Николай Зайцев
Чёрные короли. Убийца минотавров
1.2
Кажется, мое тело умирало.
Вроде времени прошло немного, но что-то в тельце надломилось.
Еще недавно оно думало, удивлялось, лепетало, сейчас же не подавала никаких признаков жизни. Сил хватало только на то, чтобы отстраненно моргать иногда глазами. Зато мой разум стал сразу сильнее, активировался, желая полностью подмять под себя детский рассудок и подчинить слабенькое тельце своей воле. У меня миссия, мне надо. Ничего, что тело ребенка. Главное разум в нем правильный, мой, то есть. Пора взрослеть.
– Что же ты, парень? Давай вставай! Надо двигаться. Выбираемся из ямки и дружненько ползем в сторону деревни. Ночь в лесу вряд ли переживем.
То ли себе приказал, то ли ребенку. Не смог определиться.
Мальчонка медленно поднял руки к голове и накрыл ладошками уши. Я никуда не пропал. Не сработало. Интересно, а как он меня видит? Сразу взрослым: красивым офицером при орденах? Я себя только таким и представлял. Маменька сидит в глубоком кресле, обмахивается веером, а я рядом стою, иногда киваю головой проходящим в банальный зал гостям. Подмечаю красавиц одиноких и не очень, поигрываю бровью как бы невзначай. Впереди культурный вечер, скромный бал в честь моей персоны.
Такой я и есть на самом деле: обычный граф, кадровый офицер, и уж точно не этот чумазый ребенок, прячущийся в малине. Ох, не сойти бы с ума раньше времени. Скорей бы вырасти и миссию выполнить.
Я долго таким оставаться не могу. Не по нраву мне быть ребенком. Да и забыл я, как им быть.
– Батяня, – прошептал мальчонка, словно и не думал я до этого, и не страдал от мыслей тяжких, покрепче ухватил свистульку и безмолвно заплакал, почти не кривясь. Всегда блестящие волосы сейчас пожухли и потеряли цвет, как и сорванные с утра листочки малины. Я вспомнил, как нас гладили по голове и тоже чуть не заплакал. Так спокойно было в эти минуты. Дом, крепость, батяня – все вечное и устойчивое. Теперь нет ничего. Еле сдержался от приступа слез, эмоции ребенка чуть самого не захватили, вывернув душу наизнанку. Надо учесть на будущее. Опомнись, граф! Какой еще батяня?
– Мне его тоже жалко. Хороший был мужик! О детях заботился. Простой, любил всех. Теперь нет его.
Из глаз Егорки обильно потекли большими каплями новые слезы. Вот ведь, не смог утешить ребенка. Что такого сказал? Да как с ними разговаривать? И надо ли вообще? Может, изредка мысли подкидывать, да помогать взрослеть побыстрее? Помнится, о таких обычно говорят: «О, развит не по годам, умен!» и никто из общества не догадывается, что в голове простого мальчонки обычный граф заключен, помощник и затейник еще тот.
Но сейчас точно надо вмещаться и поговорить по душам. Проявить настойчивость, а то миссия может к чертям завалиться.
Поговорить, как с солдатами? Я ведь только с ними умею. Но ему же два года, может три. Выйдет ли?
Попробовал, прибавляя в голос металла:
– Отставить уныние, ибо то грех тяжкий! Не время умирать, взбодрись! Неужто смерть папки твоего стала напрасной? Дотянись до малины, съешь ягоду! Будь мужчиной и начинай двигаться! Всю волю в кулак, сынок. Ты должен выжить! Очнись! Докажи всем, что ты не слабак. Докажи МНЕ, что ты не слабак. Давай!
Ребенок перестал плакать. Приподнял голову, завертел в разные стороны. Испуганно посмотрел в быстро темнеющий лес. Надо же. Сработало. Достучался, а говорят, малые дети не понимают ничего. Самый настоящий солдат.
А нет, показалось.
Егорка снова заплакал и стал зарываться в листву.
– Стой! Нет, парень. Так не пойдет. Скоро ночь. Скоро волки придут. Чем ты станешь от них отбиваться? Свистулькой?
Егорка покосился на коротенькую палочку, зажатую в крохотном кулачке, потом снова уставился в глубокий след, оставленный лесным чудовищем-великаном, и сжался, теперь уже, кажется, навсегда.
– Не вздумай! – запаниковал сразу я. – Ради батяньки надо жить. Вырасти и отомстить. Понимаешь?
Мальчонка кивнул и снова с интересом посмотрел в лес. Что-то его там постоянно привлекало. Вертится и носом меньше шмыгает, когда смотрит.
– Зайчик? – неожиданно спросил он. Я пригляделся. Из далеких кустов на нас смотрели два фосфорицирующих горящих глаза. Вот они мигнули, погасли и загорелись адским пламенем в другом месте, заметно сократив дистанцию. Хищник перебежал от дерева к кустарнику и затаился в густой траве.
– Хотелось бы, – пробормотал я, – готовь свистульку.
Егорка вытянул вперед себя прутик, переставая плакать.
– Малину съешь – наберись сил перед схваткой, будь как батяня, – подсказал я.
Мальчик послушно сорвал ягоду, засунул в рот, стал пережевывать, сосредоточенно работая челюстями, но мысленно он был далеко. Предстоящая встреча с зайчиком его возбуждала. Он искренне верил в белого пушистого зверька. Я – нет. У меня свело скулы. Ну и кислятина! Хотел выплюнуть, но проглотил.
Глаза хищника мигнули, потухнув, и я сжался, предчувствуя атаку хищника, говоря быстро:
– Бей в нос! У нас будет только один удар… Но какой!
Остро пахнуло псиной. Вместо стремительной атаки зверя я увидел большой нос. Такой огромный, что он закрывал прочий обзор, и я больше ни о чем думать не мог, не сводя с него взгляда. Может, не заметит?
Черный нос к нам не приблизился, сохранил дистанцию. Наверное, знал про свистульку и забоялся. Нос шумно задышал, раздуваясь. Я не в силах был отвести взгляда от этой мокрой губчатой пробки, ожидая разинутой пасти с длинными клыками. Съест за два раза. Жаль. Подвел я титана и не встретился с королем. Не успел. Оленьку тоже больше не увижу – не сдержал слово, умру подлецом. Мальчонку тоже не спас, не успел наставить на путь истинный.
Волк чихнул и попятился. Обернулся назад и завыл. Весьма странная реакция на ребенка.
– Егорка! – неуверенно позвал хриплый голос в сгущающей темноте. Под ногой мужчины громко хрустнула ветка. Он стоял перед зарослями малины, не решаясь сделать первый шаг. Рядом крутилась некрупная волчица, иногда махая хвостом и порываясь кинуться вперед и показать наш схрон. Впрочем, мужчина был очень осторожным и точно никуда не торопился.
– Егорка, – снова позвал он. Мальчонка зашевелился, поднял голову, опираясь обессиленными руками о край ямки, и я увидел Прохора.
– Так ведь это же Прохор, – хотел сказать я, но детский голосок пискляво выдавил: – Хор. Хор!
– Егорка, – взволновано, проговорил мужчина и шагнул в малину, ломая стебли.
1.3
Не покидало меня чувство, что жизнь – моя новая книга для кого-то, и тот, кто читает ее, не особо заботится о последовательности: захотел – тут открыл, а не понравилось место, так перевернул с десяток листов.
Хотя почему кто-то? Титан и есть. Сидел, наверное, сейчас за столом и листал. Скорей бы начитался отрывков, да открыл бы книгу, где я взрослый – сил нет сидеть в детском теле.
Титан не торопился и наслаждался моими мучениями.
Вот я мальчонка лет восьми. Первым делом кулак сжал и посмотрел на него. Вздохнул, маловат еще. Таким и не двинуть хорошенько. Потом огляделся по сторонам. Стояли с Прохором на зеленом холме и смотрели вдаль. Там в небо ясное и голубое поднимался легкий черный дым, ветром принесенный. Я старика сразу узнал. Кашлянул для порядка, подмигнул. Тот посмотрел на меня строго. Ничем себя не выдал. Не признал. Спросил грозно и сурово:
– Что видишь?
Я неопределенно хмыкнул, оценивая картину. Внизу селение с редкими домами, колодец, козы пасутся. Куры бегают, кудахчут. В небе ястреб – опять кто-то желтого цыпленка не досчитается. Дым далеко. Где-то горит знатно: черные клубы поднимаются слишком высоко в небо, закрывая легкой пеленой обеденное солнце. Ветер принес запах гари.
– А что я должен увидеть? – спросил на всякий случай.
– Тебе зоркие глаза для чего даны? – насупился Прохор. – Чтобы хлопать ими?
Слова обидные пришлось проглотить. Нет, я, конечно, ответил, как полагается, но вместо задуманного получилось:
– Вижу, дядюшка Хор, дым в небе, – голосок прозвучал пискляво и заискивающе. От досады чуть в сердцах не сплюнул.
– И что думаешь?
– Минькино горит.
Старик покачал головой, соглашаясь, пригладил седые вихры.
– Так. Правильно мыслишь. Сожгли Минькино дотла. Пойдем, больше мы ничего не увидим.
Стали спускаться вниз к селению. Аккуратные белые домики под соломенными крышами выглядели празднично, нарядно и как-то неестественно. Рядом крутилась серая волчица. Уши торчком, смотрит по сторонам, вынюхивает. Я не удержался, спросил, забегая вперед перед важным дядюшкой:
– А что мы еще должны были увидеть, дядюшка Хор? Чего так долго ждали?
Старик вздохнул, погладил бороду.
– Беженцев, Егорка, – пробормотал он и, минуя меня, зашагал дальше.
– Так не было никого! – скороговоркой выпалил я. – Никто не пришел из Минькино.
– Не пришел, – согласился дядюшка Хор и неохотно добавил, – и не придет уже никогда.
Глава 2
– Это славный мальчик! Возьмите его в дружину, – твердил, как заведенный, верный дядька. Мы стояли по щиколотку в серой грязи, а мимо медленно ехали всадники, закатанные с ног до головы в глухую броню, тащились полупустые легкие повозки, и никто не обращал на нас внимания.
Мелкий дождь лил, не прекращая, с утра, превратив главную дорогу в кашу. Маслянистые пласты глины лежали вдоль дороги и только и ждали падения какого-нибудь неудачника. Большие лужи разливались озерами, и колеса повозок, разгоняя мутные волны, с трудом крутились, увязая в грязи. Одна такая застряла напротив нас и крепкий старик, покинув место возницы, толкал ее сзади, помогая своей гнедой лошади. Заляпанная по уши грязью, она устало пряла ушами и не хотела сдвигать телегу с места.
Надо было бы помочь, но дядька, не переставая пританцовывать, приставал к проезжающим всадникам, упрашивая:
– Возьмите мальчика в дружину. Развит парень не по годам. Смышленый! А какие сказки рассказывать – заслушаешься. Возьмите, а?
Я стоял на краю дороги и пялился на застрявшую телегу. Пожилой воин уперся спиной, закряхтел, налегая, и колеса вышли из вязкой грязи. Лошадь набрала ход. Старик перехватил длинные вожжи, стряхнул с потемневших полосок дождь и грязь, и прокричал:
– Тпру, Звездочка. Стой, родимая. Давай передохнем. Заморился я чуток.
Я смотрел, как капли стекают со спиц высоких колес. Потом перевел взгляд на телегу. В ней сидел худой парень и, не моргая, рассматривал меня. В глазах ничего не читалось. Не пренебрежения, не величия от того, что кто-то уже в дружине, а ты нет. Абсолютно ничего. Плащ парня потемнел от дождя, с края капюшона набухала толстая дождевая капля. Вот она сорвалась и упала на руку, разливаясь кляксой. Воин поморщился.
Дядька перешел к более активным действиям и схватил проезжающего всадника за узорные стремена.
– Возьмите славного мальчика в дружину! Господин, мальчик будет верным вам оруженосцем. Лучше никого не найдете!
Лошадь под всадником попятилась, вывернула шею, имея твердое желание откусить дядьке руку. «Еще бы немного, и ему бы не повезло», – подумал я безразлично. Всадник погладил коня по холке и посмотрел на меня.
– И сколько зим «славному мальчику»?
– Пятнадцать, господин! – вскричал верный дядька и подтолкнул меня вперед. Дождь кончился. Всадник поднял голову, пялясь в небо, придержал гарцующего коня и снова оценивающе посмотрел на меня.
– А на вид, всего двенадцать, а то и десять, – воин поднял забрало, а потом и снял шлем. Обтер влагу с мокрых волос.
– Да какой двенадцать?! – искренне изумился дядька. – Говорю же все пятнадцать. Мне ли не знать, сколько он съел за зимы мешков пшена?
Всадник надел шлем и пробормотал, думая о своем:
– Все одно.
– Смышленый мальчонка не по годам, – настаивал дядька. – Сильный! Норов как у боевого петуха. Возьмите к себе оруженосцем, господин, нисколько не пожалеете.
– Оруженосец мне нужен, – устало пробормотал воин, – но твой сын мал еще для дружины.
– На рост не смотрите, господин! Он сильный.
Всадник улыбнулся:
– Сильный говоришь? – он поманил меня к себе пальцем и, стоило мне сделать пару шагов, резким движением отсоединил от седла длинный топор и кинул оружие мне со словами: – Лови!
Я качнулся вперед, хватая скользкое древко. Время замедлилось. Пальцы с хрустом сомкнулись на мокром дереве, но сам топор перевесил, тяжелое лезвие стало медленно опускаться, и остановить и изменить траекторию движения топорища больше не представлялось возможным. Дядька икнул. Всадник досадливо поморщился, отворачиваясь. Парень сморгнул с ресниц капли дождя. Все понимали – топорище летит мне в ногу и сейчас отрубит полступни. В последнюю секунду я убрал ногу, и лезвие приземлилось в грязь. Поднявшиеся брызги замерли в воздухе, а потом с шумом упали в жижу, и время снова пошло, набирая прежний ритм.
– Ловкий точно, – сделал вывод всадник, пожимая плечом. – Поднять топор сможешь? Теперь он твой.
Пока я поднимал тяжелый топор и половчее перехватывал в руках, воин, потрепав беспокойного коня по холке, спросил дядьку:
– Ты хоть понимаешь, что малец будет жить до первого боя?
– Понимаю.
– Хорошо, – всадник кивнул уже мне, – садись в телегу, – и, взмахивая поводьями с чеканными серебряными бляхами, спросил: – Как зовут?
– Егорка.
– Не потеряй топор, Егорка, головой отвечаешь, – кивнул воин и тронул коня с места. Я повернулся к дядьке. Настал момент прощанья. Хор вытянулся, ожидая приглашения: зова за собой, но я нахмурился – самого ели взяли, с трудом уговорили. Я вздохнул. Из-под длинных жердин забора вдруг вынырнула старая волчица, с трудом перелезла через грязевую кучу и затрусила к нам.
– Я думал, ты сдохла давно! – воскликнул сердито дядька. – Где была?
Волчица вскинула морду, глядя на хозяина, и неуверенно взмахнула обрубком хвоста. Комок грязи позади нее зашевелился и на дорогу выскочил перепачканный белый волчонок. Поджал лапку, боясь ступить, склонил мордочку, испуганно таращась на людей. Я закинул топор в телегу и быстро шагнул к нему, подзывая к себе. Волчонок обрадовано затрусил ко мне, смешно подкидывая зад. Дядька Хор покачал головой, пробормотав под нос слова неразборчивые. Я же подхватил волчонка под брюхом, увернулся от горячего языка и быстро залез в телегу. Возница, обернувшись, покачал головой:
– Кормить будешь из своего пайка.
– Ладно.
– Как зовут? – спросил сосед и протянул руку к волчонку, желая погладить. Щенок злобно оскалился, изловчился и клацнул зубами. Жаль, не попал, но парню хватило – в страхе отшатнулся назад и капюшон у него откинулся, и я увидел, что парень на самом деле никакой не парень, а девчушка чуть постарше меня. Золотистые косы, свернутые на голове в толстый колос, ярко блеснули. Я отвел глаза и, хмурясь, глядя на грязь, как можно безразличнее сказал:
– Волк.
– Волк? Хорошее имя для волка, правильное, я бы сказала, верное, и не забудешь никогда.
– Не забуду, – буркнул я.
– А тебя – Егорка? – девушка поспешно надела на голову глубокий капюшон.
– Егорка, – вздохнув, признался я и загрустил по дядьке своему, который так и остался стоять на краю обочины.
2.1
Волчонок покрутился юлой, устраиваясь поудобнее, сунул нос мне под куртку и затих, предательски всхрапнув. Я, стараясь не смотреть на соседку, огляделся, и, обнаружив сбитый ящик с инструментом, вытащил короткую пилу. Оценил полотно и причмокнул от удовольствия. Девчонка тут же сказала:
– А я думал, ты – сын кузнеца, а ты – плотника, выходит? Меня, кстати, Панкратий зовут.
Я хмыкнул:
– А я думал, ты – девчонка.
– Может и девчонка, только папа сказал: «Теперь девчонок нет. Время не то. Все равно вырасти не успеешь. Возьми лук и стрелы. Будешь лучником и Панкратием».
– Здорово, – хмуро сказал я, – это, что ли, твой папа? – кивнул я на сутулую спину возницы. С такого станется родную дочь Панкратием назвать. Старый, вредный и, видать, оригинал. Мог бы другом стать моему Прохору. Подходят. Только я волчонка выбрал. Доверился сердцу, и линия в истории сразу изменилась.
– Нет, – протянула девчонка Панкратий, смешно морща правильный носик, – мой тот, что на боевом коне был и тебя взял к себе вторым оруженосцем.
– А первый кто? Ты?
– Первый сейчас в разведке. Я – лучник.
Я покосился по сторонам. Увидел в соломе тщательно спрятанный потертый колчан и простенький лук. Спросил:
– Уже стреляла?
– Ага. Два раза, – девчушка беззаботно улыбнулась, встряхивая капюшон от капель. Несколько упало на Волка и он, заворчав, зарылся в меня носом еще глубже. Подставил пузо, чтоб почесал. – По пугалу. Не попала. Папа сказал, что ветер дует. Только я не чувствовала ничего.
Замолчали. Колесо протяжно скрипнуло. Возница хлопнул вожжами, прикрикнул на Звездочку. Лошадь засеменила ногами, но быстро успокоилась, и мы опять потащились по грязи медленно. Мимо проезжали всадники. Торопились. На нас не смотрели.
– Я без батяни рос. Съели его, – просто сказал я, – когда за малиной ходили. Давно было.
– А мамка есть? Ты же не один рос?
– Мамку тогда же съели. У меня дядька есть. Он вырастил.
Девчонка кивнула. Даже не утешила словом. Теперь обычное дело, когда кого-то съедают. А многие люди, когда рассказывал, вскрикивали: «Ничего себе за малиной сходили!» Может, сердцем черствая? Да и глупая на вид, хоть и красивая. Бабка Фрося красивой не была, но тоже когда-то ляпнула: «Много хоть малины собрали?» До сих пор помню ее сердитый вид: сведенные к переносице брови и колючие изучающие глаза. Нет. По мне так уж лучше промолчать иногда, как дочка господина, например.
– Я тебя Панкратием звать не могу, – признался я. – Долго слишком. Ратой назову, будешь откликаться?
– Мне все равно, – махнула рукой девчонка. – Я и косы не обрезала. Папа сказал – мы до первого боя. Рат, Рата – нормальное имя для лучника. Только я – парень, не забыл?
– Помню. Девчонкам не место в дружине?
– Ага. Чтят традиции. Пила-то тебе зачем?
Я продолжал вертеть в руках инструмент, позабыв о нем. Давно с девчонками не общался, все с волками да с дядькой. Подтащил топорище, примерился к ручке и сделал первый пробный надпил:
– А вот зачем! – непослушное лезвие пилы выскочило из засечки, оставляя на дереве волнистые царапины.
– Папе не понравится. Имущество его портишь.
– Так он мне его подарил! Теперь топор мой.
– Не совсем так. Господин одолжил топор тебе на первый бой. Хотя, – Рата пожала плечами, – потом спрашивать не с кого будет. Топорище жаль. Красное дерево, вековое. В доме долго на стене висело. Досталось от предков. Дедушкина реликвия любимая. Что, не пилится?
– Тяжело идет, – признался я. Силы в руках не хватало. Возница на наши голоса обернулся. В глазах его мелькнуло удивление. Тряхнул бородой, заблеял:
– Ты что делаешь, окаянный?!
– Пилю.
– Зачем?! – изумился старик. Потянул вожжи, лошадь пошла в бок с дороги, въезжая в пласты грязи и грозя застрять навсегда – передние колеса телеги начали проваливаться в трясину. Возница отвлекся, справляясь с напастью.
– Тяжел топор для меня – не взмахнуть толком.
Возница примолк, потом осторожно спросил:
– Ты что, драться собрался?
– А ты нет, что ли? – удивился я. Отпиленная рукоятка упала в грязь. Возница и Рата переглянулись. Старик закрутил шеей, словно ворот рубахи ему мал. Отвернулся от нас, так ничего и не ответив. Девчушка придвинулась ко мне. Задышала так, что щека у меня разгорелась.
– Вот тут дырочку сделаю, – пояснил я, хмурясь от того, что краснею, – тесемку кожаную проведу, петлю сделаю. Тогда с руки соскальзывать не будет. Брусок есть?
Рата наклонила к себе ящик, поискала камень. Протянула мне. Я перевернул топор к себе, посмотрел на широкое тупое лезвие – хорошее железо, только не ухоженное, и провел по нему первый раз бруском, к вечеру должен был управиться.
Рата глупо улыбнулась и склонила голову к моему плечу. «Тоже мне пацан-лучник. Да что с вами со всеми? Одному пузо почеши, другой плечо подставь. Неженки. Я вот не такой. А все почему? Потому что без отца рос».
Я вздохнул и продолжил точить топор.
2.2
Думал, темнеть станет и наш табор на ночлег остановится. Поужинаем хорошо. Кашу сварим. Похлебаем из котелка. Я бы грибов тогда нашел и смог бы удивить Рату своей добычей. После дождя сизых и слизняшек полно под елями вылезает. Знай собирай – темнота не помеха. Я вообще решил Рату почаще удивлять, чтоб она поняла, что с таким, как я, не пропадет.
Однако остановились мы, когда солнце еще высоко было, и кашу варить не стали. Всадники все вперед ускакали, а мы на телегах кольцом встали. Не распрягая лошадей. Два мужика корзину с хлебом таскали, нам на троих ржаной каравай выдали. Дед-возница, разделив ужин на три ровные части и нам доли выдав, кратко пообщался с раздатчиками провизии. Я его слушал, а Рата волчонка моего кормила. Улыбалась, почти весь свой паек скормила. Хотела и мой забрать, но я не дал, грозно брови охмурив.
– Чего это мы стали? – спросил возница.
– Завтра с утра битва будет. Дружина по полю вытянулась, готовятся. Нам, обозникам, ждать здесь, в лесочке. Потом дыру заткнут.
– А кто команду отдаст?
– Староста Эрнаст. Он нами командовать и будет. Поведет, куда скажут.
– Это тот, что без ног?
– Так на коне будет.
– А справа от нас кто встал? Чужие вроде?
– Да нет. Свои. Речные. Там с пяти деревень.
– Не видел никогда, – признался возница. – Нормальные мужики?
– Нормальные, – ответил раздатчик хлеба, и потащились они дальше. Я вытянулся, стараясь рассмотреть «нормальных мужиков». Так, суетливые, покрикивают часто чего-то, через одного вооружены короткими копьями. У двух-трех короткие луки, на детские похожи.
– Садитесь сюда, – сказал возница, устраиваясь поудобнее у колеса. – Сейчас есть будем. Панкратий, возьми из телеги флягу с водой. Где хлеб твой?
Рата беззаботно махнула рукой:
– Волку отдала. Он голодный!
– На то и волк! – хмыкнул дед. Покосился на свою краюху, но пока вздыхал, я его опередил. Поделил свою поровну, и Рата заулыбалась, принимая гостинец. Возница хмыкнул.
– Быть тебе битым, и господское имущество портишь, и дочку охмурил.
– Я – Панкратий!
– Да помню я, помню. Тоже мне «Панкратий»! Придумали же.
– Я думаю, ничего особенного в этой истории нет.
– В смысле? – опешил возница. – То есть ты считаешь нормальным, что девица на выданье, с косами по пояс, кричит на каждом углу, что она «Панкратий»? Я понимаю, у господ не все в порядке с головой, но ты-то в лесу рос!
– И вовсе не на каждом, – огрызнулась девушка, – может, я умереть с косами хочу! Желание у меня такое. Что, Панкратий не может быть с косами?!
Возница задумался, потом покачал головой и категорично заявил:
– Нет.
– Я не о том, – сказал я и поморщился – не любил, когда меня перебивают, – может она не девушка вовсе…
– Я – девушка! – вспыхнула в негодовании Рата.
Я снова поморщился и продолжил:
– Я к тому, что ты – девушка, но в душе ты – Панкратий. В теле Раты живет две сущности, – спутники слушали, открыв рты. Я немного помялся, видя такую реакцию. – Не сложно вам для понимания? Я думаю, в теле каждого из нас живет по две сущности, только мы об этом не подозреваем.
– Или по три, – подумав, сказал возница, – я вот, когда выпью, так во мне просыпается сущность разрушителя. Такого обо мне рассказывают на утро. Ну точно не про меня!
– Спасибо, – просто сказала Рата.
– А ты значит, малец, Егорка? Сказочником не хочешь стать? Хорошее дело, прибыльное: на каждом пире место найдется, всегда сытый и пьяный будешь. Подумай!
Я кивнул, медленно жуя хлеб, и прислушиваясь к гулу непонятному. Кажется, из всех людей звук беспокоил только меня одного. Волчонок, сидевший тоже с нами у колеса и чесавший задней ногой ухо, отвлекся от увлекательного занятия и тревожно заурчал, крутя головой. В угольках глаз светился неподдельный нарастающий ужас. Одно ухо встало торчком, другое, сколько он ни старался, так и осталось лежать лопухом. Щенок тявкнул и, закусив мою куртку, затряс головой, злобно заурчав. Я погладил черный нос и выпуклый лоб, стараясь успокоить зверя.
– Молчаливый какой, сказочник, – кивнул дед на меня, – серьезный. Скажи мне, на кой тебе топор? Что ты с ним делать будешь? Он же больше тебя!
– Уже нет, – отозвался я, показывая, как ладно по руке сидит топор. Жаль, лезвие большое и тяжелое, удержать трудно, а как бить – ума не приложу. – Слышите шум? Конница возвращается?
– Что?
– Земля гудит. Я такой звук навсегда запомнил. Конница, правда?
Дед прислушался, медленно жуя, шамкая беззубым ртом. Потом подавился хлебом, выплюнул и закричал фальцетом:
– Тревога! Тревога!
Вскочил. Сделал два шага вправо, три влево. Звездочка фыркнула. Мужики из рыбацкой деревни, перестали спорить, закивали в нашу сторону, заулыбались.
– Тревога! – суетливый дед, продолжал надрываться, а сам из телеги выдернул лук и колчан, кинул к ногам Раты, тут же надел на голову большой шлем и взял в руки тяжелый меч и круглый щит.
– Что ты кричишь, старый!
– Тревога! Из леса бегут! Разве не слышите?!
– Да кто? Наши, что ли? Там же дружина!
– За лесом поле! На нем дружина!
– Дружина! – замотал головой дед, так что шлем сполз на одну сторону и зацепился за ухо. – Кажись, уже там не дружина! Где Эрнаст? Пускай командует. Вот что, хлопчики, бежим. Нечего ждать Эрнаста. Бежим, я вам говорю!
Я судорожно сжал двумя руками древко, выставив грозное оружие пред собой. Блестящее лезвие завалилось, больно стукнув плашмя по лицу, кажется, приводя в сознание. Быстро посмотрел на Рату. Та поджала ноги к подбородку, скрючилась и смотрела прямо перед собой, не моргая. Волчонок уже прыгал рядом с дедом, уловив порыв, готовый бежать за компанию.
– Ну, как знаете, а я побежал. Прощай Звездочка, прощай.
Мужики с рыбацких деревень стали приходить в себя, стоило деду выбежать за обозы. Меч и щит он кинул, решив не тащить. Рата продолжала сидеть неподвижно, а волк устав прыгать, присел, и, склонив голову, серьезно посмотрел на меня.
– Я не могу, – замотал я головой, – Рата же… Пойдем, Рата. Дед куда-то делся, наверное, за подмогой побежал.
Волк зевнул, показывая длинный язык и устало подошел к колесу. Так и сидели мы втроем, каждый, думая о своем, с лицами испуганными и неподвижными, пока рыбники не стали явно беспокоиться. Один из них, старший, вскочил на подводу, потом резко спрыгнул на землю, и, не разгибаясь, хрипло закричал:
– Лучники занять оборону!
Его никто не слушал.
– Мать вашу, лучники есть?! Строиться в одну шеренгу! Готовиться к залпу!
Видно, в лагере не было лучников. Никто не стал строиться в шеренгу.
– Лучники! Ко мне! – надрывался рыбацкий старшина.
Я посмотрел на Рату. На ее лук и колчан. Подхватил с примятой травы оружие и кинулся к старшине. Волчонок с готовностью захотел последовать следом и поиграть, но я прикрикнул:
– Место! Охраняй Рату, – и зверь послушался, жалобно поскуливая, переминаясь с лапы на лапу, нехотя сел, подчиняясь команде.
Пока я добежал до старшины, к нему еще трое подтянулись. Пока натягивал тетиву на лук, сгибая концы, и втыкал стрелы перед собой, еще семеро. Когда старшина скомандовал:
– Приготовиться к залпу! – я за эти слова успел выпустить три стрелы одну за другой в сторону леса и виновато посмотрел на командира, натягивая снова тетиву. Тот укоризненно покачал головой.
– Залп!
Стреляли рыбаки необычно. Зажимали стрелы короткие, оттягивали луки. Суетились много. Когда снова залп скомандовали, я опять три раза успел выстрелить, ополовинив колчан. В лесу свирепо заревели. Ветер зашумел, принося в порыве листву жухлую, да большой шипастый камень. Сосед справа отлетел метра на три назад, да и не поднялся больше. Зря оглянулся посмотреть на него. Теперь руки дрожали, а лук в руках жил самостоятельной жизнью. Тетива же никак не хотела натягиваться.
Снова рев. Ближе намного.
– В кучу сбиваемся! Щиты вперед! Берем на копья. Все под защиту лучников!
Последняя фраза старшины подействовала на многих особенно хорошо. Хотя, какая защита? Я до сих пор не мог лук натянуть, а вон тот парень, настрелявшись, сел, лук бросив, голову обхватив. А на того, что улетел, поймав камень, и вовсе смотреть не хотелось.
– Залп! Лучники, залп!
В этот раз стреляли без меня. Впрочем, никто и не заметил. Слабый залп. Одно название. Впереди меня образовалась шеренга. Мужики стояли плотно, сбив, щиты и выставив копья. От напряженных потных спин поднимался пар, воздух искажался.
– Держать строй! Держать! – кричал старшина, багровея от натуги. Прилетел очередной каменный шар и сбил с ног сразу троих. Укатал мужиков в посеревшей от грязи осоке. Поиграл до хруста человеческих костей. Гулко стукнул в телеги за спиной. Ишь, как далеко укатился. Поднялись обратно в строй только двое. Помятые, виноватые, злые. На товарищей не смотрели. Рыбаки запереживали, загомонили, стали озираться.
Волчонок звонко тявкнул, привлекая внимание, в тот момент, когда время остановилось и наступила тишина. Я быстро посмотрел на него, а потом в направление той точки, куда он вытягивался. Руки машинально натянули лук. Стрела смотрела прямо поверх голов рыбаков, на подводу.
Сердце медленно стукнуло. Кровь в венах загустела, останавливаясь. Мир побагровел.
– Залп! – закричал старшина в другом мире. Обостренный слух услышал хлопанье тетивы. Одна за другой улетали стрелы. Свистели гусиные оперенья. Мужские голоса слились в тихий гул. Коротко взвизгнул щенок, восстанавливая ход времени. В прицеле повозка дернулась, и я выстрелил.
