Нирмал Пурджа
За гранью возможного. Биография самого известного непальского альпиниста, который поднялся на все четырнадцать восьмитысячников
© Beyond Possible: One soldier, fourteen peaks – my life in the death zone by Nimsdai Purja
© Бойко С.В., перевод на русский язык, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
ПОСВЯЩАЕТСЯ моей матери Пурне Кумари Пурдже, благодаря которой я смог воплотить свои мечты, и альпинистскому сообществу Непала.
Что для вас экстрим, для меня – норма.
1
Смерть или слава
3 июля 2019 года
Мир уходит из-под ног, я начинаю скользить по бесцветному заснеженному склону восьмитысячника Нанга-Парбат головой вниз. Десять, двадцать, тридцать метров пролетают в мгновение ока.
Я разобьюсь насмерть?
Еще секунду назад я был в безопасности – уверенно стоял на крутом склоне, пригибаясь к земле и не теряя опоры под порывами ветра, как вдруг зубья кошек потеряли сцепление с поверхностью. И вот я падаю – сперва медленно, но с каждой секундой скорость растет, а мозг пытается просчитать, сколько осталось до момента, когда тело ударится о камни внизу или провалится в бездонную трещину.
У тебя не так много времени, чтобы решить эту проблему.
Винить в смерти будет некого. Потому что я сам решил взойти на девятую по высоте гору мира в непогоду… Я сам захотел побить не один рекорд и подняться на все четырнадцать высочайших вершин за семь месяцев в рамках одной большой экспедиции – каждая гора выше восьми километров, а воздух наверху так разрежен, что мозг и тело не в состоянии нормально функционировать. Наконец, это я только что решил отстегнуться от веревочных перил на спуске и пропустить другого альпиниста, который торопился вниз. Но едва я шагнул в сторону, как снег подался под ногами и увлек меня за собой. Я потерял контроль над ситуацией, а две строгие установки, два постулата, которые я определил для себя в экспедиции, только что подверглись серьезному испытанию. Первый: надежда есть Бог. Второй: в больших горах мелочи обретают первостепенное значение. Отойдя от страховочной веревки, я нарушил второй постулат, и эта ошибка сразу же обернулась проблемой.
Так что теперь можно было уповать только на первый.
Было ли страшно эти несколько секунд? Нет.
Лучше умереть, чем прослыть трусом, особенно если это смерть при попытке выйти за пределы возможного.
В 2018 году я задался целью испытать пределы физических возможностей и побить рекорд на восьмитысячниках, установленный корейским альпинистом Ким Чан Хо[1] в 2013 году. Ким смог взойти на все высочайшие пики мира за семь лет, десять месяцев и шесть дней. Почти такой же рекорд у польского восходителя Ежи Кукучки [2], который затратил на это семь лет, одиннадцать месяцев и четырнадцать дней. Замахнуться на эти рекорды – более чем дерзкое намерение, однако я был достаточно уверен в себе и поэтому уволился из рядов британской армии, где сначала прослужил несколько лет в гуркхском полку, а затем в Особой лодочной службе – подразделении специального назначения Королевского военно-морского флота, бойцы которого действуют в наиболее трудных зонах военных действий по всему миру.
Бросить такую карьеру было, конечно, рискованно, но я решил пойти на риск ради удовлетворения своих амбиций. Вера в себя стала стимулом, и все предприятие я рассматривал фактически как военную операцию. Еще на стадии планирования я решил назвать проект Project Possible[3], впоследствии эти слова стали подобием жеста из двух пальцев в форме буквы «V», означающего победу, – как ответ тем, кто не мог или не хотел верить в успех начинания. Сомневающихся было много, они появлялись словно из ниоткуда, и даже в голосе тех, кто поддерживал проект, порою слышалось сомнение. В 2019 году на сайте компании Red Bull мой проект назвали «плаванием на Луну». Я рассматривал все совсем иначе – я прибыл в этот мир не проигрывать. Бросать что-либо не в моем стиле, даже если речь идет о смертельно опасных вещах. Я не был овцой, ожидающей прихода пастуха, я был львом и шел куда хотел, и не собирался обсуждать это с другими.
С точки зрения альпинистов-высотников, у меня было мало опыта восхождений. Действительно, я впервые поднялся выше восьми километров всего несколько лет назад, однако быстро стал лучше многих, думаю, не в последнюю очередь благодаря необычной физиологии. Оказалось, что во время восхождений в «зоне смерти» я в состоянии быстро двигаться и проходить по семьдесят шагов, прежде чем остановиться на отдых, тогда как большинство восходителей делают не более четырех-пяти шагов.
Кроме того, я быстро восстанавливался. Часто доводилось быстро спуститься с очередного восьмитысячника, повеселиться на вечеринке в базовом лагере, а на следующее утро начать следующую экспедицию, порой даже с похмелья. Это мой альпинистский стиль – неустанное стремление к совершенству при любых обстоятельствах.
Ничто не могло остановить меня, разумеется, кроме смерти или серьезной травмы.
Я проскользил еще тридцать или сорок метров. Нужно было сосредоточиться на чем-то: на движении вниз и все увеличивающейся скорости или на людях, скрывавшихся в тумане вверху, по мере того как я продолжал падать. Нужно, наконец, понять, смогу ли остановиться. Получится ли зацепиться ледорубом, чтобы замедлить падение? Я старался вогнать клюв ледоруба в склон, но снег был слишком мягок. Тщетно. Не держит.
Уверенность в способности решить любую проблему таяла с каждым мгновением. Падение становилось неконтролируемым, надежды не осталось, но вдруг… Там! Сквозь летящий вместе со мною снег взгляд выхватил закрепленную на склоне веревку. Если получится дотянуться до нее, это шанс. Последняя надежда на спасение. Я развернулся и резко выбросил руку вбок. Есть! Я вцепился в веревку теперь уже обеими руками изо всех сил. И вот я сижу на склоне, а ладони горят от боли.
Делаю глубокий вдох и, кажется, с поступающим в легкие воздухом наполняюсь спокойствием. Все ли в порядке? Судя по всему, да, хотя ноги дрожат, а сердце сильно колотится от выброса адреналина. «Молодец, брат, – подумал я. – Теперь уже можно не переживать по этому поводу». Отдыхаю пару секунд, затем поднимаюсь и продолжаю спуск, но теперь гораздо осторожнее. «Прими все меры предосторожности и спускайся аккуратнее».
Тем, кто был выше по веревке, я, наверное, показался невозмутимым и хладнокровным, потому что продолжил спускаться как ни в чем не бывало, будто ничего не случилось, однако падение испугало меня. Вера в себя слегка пошатнулась, поэтому теперь я крепко держался за веревку и дважды проверял каждое следующее действие, пока не вернулась привычная уверенность в своих силах. Но с этого момента мыслил я иначе. Тщательно выбирая место, куда поставить ногу при следующем шаге на ненадежном снегу, я вдруг осознал, что смерть придет и за мной. Возможно, это случится на одной из гор, на которые еще поднимусь в рамках проекта, возможно, через несколько десятилетий, когда состарюсь. Но не на Нанга-Парбат и не со следующим ударом сердца.
Не сегодня.
Не сегодня.
Но когда?
Удастся ли завершить начатое?
2
Надежда есть Бог
Идея взойти на все восьмитысячники в наиболее короткие сроки, то есть провести четырнадцать экспедиций с сумасшедшей скоростью, в какой-то момент овладела мной целиком. Я планировал сначала подняться на непальские восьмитысячники – Аннапурну, Дхаулагири, Канченджангу, Эверест, Лхоцзе, Макалу и Манаслу, затем отправиться в Пакистан и пройти пять тамошних высочайших гор – Нанга-Парбат, Гашербрумы I и II, К2 и Броуд-пик, а потом попасть на две оставшиеся потрясающие горы из Тибета – на Чо-Ойю (на которую также можно взойти из Непала) и Шишабангму. Но зачем? Ведь это самые суровые места на планете с точки зрения условий для жизни и климата, а предприятие такого рода с ограничением по срокам в полгода большинство людей считает чистейшим безумием. Однако это прекрасная возможность продемонстрировать всему миру, что все, абсолютно все достижимо, если отдаться идее целиком, без остатка.
Какая разница, насколько это опасно?
Приключение началось с Эвереста – высочайшей вершины мира и самого известного пика Гималаев, который находится у меня на родине. Для иностранцев, лишь приезжающих в маленькую горную страну, Эверест – почти мифическая, легендарная гора. Однако я, будучи ребенком, воспринимал его как некую отдаленную сущность. Я родился в бедной семье. Сходить из родной деревни к Эвересту и обратно стоило дорого даже для нас, местных, и такой поход занимал двенадцать дней. Кроме того, путешественники останавливались в гестхаузах – своего рода маленьких гостиницах, расположенных в деревнях по пути. У меня такой возможности просто не было.
Когда я оказался в Англии в 2003 году и начал служить в британской армии, меня часто спрашивали: «Как выглядит Эверест?» Возможно, людям казалось, что такая большая гора в такой маленькой стране видна чуть ли не из моего сада. Но стоило лишь заикнуться, что я не был даже в базовом лагере, не говоря уже о том, чтобы взойти на эту гору, сослуживцы разочаровались. И даже стали ставить под сомнение мои боевые качества.
– Чувак, он же у тебя там под боком, и ты даже не почесался? А мы-то думали, что гуркхи реально крутые парни!
Спустя десять лет пришло время ответить на эти шутки и насмешки.
О’кей, восхождение начинается. Пришло время.
Я отправился на высочайшую вершину в декабре 2012-го и наконец впервые преодолел путь до базового лагеря – в двадцать девять лет. К этому времени я уже являлся частью военной элиты и через сослуживца познакомился с известным непальским восходителем Дордже Кхатри, который предложил сопроводить меня до базового лагеря. Дордже неоднократно бывал на вершине Эвереста и считался одним из лучших гидов-шерпов. Он активно защищал права высотных носильщиков, добивался повышения жалованья для них и беспокоился о состоянии окружающей среды, пытаясь доносить до всех, насколько хрупка экосистема Гималаев.
Я был рад его обществу – лучшего спутника вряд ли найдешь. Однако, увидев пик, поднимавшийся на 8848 метров, понял, что трекинга мне будет маловато, да и о риске я не сильно беспокоился – хотелось подняться повыше.
Пришлось попотеть, чтобы уговорить Дордже дать мне уроки высотного альпинизма с учетом работы выше восьми километров. Перво-наперво я попросил его взять меня в экспедицию на Ама-Даблам[4] – гору, расположенную недалеко от Эвереста, высотой 6812 метров, но Дордже лишь рассмеялся.
– Нимс, это сложная гора, требующая навыков и хорошей техники лазания, – сказал он. – Даже те, кто восходил на Эверест, считают ее сложной.
Поэтому вместо Ама-Даблам мы направились к пику Лобуче Восточная, взяв напрокат альпинистское снаряжение в одной из окрестных деревень. Поднимались мы медленно, но верно. Под руководством Дордже я впервые надел кошки и походил в них для начала ниже линии снега, чтобы почувствовать, каково это. Ощущение показалось интересным – я впервые понял, что можно испытать на настоящем восхождении. И когда мы взошли на вершину, где было жутко холодно и дул пронизывающий ветер, я впервые почувствовал волнение и возбуждение, которые возникают у участника серьезной экспедиции.
Едва ли не каждый шаг заставлял останавливаться и размышлять, существовала возможность срыва, и я вновь и вновь испытывал страх. На боязнь ушло очень много энергии, но в конце концов удалось сосредоточиться на том, чтобы идти к цели без лишних переживаний.
Вид с вершины ошеломил. Главный Гималайский хребет скрывался в облаках, но время от времени из серой мглы выступала то одна гора, то другая, то сразу несколько. Я почувствовал резкий выброс адреналина, когда Дордже указал на Эверест, Лхоцзе и Макалу. Меня охватило чувство не только гордости, но и предвкушения. Увидев эти три пика, я сразу же решил взойти на них, несмотря на то что по альпинистским меркам в мои годы было поздновато заниматься восхождениями.
Хотелось большего. Примерно тогда же стало известно кое-что интересное: в 2015 году Бригада гуркхов – собирательный термин гуркхских подразделений – отметила двухвековую службу в британских вооруженных силах. Само празднование назвали G200, состоялся ряд престижных мероприятий, в том числе поминальная служба у памятника гуркхам в Лондоне, прием в парламенте и вечер памяти в Королевском Альберт-холле. За всей этой культурной программой едва упоминалось об экспедиции на Эверест.
Гуркхи издавна известны как хорошие альпинисты, однако их задействовали в различных войнах и конфликтах, в том числе в недавних – в Ираке и Афганистане, и так получилось, что ни один гуркх до сих пор не побывал на вершине Эвереста. (Кроме того, такая экспедиция стоит дорого, даже несмотря на то, что для граждан Непала ценник на восхождение существенно ниже.) Было решено исправить это упущение – планировалось, что команда из десяти гуркхов поднимется на вершину по классическому маршруту через Южное седло.
Эта идея получила название «Экспедиция G200». Восхождение должно было стать историческим. Мне определенно повезло – в британском спецназе можно заниматься альпинизмом. Я гордился своим подразделением и делал все, чтобы улучшить его репутацию, а тут подвернулась такая возможность.
Я оттачивал свои навыки, параллельно с этим росли и амбиции. Служба давала доступ к узкоспециализированным тренировкам, и я записался на курс ведения боевых действий в экстремально холодных условиях и стал частью уникального коллектива специалистов, владеющих навыками ведения войны в высокогорье.
Затем я совершил восхождение на Денали – высочайшую вершину Северной Америки, а также обязательную гору для тех, кто решил выполнить программу «Семь вершин», то есть подняться на самые высокие горы всех континентов. Помимо Денали, это Эверест (Азия), Эльбрус (Европа), Килиманджаро (Африка), Винсон (Антарктида), Аконкагуа (Южная Америка) и Пирамида Карстенса (Океания).
Восхождение на расположенную на Аляске Денали высотой 6190 метров не назовешь простым. Температура на вершине может опускаться до минус пятидесяти градусов, и это серьезная проблема для начинающего альпиниста. В то же время гора стала идеальной тренировочной площадкой: я научился обращаться с веревкой и смог проверить наработанную в спецназе выносливость, часами напролет таща сани с поклажей по глубокому снегу и стараясь не провалиться в многочисленные трещины.
Затем, в 2014 году, я взошел на свой первый восьмитысячник – Дхаулагири. Это чудовище, название которого в переводе означает «Белая гора», считается одной из наиболее опасных гор для восхождений из-за количества жертв. К 2014 году здесь погибли более восьмидесяти альпинистов, а один из склонов – южный – по-прежнему остался непройденным, хотя по нему пытались подняться самые опытные альпинисты, в том числе Райнхольд Месснер, впервые взошедший на Эверест в одиночку [5].
Наибольшую опасность представляют огромные лавины, которые, кажется, возникают из ниоткуда и сносят всех и вся на своем пути. В 1969 году такая лавина смела пятерых американцев и двух шерпов. Шестью годами позже снег похоронил заживо шестерых членов японской экспедиции.
Так что к горе не стоило относиться с пренебрежением, особенно с учетом моих восемнадцатимесячных занятий альпинизмом и весьма скудного опыта пребывания в суровых условиях на большой высоте. Однако я старался улучшить навыки каждый раз, как представлялась возможность – отпуск от службы в Афганистане, и в конце концов решил совершить это восхождение.
Компанию составил напарник из Особой воздушной службы Вооруженных сил Великобритании. Назовем его Джеймс из соображений секретности. Мы едва ли выглядели подобающим для альпинистов образом, прибыв к горе в шлепанцах, шортах и солнцезащитных очках фирмы Ray-Ban. Время тоже оказалось выбрано неудачно. Мы договорились присоединиться к крупной экспедиции, которая к тому моменту уже около месяца акклиматизировалась на больших высотах. Эти парни собирались идти на Эверест, однако их планы нарушила лавина на леднике Кхумбу, поэтому они перебрались сюда, чтобы подняться на Дхаулагири. Мы же не могли соблюсти график нормальной акклиматизации из-за короткого армейского отпуска [6].
Разница сразу почувствовалась уже на подъеме к базовому лагерю: мы быстро отстали от основной группы. Путь занял у нас на три дня больше, и Джеймсу в прямом смысле этого слова приходилось бороться с высотой.
«Ребят, а чем вы вообще занимаетесь, кем работаете?» – спросил альпинист из нашей команды. Было понятно, откуда такой вопрос. Парня заинтересовал наш внешний вид еще при первой встрече, и он, очевидно, пытался понять, то ли мы индивидуалисты-профи, то ли просто искатели приключений, от которых на горе стоит держаться подальше, особенно при штурме вершины. Мы молчали, потому что не могли рассказывать о себе по соображениям секретности. Кроме того, хотелось, чтобы нас оценивали по тому, что мы сможем сделать на склоне, а не по тому, что мы спецназовцы.
«Мы военные», – наконец ответил я, надеясь, что на этом расспросы закончатся.
Альпинист удивился. Наш комплект снаряжения выглядел неполным, хотя вещи были хорошего качества.
Когда мы взошли на вершину, где было жутко холодно и дул пронизывающий ветер, я впервые почувствовал волнение и возбуждение, которые возникают у участника серьезной экспедиции.
В итоге товарищи по экспедиции записали нас в туристы-дилетанты. В общем-то, в какой-то степени они были правы, но мы сдаваться не собирались и с энтузиазмом стали готовиться к активной акклиматизации. В течение следующей недели мы планировали подняться в первый и второй лагеря из четырех, установленных на пути к вершине, а ночевать на более низких высотах.
На первом акклиматизационном выходе выяснилось, что высота Джеймсу дается гораздо хуже, чем мне. В принципе это было заметно еще на подходе к базовому лагерю, но сейчас стало однозначно понятно, что он сдает и теряет темп, тогда как я рвался вперед. Моего напарника одолевала горная болезнь, особенно плохо он выглядел на отдыхе в первом лагере. На следующий день Джеймс снова остался далеко позади, хотя шерп-носильщик взвалил на себя бо́льшую часть его поклажи, да и я нес около тридцати килограммов. Конечно, не стоило перенапрягаться – вскоре я тоже выдохся. Хотелось испытать себя и показать свои возможности и скорость, и я слишком уж резво отправился наверх. Поэтому во втором лагере пришлось остановиться. Где-то с два часа я готовил чай и отдыхал, а Джеймс почему-то все не появлялся. И вдруг мне в голову пришла ужасная мысль: не погиб ли он?
Дхаулагири знаменита не только лавинами, на склоне полно глубоких трещин. И Джеймс, и его носильщик запросто могли угодить в одну из них. Тогда их можно искать не один день, если вообще получится найти. Уже немного паникуя, я быстро убрал в рюкзак посуду (я рано понял, что лучше всегда иметь вещи при себе) и отправился вниз. Пройдя немного, увидел двух человек, которые медленно брели по склону, и узнал в одном из них Джеймса. Ему было гораздо хуже.
– Это большая гора, брат, – сказал я. – Тебе надо как следует акклиматизироваться, а пока позволь забрать твой рюкзак.
Я протянул руку, но Джеймс, казалось, колебался. Он не хотел сдаваться, я настаивал. Такое его поведение в бою было бы выше всяких похвал – он старался терпеть боль. Но на горе вести себя так равносильно самоубийству.
– Слушай, забудь о своем эго сейчас, – сказал я. – Если хочешь оказаться на вершине, дай помочь тебе.
И Джеймс уступил. Медленно, но верно мы начали спускаться к лагерю I, и тут стало понятно, что работа на высоте сказалась и на мне. Я переусердствовал. Так горы преподали первый важный урок: не растрачивать силы впустую. С этого момента я обещал себе не расходовать энергию попусту, а выкладываться лишь при необходимости. И когда через несколько дней отправился на штурм своего первого восьмитысячника, то поначалу держался позади ведущей группы, цепочкой вытягивавшейся из лагеря вверх по склону. Я делал это не только из уважения к шерпам, ведущим нас к вершине, но и потому, что никогда раньше не восходил на такую огромную гору и не хотел вновь испытать резкий упадок сил.
На Дхаулагири также впервые удалось увидеть работу профессиональных гидов. Сначала впереди шел один из шерпов, протаптывая путь в снегу по пояс глубиной. Затем, когда он уставал, его сменял другой гид, потом начинал тропить третий, затем вновь наступала очередь первого. Нам же оставалось лишь идти по следам, что было, конечно, гораздо легче. Так коммерческие клиенты совершали восхождение, не затрачивая больших усилий. Но для шерпов это тяжелая работа, которая не может не вызывать уважения.
Я уяснил, что тропят обычно двумя способами [7]. Первый подходит, когда снега на склоне по голень или по колено. В этом случае ведущему, чтобы вытащить ногу из снега, приходится поднимать ее высоко к груди. Когда же снег до пояса и выше, нужно буквально пропахивать колею, продвигая бедра вперед, прежде чем, развернув бедро, можно будет вытащить ногу и сделать следующий шаг.
Внезапно парень, шедший впереди, отделился от очереди и направился к шерпам, чтобы помочь.
– Эй, – окликнул я его, – что ты делаешь? Ты ведь так расстроишь наших гидов.
– Нет, я только помогу немного братьям-шерпам, – отмахнулся он.
Мне этот поступок показался неуважением к работе гидов – парень, похоже, решил стать героем, а на такой сложной горе это опасно. Но, как оказалось, я ошибался. Вскоре еще один шерп все объяснил.
– Нимс, снег слишком глубокий, – сказал он, – если есть силы и ты в состоянии помочь, то помоги.
Чуть позже я вышел вперед и начал тропить. Ноги работали равномерно, погружаясь в снег, словно поршни в механизме. Работа оказалась тяжелой, но мысль о том, что каждый шаг приближает к вершине всю команду, давала сил стабильно продвигаться вперед. Бедра и икроножные мышцы болели от усилий, но дышалось легко, и усталость не наступала. Я чувствовал себя сильным. Бум! Бум! Бум! Каждый новый шаг наполнял энергией. Обернувшись в какой-то момент посмотреть на пройденный путь, я с удивлением увидел остальных участников восхождения далеко внизу, они превратились в черные точки на склоне.
Это дерьмо мне нравится, подумал я, любуясь проложенной тропой. Я шел вперед, не особо задумываясь, и находился в том же состоянии, в каком спортсмены устанавливают новые рекорды или выигрывают чемпионаты. Словом, я был в ударе.
Однако не стоило забывать о том, что нельзя перенапрягаться. Поэтому я, не торопясь, добрался до места, где можно было отдохнуть, и около часа ждал, пока подтянутся остальные. Когда все собрались, начальник гидов одобрительно вскрикнул и хлопнул меня по спине. А другие альпинисты, в том числе те, что несколько дней назад смотрели свысока и думали, что вершины мне не видать, теперь подходили пожать руку.
Казалось, все обрадовались тому, что есть еще один участник команды, способный идти впереди и прокладывать путь. Проявленное усердие резко изменило мнение обо мне у всех. Я перестал быть туристом на восхождении. И теперь даже мыслил иначе. Я дошел до вершины, протропив в общей сложности более 70 % маршрута. Это не только удивило, но и воодушевило меня. «Брат, – сказал я себе, – а ведь ты крут на большой высоте».
* * *
В моем роду и среди ближайших родственников нет альпинистов, и я никогда не готовился специально к тому, чтобы совершать восхождения в «зоне смерти». Будучи ребенком, я мечтал о том, чтобы стать гуркхом, как мой отец. Потому что гуркхи всегда считались бесстрашными, верными и преданными воинами. Сейчас они служат в непальской, британской и индийской армиях, равно как и в полиции Сингапура, но все без исключения гуркхи – непальцы. О них написано много книг, поэтому обойдусь лишь краткой историей. Англичане имели возможность оценить боевые качества гуркхов во время англо-непальской войны 1814–1816 годов, когда непальская армия противостояла армии Британской Ост-Индской компании (численность последней вдвое превышала численность регулярной английской армии). И британцы были настолько впечатлены, что заключили с королевством Непал договор, позволявший нанимать гуркхов и формировать из них нерегулярные вооруженные силы.
Впоследствии гуркхские подразделения стали высоко цениться, они участвовали не только во Второй мировой войне, но и в боевых действиях в Ираке и Афганистане. Два моих старших брата – Ганга и Камаль – пошли по стопам отца. Когда они приезжали домой в отпуск, все смотрели на них с уважением и благоговением, чуть ли как не на рок-звезд. Гуркхи стали легендой, их девиз «Лучше умереть, чем прослыть трусом» говорит сам за себя. Образ героя-гуркха поддерживался историями об успешных военных действиях и различного рода приключениях.
Еще одна мечта детства: стать правительственным чиновником. С той лишь разницей, что я хотел быть непальским Робин Гудом. Непал был маленьким горным королевством, жители которого долго не имели гражданских прав и свобод. Сызмальства я видел, что народ живет плохо и уровень бедности невероятно высок. Многие непальцы – индуисты и, несмотря на отсутствие материальных благ, все равно жертвуют деньги храмам, делая подношения при каждом посещении.
Я поступал иначе. Если заводились лишние деньги, я предпочитал раздать их бедным, бездомным и убогим на улице, вне стен храма. Либо в автобусе, где часто можно было встретить играющих бродячих музыкантов. Эти люди были вынуждены зарабатывать на жизнь таким образом, потому что лишились работы по инвалидности или из-за болезни. Деньги я всегда давал с обязательным условием, что они будут потрачены на нужды человека и его семьи, а не на выпивку. Сами по себе деньги никогда меня не привлекали, но в детстве я мечтал попасть во власть, надеть форму, потому что хотелось отбирать средства у богатых, особенно у тех, кто нажил состояние за счет коррупции, и передавать их бедным.
Такое отношение неудивительно, если знать, что я появился на свет 25 июля 1983 года в бедной семье в деревушке Дана (район Мьягди, Западный Непал). Деревня находится на высоте 1600 метров, поэтому нельзя сказать, что я родился с кошками на ногах и был с детства привычен к большой высоте. Самая большая гора в районе как раз Дхаулагири, но от порога моего дома до нее довольно далеко. У нас большая разница в возрасте с братьями Гангой, Джитом и Камалем – они старше меня более чем на восемнадцать лет. Также у меня есть младшая сестра Анита. Мы выросли в любящей семье, несмотря на то что средств не хватало. Например, купить тогда машину для всех нас было несбыточной мечтой. Тем не менее я рос счастливым ребенком, ведь для счастья нужно совсем немного.
Родителям пришлось жить в нищете с юности. Они женились по любви, будучи представителями разных каст. К межкастовым бракам консервативное непальское общество относится плохо, и родня с обеих сторон была против этого союза. В результате мои родители стали изгоями, разлучились со своими родственниками и лишились их поддержки. Им пришлось всего добиваться самим с нуля.
Отец отправился служить в гуркхский полк в Индии, однако его жалованья не хватало на содержание троих детей, поэтому мать устроилась работать на ферму. На работу она ходила как минимум с одним ребенком на спине. Много трудиться и к тому же вести домашнее хозяйство, воспитывая детей, было очень трудно, однако мама не опустила руки. Свое трудолюбие я унаследовал от нее. Ее воспитание оказало на меня огромное влияние, как влияла она и на тех, кто был знаком с ней.
Мама не получила образования, и это, должно быть, ее очень беспокоило. Видимо, поэтому она стала общественной активисткой и выступала за свободный доступ к образованию и против гендерного неравенства. Такая активность была необычной для непальской женщины в то время, однако мама боролась за то, во что верила. Часто ей едва удавалось заработать на еду, тем не менее наша семья выдержала. Когда братья подросли, они тоже начали работать. Они вставали в пять утра и отправлялись запасать траву для трех быков, которые у нас были. После этого на весь день уходили в школу.
Мне уже было легче. В нашем саду росло несколько апельсиновых деревьев, и когда созревали плоды, я забирался на ветки и тряс их, пока все апельсины не падали. Я ел досыта, а на следующий день собирал оставшиеся трофеи, и пир повторялся. Но когда мне исполнилось четыре года, семья переехала на юг Непала, в расположенную в джунглях Читвана деревню Рамнагар, более чем в 350 километрах от Даны. Здесь было очень жарко, а горы остались далеко на севере. Причиной отъезда стала боязнь оползней, постоянно угрожавших Дане, – в районе есть несколько рек, которые в непогоду быстро выходят из берегов.
Я не особо переживал из-за переезда. До джунглей было рукой подать, и когда мама уходила собирать хворост, мне было где найти приключения – на деревенской улице, в лесу, у воды. С раннего детства я легко довольствовался малым и получал эмоции едва ли не на ровном месте. Возможно, поэтому в дальнейшем я не испытывал особенных трудностей в эмоциональном плане ни при несении воинской службы, ни коротая время в палатке на склоне горы.
Моя мама была очень строгой, но в выходные она только радовалась, когда я отправлялся в одиночку исследовать окрестности деревни. Бо́льшую часть времени с десяти утра до пяти дня я проводил на реке, занимаясь ловлей крабов и креветок. Мне доставляло радость жить на природе. Приключения, казалось, ждали повсюду. А мама морщилась по вечерам, когда я с гордостью предъявлял улов. «Зачем ты притащил эту гадость?» – недовольно спрашивала она.
Но скоро жизнь изменилась. Мои братья отправились служить в гуркхские подразделения. Они хотели помочь мне добиться лучшей жизни и каждый месяц высылали часть жалованья домой, оплачивая мою учебу в Small Heaven Higher Secondary School – школе-интернате в Читване. Такое образование можно было назвать роскошью, хотя, разумеется, никто не знал, сколько это продлится.
– Однажды твои братья захотят жениться, – говорила мама, – у них появятся семьи, и они не смогут больше оплачивать твои занятия.
Но уже тогда у меня был план, как поддерживать семью.
– Послушай, это хорошо, – сказал я маме, – я вырасту, сдам экзамены и стану школьным учителем или воспитателем в детском саду. И тогда я буду заботиться о тебе.
На самом деле я хотел стать гуркхом. У меня определенно имелись задатки для военной службы.
Несмотря на то что в интернат я попал в возрасте пяти лет, школьная жизнь вдали от дома устраивала меня. В школе все спали в общей спальне, верховодили старшие ученики, а учителя били тех, кто осмелился ослушаться. Так что первой задачей стало быстро приспособиться к нелегким условиям.