Нина Николаевна Колядина
Гайда!
Глава первая.
Город божьих людей и птиц
1.
Аркаша вышел на крыльцо и огляделся. Двор был пустым и каким-то сонным. Даже не верилось, что когда-то здесь царило такое веселье, что проходившие мимо этого двора редкие прохожие невольно замедляли шаг и через щели, образовавшиеся между усохшими и потемневшими от времени досками забора, пытались разглядеть, что же там такое происходит. Увидев веселую, галдящую, словно птичья стая перед кочевкой, ватагу ребятишек, прохожие улыбались и шли своей дорогой, еще какое-то время вслушиваясь в разноголосый гомон, постепенно растворявшийся в тишине обычно даже днем безмятежно спящей и от этого еще более уютной улочки, на которой приютился небольшой деревянный домик, где за два года до германской войны поселились Голиковы.
По соседству с Голиковыми, в доме побольше, тоже деревянном, но в два этажа, жила многодетная семья учителей Бабайкиных. Двор у Бабайкиных и Голиковых был общим. Бывало, как высыплет детвора из обоих жилищ да из соседних домов кто-нибудь прибежит, так и встрепенется безмятежная тишина от звона веселых детских голосов.
«Как будто вчера это было, – подумал Аркаша, – и в лапту играли, и в прятки, носились по всему двору как угорелые. А теперь…»
Теперь во дворе было тихо. Старшие ребята, организаторы детских игр и забав, подросли. У них появились дела поважнее. Аркаше тоже стало не до развлечений и всяких там мальчишеских глупостей. Стрелять по банкам из рогаток, устраивать с товарищами палочные бои или толкать плоты по Сорокинским прудам его уже больше не тянуло. Хотелось заняться чем-то стоящим, интересным. Но разве это возможно в Арзамасе – городе сонном, как осенняя муха? Ни общественная жизнь, ни текущие события тут вообще никого не волнуют. Это и понятно: куда ни глянь, везде попы да монахи.
Когда Аркаша впервые увидел Арзамас, то подумал, что это и не город вовсе, а какая-то огромная монашеская обитель. Ни в каком другом месте, где жила его семья прежде, не было такого количества храмов и монастырей как здесь. А еще в этом городе оказалось так много «божьих людей», что нельзя было пройти по улице, не встретив на пути несколько человек, одетых в длинные черные рясы. Лица у них были суровыми, как у боженьки на иконах. Первое время Аркаша их даже побаивался.
Почему родители решили обосноваться именно в этом городе, он узнал позже, когда немного подрос. Оказывается, его мама, Наталья Аркадьевна, после окончания акушерских курсов в Нижнем Новгороде получила направление в Арзамасскую больницу, куда и устроилась на работу в родильное отделение. Отцу пришлось оставить место служащего Нижегородского Акцизного управления и поехать вместе с женой и детьми в Арзамас, где, к счастью, оказалась свободной такая же должность в уездном Акцизном управлении.
Правда, еще раньше, до Нижнего, Петр Исидорович учительствовал в начальной школе для детей рабочих сахарного завода, принадлежащего князьям Барятинским. Завод этот находился в Курской губернии, в одном из небольших уездных городков – Льгове. Там-то Аркаша и родился.
Конечно, сам он из льговской жизни мало что помнил, ведь когда семья покинула это место, ему всего четыре года исполнилось. Так, всплывали в памяти кое-какие обрывочные воспоминания.
Иногда в голове возникали картинки погожего летнего дня: большие, шелестящие листвой деревья, кроны которых – как ему, маленькому, казалось – упираются в самое небо. За деревьями – если приглядеться – виднеются какие-то разноцветные домики на ножках. Как-то, еще в Нижнем, он спросил у отца, что за домики это были.
– Так это же ульи! – засмеялся Петр Исидорович. – В них пчелки жили, медик нам давали. Неужели не помнишь?
Аркаша неуверенно пожал плечами – пчелок и медик он не помнил. В памяти сохранились только домики.
– Я эти ульи сам смастерил, – предался воспоминаниям отец. – Каждую досочку своими руками выстругал. У меня ведь все нужные инструменты были. Ох, и любил я с деревом работать! Особенно с липой. Древесина мягкая, податливая. Бывало, как проведешь рубанком по доске, так и завьются стружки кольцами! А запах какой стоял!
Аркаша почему-то потянул носом, и ему показалось, что комната, в которой они с отцом сидели, наполнилась сладковатым, с едва уловимым медовым ароматом запахом свежей древесины. И тут же словно из растаявшего тумана в его сознании возникла отчетливая картинка: серая стена деревянного дома, выделяющийся на ее фоне светлый деревянный верстак, над которым склонился высокий, статный мужчина в простой рубахе-косоворотке и длинном, ниже колен, фартуке. Лица его Аркаша, как ни пытался, представить не смог, но он знал, что мужчина этот – его отец.
– Вспомнил! – радостно закричал мальчик. – Папочка, я вспомнил! И верстак твой вспомнил, и как ты на нем работал – доски строгал! И как стружки пахли!
Сморщив лоб над переносицей, Аркаша напряг память, которая услужливо приоткрыла ему еще одну завесу: он увидел, как тонкие, светлые, с розоватым оттенком завитки вылетают из-под лезвия рубанка и падают на землю, образуя возле верстака пышную кудрявую горку. Горка эта кажется мягкой, как пуховая подушка. В нее так и хочется плюхнуться со всего маха. Что он, Аркаша, и делает. Но горка из деревянных стружек все-таки не подушка из пуха, и мальчик больно ударяется о землю носом. На белых завитках появляются яркие красные пятна.
– А еще вспомнил, как я в стружки упал возле твоего верстака и нос разбил! – поделился всплывшими воспоминаниями Аркаша.
– Я тоже это помню, – сказал Петр Исидорович и, улыбнувшись сыну, спросил:
– А что потом было, помнишь?
– Нет, – покачал головой Аркаша. – Расскажи!
– Ну, попробуй сам вспомнить, поройся в памяти, загляни в нее поглубже, – предложил мальчику Петр Исидорович.
– Не могу… Не вспоминается никак, – вздохнул Аркаша. – Я ведь тогда маленький был.
Он умоляюще посмотрел на отца и повторил свою просьбу:
– Ну, папочка, ну, пожалуйста, расскажи! Интересно ведь!
– А может, я тебе помогу, напомню кое-что? – не сдавался Петр Исидорович. – Давай вспоминать вместе: ты упал, ударился, у тебя из носа пошла кровь и… Ну? Что ты сделал?
– Заревел? – предположил Аркаша.
– Ладно, – махнул рукой отец, – слушай. Ты действительно собирался зареветь – скуксился уже. Видно, крови испугался. Но я тебя остановил…
– И как же ты меня остановил? – перебил его Аркаша. – На руки, что ли, взял?
– Нет, наоборот: велел тебе самому вставать и не плакать, потому что солдаты не плачут, – ответил Петр Исидорович.
– А я что? – насторожился мальчик. – Неужели все-таки заревел?
Уловив беспокойство в глазах сына, Петр Исидорович отрицательно покачал головой и сказал:
– Нет. Тут как раз Варя подбежала, няня твоя, хотела тебя поднять, но ты даже в руки ей не дался, встал, стряхнул с себя стружки и громко отчеканил: «Не буду плакать! Я ведь солдат!». Мы с Варей тогда даже рассмеялись.
– А потом? – не отставал от отца вполне удовлетворенный таким ответом Аркаша.
– А потом к нам мама подошла, похвалила тебя и сказала, что настоящие мужчины никогда не плачут: упадут, встанут и дальше идут. Вот что она тебе тогда сказала. И велела запомнить это на всю жизнь.
– А я?
– А ты обещал запомнить, но, видать, все-таки забыл.
– Ну, уж больше я эти слова никогда не забуду, – вспыхнул Аркаша, – тем более что теперь я совсем большой.
– Конечно, – согласился отец и с нежностью посмотрел на сына, которому несколько дней назад исполнилось восемь.
Через три месяца после этого разговора семья переехала в Арзамас. Сначала Голиковы сняли скромную квартирку в двухэтажном деревянном доме на улице Большой. Но квартира оказалась слишком тесной для семьи, в которой подрастало четверо детей, и Голиковы начали подыскивать новое жилье. Кто-то им сказал, что известные в городе учителя Бабайкины сдают флигель на Новоплотинной улице – совсем близко от их Большой. Осмотрев помещение, Аркашины родители согласились на предложенный вариант и переселились на новое место.
Флигель представлял собой обычный деревянный дом в три окошка. Была в нем одна большая комната, которую обставили как гостиную, и две комнаты поменьше. Одна из них стала родительской спальней, другая – детской.
Аркаше новый дом понравился. Можно сказать, именно с него мальчик начал осваивать город. Он быстро пришел к выводу, что таких домов, в основном, одноэтажных, как у них, реже – двухэтажных, как у Бабайкиных, в Арзамасе великое множество. Большинство из них обшито некрашеным, посеревшим с годами тесом. Зимой они прячутся под пушистым снежным покрывалом, а летом утопают в зелени садов. Деревья в этих садах так разрослись, что если посмотреть на арзамасские улочки сверху, с аэроплана, например, то и домов-то не разглядеть. Это, конечно, если не брать во внимание центр города, где церковных да монастырских куполов и колоколен куда больше, чем садов, а построек на улицах немало и каменных, в несколько этажей. Ночью здесь даже зажигаются керосинокалильные фонари, от которых на тротуары падает тусклый бледно-желтый свет.
От Новоплотинной до центра города рукой подать. Стоит только выйти из дома, повернуть налево, пройти чуток в сторону Сорокинских прудов и, оказавшись на улице Сальникова, идти по ней, никуда не сворачивая, до главной городской площади – Соборной, над которой возвышается величественный Воскресенский собор. При одном взгляде на него дух захватывает! А поблизости еще несколько церквей – размером поменьше.
Самым оживленным местом во всем Арзамасе оказалась небольшая, но всегда многолюдная улочка – Гостиный ряд. Аркаше это место сразу понравилось, потому что здесь с утра до вечера шла бойкая торговля. Раньше – до войны – на этой улице можно было купить все что угодно. Ну, а если не купить, то хотя бы поглазеть на разные товары. Тут постоянно сновали купцы, монахи, горожане, крестьяне из окрестных деревень, которые приезжали на Гостиный ряд за товаром. Голиковы тоже сюда частенько захаживали.
А еще по выходным и праздникам они всей семьей прогуливались по Верхней Набережной – любимом месте отдыха большинства арзамасцев. Улица эта, которую горожане чаще называли бульваром, сразу показалась Голиковым не похожей ни на одну из других арзамасских улиц. Отличалась она и необычной архитектурой, и интересной историей, которую Наталье Аркадьевне и Петру Исидоровичу поведали Татьяна Ивановна и Иван Павлович Бабайкины – люди высокообразованные, начитанные, хорошо знающие и любящие свой город. Аркаша тоже эту историю слышал.
…Когда-то, еще при Иване Грозном, на высоком берегу реки Тёши пролегала западная стена деревянного Арзамасского кремля, который не только часто страдал от пожаров, но и со временем, теряя свое стратегическое значение, постепенно разрушался. В первой половине восемнадцатого века крепость полностью сгорела, и больше ее не восстанавливали. Но, как говорится, свято место пусто не бывает: освободившуюся территорию начала застраивать арзамасская знать.
На крутом берегу Теши, с которого открывались прекрасные виды на заречные луга и поля, выросли дома зажиточных купцов и дворян. Были они, как и большинство зданий в Арзамасе, в основном, деревянными, но, по сравнению с домами простых горожан, выглядели настоящими хоромами. Фасады этих домов, которые, казалось, соперничали друг с другом в разнообразии архитектурных элементов, украшали искусная резьба, изящные портики, колонны, классические треугольные фронтоны.
Говорят, что в одном из них – доме помещиков Бессоновых – по дороге в Болдино останавливался Александр Сергеевич Пушкин. На другой стороне улицы стоял еще один известный в Арзамасе дом. Принадлежал он надворному советнику Твердову. Над первым этажом здания возвышался украшенный резьбой мезонин, который поддерживали колонны из цельной корабельной сосны.
– Надо же было подобрать четыре таких стройных, мощных, крепких и совершенно одинаковых дерева! – восхищался работой старых мастеров Петр Исидорович, когда Голиковы, прогуливаясь по Верхней Набережной, проходили мимо дома чиновника. – У каждого из них один и тот же диаметр по всей длине. Да уж, сработано на совесть. И дом-то, вроде бы, простой, ничего особенного, но эти колонны ему царственный вид придают. Вы только посмотрите!
Аркаша делал вид, что с интересом рассматривает дом советника, и ждал, когда же, наконец, им, детям, купят мороженое. И вовсе не потому, что ему так уж хотелось вкусненького, хотя мороженое он любил. Просто покупалось оно обычно в конце прогулки, а потом, отведав лакомство, можно было провести остаток дня с большей пользой: бежать на Сорокинские пруды, где его дожидались товарищи, и устроить настоящее «морское» сражение на плотах!
Аркаше шел одиннадцатый год, когда Германия объявила войну России. В стране началась всеобщая мобилизация. Петр Исидорович был зачислен в государственное ополчение. На сборы ему дали три дня.
– Ничего, ничего, это ненадолго, – покидая стены родного дома, утешал Наталью Аркадьевну, сына и дочек Голиков-старший. – У нас армия сильная, скоро германцев разобьем, я вернусь, и заживем как прежде…
Кто знает, действительно ли Петр Исидорович верил в быструю победу России над кайзеровской Германией или просто пытался успокоить плачущую жену и детей, но с того дня, когда он произносил эти обнадеживающие слова, прошло ровно три года.
Тогда, осенью четырнадцатого, Аркаша, окончивший частную приготовительную школу Зинаиды Васильевны Хониной, поступил в первый класс реального училища. В семнадцатом году он пошел в четвертый.
Занятия в училище на этот раз начались позднее обычного – одиннадцатого сентября. Аркаша такой отсрочке вовсе не обрадовался – лето казалось ему довольно скучным и однообразным. В училище было куда интересней.
Вообще, несмотря на происходящие в стране перемены, жизнь в городе, по мнению Аркаши, была какой-то унылой. После февраля, правда, арзамасское общество всколыхнулось, узнав о свержении старого режима и отречении от престола Николая Второго. На улицах кое-где даже замелькали красные революционные флаги. В лавках и церквях судачили о том, что вместо царя управлять страной будет Временное правительство, но никто не знал, хорошо это или плохо и что вообще из всего этого выйдет. Многие надеялись, что, может, в связи с этими переменами война кончится, мужики домой вернутся. Люди спрашивали друг друга, не читал ли кто об этом в арзамасских «Известиях» или других газетах. Но газеты об окончании войны не сообщали, и народ надеяться перестал.
В училище тоже произошли кое-какие перемены: реалисты – несмотря на возражения преподавателей – отвоевали себе право избирать классные комитеты. Но дальше разговоров дело пока не продвинулось – начались каникулы, во время которых Аркаша толком не знал, чем заняться. Чтобы не скучать и не сидеть без дела, он читал книги, перелистывал учебники за четвертый класс, учил французский, историю, занимался геометрией и с нетерпением ждал начала учебного года.
Три недели занятий пролетели как один день. В учебу Аркаша втянулся быстро. Еще быстрее его захватила общественная жизнь училища. Это и понятно: товарищи выбрали его в классный комитет, в котором он занимал самую высокую должность – делегата в различные учреждения. Голосов Аркадий Голиков получил больше всех – двадцать!
«Надо вечером папе написать, – спустившись с крыльца и направившись в сторону ворот, решил Аркаша. – Рассказать, как работают наши первые организации. У них-то, в армии, полковые комитеты не диво. Конечно, там все взрослые, а мы всего лишь ученики, но ведь тоже работаем, разные резолюции выносим. Да и добиваемся многого! Нас теперь не оставляют без обеда, и всякие классные инциденты разрешает наш комитет…»
Неожиданно ход Аркашиных мыслей прервался звонкой птичьей трелью. Из сросшегося с забором кустарника выпорхнула небольшая яркая птичка. Сделав круг над головой мальчика, она уселась на все еще зеленую ветку одного из кустов и залилась красивым, похожим на соловьиное, пением. Но Аркаша знал, что это не соловей – соловьи давно уже улетели в теплые края.
Птичку, которая соперничала с самым известным и голосистым певцом среди пернатых, как только ни называли: и малиновкой, и зарянкой, и зорькой, и ольшанкой. Может, коленца, которые она выводила, и уступали заливистым соловьиным трелям, зато окрас у этой птахи был куда более нарядным, чем у ее не отличающихся ярким оперением собратьев: серенькая, с зеленоватым оттенком спинка контрастировала с белым брюшком и красновато-рыжими грудкой, горлышком и головкой.
Залюбовавшись птичкой, мальчик остановился. Не обращая на него никакого внимания, малиновка, уцепившись за ветку длинными, тоненькими, как спички, ножками, продолжала свой концерт.
«Вроде, самец, – предположил Аркаша, – самки не такие яркие. Да и поют не так звонко… Точно – самец!»
Словно подтверждая догадку мальчика, птичка вывела очередную звонкую руладу.
«Надо же! Совсем меня не боится! – подумал Аркаша. – Папа говорил, что малиновки часто селятся возле людей и быстро к ним привыкают. Им главное, чтобы вода близко была, а у нас ее сколько угодно: Теша недалеко, а пруды Сорокинские совсем рядом. Поэтому малиновок здесь видимо-невидимо…»
Внезапно птаха прекратила пение и, вспорхнув, сделала над Аркашей еще один круг. После этого она быстро юркнула в середину кустарника.
– Ну, ты чего замолчала-то? – пытаясь разглядеть среди веток яркое красное пятнышко, вслух произнес мальчик. – Ты ведь до вечера петь должна!
Из кустов не доносилось ни звука.
– Ну, как хочешь, – пожал плечами Аркаша и пошел по тропинке дальше.
Выкрутасы малиновки почему-то не выходили у него из головы. То, что птичка неожиданно прервала свое «выступление», его не сильно удивило. Мало ли что? Возможно, у нее дела какие-то появились неотложные. А вот зачем она над его головой кружила – непонятно. Может, об известии каком предупреждала? Если так, то о каком?
Аркаша поежился. Не от холода – октябрь выдался на редкость теплым. Но в груди мальчика появился неприятный холодок. Похожее чувство он испытывал всегда, когда с замиранием сердца открывал свежие газеты, чтобы прочитать сводки об убитых и раненых на фронте.
Аркаша ускорил шаг, будто хотел быстрее покинуть место, где у него возникли подобные ощущения. Не помогло: холодок не прошел, зато в голове стремительно закрутились тревожные мысли. Он лихорадочно начал вспоминать разные народные приметы о пернатых.
Говорят, жди беды, если птица в окно постучит. Не подходит… Он вообще ни разу не видел, чтобы малиновки к окнам подлетали. Вот если голубь в стекло бьется – тогда другое дело: умрет кто-то из живущих в доме. А еще говорят, что ничего хорошего не будет, если встретишь одинокую сороку – она плохие вести приносит. А уж если круг над тобой сделает – жди скорой смерти!
«Но то сорока, – прогнал дурную мысль Аркаша, – а то малиновка! Есть разница? Малиновки у нас во дворе давно живут, и ничего! Хотя с ними, вроде, тоже какие-то приметы связаны… Тетя Даша, кажется, что-то про кровь говорила…»
Новая волна холода прокатилась по телу мальчика. Он уже подошел к забору и, остановившись у невысокой, сколоченной из узеньких дощечек калитки, еще какое-то время обдумывал ситуацию.
«А вообще – какой дурак сейчас в приметы верит?! Это в древности люди темными были, необразованными, вот и напридумывали всякой ерунды, – размышлял Аркаша. – И тетя наша темный человек: в церковь ходит, в бога верит. А где он – бог-то? Вон, аэропланы по небу летают, и никто из авиаторов никакого бога не видел!»
Поселившаяся в душе мальчика тревога отступила. Как это было в тех случаях, когда он, дочитав до конца списки погибших и раненых, не находил в них знакомую фамилию…
Еще выходя из дома, Аркаша успел заметить, что тетя Даша – родственница отца, которая давно уже жила с Голиковыми и помогала Наталье Аркадьевне вести домашнее хозяйство, – хлопочет на кухне, а его сестры в гостиной занимаются какими-то своими, девчачьими делами. Не было видно и никого из Бабайкиных.
«Хорошо, что нет никого, – подумал Аркаша, – никто не помешает».
Положив на уже изрядно пожухлую траву длинный, завернутый в тряпку предмет, он присел на корточки и осторожно развернул материю. На сером куске ткани лежало старое отцовское ружье с облупившимся прикладом, которое почему-то – почему, Аркаша не знал – называлось «монтекристо».
Мальчик поднял ружье и, немного подумав, решил, что если положить ствол на верхнюю перекладину калитки, то целиться будет удобнее. Почувствовав, что приклад надежно упирается ему в плечо, а указательный палец не дрожит от прикосновения к холодному металлу, Аркаша прицелился и спустил курок. Негромкий, но звонкий, как пощечина, выстрел нарушил сонную тишину клонившегося к закату дня.
– Есть! – радостно закричал Аркаша.
Не прошло и минуты, как он вихрем влетел на кухню и, чуть не сбив с ног Дарью, потряс перед лицом испуганной женщины только что подбитой птицей.
– Вот! Голубя подстрелил! Теть Даш, зажаришь к ужину?
Дарья перекрестилась, взяла из рук Аркадия тушку и укоризненно покачала головой:
– Господи, да что тут есть-то? И стоило из-за этого стрелять?
Заметив, что мальчик насупился, женщина смягчилась:
– Да зажарю я твоего голубя. Только мяса-то у него с гулькин нос.
– Он там всего один был, – виновато вздохнул Аркаша. – Были бы еще, я бы еще подстрелил. Семья ведь у нас немаленькая, всех надо кормить…
Через час передняя наполнилась запахом жареной птицы, тарелку с которой Дарья поставила на середину большого квадратного стола.
– Ну, идите, что ли, – позвала она ребят.
Младшие девочки – девятилетняя Оля и семилетняя Катя – тут же подскочили к столу, горящими от нетерпения глазенками посмотрели на ароматное блюдо и повернули головки в сторону Тали.
Таля – так в семье называли старшую из сестер Голиковых, двенадцатилетнюю Наташу – брезгливо поморщилась:
– Фу! Я это не буду. Это вообще есть нельзя!
На лицах Оли и Кати появилась растерянность. Девочкам очень хотелось кушать, но притронуться к непривычной пище, от которой их любимая Талочка воротит нос, они не решались. Старшая сестра во всем была для них примером, ее мнение всегда считалось самым правильным, однако запах жареного голубя так приятно щекотал ноздри, что на этот раз точка зрения Тали вызвала довольно сильные сомнения.
У Аркаши этот запах усиливал и без того здоровый аппетит до болезненного головокружения. Если бы не девчонки, он проглотил бы птичку в два счета, но разве мог он, единственный – после ухода отца на войну – мужчина в семье, оставить младшеньких без деликатеса?
– Почему ты решила, что это нельзя есть? – удивленно посмотрев на сестру, пожал плечами Аркаша.
Он выдвинул из-под столешницы стул с изогнутой деревянной спинкой, сел на него, придвинул к себе блюдо с голубем и, отщипнув от птицы небольшой кусочек, отправил его в рот. На лице мальчика появилось довольное выражение.
– Ммм… Вкусно! На курицу похож. Налетай, девчонки!
Катя и Оля переглянулись и снова вопросительно посмотрели на старшую сестру. Таля опять сморщила нос.
Аркадий оторвал от голубя ножку и протянул ее младшим девочкам:
– Ну, кто из вас самый смелый?
Оля осторожно взяла из рук брата кусочек жареной птицы, попробовала его и тут же начала с удовольствием уплетать.
– Молодец, Оля! Ты у нас самая передовая! – похвалил сестру Аркаша и, отщипнув от голубя вторую ножку, протянул ее Кате. – На вот, Катерина, это тебе!
Девочка жадно впилась зубами в птичье мясо.
– Ну что, Талка, будешь есть или привередничать? – повернулся Аркаша к старшей из сестер. – Смотри! Не успеешь рот открыть, как одни косточки останутся!
Таля еще раз фыркнула для приличия, но взяла у брата протянутый ей кусочек голубя и, преодолевая брезгливость, попробовала его на вкус. Через несколько минут на тарелке остались одни лишь косточки.
Аркаша взял блюдо, чтобы отнести его на кухню, и только тут заметил Дарью, которая стояла в дверном проеме, скрестив на груди руки.
– Ой, теть Даш, мы все слопали, а ты даже не попробовала, – смутился мальчик.
Дарья забрала у него тарелку и улыбнулась:
– Ну, слопали и слопали, и слава богу. Какое-никакое, а мясо. А обо мне не беспокойтесь, я его и не хочу. Вот мама с работы придет, мы с ней и поужинаем вместе. А вам сейчас чаю принесу. Сегодня и хлебушек есть, и сахарок.
– Опять, небось, полночи у лавки простояла? – спросил Аркаша.
– Ну, что поделаешь, – вздохнула Дарья, – время нынче такое… За всем очереди. Народу-то в городе как прибавилось: и беженцы, и военные какие-то. Вот и не хватает продуктов. Приходится вставать спозаранку, чтобы хоть что-то досталось…
После того, как все попили чаю, Таля собрала со стола посуду, чтобы отнести ее на кухню.
– Дай мне, я сам отнесу, – сказал Аркаша и забрал у сестры поднос.
– Пожалуйста, – не стала возражать Таля и обратилась к младшим девочкам:
– Ну что? Будем дальше читать или на сегодня хватит?
– Читать! Читать! – уже заходя в кухню, услышал Аркаша голоса Оли и Кати.
В закутке, где большую часть площади занимала печка, за небольшим кухонным столиком сидела Дарья. Перед ней стояло блюдо с остатками голубя. Аркаша заметил, что, увидев его, тетя быстро положила на тарелку одну из косточек, на которой кто-то из девочек оставил кусочки хрящей и кожи. Теперь косточка была гладкой, словно отшлифованной. На лице женщины появилось смущение, будто ее застали за каким-то непотребным занятием.
– Теть Даш, куда поднос ставить? – сделав вид, что ничего этого не заметил, спросил Аркаша.
Дарья, все еще находившаяся в некотором замешательстве, молча взяла у мальчика поднос и, отодвинув подальше тарелку с косточками, поставила его на стол. Также молча она подошла к самовару, чтобы налить в миску горячей воды для мытья посуды.
Аркаша не уходил.
– Теть Даш, – снова обратился он к тете, – вот скажи, пожалуйста, ты ведь приметы про птиц знаешь?
Дарья повернулась к мальчику и посмотрела на него с удивлением:
– Ну, знаю кой-какие. А что?
– Да вот… – замялся Аркаша. – Не знаешь, почему малиновки над людьми кружат? Прямо над головой! Есть ли на этот счет какая-нибудь примета?
– А что – над тобой, что ли, красногрудка кружила? – заинтересовалась Дарья.
– Ну да… К чему бы это?
Дарья снова села за стол и задумалась. Через некоторое время она ласково посмотрела на мальчика и сказала:
– Вообще-то, когда птица над человеком кружит – это к известию. А вот каким оно будет – хорошим или плохим, зависит от того, что это за птица. Малиновка – птичка божья, так что плохое известие она не принесет.
– А почему божья-то? – допытывался Аркаша. – Ты вроде рассказывала что-то, но я забыл.
– Ну, так послушай еще раз…
Дарья придвинула к себе миску с горячей водой, в которой собиралась сполоснуть чашки, и спросила:
– Как думаешь, почему у малиновки грудка красная, словно манишка на ней надета?
Аркаша пожал плечами.
– Вот слушай… – опуская в воду чашку, сказала Дарья. – Когда птичка пролетала над распятым Христом, она увидела, что острые колючки тернового венца впиваются в голову Спасителя. Она попыталась сорвать венок, но сил на это у нее не хватило. Тогда пташка начала клювиком выдергивать шипы из терновника и поранила свою грудку. Вот так и появилась у нее красная «манишка». Понял теперь, почему малиновку называют божьей птичкой?
– Понял! – радостно воскликнул Аркаша и подумал: «Какая разница – есть бог, нет бога… Такая птичка точно не принесет плохое известие!»
2.
В первые дни октября погода стояла славная: теплая, солнечная и почти безветренная. Буйство осенних красок, которыми природа расписала деревья и кустарники, соперничало с прозрачной голубизной безоблачного неба. Но в воскресенье пошел дождь и все испортил. Над городом нависла серая, без единого просвета, пелена, из которой весь день, словно сквозь мелкое сито, сыпались на землю тоненькие струйки воды. И хотя на улице холоднее не стало – что внушало надежду на то, что погода испортилась ненадолго, – выходить из дома не хотелось.
Дочитав последнюю страницу, Аркаша закрыл томик Диккенса и с сожалением посмотрел на обложку. На ней был изображен худенький мальчик лет двенадцати, сжавшийся то ли от холода, то ли от страха между серыми стенами больших домов мрачного, неприветливого Лондона.
«Жизнь и приключения Оливера Твиста» закончились, о чем Аркаша искренне пожалел – попробуй найди еще такую интересную книгу. Сюжет захватывает – оторваться невозможно! Когда читаешь, кажется, что ты сам вместе с героем романа через все невзгоды проходишь и думаешь только о том, как бы поскорее из них выбраться. И как же хорошо, что этот Оливер Твист – добрый, честный мальчик – был вознагражден, в конце концов, за свою стойкость и порядочность!
«Добро всегда должно побеждать зло, – убирая Диккенса на полку, подумал Аркаша. – И не только в книгах, но и в жизни. Хотя в жизни не всегда так бывает… Но все равно – в любых обстоятельствах нужно оставаться честным человеком, всегда помогать людям и добиваться справедливости».
За стеной, разделяющей детскую и гостиную, раздался какой-то грохот, потом смех и голоса девочек.
– Ну вот! – кричала Оля. – Из-за тебя все развалилось!
– А не надо было этот стул сюда тащить! – тоненьким голоском возразила Катя. – Да, Талочка? Не надо было?
Из-за двери донесся строгий голос Тали:
– Так! Хватит уже! Разбирайте-ка свою пирамиду. Давайте лучше в «Да и нет» поиграем.
– В «Да и нет» надо людей больше… – начала было канючить Оля, но Таля ее перебила:
– Хватит нам людей! Ставьте стулья на место.
По скрежету, который донесся из гостиной, Аркаша понял, что его младшие сестренки послушались старшую и двигают к столу самые модные предметы интерьера в доме – венские стулья, часто использовавшиеся для возведения какого-нибудь объекта для игр.
Эти стулья он помнил еще по Нижнему. Как-то родители на извозчике привезли новую мебель с Нижегородской ярмарки. Оба они очень радовались покупке: мама – потому что всегда стремилась создать в доме уют, а папа – потому что сам любил столярничать и высоко ценил труд мастеров-краснодеревщиков.
– Какие же молодцы эти «Братья Тонет»! – нахваливал Петр Исидорович компанию иностранных мебельщиков, обеспечивших изделиями из гнутой древесины всю Европу. – Какую только форму не придают своей мебели! Какие изгибы! Какая красота! И цены вполне доступные.
В тот же день Аркаша и Таля, оставшись в комнате вдвоем, решили, что у новой мебели есть и другие, недооцененные родителями, достоинства – из нее можно соорудить все что угодно! Брат и сестра быстро составили из стульев вагоны поезда, управлять которым, разумеется, доверили Аркаше. Тале досталась должность кондуктора. Пассажиров в поезде не было – Оля, которая в то время еще только училась ходить, спала в другой комнате, а Катя появилась в семье уже после того, как были приобретены стулья.
