Николай Задорнов
Амур-батюшка. Золотая лихорадка

Глава тридцатая

Ночью Таня слыхала, как приехал отец, что-то таскали в зимник.

«Грузы, что ль, тятя возить подрядился?» – подумала девушка.

Отец и Иван распрягли собак, покрикивая на них.

– Ты, Иван, ввел меня в грех, – сказал Родион, входя в зимник.

– За товарища надо согрешить… – усмехнулся Бердышов. – Забудем! Исправнику не вздумай сказать!

– Ка-ак! – изумился Шишкин.

Мужик совсем пал духом.

– А будешь жаловаться – самого тебя затаскают, – продолжал Бердышов.

– Не про жалобу речь, – ответил Родион. – В какое дело я попал!.. – Он сел, опустив плечи.

Иван уговаривал Родиона взять часть пушнины из запасов Дыгена:

– Бери! Все равно мне не увезти. Что ж, бросать, что ли? Подумаешь, паря, в какое дело ты попал! Как не стыдно говорить так! Я ведь не жалуюсь, а тебе не совестно изменять товарищу, сожалеть, что помог?

– Да уж что тут! – махнул рукой Шишкин. «У меня дети, что я могу сделать с Ванькой? – размышлял он. – А с полицией не дай бог связываться. Лишь бы не узнали сами. Теперь век буду в кабале у Ваньки».

У Родиона было такое чувство, словно его запутали в силки.

– Но ты не совестись. Мы с тобой, по справедливости ежели рассудить, Горюн от разбойников избавили, славное, паря, дело сделали, для своих же друзей старались. Осознай-ка!

Родион понимал, что Дыген разбойничал бы без конца, а полиция бездельничала бы. И при том беззаконии, которое было на Амуре, поймай Дыгена и привези его в город – горя не оберешься. Самих же затаскали бы по полициям. Вот и выходит: не убей – он бы ездил грабить, а убил – грех! Куда ни кинь – кругом клин.

– Все же я свою часть пропью! – сказал Родион. – Мне такого богатства не надо!

* * *

– Без ног вернулись, еле живы, спят, завтра уж спросим, – говорила Петровна всем мужикам, заходившим проведать, с чем вернулся Родион.

Она видела, что муж ее и Бердышов привезли в мешках много добра и мехов. Она опасалась, что дело тут нечисто, и это беспокоило ее. Петровна проплакала все утро.

Днем, желая узнать, что делают мужики в зимнике, она понесла к ним самовар. От того, что она увидела там, голова пошла кругом. Груды черных соболей были разложены по лавкам. Тут же лежали ружья, куртки с золочеными пуговицами. На столе, на каком-то чужом платке, грудкой было насыпано золото.

– Что же, это вы купили или как? – окончательно расстроившись, спросила она.

– Ты помалкивай, – тихо ответил Родион и кинул на жену такой яростный взгляд, что Петровна сразу ушла.

Добыча была поделена и уложена в мешки. Мужикам досталось по сотне соболей, более чем по полфунта золота, кроме того, шкуры рыси, выдры, лисы, оружие и шубы убитых маньчжуров. Собак Иван отдал приятелю.

– Теперь у тебя упряжка – красота! Полетишь, как ветер. Смотри только не попадись – гольды узнают китайских собак. Ты им уши посрезай, выстриги, как баранов.

– Пусть узнают… Все равно не утаишь.

К полудню в зимник зашел Митька. Мать не решалась сама позвать отца к обеду и послала за ним сына.

– Ты где пропадал? – спросил Родион.

– На той стороне – у гольдов в деревне был на празднике, там в медведя играли, – ответил парень.

– Я ему никогда не запрещаю с гольдами гулять, пусть дружит, – пояснил Родион Бердышову. – Что, водки много было?

Митька сел на лавку и, рассказывая про праздник, как бы невзначай водил по мешкам ладонью.

– Что это вы привезли?

– Пойдем обедать. – Родион строго взглянул на сына и поднялся.

– А ты, паря, запасливый, – говорил Иван, заходя в горницу и увидев расставленные на столе бутылки. – А тут еще книги мои… – заметил он.

– Книги ваши очень девицам понравились, – приговаривала, суетясь, Петровна.

– Вот все тут. Ничего не жалею. Что имею, все для тебя выставил, все остатки. Мяса много, как жить без водки? Жирное без водки не идет.

– Теперь я знаю, почему Овчинниковы тебя богаче, хотя ты и лучше их охотник…

– Куда мне! – перебил Шишкин. – Я так не могу. Они торгуют, а я чего заведу – прожру, пропью. Они гольдов обирают, а я пожалею, позову к себе, напою их. Хоть я и бедный, но зато я староста, потому что охотник лучше их. У нас закон – лучшего охотника выбираем.

– Пожалуй, так и золото прожрешь.

– Черт его знает! Я и сам еще не знаю, куда его девать. Спрятать ли, с рук ли его.

– Ну, думай ладом! – усмехнулся Иван.

Затеяв все дело, Бердышов нашел в Родионе помощника рьяного, страстного в борьбе против нойонов. «Уж сорок лет мужику, а он все зубы скалит, борода то и дело разъезжается. У самого ребята выросли, а он все еще удалец!»

– Ты, Родион, как малое дитя, а жаден все же.

– Я сам замечаю, что как-то мне все баловать охота.

– О господи, господи! – вздохнула Петровна. – Ты и в Тамбовской губернии такой же баловень был.

– Нет, там я про баловство не думал. Там кусок хлеба тяжело давался. Я детства не видал – на помещика работал! А на Амур пришел и как-то нравом переменился.

– Под старость лет стал забавы наверстывать, которых сызмальства не достиг. Тебе все забавы!

– Я слыхал про тамбовцев… – сказал Иван, усмехнувшись. – Это не они ли с дубинками за громом бегали, думали, нойон поехал, ограбить его хотели?

– Нет, это орловцы-дубинники: гром гремит, а они думают – барин едет. «Ванька, – говорят, – айда догоним его с дубинами». А китайцев у нас нет.

– Паря, что такое? – удивился Бердышов. – Неужто у вас никаких нет народов, кроме русских? Занятно бы поглядеть!

– Вот я смотрю на тебя – чудная у тебя морда… Мельком на тебя взглянешь – азиат… Бурят или будто тунгус. А приглядишься – нет. Русский человек… глаза, ноздри… А заговоришь, глаза блеснут – опять будто дикарь…

– Одичал! – притворно сокрушался Бердышов.

– Вот ты мне что скажи, – спрашивал после обеда Родион, – есть черти или нет? А? Я полагаю, что нет. Чертей бабы придумали, чтобы было на кого сваливать. Но все же я признаю, что иной раз не все бывает чисто. Вот вчера мы ехали, и горы были по левой стороне, потом смотрю – горы справа пошли. Где верх, где низ – понять нельзя, будто другой рекой едем. А потом все обратно установилось.

– Да, такое дело не без чертей, – смеялся Иван.

– Чертей я не признаю! Ты тоже для баловства про них говоришь. Ты любишь людям головы морочить. Я знаю, сам ни в чох, ни в сон не веришь.

– Я думал, ты чертей испугаешься – на Дыгена не пойдешь.

– Э-эх! – Родион ударил кулаком по столу. – Пусть знают, как сюда ездить! Манзы прослышат про такое дело – на тебя молиться станут. Китайцы его сами ненавидят. Только надо ожидать, когда узнают.

– Скажи по душе: все же страшновато?

– Да как сказать… Маленько есть. Да ежели тигров сожалеть, то тогда они нас поедят самих. Ваня, а ты домой не езди.

– Верно, паря, тебя нянчить останусь.

– Ванька, оставайся, скоро пасха, мы всю деревню песни петь заставим, бабам платков пообещаем, девчонкам пряников: гулянку сделаем… Я знаю тебя, ты все врешь! – вдруг воскликнул Шишкин. – Хитрый, тварь! Когда ты на реке нойона встретил, почему не сгреб? Молчи, не дам тебе соврать. Ты его нарочно отпустил.

– Нет, правда, я не знал. Какая мне выгода его отпускать?

– Ты давно в тайге шляешься, понимаешь, когда кого бить. Ты его отпустил, чтобы он жиру нагулял.

– Как же, паря, это надо знать, когда зверя бить, – засмеялся польщенный Иван. – Зачем бы мне тогда драться с ним?

– Для устрашения! Я верю, ты желаешь, чтобы нойоны сюда не шлялись. Конечно, может быть, ты потому на реке дрался, что хотел мужиков в свою компанию завлечь, сообразил повернуть их на драку. Сам пример подал, чтобы согрешили вместе.

– Чудак ты… А что, у вас в ключе выдры есть?

– Не заговаривай зубы… Я и так могу замолчать. Пойдем прогуляться. Наплевать на всех!

Мужики вышли на двор.

– А тигру-то кто испортил? – спросил Иван. – Смотри, из морды усы повыдергивали. Плохо дело… Ей без усов не та цена. А за усы китайцы все дадут.

Родион кинулся к шкуре.

– Ах, твари! Это они! Баба говорит, Ванька Галдафу ее смотрел… – И Родион побежал в избу. – Кто китайцам шкуру показывал? – заорал он на Петровну.

– Спирька тут возился с ними.

– Сейчас пойду, сгребу его за шиворот, сюда приволоку. А ты чего смотрела? Как у тебя избу не утащили? Ну, погоди, будет от меня Спирьке.

Иван вдруг засмеялся беззвучно и замотал головой.

– Ты чего? Овода напали?

– Паря, смеху! Ты бы знал, чего только про тебя не говорят!

– Мало ли! – смутился Родион. – Уши большие – слушай.

– Ты, сказывают, в тайге у гольдовских божков водку выпиваешь. Пьяный оттель выходишь…

Оба мужика покатились со смеху.

– Ну, все это пустяки, – весело сказал Родион. – У нас рядом Халбы – гольдяцкая деревушка. Там у них в лесу ящики стоят. В ящиках такие черти усатые размалеваны – куда тебе… А у меня там друг шаман. Если ящики пусты, он пошаманит, настращает гольдей, чтобы несли в тайгу водку. Мы, бывало на другой день пойдем с ним опохмеляться – из этих ящиков всю водку и выпьем. А гольды обрадуются, думают, что ее черти выпивают.

– Как же тебе шаман признался?

– Я сначала не верил гольдам, они говорили, что Позя пьет. А я думаю – не может быть. Выследил шамана, когда он прикладывался, захватил его у самого ящика. Ему деваться некуда было.

– В Халбах второй день в бубен жарят, орут, дверь заперли у Хангена и никого не пускают, – стал рассказывать Митька. – Только не Ханген, а заезжий шаман шаманит.

– Родион, пойдем поглядим, как шаман шаманит, – сказал Иван.

Вечерело. Мужики вышли из дому.

Родион лег на брюхо и полез под крыльцо.

– Ты чего, молишься, что ль?

– Я камень хочу достать. Подшутим над ними, кинем камень в окошко.

Иван повеселел.

– Ты погоди, надо бы обутку старую достать.

– Митька, сходи поищи на задах какую-нибудь старую обутку, – сказал Шишкин сыну.

– Чучело бы сделать или бы какой сучок, чтобы на бурхана походил, – предложил Иван.

Митька принес старый унт. Иван положил в него камень, набил сеном.

– Угадай в шамана! – говорил Родион. – В заезжего-то! Знать будет, как у нас шаманить.

Мужики пошли в гольдскую деревню.

– Га-га-га! – орали в одной из фанз.

Родион подошел к окошку и стал всматриваться внутрь.

– А не убьют они нас, если поймают? – спросил он.

– Темно? – спросил Иван.

– Не шибко темно. Печку закрыли.

– Что-нибудь видишь?

– Только что тень ходит, прыгает, а больше ничего.

Крики стихли. Судя по разговору, шамана угощали водкой. Снова забил бубен. Заорал шаман.

– Да, это не Ханген, – сказал Шишкин.

Бердышов продавил решетник окошка и с силой запустил обутку внутрь фанзы. На миг наступила тишина. Иван скинул свою козью куртку, накрылся ею с головой и полез в окошко. Родион держал дверь. В фанзе поднялся ужасный вой.

Бердышов поймал заезжего шамана, содрал с него шапку, ударил по голове, забрал со стола жбан с водкой и выскочил в окошко.

– Ну, теперь беги! – крикнул он Родиону и со всех ног побежал к берегу.

Шишкин спешил за ним. Мужики спустились под обрыв. Сзади выстрелили несколько раз. Иван вскрикнул.

– Ты что? – спросил Родион.

– Только чуть живой, – пробормотал Иван.

– Врешь…

– Ей-богу!.. Пуля… попала… Вот дошутились…

Приятели вернулись домой.

– Что случилось? – заходя в зимник, спросила Петровна.

– Старого белья дай, – ответил ей Родион. – Гольды его подстрелили. Всадили пулю.

– Это на счастье! – молвил Иван. – Ты свидетель… Вот теперь я чуть что славно отбрешусь… Мол, Дыген первый начал драку, и меня подстрелили, стреляли в спину… Молчи. Мы с тобой еще наживемся на этой пуле. Спасибо гольдам! А маленько бы повыше – до свидания бы! Как раз следом бы за Дыгеном!

– Значит, еще рано, еще долго пропьянствуешь.

– Нет, я много пьянствовать не собираюсь…

– И что ж ты, без конца будешь жить?

– Не знаю, кто следующий меня стрелит!

– Кто-нибудь найдется…

Мужики пошли в избу.

Глава тридцать первая

– Митька, – разбудил Родион сына, – айда за Спирькой… Сейчас спрошу его про тигру. И Сильвестра мне предоставь…

Явился Спиридон и Сильвестр. Шишкин налил им по стакану водки.

– Я не пью, – ответил с достоинством Спиридон.

– Пей, я тебе велю! – Иван содрал со Спиридона куртку и усадил его за стол. – Тебе завидно, что мы тигру убили? Не завидуй! Садись пей…

– Не хочу я твоего угощенья.

– Садись, сосед, – сказал Родион. – Хлещи.

– У меня пост…

– Гляди, какие у него разговоры! Ты что – писарь? Откуда в тебе такая грамотность, чтобы рассуждать про других? Ты про себя думай. Ну, забудь все. Давай по-братски чокнемся.

– Ну-ка, Петровна, вставай, – разошелся Шишкин. – Танька, созывай девчонок!

– Пост, окаянный ты! – всплеснула руками Петровна.

– Чего же, что пост. А мы будем как господа.

– В праздник гулять всякий дурак сумеет, а вот ты попробуй в пост.

– Дожидать праздников мочи нет. Пускай твари знают… На самом-то деле! Что за издевки? Почему нам часовню, церкву ли не построят? Пусть знают, что мы через это вовсе сопьемся. В пост будем гулеванить. Верно?

– Кто неграмотный, так и не знает, пост ли, – заговорил Сильвестр.

– Верно, вот я, к примеру, – подхватил Спирька, – я и вовсе не знаю, что сегодня вторник, а что в воскресенье пасха. Откуда мне знать? Чего с меня возьмешь, темный – и все тут. Хоть от кого отоврусь.

– Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, – говорил Родион. – Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте…

– Это же как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, – сказал Спирька.

– Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, – сказал Сильвестр, – а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.

– Кхл… кхл… просчитались!

– Верно. Им, может, совестно будет!

– За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет, зато видно будет, как мы страдаем.

– А то маленько еще поживем и одичаем.

– На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.

– Уж дивно вылезло.

– Тигра и тигра: пасть позволяет!

– Вот только что пасть поменьше.

– Митька, лови курицу, кабанина надоела. Иди девчонок позови, они хорошо поют, – обратился отец к Тане. – Митька! Наша гармонь у Овчинниковых. Живо! – шумел Родион. – Скажи: ко мне исправник едет.

– Иди Дуньку позови, она хорошо поет, – сказал Спиридон, обращаясь к Тане. – У нас настоящих девок нет, еще не возросли, – повернулся он к Ивану. – Есть новоселки, так те далеко, на том конце деревни.

– Сами еще молодые! – подхватил Шишкин.

Пришла Дуня. Собрались заспанные девчонки и уселись в ряд на лавке. Явился Мишка. Грянула гармонь. Девчонки затянули песню.

– Петровна, у тебя ладный голос, подтягивай.

– Вот поп узнает, проклянет.

– Пущай проклянет. Ванька уж и так давно проклят. Поп – ученый человек, он все поймет…

– Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай шибче, давай забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них в амбаре есть. Э-эх… эх ты… Ну-ка, Дунька!

– Дунька, спляши хорошенько, – пьяно сказал Спиридон, – девчонки еще молоденькие, а славно пляшут.

Девчонки взялись за руки и затопали. Дуня стояла в нерешительности, видимо раздумывая, плясать или нет ей в такой день, да еще при тетке.

– А я про вас все знаю, – вдруг сказал Спирька.

– Врешь, ничего ты не знаешь. Гляди на него, какой выискался!

В избу ввалились великаны братья Овчинниковы.

– А ты, Дунька, чего не пляшешь? – спросил Спирька.

– Куда я в таких валенках?

– Скинь их!

Дунька сбросила валенки и, босая, сутулясь от стеснения, вышла на середину избы.

– Ну что? Гулеваним? Давай, давай, – бубнил Санька Овчинников.

Белобрысая, в белом коротком платье, с белыми ногами, Дунька заплясала посреди избы. Скуластое лицо ее зарделось.

– Ловко, Дунька!

Она от похвал приободрилась, подняла голову и, разводя руками, заплясала смелей.

– Вон Ваньку выбери.

– Гляди, Дунька-то! Молоденькая, молоденькая, а какой змеей вильнула.

– Эх ма-а, забайкальские казаки! – закричал Иван, пускаясь в пляс.

По тому, как ловко и с каким притопом Бердышов прошелся по кругу, видно было, что мужик он еще молодой и бравый. Он надулся, вытаращил глаза, лицо его побагровело.

– Гляди, Ванька чего вытворяет.

– Экий бурхан пляшет!

– Брюхан, истинно брюхан…

Гармонь затихла.

– Вот поп придет, окаянные… Когда гулянку затеяли, – ворчала мать.

Бердышов и Дунька, взявшись за руки, уже после того, как умолкла музыка, сплясали несколько коленцев, как бы не желая уступить друг другу конец танца.

– Ты тигру показывал? – спрашивали за столом Спирьку. – Скажи по совести: кто ей усы выдернул?

Иван вдруг схватился за голову и грузно пошатнулся. Дунька засмеялась и взвизгнула.

– Ты чего это?

– Вы, дяденька, маленечко меня не придавили, – закрывая ладонями грудь, промолвила Дуняша.

– Ты что закрываешься? – грустно усмехнулся Иван. Он взял ее за руки и развел их, наклоняясь к ее шее.

Дуняша вспыхнула.

Иван, покачиваясь, отошел к столу.

– Хоть бы и я тигру показывал, а что? – говорил Спирька.

– Что! Усы повыдергивали! Куда тигра без усов? Ты думаешь, она нам легко досталась?

– Бороду бы тебе выдергать, – пробасил Овчинников, желавший отвести от себя подозрения.

– Скорей всего, что китайцы выдернули, – говорил Сильвестр. – Мы только в шутку об этом говорили, но ничего не делали.

– Родион, встретишь Ваньку Галдафу, повыдергай у него косу: это, наверно, он, – сказал Иван.

– Ну что, весело у нас?

– Как не весело! – засмеялся Иван. – Придется на пасху оставаться.

– Вот приятель! – хлопнул его Родион по спине. – Только без обмана: гулять так гулять.

Иван долго еще гостил в Тамбовке. Тамбовцы радушно принимали его. Кто-то распустил слух, что Иван и Родион нашли в тайге клад. Все наперебой звали их к себе.

В первый день пасхи на широкой, недавно протаявшей лужайке, на берегу, между Горюном и избами, мужики, парни и девушки играли в «беговушку».

Иван, причесанный, в одной рубахе, без картуза, поплевывал на обе ладони, перекладывал с руки на руку длинную жердь и подмигивал белобрысому Терешке Овчинникову, державшему в руках тугой и тяжелый, как камень, маленький кожаный мяч.

Бердышов был трезв, но прикидывался подвыпившим и потешал всех.

Терешка подкинул мяч. Жердь со страшным свистом пронеслась у самого его носа, не задев мяча. Иван, видно, и не собирался бить по мячу, а хотел напугать Терешку. Тот обмер и побледнел. Иван пустился бежать. По нему били мячом, он увернулся, кто-то из бегущих навстречу с силой пустил в него перехваченный мяч. Иван прыгнул, как кошка, схватил черный ком в воздухе и с размаху на бегу врезал им по брюху бежавшего навстречу Родиона так, что слышно было, словно ударил по пустой бочке.

Все захохотали.

Родион пустился за Иваном с кулаками. Все бегали, мяч летал в воздухе.

В другой раз Иван так ударил, что мяч ушел чуть ли не за Тамбовку; пока за ним бегали, Иван успел вернуться на место.

Терешка, когда ему приходилось подавать мяч, теперь отступал подальше, даже если бил и не Иван.

К обеду, раскрасневшиеся, веселой шумной толпой гости вошли в дом Родиона.

– Что в этой книге, дядя Ваня? – спросила Дуня у Бердышова.

– Стихи!

– Видишь ты! О чем же?

– Мне сказали: «Читай». Я купил книги, – говорил Иван. – Буду потеть, вместо тайги… Городские любят, когда складно сложено. Кто влюбится, читает своей… Вот смотри, вырастешь, ищи себе грамотного…

Вечером в избе Родиона собрались все соседи. Женщины – празднично разодетые, в белых кофтах с расшитыми рукавами. Приодетые девчонки в сарафанах.

– Бабы наши осипли на рыбалках, голосу ни у одной не стало, – говорил Родион.

– А девки хорошо поют, – сказал Сильвестр. – Еще рыбу не ловят!

– У нас невесты еще не выросли, – пояснял Родион. – Есть из новоселок, а наши еще маленькие, но поют хорошо.

– А подрастут, можно сватать, – подхватил Спирька. – Находи нам женихов хороших.

– Только бы не бандистов. Ищи загодя!

Плясали бабы, мелькали платочки. Петровна проплыла по избе. Вышла в круг Дуня. Сегодня она в белых рукавах и сарафане, в толстых чулках и ботинках.

– Весело у вас! – смеялся Иван. – И девчонки у вас славные. Я всем женихов найду. А одну, как подрастет, сам просватаю!

– А ты не хотел на праздники оставаться, – хлопнул его Родион по спине.

На прощание Шишкин крепко поцеловал Ивана, просил приезжать еще.

Голубые озера стояли на льду Амура, и похоже было, что уже нет пути. Иван ехал на риск.

– Иван Карпыч, погоди, – окликнул его на дороге полупьяный Спирька.

– Чего тебе?

– Я тебя уважаю. Я все знаю и никому не скажу. Я сон видел, – таинственно заговорил мужик, – будто пошел я ловить калуг, а на прорубях заместо рыбы…

На огороде ходили Спирькины жеребята. Молоденькая кобыленка подошла к перегородке и потянулась к Иванову жеребцу. Буланый задрожал и, раздувая ноздри, стал обнюхивать ее. Кобыленка жадно тянулась трепетными губами к его морде.

– Смотри, кони милуются. Жеребенок, а покрыться хочет, – перебил Иван.

– Это тебе мерещится все! Не покрыться, а жеребенок просто играет… Глупости все на уме…

Иван проворно слез, вспугнул жеребенка, с жестокостью ударил жеребца кнутовищем по морде и опять лег в розвальни.

– Ты шибко пьяный сегодня, – сказал Иван Спирьке. – Чего городишь – я не пойму. В другой раз потолкуем. Ну, будь здоров!

– И тебе не хворать, – снял шапку Шишкин.

Иван погнал коней.

Едва поравнялся он со Спирькиной избой, как из ворот выбежала Дуня. Увидевши коней, она ахнула и замерла.

– Ты чего, плясунья, ахнула?

– Маленечко вам дорогу не перебежала.

– Смотри, а то я бы тебе бичом, – проезжая, весело молвил Иван. «А ведь славная девчонка подрастает», – подумал он.

Через два дня, где верхом, а где вброд, бросив по дороге розвальни и навьючив тюки на коней, Бердышов с трудом добрался к Уральскому.