторон великанов, а они шипели, ойкали и на секунду давали сделать ему ещё один шаг.
Как-то неожиданно он выпал вперёд и повис на перекладине заборчика его сада. Барсиф хотел было пролезть под ним, но кто-то ловко схватил его за локоть.
– Стой, стой, пацан. Не торопись! Не лезь!
Усна Дырявая Щека вцепился в его шиворот и дёрнул на себя, как собаку за поводок. Барсиф лягнул мужчину в коленку, а тот отвесил ему подзатыльник, схватил за шею и прижал к низкому забору. Сынка не успел рассмотреть, что происходит. Единственное, что он теперь мог видеть, так это невысокий куст барбариса, угол дома и край крыльца, и то загороженный спинами шавок. Барсиф никак не мог разобрать, кто стоит перед самой дверью.
Вперед вышла немолодая женщина. Сухая и тонкая, похожая на палку, которую Радис недавно нашла для игрушечного меча. На шее старухи висели толстые бусы, похожие на нанизанные на верёвку перезрелые помидоры. Казалось, они тянули её к земле и поэтому она вытягивала шею, точно корова с кольцом в носу.
Ка́пальщица.
Какая-то баба горестно всхлипнула:
– Ой, бедная девочка! О-ой!
У Барсифа внутри похолодело.
Капальщицу зовут принимать роды и залечивать собачьи укусы. Но Сынка не понимал, зачем она стоит перед его домом. Ей положено быть внутри и лечить.
– Господина бы позвать…
– Беспредел!
Отец Барсифа вышел к толпе. Люди жадно подались вперёд, облизнули губы, потёрли потные ладони. Уснат, грозно подняв руки, стал говорить что-то. Это было настолько громко, что Барсиф от страха отшатнулся, но не смог скинуть крепкую руку Усны.
– Господин нас и слушать не будет! Меня, вас, да кого угодно! И вернётся обратно. Поэтому мы проводим ритуал!
Капальщица оттопырила нижнюю губу и кивнула, подтверждая слова Усната. Кто-то из горожан выскочил вперёд. Барсиф не понял, зачем. Шавки тут же сбили его с ног. Они перекинули алебарды поудобнее и встали в боевую стойку.
Барсиф смог разглядеть крыльцо и Радис на нём. Живая. Вся перемазанная в крови и грязи. Её держал какой-то парень. Девчонка не дёргалась, только злобно смотрела на женщину.
– А если господин узнает?
– От ритуала ещё никто не помирал! – ответил Уснат.
Хватка Усны ослабла. Барсиф оглянулся на мужчину и увидел, как он встревожено смотрит на отца.
– Так сначала позовём его! Пусть он присутствует!
– Думаешь, он нам поверит? Не поверит! Для него мы свора идиотов…
Усна поджал губы, покачал головой, устало потёр глаза и встретился взглядом с Барсифом.
– Твоему отцу, как всегда, пришла навязчивая идея.
Он развернулся и ушёл, с трудом пробиваясь через толпу. Мальчишка, получивший наконец возможность пролезть в сад, всё-таки остался на месте.
Уснат настаивал на ритуале. Барсиф понимал – чтобы переубедить отца, нужны не аргументы и доказательства, а напор. Сынка и сам думал, что раз дело касается Радис, то следовало всё-таки позвать господина Ифатху или хотя бы Олхину. Но как он может сказать это родителю, если тот его не послушает, как и десяток других людей? А после такой выходки мальчишка однозначно получит нагоняй за то, что посмел перечить главе семьи, да ещё и на глазах у всех.
Ритуал провели в одной из комнат дома. Барсиф, как и все, ждал результата. Минуло не больше четверти часа, прежде чем к толпе вышла Капальщица. В вытянутой руке она держала мёртвого гуся. Сынка не понимал смысла, но почувствовал, что Радис не прошла какую-то проверку. Уже вечером её отправили в поместье господина.
***
Лето 674 года. На следующий день после осады Сен-Сфета.
Барсиф проснулся от возмущённого крика мачехи. Она была недовольна, что пасынок подолгу валялся в кровати. Отчего-то женщина была уверена, что он специально не встаёт, чтобы подольше побездельничать.
Сынка резко сел и стал поспешно одеваться. До назначенного времени было больше часа и, раз Барсифа уже не оставят в покое, он планировал провести это время вне дома.
– Работёнка завтра будет грязной. Очень грязной, – повторял он себе под нос слова десятника. – И щенку понятно, что за работа.
Парень достал из комода потрёпанную рубаху, штаны. Немного подумав, разорвал какую-то старую кофту и смастерил себе повязку на лицо. Куртку с отметками хакана бережно свернул и положил на дно ящика. Надевать её не было никакого смысла, но мачеха могла подумать, что он избегает службы и в наказание испортить вещь. А десятнику всё равно, из-за чего форма выглядит неподобающе – из-за халатности молодой шавки или происков немолодой истерички.
Мачеха зашла в кладовую, и Барсиф на цыпочках прошёл мимо кухни. Утренние разговоры с ней никогда не поднимали ему настроение, а сегодня и так будет из-за чего ходить хмурым. Она, конечно, догадается, что он в очередной раз улизнул от неё, и захочет устроить неприятную беседу уже вечером. Но парень постарается избежать и этого.
Ранним утром на Пыльной улице никого ещё не было, никто никуда не спешил. Барсиф глубоко вздохнул и направился к казармам его хакана. Парень старался оттянуть момент первой за день встречи с человеком и поэтому брёл по узким переулкам, прислушиваясь к пробуждающемуся городу. Когда он пришёл, то на месте не оказалось никого. Не думая о том, как это будет выглядеть со стороны, шавка сел под дерево. Прислонился к стволу спиной, прикрыл глаза, позволяя себе на мгновение укутаться в зыбкий полусон.
Барсиф сдавался медленно. Веки становились всё тяжелее, а рубаха – теплее. Шелест листьев, какое-то стрекотание и звук собственного мерного дыхания начинали казаться убаюкивающей песней. Он убеждал себя, что в любой момент сможет открыть глаза, но провалился в дрёму.
На соседней улице завыла собака. На мгновение Барсифу показалось, что в её голосе был какой-то печальный и злобный тон. Но не успел он убедить себя в обратном, как где-то далеко забили в колокол. Его голос требовал от Сынки вспоминать, когда он в последний раз слышал подобный звук.
Барсиф был бы рад отказаться, но забыл, что спит.
***
Осада началась ночью. Когда Барсиф проснулся от жуткого колокольного звона, то вначале не поверил своим ушам. Он быстро, как учили, оделся, схватил сабли и побежал к казарме. На улицах творилось невесть что, но ему не было дела до маленьких трагедий.
От казармы старый десятник повёл шавок не к стене, а к центральным улицам. Там здания жались друг к другу каменными боками, чуть нависая над мощёной дорогой плотным рядом, а между ними иногда встречались тёмные переулки, где хозяева ставили пристройки и хранили то, что было недостаточно ценно, чтобы тащить в дом. Сынка, слишком поражённый происходящим, на бегу спросил у одного из товарищей:
– Почему не к стенам?
– Ворота, – ответил ему Кривой и сплюнул, – пробили.
Барсиф едва не свалился на месте. Он всегда считал: если Сен-Сфета попадет в осаду, то всё произойдёт иначе. Будут стены и защита, толпа лучников, а враг не сможет победить. Но сейчас наёмники уже находились в городе. И нет ничего между Барсифом и ими кроме домов с безоружными горожанами и его собственной сабли.
Сынка не боялся. Но нечто жуткое нависало над ним, когда он на мгновение закрывал глаза. Это чувство настигало шавку и топило в себе. Парень понял, что вот-вот закричит в истерике, за что всегда презирал мачеху. К счастью рядом был Кривой, подающий пример хладнокровия.
Десяток встал в одном из переулков. Они зашли за угол дома и попытались спрятаться за выступами, в нишах, за ящиками, за топняками и хлипкими пристройками. Командир чего-то ждал, напряженно вглядываясь в пустоту улицы.
Бои проводили просто. Сидели в темноте и атаковали маленькие отряды со всех сторон. Оказалось, в десятке только половина знала, что делать, когда сабля оказывалась у шеи врага. Барсиф, которому не так давно исполнилось двадцать два, оказался в числе тех, кто смог выйти из нескольких схваток победителем, но впервые видел кровь на своём оружии. Он старался об этом не думать и полностью поддаться чувству, что вкладывало силу в его руку и злобу в сердце. Разум Барсифа словно в разы уменьшился, и в него не умещались никакие иные мысли, кроме как о настоящем.
В сумерках Сынка стал терять счёт времени. Казалось, солнце никогда не встанет и так и останется за Южными холмами. И шавки навечно замрут в этих переулках, ожидая возможности пустить кровь, в какой-то безболезненной агонии, бессмысленной и неотвратимой. Барсиф боялся, что раз бои всё ещё идут, то защитники города проигрывают. Он готов был скулить от отчаянья, лишь бы только тишина переулка, где его десяток устроил очередную засаду, перестала на его давить.
И он услышал это. Невероятный, не существовавший прежде звук. От него кровь стыла в жилах. По едва заметному перекату Барсиф понял, что там были собаки. Они не жалели глоток. Одни хрипели, а другие – рычали. Некоторые звонко выли, но вой больше походил на человеческий крик. И всё перекликалось, гулко отражалось внутри псарни и вырывалось наружу в леденящей какофонии, которая напоминала вопль ужаса и безысходности.
– Что же это? – прошептал кто-то, вжавшись в нишу.
На улице показалась девушка. Она бесшумно шла вперёд и держала руки чуть шире, чем при обычном шаге. Казалось, она идёт по жёрдочке маленькими аккуратными шагами.
Сынка выглянул чуть дальше, чтобы разглядеть её получше, но десятник легонько шлёпнул ему по уху и злобно ткнул в место, где Сынка должен был оставаться. Девушка тем временем подошла совсем близко. Густые тени переулка не помешали ей разглядеть притаившихся в нишах и за ящиками шавок.
Незнакомка была тощая и жилистая, как тетива, и одета в какую-то тряпку, похожую на пережившую пожар ночную рубаху. Край подола покрылся чёрной каймой. Босые ступни стояли на холодном камне и битом стекле, словно на луговой травке. Девичья коса растрепалась: волоски и отдельные прядки торчали в разные стороны. Её скуластое лицо выглядело бледным и по-особенному злобным, а чёрные глаза смотрели цепко. Губы поджаты, а крылья носа двигались вверх-вниз, с шумом втягивая воздух.
Она поднесла палец к губам, и десятник кивнул. Он подал своим ребятам знак подготовиться. Девушка отошла назад. Через неполную минуту на улицу влетело две дюжины наёмников. С грозными криками они кинулись вперёд и пробежали мимо переулка, в котором засели шавки. Барсиф, окончательно переставший понимать, что происходит, посмотрел на десятника. Тот поднял руку, готовый махнуть. Но чего-то ждал, напряжённо вглядываясь в пространство.
Пролетел грохот, словно над городом разыгралась гроза. Сынка от неожиданности едва не подскочил на месте, рефлекторно попытался прикрыть голову руками и пригнуться.
– Пошли!
Они вылетели на улицу. Мёртвые лежали под ногами в десятке метров. Их куртки, доспехи и то, что осталось от волос, дымилось. Незащищённая кожа покрылась чёрной бугристой коркой, прикипевшей к ткани и металлу. Из двух дюжин наёмников осталось только пятеро. Один из них налетел на Барсифа, но парень чудом отбил удар. Тут подоспел десятник и вогнал топор в плечо головореза. Остальных тоже нашлось кому познакомить с саблей.
Неожиданная союзница всё ещё была здесь, в десяти метрах дальше по улице. Напротив неё стоял огромный мужчина с полуторным мечом. Он лихо играл с ним, прокручивал, перекидывал из одной руки в другую, и медленно приближался к ней. На лице девушки застыла остервенелая ненависть и растерянность: так смотрят попавшие в силки лесные звери.
Она хлопнула в ладони и выставила одну руку вперёд. Во врага полетел какой-то яркий сгусток неясной формы. По улице пронеслась волна жара, словно от раскалённого песка. Барсиф заслонил лицо рукой. Когда он открыл глаза, вокруг девушки и её соперника плясал разогретый воздух, а с меча громилы сыпались искры.
Наёмник замахнулся. Его противница наклонилась. Лезвие со свистом рассекло воздух над её головой и теперь летело сверху. Она отскочила назад, на долю секунды опередив остриё меча, метившее ей в ключицу. Девушка тут же постаралась увеличить дистанцию, но запнулась и упала. Попробовала откатиться. Было видно, как побледнело лицо усмерки. Она прерывисто дышала, и Барсиф понял, что следующий удар точно достигнет цели.
Словно из воздуха между ней и наёмником появился Кривой. Жуткий меч полетел прямо в плечо мужчины. Ширк! Он заблокировал удар, держа оружие второй рукой за лезвие, и резко махнул саблей в ответ. На груди громилы расцвела алая полоса, но тот не обратил на рану внимания. Здоровяк пнул шавку в брюхо с такой силой, что тот отлетел на несколько метров, скорчился на земле и замер.
Барсиф пропустил момент, когда девушка снова оказалась на ногах. Она, словно кошка, налетела на громилу и вцепилась тому в шею. Казалось, сейчас он стряхнёт её с себя, как муху, но вместо этого захрипел и схватился за руки усмерки. Лицо наёмника покраснело и начало дрожать, шея напряглась, а голова задергалась в конвульсиях. Рот приоткрылся, и с нижней губы во все стороны полетели жирные капли крови и ошмётки кровавой пены.
Усмерка ощерилась, зашипела, сжала челюсти так, что заиграли желваки. Наёмник упал на одно колено, и она нависла над ним, заставляя отклониться назад. Наконец челюсть громилы упала и изо рта полилась тёмная, почти чёрная кровь. Его голова повернулась на сторону, откинулась назад и застыла, как у шарнирной куклы. Девушка тут же убрала руки и сделала несколько робких шагов назад, не отводя взгляда от противника. Только когда его тело рухнуло на камни, она судорожно вздохнула и кинулась к Кривому.
Шавка уже приходил в себя и медленно поднимался. Она склонилась над ним, что-то сказала и ушла в сторону стены. Через несколько минут собаки в псарнях затихли.
***
– Эй, Сынка?! Сынка! Ты что, уснул?
Кто-то тормошил Барсифа за плечи. Он с трудом очнулся ото сна, устало посмотрел на пришедшего и вместо приветствия спросил:
– Как брат?
Щуплый парень с конопатым лицом по кличке Слизень пожал плечами и сел рядом.
– Да нормально, говорит. Но мать сказала, у него рёбра сломаны. Хорошо всё будет. Может, даже наградят.
– За что? – удивился Барсиф, поднимаясь на ноги.
– Ну, это, он же грудью защитил госпожу. За такое что-нибудь да причитается.
Барсиф хмыкнул:
– Может быть.
То, что в тот день они видели госпожу Сфета, Сынка понял не сразу. В ней почти не осталось ничего от той улыбчивой девчонки, которая дала ему прозвище. К тому же Барсиф ни разу в жизни не то что усмера в деле не видел, но и о создателях, иногда проезжавших через город, только слышал. Уже когда всё закончилось, Барсифу объяснили, что это не какой-то случайный маг пришёл на защиту города. Но он считал, что ему следовало догадаться раньше.
Кривой вот сразу понял и принял самое верное решение. Барсиф пришёл к выводу, что он спас не только госпожу Радис, но и их тоже. Ведь тот громила явно не был простаком. В то время как все наёмники превратились в головешки, на нём даже куртка не задымилась. Да и мечи просто ни с того ни с сего не искрятся. А когда Кривой рубанул ему по груди, тот даже не шелохнулся. Барсиф не сомневался, что без Радис они точно не победили бы.
– Ну, как думаешь, что сегодня делать будем? – пробубнил Слизень. – В городе уже всех убрали.
– Ещё мост не зачищали. Вроде за ним госпожа ещё кого-то догнала.
– Делать нам больше нечего, как убираться из-за этого ублюдка Ихира, – припомнил парень о виновнике событий. – Пусть преступников заставят или ещё кого. Половина города с ума сходит, а мы вместо того, чтобы за порядком следить, будем опять ивен знает чем заниматься.
– Я тоже так думаю. Но градоправитель боится. Вроде как Капальщица сказала, что мертвецы у города принесли заразу. Вот и дёрнули всех сразу на «уборку».
– А почему мы тогда их вниз сбрасываем, а не закапываем или не сжигаем? Ну или куда подальше не отвозим?
