Нина Викторовна Соколова
Поцелуй
Я наивно полагал тогда, что, раз у меня теперь есть ее номер, я владею ситуацией, и чувствовал себя крутым и мужественным. Наше общение дальше потекло гораздо свободнее и непринужденнее. Странно, как будто мы решили первую стоящую перед нами задачу. Тут мне отчетливо пришло в голову, что легко не будет. Мне точно. И я подумал: хорошо, я готов. Я старался собраться внутри, чтобы она чувствовала, что на меня можно положиться. Да – до меня дошло! – ей нужен мужчина, на которого она могла бы положиться. Я даже, мне кажется, стал смотреть на нее по-другому. Теперь я смотрел на нее как на женщину. Я разговаривал с ней, смеялся, спорил даже, но внутри меня наполняла нежность, мне так хотелось подойти к ней и обнять. И не выпускать из своих объятий. Быть рядом и защищать. Так я чувствовал.
Мы допили кофе, я расплатился, и мы вышли на площадь. Она настаивала, что сама за себя рассчитается, но я ее опередил. Сказал, что мне очень приятно ее угостить и это ни к чему не обязывает. Она нахмурилась, но отступила. На улице стало холодно и ветрено. Она взглянула на часы, и я тоже: было уже довольно поздно. Прохожих было совсем мало. Она поблагодарила меня за вечер, и я пошел провожать ее до остановки. Автобус все не приезжал, мы ждали его одни под козырьком. И начался ливень. Она расстроилась, что не взяла зонт: ей до дома пешком далеко бежать. Я вспомнил, что у меня в рюкзаке валялся маленький складной зонтик на всякий случай, и с радостью его ей отдал. Сказал, что живу совсем рядом с остановкой.
Стою и думаю: вот идиот, надо было сказать, что мне тоже далеко бежать, и вызваться проводить ее до дома, чтобы вернуться потом под зонтиком! Подъехал автобус, но не тот. Пассажиры вышли и побежали скорее по домам. Один остался стоять, видимо, не хотел мокнуть без зонта, но посмотрел на нас, достал пакет, накинул на голову и тоже побежал. Мы снова остались одни. Я увидел, что ей холодно, собрался накинуть на нее свою куртку, но она наотрез отказалась, беспокоилась, что я замерзну и простужусь. Даже сделала шаг назад, а в глазах страх. Я надел куртку. Меня задела ее реакция: я хотел, чтобы ей было тепло, я ничего не ждал взамен.
Отвернувшись, я выпрямился и стал смотреть перед собой на площадь, как ее заливает дождем. Мне надо было собраться с мыслями. Я растерялся, но успокаивал себя: все хорошо, я сейчас посажу ее на автобус, а позже, завтра-послезавтра, в выходные, свожу ее в комнату смеха. Это будет здорово! И тут я почувствовал ее руку на своем рукаве и даже вздрогнул. Она стояла совсем близко, говорила «спасибо за заботу», что правда тронута. Так близко, подняла лицо… взгляд такой мягкий, и эти звезды… я так и не понял, что на меня нашло, но я осторожно охватил ее лицо ладонями и поцеловал. О!.. Она не отвечала, но приоткрыла губы, не оттолкнула меня. Не знаю, сколько времени прошло. Я, не отрываясь, и нежно, и горячо целовал и целовал ее.
Наконец, смог оторваться. Она застыла с закрытыми глазами на несколько мгновений. Приоткрытые губы сомкнулись. Я все смотрел, как она приходит в себя. Мне кажется, в те секунды меня не было. Просто не существовало: смотрел на нее будто из другого мира. До сих пор, несмотря ни на что, стараюсь сохранить в памяти это переживание и каждую деталь, каждый оттенок… Она, поморгав, открыла глаза, сначала растерянно смотрела, затем, словно очнувшись, порывисто вздохнула, будто способность дышать только вернулась к ней. Аделаида! Что я делаю? Нет, не тогда, а сейчас… плачу… хватит, от слез строчки расплываются!..
Прошли сутки. Адские сутки. Может быть, ради них все это! Рука дрожит. Я рвал и метал все это время, рыдал, стенал! Это единственное сокровище, что у меня осталось – мои воспоминания! Мое счастье и моя боль! Я ревел, как раненый зверь… Что ж, главное – писать. Я уже не могу не писать – мне нужно написать об этом! Никто не прочитает – я пишу для себя. И все же надо продолжать. Я потерял ее. Понимаю, что у меня ее никогда не было, но от мысли, что, если бы я не совершил тогда этой ошибки и все могло бы сложиться по-другому, меня рвет на части! Но именно сейчас, черт возьми, я чувствую себя живым, а не тогда, когда я лелеял надежду обрести ее! Чертов извращенец!..
Эта психолог-ведущая… обратился к ней, когда до меня дошло, что сам я не смогу выйти из замкнутого круга. Это она дала мне такое задание – написать. Я не обещал, что это можно будет прочесть. Это останется только моим. Напишу и сожгу! Сожгу и избавлюсь от этой ноши!..
Идти, значит, от начала и до конца. Откуда ни возьмись, из темноты, из-за стены дождя с плачущими фарами ворвался автобус. Молниеносным движением она вскочила на подножку, дверца закрылась, и автобус снова исчез так же, как появился. Я остался на остановке, и в голове сначала было пусто, как в вакууме, а затем мысли лавиной накрыли меня, одна сбивчивее другой, то радость, то грусть и отчаяние, а когда лавина сошла, я отчетливо понял, что сделал то, чего нельзя было делать. Внутри все заныло от предчувствия – сбывшегося предчувствия. Я торопливо вынул телефон из кармана, хотел позвонить ей, но остановился, решил, что сейчас ей неудобно разговаривать.
У нее был мой зонт, и я пошел под дождем. А он лил и лил не переставая. Тогда я побежал. Из-под ног брызги летели во все стороны. Меня хватило минут на десять, и я набрал ее. Не ответила – хорошо, попозже, через десять минут. Шел и поглядывал на часы – ждал, когда пройдут эти десять минут. Позвонил снова – тишина. Ладно, буду звонить каждые десять минут, и однажды она ответит. Шел дальше. Озлобился. Я уже и на себя злился, и на нее: Боже, ну, что я такого сделал? Ну, поцеловал, ошибся – с кем не бывает! Неужели крест надо ставить на человеке в таком случае?! Неужели даже возможности извиниться и выговориться он не достоин?! Я вдруг остановился и задрал голову: с дымчатого темного неба крупные капли тяжело и больно разбивались о мое лицо. Я опустил голову. Зашел под козырек ближайшего магазина, вызвал такси и попросил отвезти меня на вокзал.
Когда я приехал на станцию и вышел на перрон, дождь закончился. Никого не было – сыро и холодно. С фонарей над головой капала вода. Я вдруг подумал, что это только так кажется, что фонари горят ярко, а если подниматься все выше и выше, они станут маленькими огоньками, а если еще выше и еще – мерцающими звездами в темноте. Дурацкие мысли, но почему-то от них мне становилось легче. В этот момент громкоговоритель задрожал и дребезжащим голосом стал вещать, что прибывает какой-то поезд, кажется, на ту платформу, где я стоял. Еще несколько минут было тихо, а потом двери подземного перехода стали раскрываться, и из них повалил народ с сумками, рюкзаками, чемоданами. Кто-то, поеживаясь, жаловался на холод и сырость. Пассажиры разбрелись по перрону в соответствии со своими вагонами. Я наблюдал за ними, то и дело уступая дорогу.
Вдалеке, еще невидимый, прогудел поезд. Свет от его мощного прожектора игольчатыми белыми лучами разрезал повисшую в воздухе влагу, казалось, отражался в мельчайших капельках и становился от этого еще ярче. И вот поезд вырвался вперед, со скрежетом пытаясь остановиться. Народ суетился, задрав голову в поисках нужного числа на вагоне, кто-то что-то кому-то кричал, показывал, но от грохота состава, поглощающего все звуки, ничего нельзя было разобрать. Наконец, пыхтя, поезд остановился, на перрон спустились проводники, пассажиры подтянулись к ним вместе с багажом и провожающими. Нужно было еще выпустить прибывших, и народ нехотя расступался. Первые, неловко выволакивая свой багаж, оглядываясь, покидали поезд, вторые с нетерпением толкали свои билеты проводникам, торопясь добраться до своих мест. А я стоял, наблюдая за этим действием, и мне остро захотелось тоже сесть в поезд.
Сесть в поезд… Я размышлял: ну вот, сяду я, а билета у меня нет, и меня скоро высадят на первой же станции, а, может быть, тут же выпрут. А голосок из ниоткуда мне и говорит: зато ты хоть немножко проедешь на этом поезде – ты уж постарайся не попасться сразу на глаза проводнику! А я ему отвечаю: это полный бред, меня даже в вагон не пустят без билета! Честное слово, он ответил что-то вроде «тьфу». Я посмеялся про себя, но мне тут же стало грустно. Я вспомнил Аделаиду. Чувство от мысли, что я не могу сесть в этот поезд, по крайней мере, прямо сейчас, и то, которое сдавливало мое сердце при воспоминании о ней, были похожи, только второе было гораздо сильнее.
