Нина Дашевская
День числа Пи
– Лёвка, ты чего? – спросила бабушка.
– Ничего.
Как вот ей объяснишь!
– Лёва, тебе надо учиться. Ты же понимаешь, само ничего не получится. Нет такого музыканта, кто бы не занимался и играл, а ты хочешь сразу!..
Поняла всё-таки.
– Я не смогу. Мне сколько ни занимайся, я никогда не смогу!
– Но с Ромой же тебе нравилось?
– Рома – это Рома.
Потом ещё я слышал, как она по телефону говорила. Наверное, с Ромкиной бабушкой как раз.
– Ни разу не подходил к инструменту, и сегодня первый раз! Представь, старинная музыка ему понравилась, да, твой диск. Ещё у вас есть похожее?
…К инструменту я не подойду. Всё равно не получается. А вот ноты хочется писать, и я тихонько рисую в тетради по математике пять линеек.
…А может, не линеек? Может, придумать способ писать музыку на клеточках?..
* * *
Мне очень интересно, откуда это взялось. Сначала люди просто выстукивали ритм на камнях и палках. И, конечно, пели. Петь научились раньше, чем говорить, это я точно знаю.
И вот спустя несколько тысяч лет пришли к вот такой системе: есть звукоряд, гамма. Ноты придумали (на линейках писать их). И правила классической гармонии: мажор и минор, тоника-субдоминанта-доминанта. Кажется, что сложно, но на самом деле это цифры. Тоника на первой, субдоминанта на четвёртой, доминанта на пятой. Три кита, три главных функции – они же три блатных аккорда. И в классической гармонии нарушать правила нельзя! Стой на трёх китах, шаг вправо, шаг влево… не расстрел, а «какофония», «непрофессионализм», вот это всё: «Как так можно! Что вы заканчивали! Бах вертится в гробу!» (На самом деле он вертится в гробу от нерушимых правил, я думаю.)
А потом, конечно, это всё развивается и гнётся: можно так, можно так. Границы раздвигаются. Кто-то ломает правила, и потом этот слом сам становится правилом…
Однако же есть и простая, популярная музыка, и всё равно она построена на этих классических пяти-шести аккордах. Ну, ударные ещё, ритм… Получилось, что музыка как бы разбежалась на две дороги. Одна короче и проще, другая сложнее и интереснее.
Шёнберг отменил тональность. Ну, то есть для себя; остальные-то как хотят. Отменил, но придумал ещё более жёсткую систему.
После него появляются и другие направления: кто-то использует шум дождя; кто-то вообще ломает инструменты. Ноты современные композиторы пишут так, что без подготовки не разберёшься. Например, такой знак: играй что хочешь, но в этих пределах звуковысотности и такое-то количество времени.
Мне это не нравится. Я считаю, должна быть система, организация звуков; а внутри неё уже свобода.
И вот я хочу придумать такую организацию. Свою. Это должно быть связано с цветом, звуковая картина должна быть выстроена через зрительную.
Но что делать с тем, что у меня свои цвета для звука?..
Возможно, это и неплохо. У меня будет своя система; другие люди её не будут знать. Но будут ощущать, что она есть. Ведь не обязательно знать про тонику-доминанту, чтобы любить Моцарта, например.
Система звуков, не похожая ни на что. Не тональность, не додекафония. Что это может быть?
Когда я долго думаю об этом, то не могу спать. Утром у меня ужасно болит голова, и бабушка разрешает не ходить в школу.
– На воздух, Лёвка. Тебе нужно на воздух, пойдём гулять. О чём ты только думаешь всё время?!. Кричишь во сне… Лёвка, бог с ними, с твоими уроками… Потом всё догонишь. Что же за голова у тебя такая, совершенно не даёт тебе жить… Лёва! Что же ты одеться никак не можешь!..
Я и сам не знаю, что делать. Я чувствую, что эти мысли о музыкальной системе выводят меня из равновесия, я с ними не справляюсь. Но не думать об этом не могу. Мне кажется, я могу сделать открытие, которое не сможет сделать никто другой.
И эта музыка изменит мир. Она будет выстраивать человека изнутри, приводить в порядок. Он не поймёт, но почувствует это. И никогда не будет таким, как Комлев, например.
* * *
Бабушка ведёт меня на реку. С бабушкой мне идти медленно, поэтому я больше люблю с дедушкой. И ещё мы говорим с ними о разных вещах: об одном получается говорить только с дедушкой, о другом – только с бабушкой. Будто у нас разные тональности разговора.
– Что у вас было в школе?
Я рассказываю: на математике у нас была комбинаторика. Это немного скучно, но очень понятно. Мне всё время хочется задач сложнее, я их тут же придумываю и решаю. А потом оказывается, что я не успел основное задание. Но это неважно.
– Знаешь, я считал, сколько может быть положений у кубика Рубика.
– Лёвка, а кто в классе тебе нравится? – внезапно спрашивает она.
Я пожимаю плечами. Я не знаю, как отвечать.
– Неужели тебе совсем люди неинтересны, а, Лёвка?
– Нет, почему? Интересны.
Мне нравится, когда много людей. Ну, не очень много, не больше одиннадцати человек; но мне нравится, когда они друг с другом разговаривают, а я смотрю, например. Почему бабушка говорит, что мне неинтересно? Я уже знаю свой класс по именам и фамилиям, хотя я только первый год в этой новой школе.
– Знаешь, Лёвка, а я всех своих одноклассников выучивала в первый день. Я же много школ поменяла; и на второй день всегда знала, как кого зовут. Для меня имя сразу прикрепляется к человеку, перепутать невозможно.
Как это можно – в первый день?.. У нас, скажем, Арина и Алина так похожи, я их только через два месяца научился отличать!
* * *
Я рассматриваю Соню. У неё необычное лицо, я это заметил впервые: её лицо как мелодия. То есть я многие вещи представляю в звуке, но чтобы человек! Никогда такого не было. Я рассматриваю Сонино лицо, и мелодия звучит всё громче.
Интересно. Я пытаюсь записать мелодию своим способом, по клеточкам, чтобы не забыть. Интересно, я всегда теперь буду его слышать, если смотреть на Соню?
– Иноземцев! Что ты делаешь?!.
Я поднимаю от тетради глаза и вижу Анну Вячеславовну, географичку (слышите в этом имени три бемоля, нет?):
– Что ты рисуешь?!. Ты слышишь, о чём я говорю?!.
…Вот говорят, что я ничего не понимаю. А я прекрасно понимаю, я не такой дурак, чтобы говорить сейчас правду. Если я скажу, что записываю нотами Сонино лицо, то не будет ничего хорошего ни у меня, ни у Сони.
– Я решаю задачу, – говорю я.
Это ведь тоже правда.
– Какую задачу?
– Я как раз пытаюсь сформулировать.
– Иноземцев! Почему ты занят посторонними задачами на моём уроке?!.
– Потому что в данный момент времени мне это более интересно.
…Дальше я записываю нотами Сонино лицо уже в коридоре, на подоконнике. Хотя это несправедливо. Кому я мешал?!. И потом, по географии у меня средний балл 4,78. Я географию люблю.
А дедушке опять будут звонить по телефону. И опять он будет говорить: Лёва, ну что это!
Будто я виноват.
Но я никак не могу понять: мелодия Сониного лица неуловимо переходит из мажора в минор и обратно. Как это записать?
* * *
– Какую ты задачу решал? – спрашивает Соня.
– Я хочу придумать систему, чтобы ноты записывать. По клеточкам.
– Это совсем не сложно, я давно так делаю, – говорит она.
Как?!.
– Вот, смотри, – показывает Соня. – Две клетки в высоту – как нотные линейки. Первая, третья и пятая у тебя есть, остальные две рисуешь мысленно, и получается вот что: если нота вот здесь, посередине клетки, это ми, а если касается – ре…
Она показывает мне, и это до обидного просто. Мне так не нравится.
– Я хочу как-то по-другому, – говорю я.
– Ну и хоти по-другому, а у меня зато всё понятно, – говорит она и уходит.
Я её обидел, что ли?
И зачем она пишет ноты на клетках, неужели тоже музыку сочиняет?
* * *
– Лёвка, пора тебя стричь, это невозможно, – говорит бабушка.
– Не пора.
– Ну как, волосы в глаза лезут!
Я не выношу стрижку. У меня волосы болят!
– Волосы не могут болеть!
А вот и могут. Я вообще не выношу, когда меня трогают другие люди, а тут ножницы! Они холодные ведь!
– Я сейчас, – говорю я и запираюсь в ванной.
Тут есть ножницы, маленькие, для ногтей. Ногти я научился стричь сам, когда сам – это не больно.
Волосы у меня немного вьются, если их распрямить – и правда до носа достают, хотя мне это не мешает.
Я беру и обрезаю лишнее. Вот! Теперь ничего не лезет в глаза, и никто не потащит меня стричься!
– Лёва! Лёва, что ты сделал, какой ужас…
Почему ужас?!. Сама же сказала: в глаза лезут.
Если бабушка меня называет не «Лёвка», а просто «Лёва», значит, сердится, это я выучил.
– Пойдём в парикмахерскую! Прямо сейчас!
– Нет!
– Нет, пойдём! Лёва!
…Никуда мы, конечно, не идём. Потому что я не могу! И не надо меня никуда тащить, я же не кукла, а живой человек.
– Ну и ходи такой!
Ну и буду.
– Что дедушка скажет!!!
…Как думаете, что сказал дедушка? Правильно, ничего. Он не заметил. Потому что на самом деле это нормально.
* * *
…Я встречаю Соню ещё перед школой, и несколько последних метров – сто сорок, наверное, – мы идём вместе.
– Соня! А ты музыку сочиняешь, да?
– Лёва, – говорит она и почему-то смотрит на мои кроссовки. Нормальные кроссовки, что не так? – Лёва, ты меня прости, ладно?
– За что?
– За то. Я… Ты, знаешь, не подходи ко мне. Я бы хотела с тобой дружить, но не могу. Ты… Ты очень интересный человек, правда. Но я не могу всё равно.
– Почему? – я и не знал, что она собирается со мной дружить. Со мной ведь никто никогда не дружил, а с ней мы разговаривали просто.
– Надо мной все будут смеяться. А я так не могу, понимаешь? Я же не ты. Мне не всё равно, что обо мне думают.
Какая-то она странная, цвет лица стал странный. И мелодия Сониного лица стала звучать тихо-тихо, почти исчезла. Мы уже подошли к школе, и Соня вдруг пошла быстро-быстро, а я споткнулся на ступеньках и чуть не упал.
Когда я зашёл в раздевалку через несколько секунд, она стояла с Тоней и Верой и смеялась с ними. Я просто мимо прошёл.
У меня вертелась в голове мысль, и я никак не мог ухватить её. Как, бывает, мелодия крутится, а никак не поймаешь. Ещё это похоже на цветовые пятна, которые видишь с закрытыми глазами. Вот так закрываешь и видишь пятнышко, пытаешься за ним уследить, а оно убегает!
– Иноземец, открой глаза, ты по моей шапке ходишь!
Я думаю, думаю, думаю.
Болит голова опять.
– Лева, у тебя всё в порядке?
– Да.
Да, у меня всё в порядке. Открыли номер сто пятьдесят четыре: из пункта А выходит корабль…
…Я решил все задачи раньше всех, и у меня осталось время. Развинтил ручку – свинтил обратно, ещё развинтил – и понял, уловил мысль.
Не мог дождаться перемены. А потом не мог дождаться, чтобы Соня осталась одна; я понял, что не должен к ней подходить, если рядом другие люди. Просто такое правило; ничего в этом такого нет.
На истории писал стержнем. Не знаю, куда потерялись все эти запчасти от ручки.
И тут Соня попросилась выйти.
И я тут же за ней.
– Соня!
– Ну, чего тебе? Я непонятно сказала разве?!.
– Слушай, у тебя есть электронная почта?
– Чего?
– Почта! Я бы тебе писал. Никто не узнает и не будет над тобой смеяться. А?
– Лёва, – Соня вдруг села на лестницу. – Ты что, совсем на меня не обиделся?
– Нет. А почему обиделся?..
– Всё-таки… Всё-таки… какой ты странный.
– Я нормальный. Это вы странные.
– Давай адрес. Я сама тебе напишу. И сейчас не сразу иди в класс, понял?
– Не сразу – это через сколько минут?
– Через… Через две с половиной. Ладно?
Я кивнул. И две с половиной минуты просто смотрел в окно.
* * *
«Прости меня, Лёва. Напиши мне ещё про фракталы, это очень интересно».
* * *
Зачем она говорит это «прости»? Никто никогда не говорил мне, что хотел бы со мной дружить.
Я смотрю на это письмо, и мне хочется прыгать.
И я прыгаю. Достал до потолка почти.
* * *
Пытаюсь писать про фракталы. Это оказывается трудно, писать. Но легче, чем говорить.
«Фракталы – это такие структуры, состоящие из частей. И каждая часть повторяет саму структуру целиком. Это легко нарисовать, а объяснить труднее.
Есть треугольник Серпинского. Но лучше всего дерево Пифагора. Особенно мне нравится „Обнажённое дерево Пифагора, обдуваемое ветром“».
Не знаю, что ещё писать, как объяснить. Пытаюсь прикрепить картинки. Соня должна понять, она же умная!
* * *
Соня не ответила. Ей что, совсем неинтересно? Я бросил записывать мелодию её лица; всё равно ничего не получается.
А утром от неё пришло письмо.
«Рисовала твои фракталы всю ночь, как красиво! Математику не успела сделать».
Присылаю ей ответы по математике. Жалко, что ли.
– Лёвка! Чего ты копаешься, опоздаешь! – кричит мне бабушка из кухни.
И я иду есть омлет, омлет соль-диез минор, потому что с укропом.
* * *
Я рисую кривую Леви. Как это красиво! У нас биология, но я уже всё сделал и рисую. Для этого нужен карандаш и ластик, я строю следующий уровень и стираю предыдущий. Прямо в тетрадке по биологии. Всё-таки фракталы – удивительная вещь. Как их можно использовать? Вроде красиво, а как использовать – непонятно. Вот, один человек сделал антенну в виде кривой Леви, и она стала лучше работать. А почему – никто не может объяснить.
Интересно, можно ли в музыке что-то такое? Фракталы. Если простая тема: до-ре-ми-ре-до. Потом от каждой ноты то же самое…
Нет. Ерунда какая-то выходит и занудство; в музыке это не проходит.
Опять я ничего не изобрёл.
* * *
Соня в школе совершенно не замечает меня. И я к ней не подхожу, договорились же.
Но я заметил, она тоже рисует дерево Пифагора.
Рукой много не нарисуешь. Надо программу какую-то компьютерную найти.
Я пытаюсь придумать свой фрактал. Но то, что получается, какое-то скучное и некрасивое. На «кривую Иноземцева» не потянет.
* * *
«Лёва, наверное, ты станешь учёным. Ты умный. Но какой-то странный. Почему ты не можешь быть как обычный человек?»
* * *
В чём вот я странный? Никак не могу понять. Думать об этом, честно говоря, не очень интересно. То, что в музыке казалось странным, потом становилось классикой. Если бы никто не писал странной музыки – музыки бы, может, вообще не было: так бы и стучали мы в древние барабаны.
«Я не странный, я нормальный. Это все остальные странные. Представь себе: ты оказалась в обществе, где все такие, как я. Как бы тебе это понравилось? Все бы говорили, что ты странная. А ты не можешь им объяснить, что с тобой всё в порядке!
На самом деле вы считаетесь нормальными только потому, что вас больше! Как будто если каких-то людей больше, то они правы.
Между прочим, большинство считало, что Земля плоская».
* * *
Мы идём с бабушкой в магазин. Вернее, в магазины. Бабушка не покупает всё в одном месте, а ходит по разным магазинам: алгоритм этих покупок мне пока не очень ясен. Почему в одном случае она выбирает то, что дешевле, а в другом – то, что дороже? Я этих принципов пока не понимаю, и если хожу в магазин один – покупаю только то, что видел у нас дома. На всякий случай.
– Знаешь, я пытался написать такую музыку… Чтобы она была как фрактал. Но это вышло не то…
– Лёвка! А ты видишь вообще, какая погода? Давай через набережную пойдём, хочешь?
– Да, и эти фракталы…
– Лёвка!
Бабушка почему-то останавливается.
– Ты меня вообще слышишь?
– Ну да…
– Я спрашиваю: к реке хочешь пойти? Правда, там ветрено, зато красиво!
– Я же ответил!
– Что ты ответил?
– Я сказал: да!
…Это ещё кто кого не слушает!
Мы идём на реку, там и правда красиво.
– Лёвка, понимаешь, так нельзя: ты живёшь только тем, что в твоей голове, ничего не видишь вокруг себя!
