Нина Левина
Кровавая заутреня
Глава 2. Семейный ужин
Для того чтобы читателю стало ясно, почему капрал русской армии Алексей Громов и дочь подполковника Кайсарова встретились в Варшаве, придётся совершить небольшой экскурс в прошлое. Начнём, пожалуй, с 1764 года, когда на трон Польского Королевства взошёл Станислав II Август Понятовский, когда-то бывший фаворитом Екатерины II. Занять престол ему удалось благодаря Екатерине, умело воспользовавшейся развернувшейся в королевстве борьбе за власть. В то время Речь Посполитая, несмотря на былую мощь и огромные территории, находилась в глубоком политическом кризисе. Её раздирали внутренние противоречия, расшатывала неуступчивость шляхты и конфронтация на религиозной почве. Несмотря на наличие короля, основные законы принимал сейм, состоящий из представителей польских и литовских дворян. В это же время между поляками и литовцами велась борьба за власть, и действующий принцип liberum veto, когда любой представитель мог заблокировать решение сейма, практически парализовал работу основного государственного органа. К этому добавлялось возрастающее недовольство восточных областей, населённых в основном православными христианами. Польское духовенство, исповедующее католицизм, насильно распространяло свою религию с помощью знати, по сути, сделав людей, остающихся в вере отцов, практически бесправными. Кроме того, в Речи Посполитой действовало право на «рокош». Это означало, что шляхта имела право на официальное вооружённое восстание против короля ради отстаивания своих интересов. Ещё нужно отметить, что к моменту вступления Станислава на престол только-только завершилась Семилетняя война, в которую были вовлечены многие страны. Польское Королевство не принимало в ней участия, но предоставляло возможность свободно маневрировать по своим землям российским, австрийским и французским войскам для атак на Пруссию. Речь Посполитая была заинтересована в поражении Пруссии, так как та желала объединить свои земли, разделённые частью польских земель. В отместку Пруссия наладила производство фальшивых польских денег, чем ощутимо подрывала экономику Польши. При совокупности всех этих условий Речь Посполитая растеряла былое могущество, и во второй половине восемнадцатого века её благополучие сильно зависело от стран-соседей, у каждой из которых было достаточно амбиций и претензий.
У Екатерины II особое беспокойство и неподдельное возмущение вызывал факт унизительного, а часто жестокого, отношения к жителям восточных польских регионов. Когда София Августа Фредерика приняла православие под именем Екатерина Алексеевна, она совершила не просто формальность, а стала искренней поборницей и защитницей веры греческой. Поэтому многочисленные жалобы и вопли о помощи, доносящиеся из Речи Посполитой, не могли оставить её равнодушной. Российское посольство в Варшаве в то время возглавлял талантливый дипломат Николай Репнин. Он сумел через пророссийски настроенных польских дворян продавить принятие законов, уравнивающих в правах католиков и православных. Это вызвало яростное возмущение большой части польской и литовской шляхты, относящихся до этого введения к православным хуже, чем к скотине. Давать равные права людям «второго сорта» никто не собирался. Католические ксёндзы и епископы активно подстрекали шляхту к восстанию. После воззваний краковского епископа возникла Барская конфедерация, объявившая войну королю Станиславу и всем сторонникам Екатерины. Восставших активно поддержала Франция и Османская Империя. Из-за Ла-Манша Англия тоже посылала знаки одобрения и обещания помощи. Екатерина не осталась в долгу, пришла на помощь Понятовскому и разгромила силы Барской конфедерации. Этим обстоятельством воспользовались Австрия и Пруссия. Они предложили России сделку – разделить Речь Посполитую для всеобщего спокойствия и с учётом взаимных интересов. Если же Екатерина не согласна – то Австрия с Пруссией пообещали объединиться и объявить России войну. В итоге в 1772 году произошёл первый раздел Польши. Пруссия забрала себе кусок, разъединявший её земли, Австрия присоединила к себе южную часть, а России отошли восточные регионы Белоруссии и часть прибалтийских земель.
Первый раздел заставил задуматься правительство Речи Посполитой о будущем государства и необходимости реформирования его устройства. Сделать это оказалось не так просто. Внутренние раздоры не прекращались, а большую часть времени короля занимали балы и интрижки. Станислав был очень эрудированным человеком, привлекательным и остроумным мужчиной, но при этом слабым, безвольным монархом. Тем не менее, хоть и медленно, но работа в направлении реформ велась. Прошло почти двадцать лет прежде чем сейм, при активном содействии Станислава II, принял первую конституцию. Она многое реформировала, например, отменяла liberum veto, значительно увеличивала численность армии, уравнивала в правах купцов и шляхтичей и, самое главное, провозглашала право Речи Посполитой принимать решения, не советуясь с Российской Империей. Узнав о конституции, страны-соседи отнеслись к ней враждебно, прусский монарх даже разорвал существующий зыбкий альянс. Екатерина тоже восприняла конституцию как угрозу, поэтому поддержала Тарговицкую шляхетскую конфедерацию, выступившую против нововведений. Началась русско-польская война, в результате которой Речь Посполитая потерпела поражение. Станислав, видя крушение польских и литовских войск, присоединился к Тарговицкой конфедерации и призвал сделать это других. В итоге почти все положения конституции были отменены, и состоялся второй раздел Речи Посполитой. Пруссия присоединила приличную часть западных территорий, а России отошла Центральная Белоруссия.
После двух разделов от первоначальной территории Речи Посполитой в 1793 году оставалась примерно треть. Собравшийся Гродненский сейм утвердил новые границы и дал согласие на размещение в крупных городах иностранных гарнизонов. При этом армию Речи Посполитой требовалось сократить и распустить некоторые её части. Король Станислав II полностью поддержал решение сейма. Таким образом на момент встречи наших героев в конце февраля 1794 года в Варшаве находилось около восьми тысяч российских солдат и офицеров. Многие из них проживали там с семьями, как это было в случае с подполковников Кайсаровым.
Нельзя сказать, что все поляки были довольны сложившейся ситуацией. Общество Речи Посполитой по сути разделилось на два враждующих лагеря – победителей, поддержавших Тарговицкую конфедерацию, и проигравших, сторонников конституции и возврата независимости. Конфедераты, безусловно, приветствовали размещение российских военных, в чью задачу входило полное невмешательство во внутренние дела страны. При этом их присутствие поддерживало порядок, не давая противостоянию перейти в горячий конфликт. Но напряжение в городах нарастало. Внешне выражая покорность Российской Империи, часть польской и литовской шляхты сговаривалась и втайне мечтала о восстании. Видной фигурой в этом процессе стал Тадеуш Костюшко, литовский шляхтич, в молодости принимавший участие в Барской конфедерации и успевший съездить в Северную Америку и успешно повоевать за её независимость. В Америке он дослужился до звания бригадного генерала и, вернувшись в Речь Посполитую, поступил на службу в звании генерал-майора. Он был ярым сторонником независимости Польши и мечтал вернуть ей былое могущество. Костюшко принимал участие в русско-польской войне и для него присоединение Станислава к Тарговицкой конфедерации и прекращение боевых действий явилось шоком. Он даже ушёл из армии и какое-то время много путешествовал по землям, оставшимся за Польшей, и по тем, которые отошли Австрии, Пруссии и России в результате двух разделов. Везде он входил в общество недовольных, помогая разрабатывать планы по восстановлению Речи Посполитой. Костюшко пользовался авторитетом среди противников конфедерации, к тому же обладал опытом военачальника, поэтому ему доверяли и невольно продвигали в лидеры будущего мятежа.
Хотя восстание готовилось втайне, но известие об этом потихоньку просачивалось и разносилось из уст в уста среди сторонников независимости. С такими новостями и прибыл из Кракова Радзимиш, дальний родич пани Ярошевской. Хозяйка «Весолека» была женщина непростая. Русских солдат, завсегдатаев её заведения, она встречала радушно, с приветливой улыбкой, вот только ненавидела их всей душой, впрочем, как и её сын Чеслав. Поэтому, выслушав Радзимиша, пани Ивона на радостях подала ему самой лучшей своей настойки и сама невольно поспособствовала его чрезмерному опьянению, приведшему к излишней болтливости. Проспавшись к вечеру, Радзимиш выслушал наставления Чеслава вести себя осмотрительней и спустился в зал. Там он пристроился в ожидании ужина за маленьким столиком в самом углу и хмуро наблюдал за собиравшейся в «Весолеке» компанией. В основном она состояла из русских солдат, сидящих с кружками пива и хохочущих над остротами друг друга. Пару столиков занимали королевские гвардейцы. Они держались особняком от русских, но отвечали на приветствия. Чеслав метался между ними с услужливой улыбкой, принимал как должное снисходительные похлопывания по плечу и старался всем угодить. Наблюдая это, Радзимиш становился всё мрачнее и мрачнее, он начинал опасаться, что доверился не тем людям. Наконец Чеслав немного освободился и подсел к родичу.
– Своей кислой физиономией ты привлекаешь к себе внимание, – сказал он. – У «Весолека» репутация весёлой корчмы.
– Смотреть на тебя тошно, – процедил Радзимиш. – Удавил бы всех, а ты им улыбаешься и кланяешься.
– Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Я для них свой парень, они мне доверяют и никогда ни в чём не заподозрят, – возразил Чеслав. – Пока мы не сильны, все должны вести себя так же. И ты тоже, Радзимиш. Найди свою улыбку, надень её и не снимай, пока не придёт время взяться за ножи и ружья. Завтра я познакомлю тебя с членом городского магистрата, нашим сторонником, а пока – веселись! Возьми кружку и поприветствуй королевских гвардейцев. Больше всего они любят тех, кто хорошо платит. Поэтому в своё время могут встать на нашу сторону.
Чеслав дождался, пока Радзимиш поменяет выражение лица, и лишь тогда оставил его, вернувшись к своим обязанностям. Он был довольно живым малым, крепышом чуть выше среднего роста. От матери ему достались волосы цвета спелой ржи, а от покойного отца – светло-карие глаза, широкий, чуть вздёрнутый нос и прямой, упрямый подбородок. С улыбкой Чеслав выглядел легкомысленным добряком. Но стоило ему задуматься и стать серьёзным, как линия тонких сжатых губ выдавала в нём жёсткого человека. Ему уже исполнилось двадцать шесть лет, и пани Ивона часто намекала, что пора бы привести в дом жену, чтобы передать ей часть дел в корчме. Тем более, что в молодых панянках, заглядывающихся на улыбчивого молодого пана Ярошевского, недостатка не было. Но Чеслав только отмахивался, ограничиваясь лёгким флиртом и подшучиванием. Никто, даже мать, не догадывался, что в душе его бурлила особая страсть, которую он иногда удовлетворял с уличными девками из дальних районов, и те потом долго ходили в синяках и ссадинах. Правда, не жалуясь, так как клиент хорошо оплачивал подобные услуги. Для таких целей Чеслав нашёл на юго-восточной окраине дом одинокой глухонемой старухи. Он часто навещал её, принося в подарок корзину с едой. Старуха отдала ему в пользование комнатку без окон под крышей. Чеслав запирал её на собственный ключ, и никто не знал о его тайном укрытии для утех.
Но вернёмся в трактир, где продолжал слышаться стук наполненных кружек и звучал хохот. Братья Авиновы из третьего батальона Киевского гренадерского полка и младший сержант Вигель, приятели Алексея, поглядывали на дверь, удивляясь его отсутствию. Но появление ещё одного члена их компании, однополчанина Алексея, корнета Фёдора Тушнева, внесло ясность.
– Всё, – сказал тот, усаживаясь за стол и потребовав у Чеслава пива, – пропал наш Алёшка.
– Что случилось? – встревожился Вигель.
– Влюбился чертяка.
– В кого?
– Говорит, что в ангела.
– Ну да, – хмыкнул старший Авинов, Александр. – Поначалу они все ангелы, а потом из-под юбки начинает доноситься топот копыт.
– А рога почему-то растут у тебя, – смеясь, добавил младший, Сергей. – Так что за ветреная красотка вскружила голову нашему Алёшке?
– Вроде не ветреная. Дочь подполковника Кайсарова.
– Так это наш подполковник. Не знал, что у него есть дочь, – удивился Вигель.
– Тот прячет её от всех.
– Что? Так страшна? – расхохотался старший Авинов.
– Наоборот, нежный бутон. Алёшка говорит, что познакомился с ней у «Весолека», – сказал Тушнев, принимая у Чеслава пиво. – А что, любезный, – обратился он к корчмарю, ловящему каждое слово, – был тут у вас сегодня конфуз с одной дамой и её дочкой.
– Да не конфуз, а так, лёгкое недоразумение.
– Видал молодую панянку?
Чеслав кивнул.
– Что скажешь? Хороша?
– Как летнее восходящее солнце, – Чеслав деланно закатил глаза.
– О! Да ты, любезный, поэт! – воскликнул Тушнев и поднял кружку. – Выпьем, друзья, за Алёшку и за его летнее восходящее солнце!
Приятели чокнулись, выпили и продолжили весёлый разговор, а Чеслав отошёл от них с привычной улыбкой и с камнем в сердце. Выходит, этот щёголь Алекси тоже запал на красотку панянку? Видать, воспользовался случаем и свёл с ней знакомство поближе, когда провожал домой. Что ж одной причиной ненавидеть его стало больше.
Пока приятели в корчме обсуждали Алексея, он пребывал в состоянии возвышенной меланхолии. Скромно поужинал в одиночестве и отправился бродить в темноте вдоль Вислы, находясь в мечтах о завтрашнем вечере. Образ Кати стоял перед глазами молодого капрала, вызывая томление в сердце. Он пораньше лёг спать, чтобы приблизить новый день, а с утра поспешил в конюшню. С лошадью всё было в порядке, после смены подковы она перестала хромать, и Алексей долго чистил бедное животное, пока его бока не засверкали.
Ровно в восемь вечера Алексей подскакал к знакомому домику в Праге, соскочил с лошади и наткнулся на Ясю, якобы случайно вышедшую в палисадник.
– Доброго вам вечера, пан офицер! – окликнула она Алексея.
– Здравствуй, Яся. Что жильцы ваши, Кайсаровы? Дома? – спросил капрал, привязывая лошадь к низенькой кованой калитке и отстёгивая от седла картонку с ещё тёплым сладким маковцем.
– Дома, где ж им быть. Пойдёмте, провожу.
Яся подхватила фонарь со вставленной толстой свечой и пошла впереди, освещая лестницу, ведущую на второй этаж. Доведя Алексея до двери, девушка развернулась и с улыбкой посторонилась, пропуская его.
– Стучите громче, – посоветовала она. – У них служанка глуховата.
– Благодарю, – ответил Алексей, подождал, пока Яся спустится, и только после этого постучал.
Дверь открыла ему не служанка, а сама Ульяна Назаровна с подсвечником в руке.
– А вот и Алексей Захарович пожаловали! Здравствуйте, проходите! Елизар, помогите капралу раздеться, – велела она сухонькому пожилому мужчине. – Это денщик моего мужа, – шепнула она растерявшемуся Алексею.
– А это вам, польский маковец. Очень вкусный, ещё тёплый, – протянул тот картонку хозяйке.
Денщик тем временем принял у гостя епанчу с треуголкой, а подошедшей румяной невысокой женщине в светлом переднике Ульяна Назаровна передала маковец.
– Возьми, Феоктиста. Подашь к чаю. Алексей Захарович так внимателен.
Из тёмной длинной прихожей Алексей проследовал в просторный зал, освещённый несколькими подсвечниками, расставленными по углам. У накрытого к ужину стола находились смущённая и радостная Кати и строгий невысокий мужчина лет пятидесяти с густыми, почти седыми усами, одетый по-домашнему в белую рубашку и просторный камзол, по-видимому, тот самый подполковник Кайсаров, отец девушки.
– Капрал Громов Алексей Захарович! – отчеканил Алексей, вытягиваясь в струнку.
– Да полноте, друг мой, мы же с вами не на плацу, – подполковник поморщился и протянул ему руку. – Чувствуйте себя свободно. Кайсаров Панкрат Васильевич. Очень рад. Женщины мои про вас все уши прожужжали. Какой вы, дескать, молодец. Вступились за них, потом домой проводили. Достойно и похвально.
– Ничего особенного, – проговорил Алексей, в смущении опуская глаза. – На моём месте любой бы… – он взглянул на Кати и замолчал.
– Любой, не любой, а оказались вы.
– Прошу к столу! – объявила Ульяна Назаровна, и все начали рассаживаться.
Во главе стола сел Панкрат Васильевич, а супруга по правую руку от него. Алексею досталось место рядом с хозяйкой, напротив Кати, и он был безмерно счастлив такому обстоятельству. В жемчужно-сером простом платье, открывающем шею и очень скромное декольте, украшенное тоненькой цепочкой с крестиком, без чепчика и пальто, Кати выглядела просто обворожительно. Тёмно-каштановые волосы девушка убрала в строгую причёску с пробором посредине, оставив несколько крупных длинных локонов, спадающих на грудь. Огоньки свечей отражались в тёмных, бездонных глазах Кати и придавали её взгляду манящую таинственность. Кати не казалась худышкой, но и полненькой её нельзя было назвать. Строгое платье подчёркивало мягкую женственную форму плеч и груди. Алексей невольно задерживал на них взгляд и сразу же отводил, заметив усмешку в уголках губ Кати. Она видела, что нравится этому красивому молодому мужчине, но не смущалась, а наоборот, с радостью замечала как её красота управляет его чувствами. Кати не была жеманной красоткой, привыкшей к салонному этикету. Вся её жизнь прошла в бесхитростных забавах в Тополином, родовом поместье матушки, и в гарнизонах, где действовали свои законы. С детства Кати наблюдала за флиртующими офицерами, видела грубоватые заигрывания рядовых с девушками и слышала их сальные шуточки. Несмотря на старания отца и матери оградить её от внимания противоположного пола, у Кати сложились определённые понятия о взаимоотношениях мужчин и женщин. Она была готова к ним и воспринимала как неизбежное и очень волнующее. Поэтому первое смущение от знакомства с Алексеем быстро прошло, и его сменила откровенная симпатия. Молодой капрал нравился Кати, и она не понимала, почему должна это скрывать и делать вид, что он ей безразличен.
Алексей же, видя, что его чувства небезответны, воспламенялся всё большей любовью. Он старательно поддерживал разговор с Ульяной Назаровной и Панкратом Васильевичем, кивал, соглашался, пропуская смысл сказанного мимо ушей. Ему казалось, что гулко стучащее сердце пробьёт мундир и вырвется наружу, чтобы упасть у ног Кати. Встречаясь с ней взглядом, он то краснел, то бледнел, но делал вид, что это реакция на истории, рассказанные подполковником. Иногда, переставляя ноги под столом, Алексей задевал подол платья Кати и чувствовал близость ножек, при мысли о которых у него кружилась голова. Так прошёл ужин. Пока Феоктиста убирала со стола под руководством Ульяны Назаровны, остальные прошли в гостиную. Панкрат Васильевич курил трубку, развалившись в кресле, а Кати показывала Алексею вышивку и свои акварели.
– Вы великолепно рисуете! – похвалил он девушку, рассматривая пейзажи. – Очень талантливо!
– Да бросьте, Алексей Захарович, – отозвалась Ульяна Назаровна из-за портьеры. – Баловство безыскусное это от скуки.
– Матушка права, – вздохнула девушка. – Рисую иногда от тоски. Жаль, краски почти закончились и кисти сменить надобно, да всё недосуг. – Забирая картинки, она прикоснулась к руке Алексея, вспыхнула и взглянула на него с улыбкой. – А вы чем занимаетесь, когда скучаете?
– Я? – растерялся Алексей и вдруг ужаснулся, что обычным его занятием от скуки является чистка лошади и полировка сабли. Разве поймёт такое занятие юная романтическая девушка? – Ну… стихи читаю… закатом любуюсь…
В кресле закашлялся от смеха Панкрат Васильевич, а Кати сказала:
– А я думала, приводите в порядок форму или пуговицы начищаете. Батюшка только этим и занимается.
Не успел Алексей признаться, что соврал, как Ульяна Назаровна позвала всех к чаю. На столе ожидал разрезанный маковец, грушевое варенье к нему и шанежки. От чая хозяйка дома раскраснелась и завела разговор о бытовых мелочах. Алексей продолжал наслаждаться видом Кати, но несмотря на помутнение в голове, кое-что из разговора всё же понял. Например, что семья подполковника живёт дружно, но скромно. Этаж, который они снимали у пани Катаржины, состоял из обеденной залы, в которой принимали Алексея, небольшой гостиной, отделённой от залы толстой портьерой, и двумя спальными комнатами, в которые можно было попасть из гостиной. В кухню, на которой царствовала расторопная Феоктиста, вела дверь из прихожей. Там же находилась лесенка, ведущая в мансарду с двумя отдельными комнатками. Одну занимал денщик Елизар, а во второй жила служанка. Ещё Алексей понял, что в Нежинском уезде Черниговской губернии у Кайсаровых есть небольшое имение под названием Тополиное, но стоило Ульяне Назаровне сказать, что она собирается выехать туда на лето вместе с Кати, как Алексей побледнел и чуть не пролил чай на скатерть.
– Думаю, отправимся туда в конце мая, – продолжала мать Кати. – Дороги к тому времени должны быть хорошие, да и по теплу путешествовать гораздо приятнее.
– Зачем же, сударыня, вам уезжать из Варшавы в такое прекрасное время года? – возразил Алексей. – Вы бы могли много гулять с Катериной Панкратовной, например, в Саксонском саду или любоваться Вислой.
– Что вы, Алексей Захарович! Матушке не до прогулок! – смеясь, заявила Кати. – Они с батюшкой хотят замуж меня сосватать.
– Кати! Ты совершенно несносна! – прикрикнула на неё мать.
– Ну, ежели у вас есть жених… – дрогнувшим голосом произнёс капрал. – Уверен, что родители желают вам только добра.
– Жениха пока нет, – в разговор встрял отец Кати, – но претендентов, чтобы составить хорошую партию, достаточно. А вы сами откуда родом, Алексей Захарович?
– Да мы почти соседи с вами. Из Громовки я, Карачевского уезда, Орловской губернии. У нас там деревенька своя, матушка хозяйство ведёт.
– Не так чтоб соседи, но довольно близко, – кивнул подполковник. – Службу покидать не думаете?
– Никак нет. Пока молод и полон сил буду служить Отечеству!
– Похвально, похвально, – пробормотал Панкрат Васильевич и взглянул на часы. – Что ж, я слыхал у вас завтра ранний смотр на плацу?
– Верно, – Алексей поднялся из-за стола. – Очень жаль, но мне пора откланяться.
– Как? Вы покидаете нас так рано? – огорчилась Кати.
– Служба, доченька, служба, – проговорил Панкрат Васильевич и тоже встал. – Алексею Захаровичу нужно выспаться, чтобы завтра не ударить в грязь лицом.
– Благодарю вас за ужин и приятно проведённый вечер, – Алексей поклонился Ульяне Назаровне и прикоснулся губами к её руке. – Катерина Панкратовна, – он стиснул пальчики Кати и задержался на них горячими губами, – моё почтение.
Отпустив ручку девушки, Алексей поймал неодобрительный взгляд подполковника.
– Я провожу вас, – вызвалась Ульяна Назаровна.
– Я сам, голубушка, – остановил её муж и вышел вслед за Алексеем в прихожую. Дождался, пока Елизар подаст епанчу и треуголку и протянул руку. – Будьте здоровы, Алексей Захарович. Поезжайте осторожно, не гоните, на мосту от заморозков может быть скользко.
– Благодарю за беспокойство, – Алексей пожал руку подполковнику и сбежал по лестнице к калитке.
Отвязал лошадь, вскочил верхом и поскакал в сторону Вислы. Он был окрылён и ужасно раздосадован одновременно. Подполковник не сказал ему, чтоб он заходил ещё. Скорее всего, именно поэтому он сам провожал его. Но почему? Неужели Алексей совершил за столом какую-то глупость? Возможно, не надо было с таким восхищением смотреть на Кати, но разве подполковник сам не был молод и забыл, какие чувства может вызвать красивая девушка? К тому же Кати проговорилась, что родители мечтают выдать её замуж, но жениха ещё нет. Тогда откуда такая холодность?
Тем временем отец семейства вернулся к жене и дочери. Обе хлопотали у стола, помогая Феоктисте.
– Ну что? Правда славный молодой человек? – спросила Ульяна Назаровна. – Не разбалованный, хорошо воспитанный.
– Да, славный, – бросил подполковник и снова проследовал в гостиную к оставленной трубке.
– И Кати он тоже понравился, – продолжала супруга. – Тем более хвалил её работы.
– Это я и сам заметил, – пробормотал Панкрат Васильевич, затягиваясь.
– Что ты говоришь?
– Говорю, что молодые кавалеристы умеют нравиться дамам. Всем подряд, и ваш Алексей ничем от них не отличается.
– Что ты хочешь этим сказать, голубчик? – супруга зашла в гостиную и с видом недоумения остановилась напротив мужа. – Что я мало видела кавалеристов и перестала разбираться в людях?
– Нет, что ты, голубушка! – замахал руками Панкрат Васильевич. – И не думал даже. Ты у меня зришь всегда в корень.
– То-то. Ты наказал ему бывать у нас?
– А то как же! Велел приходить почаще. Только знаешь, что я думаю, – подполковник потушил трубку и поднялся из кресла, – скучным вечерам в кругу нашей семьи он предпочтёт весёлые посиделки в корчме с приятелями.
– Ты ошибаешься!
– Помяните моё слово! Спокойной ночи, дорогие!
Глава семейства поцеловал жену и дочь и вышел в спальню, оставив внимательно слушавшую разговор Кати в большом смятении.
***
Этим же вечером состоялась ещё одна встреча, только прошла она не в тёплой семейной обстановке, а при свете трёх свечей в маленькой комнате, закрытой ставнями, в доме известного в Варшаве сапожника Яна Килинского, члена городского магистрата. К тридцати четырём годам Ян завоевал уважение у горожан, а благодаря мастерству, связи имел обширные – как среди знати, так и среди простого люда. Чеславу пришлось на время оставить корчму, чтобы привести к нему в дом Радзимиша. Ян внимательно выслушал шляхтича, но восторга не выразил. Он в задумчивости провёл по тонким закрученным усам и произнёс:
– Дело хорошее задумано, только пока не совсем ясно, как его осуществить.
– Что не ясного? – буркнул Радзимиш. – Поднимать надо Варшаву!
– Какой шибкий ты! Поднимать! – Ян прошёлся из угла в угол. – Сильно вы Краков подняли? Шепочетесь по углам, планы вынашиваете, а дела где? Мы тут тоже, знаешь, не сидим сложа руки. С Тадеушом в переписке состоим, всё знаем.
– С самим Костюшко? – Радзимиш вытаращил глаза.
– А ты думал? Он тот человек, за которым пойдут, и мы его поддержим. Но нужны не просто слова. Пока ждём, потихоньку списки конфедератов составляем, примечаем, где, что и как. В Варшаве людей много верных. Но и врагов тоже хватает. Раньше времени голову поднимем – тут нам её и снесут.
– Так можно до смерти по норам прятаться.
– Не до смерти, не преувеличивай. Нельзя просто в одиночку городам подниматься. Полыхнуть должно везде и одновременно.
– Пан Ян верно говорит, – согласился Чеслав. – Люди-то у нас есть. Многие действуют по-тихому. Кто по городу недовольство разносит, а кто в костёлах правильной проповедью сердца распаляет. Вон, за отцом Юзефом вся его паства пойдёт, куда велит. Хоть голыми руками душить врагов Польши будет. Но нельзя раньше времени это показать. Если одна Варшава поднимется – сметут восстание. Что мы против королевской гвардии и русского гарнизона?
– С гвардией, к примеру, можно было бы договориться, – усмехнулся Килинский. – Польские солдаты со своим народом. Они тоже мечтают о возрождении великой Речи Посполитой. Если гвардия будет на нашей стороне – король Станислав помехой не станет. Его даже убивать не придётся. Пусть сидит у себя во дворце, разучивает танцы.
– Выходит, вам только русские войска помеха?
– Это самое большое препятствие, к тому же хорошо вооружённое. В отличие от нас.
– Что мешает вам раздобыть оружие? – спросил Радзимиш.
– Оружие? Где? Или пан думает, что оно свободно продаётся в лавках в большом количестве? Иди, бери, вооружай толпу!
– В Варшаве оружия достаточно, – Радзимиш пристально посмотрел Килинскому в глаза. – Нужно просто взять его.
Сапожник снова погладил усы и заходил из угла в угол. Тёмные глаза под широкими бровями не смотрели на притихших Чеслава и Радзимиша, глубокие поперечные складки у переносицы говорили о серьёзной задумчивости. Наконец, закончив размышления, Килинский повернулся к Радзимишу:
– Передай, что восстание Варшава поддержит. Люди есть и настроены они решительно. Оружие раздобудем. Но сами действовать не станем. Пусть Краков начнёт, мы выступим следом.
– На ваши слова можно положиться? – взволнованно спросил Радзимиш.
– В Варшаве все знают Яна Килинского, – усмехнулся сапожник, – и то, что моё слово твёрдое. Будем готовиться и ждать сигнала.
