Нина Остро
Невероятное приключение с неожиданным концом
Лео лениво потянулся в постели и зевнул. Предстоял еще один тяжелый день. Не менее легкий, чем вчерашний. Нужно набраться сил для того, чтобы вылезти из-под одеяла, натянуть на себя утренний халат, почистить зубы…
«Альберт!» – Лео решил нарушить заведенный порядок. В комнату просочился Альберт, биоробот-камердинер новейшего поколения. Семь попеременно сокращающихся нижних конечностей создавали эффект плавного перемещения в пространстве, без рывков и прерываний, благодаря чему у Альберта было одно из главных качеств дворецкого: умение незаметно и немедленно появляться и так же незаметно исчезать.
Канкун Гракх, первым создавший биокамердинера, любил повторять: «Хороший камердинер должен уметь обходиться одной парой рук. Ног может быть сколько угодно, но рук – всегда только две!» Поэтому испокон веков все камердинеры производства «Гракх Inc.» были двурукими.
Была, правда, еще линия многоруких вишну-камердинеров, но семья Кантов придерживалась традиционных воззрений, потому все дворецкие у них всегда были о двух руках.
Лицо Альберта выражало невозмутимую готовность. Вернее, Лео знал, что это полное отсутствие какого-либо выражения на всегда бесстрастном лице камердинера означает невозмутимую готовность. Абсолютно человеческое лицо биоробота казалось жутковатым из-за застывшей на нем маски невозмутимой готовности.
«Сегодня я буду завтракать в постели», – решительно заявил Лео.
Альберт исчез и появился мгновение спустя с подносом в руках.
Брошенный на поднос взгляд едва не лишил Лео боевого задора: йогурт, яичница с беконом, два тоста, апельсиновый джем и чашка кофе с кофейником. Совсем как вчера…. И позавчера… и неделю назад…. И в прошлом году…
«Так не пойдет, – подумал Лео. – Начинать надо с мелочей».
«Альберт, унеси это и взамен принеси апельсиновый сок, овсянку, два банана и чай с бутербродами».
«Какая-никакая, а новизна, – думал Лео, весьма довольный собой, жуя бутерброд. – Нужно продолжать в том же духе».
Дух бунтарства, внезапно пробудившийся в молодом человеке, заставил его, не надев утреннего халата, прошмыгнуть в ванную комнату и почистить зубы запасной зубной щеткой.
Давно уже у него не было такого прилива жизненных сил, такого подъема. Отец называл его «нытиком». Лео, и правда, иногда чувствовал себя не молодым сорокалетним юнцом, а дряхлым безвольным придатком к этому молодому, пышущему здоровьем и силой телу. То ли дело его отец, Вениамин Кант. Он нашел свое призвание и удовольствие в жизни: вот уже сорок с лишним лет он всласть наслаждался властью, дарованной ему рождением и должностью. Как премьер-консул Кант-отец руководил деятельностью Законодательной палаты и имел право наложить вето на любой законопроект. А должность Верховного Прокурора давала ему широкие полномочия возбудить уголовное преследование любого свободного гражданина. Правда, последние десять лет он практически не пользовался этим правом, ибо в полной мере вкусил от этого плода в начале своей политической карьеры. В один прекрасный момент Кант-отец пресытился допросами и пытками своих ближайших врагов и сосредоточился целиком и полностью на законотворческой деятельности. «Гораздо приятнее чувствовать свою власть не над одним человеком, а над всем народом», – любил повторять отец.
Не так давно, чтобы порадовать отца, Лео решил составить генеалогическое древо семьи Кантов. Не учел он только одной детали: большая продолжительность жизни сделала древо очень коротким. Кроме того, ему удалось проследить корни семьи лишь до прадеда.
Старший брат, Томас, играл на бирже. В глазах у него были одни доллары, а по ночам в эротических сновидениях ему являлись золотые слитки.
Пятнадцать лет назад он умудрился-таки жениться и завести двоих детей, Шекли и Урсулу, которые сейчас жили со своей матерью Евой на ферме за городом.
Сестра, Диана, посвятившая себя телевидению, создала и загубила не один десяток развлекательных шоу. Ее дочь Оливия тоже обитала на ферме. Ева, жена Томаса, казалось, находила какое-то странное удовольствие в общении с детьми, благодаря чему остальные члены семьи были избавлены от излишних обязанностей, шума и детских криков.
Возможно, Лео пошел в мать, Инге, которая в свои девяносто с лишним лет никак не могла найти для себя достойного занятия. Она порхала от приема к приему, устраивая благотворительные вечера помощи приютам для домашних любимцев и концерты для начинающих певцов в возрасте до восемнадцати лет. Временами она находилась на курортно-санаторном лечении в клинике для душевнобольных. Там у нее было немало близких друзей, с которыми она, впрочем, встречалась лишь в клинике. Сколько Лео ее помнил, мать всегда была такой. Быть может, в этом и есть ее призвание…
Дед Лео, Карл, ощутив в пятьдесят возвращение молодости после первого же курса лечения, сбежал с певичкой из кабаре. С тех пор никто о нем ничего не слышал. Его жена Клара, бабка Лео, пустившись во все тяжкие после бегства мужа, погибла в пожаре на вилле где-то в Испании в объятиях очередного любовника.
В результате у молодого, только вступающего во взрослую жизнь Вениамина, остался один близкий человек во всем свете – дряхлый старик, которому стукнуло девяносто, когда открылся Первый Центр Стволовой Трансплантологии и который мог умереть в любую минуту. В те времена люди в таком возрасте были совсем иными, нежели нынче. К девяностой годовщине Генрих Кант подошел, если не сказать, подполз, совершенной развалиной.
Однако он устроился, казалось, лучше всех.
Стволовые клетки побороли ревматоидный артрит, атрофический гастрит и цирроз печени, но не смогли в полной мере одолеть старческое слабоумие. Клеткам его почти умершего головного мозга пришлось особенно тяжко. Прадед снова научился говорить и самостоятельно себя обслуживать, однако, до сих пор иногда у него случались провалы в памяти, он забывал, кто он, где находится и что за люди вокруг.
Сейчас Генрих Кант жил на одном из островов в Тихом Океане, где дюжина молоденьких девиц холила и лелеяла его дряблое тело, так и не обретшее молодецкой крепости. После десятилетий сна не все клетки смогли пробудиться, оттого лицо его напоминало печеное яблоко, а желтоватая кожа была испещрена темно-коричневыми старческими пятнами. Кроме того, он усох ровно в два раза по сравнению с тем, каким он был в сорок-пятьдесят лет.
Прадед был эдаким добрым жизнерадостным ребенком с лицом, усеянным морщинами, чья любая прихоть мгновенно выполнялась. Лео иногда завидовал его бодрости и жизнелюбию. Генриха Канта нельзя было назвать дряхлым старцем. Он был, скорее, уродливой сморщенной сладострастной обезьяной с невыразимой жаждой жизни и нескончаемой тягой к плотским утехам.
Конечно, отец называл Лео «нытиком», хотя, впрочем, особого беспокойства в отношении сына он не испытывал. Вениамин Кант был уверен, что лет через десять-двадцать младший сын одумается, обретет твердую почву под ногами, ему подберут мать его детей, и его жизнь наладится, как миллионы других жизней.