Николай Югов
Тайна опальной княгини
Пролог. Наказ игуменьи
Апрельская ночь выдалась теплой и тихой. Безоблачное весеннее небо и густая безмолвная тишина неподвижно висели над крепостными стенами уснувшего древнего Суздаля. Где-то за полночь, из-за леса появилась луна. Большая и желтая, она, на какое-то время, замерла над пустынными улицами города, словно всматриваясь в их молчаливую и немного таинственную пустоту, а затем, не найдя там ничего интересного, поднялась выше и заглянула за ограду спящего Покровского монастыря. Как и везде в этот час, там было тихо и спокойно. Так продолжалось всю, оставшуюся часть ночи и лишь к утру, когда уже ночное светило достигло своего зенита, одно и многочисленных окон ненадолго озарилось неярким искусственным светом. Затем оно вновь погасло и, уже минуту спустя, в монастырском дворе почувствовалось какое-то смутное и неторопливое движение. Массивные ворота беззвучно открылись, и оттуда выехала крытая повозка, управляемая коренастым кучером. Она, не торопясь, пересекла ещё покрытую льдом речку Каменку и, достигнув хорошо наезженного тракта, уверенно взяла курс на запад.
– Игнат, останови! Сына покормить нужно, – послышался из повозки негромкий голос женщины и кучер, повинуясь её просьбе, свернул на обочину. Лошади встали. Игнат слез с облучка, поправил упряжь и тоже решил немного перекусить. Вторую неделю они без устали мотались по раскисшим апрельским дорогам, пытаясь добраться до того места, где родилась и выросла его пассажирка. Давно уже остались позади и Троицко-Сергиевский монастырь, и покрытая талой водой река Шоша и скоро на горизонте должно было появиться село Шишково – конечная точка их столь необычайной и долгой поездки. Дорога, на которую они выехали час назад, тянулась из города Старицы на Микулин стан, а оттуда и дальше, на Москву. Здесь чаще, чем в остальных местах, встречались и пешие и конные люди, постоянно куда-то спешащие по своим неотложным делам. Иногда, разбрызгивая грязь подковами лошадей, мимо проносились посыльные и тогда, давая им дорогу, все сворачивали на обочину. Ни князь, Андрей Старицкий, ни, тем более его брат, Великий князь Василий Московский не прощали тех, кто чинил помехи и препятствия в доставке их личной корреспонденции.
Покончив с более чем скромным обедом, Игнат вернулся на прежнее место и теперь его мысли вновь невольно сосредоточились на своей небогатой и, видимо, очень несчастной, пассажирке.
«Жалко Агафью», – с грустью подумал он, вспоминая все, что произошло за последние дни. – В одночасье лишилась и дома, и мужа. Всё унес страшный ночной пожар, пощадив лишь по какой-то странной случайности её и только что родившегося ребенка. Сначала прошел слух, что будто бы и он погиб в огне, но вскоре выяснилось, что это не так. Игнат сам видел, как игуменья принесла младенца в повозку и строго-настрого наказала возчику как можно быстрее доставить эту женщину в село, где она родилась. Там, на родине, Агафье легче будет пережить свое горе, да и близкие люди помогут в её дальнейшей, и, видимо, очень нелегкой, жизни.
– Можно ехать! – донесся из повозки знакомый голос, и Игнат стегнул лошадей. Они тронулись и медленно потащили повозку по разбитой и грязной дороге. До заката солнца оставалось не более двух часов, и нужно было ещё засветло добраться до очередного места ночлега.
В село Климово въехали поздно. Расположенное по обоим берегам невзрачной речушки Сасынки, оно, казалось, уже спало и только на боярском дворе все ещё слышались чьи-то приглушенные голоса. Туда решили не заезжать и, оставив позади крепкий дубовый забор, остановились у дома священника. Письмо, а точнее, охранная грамота, которую вручила игуменья, предписывала каждому христианину не отказывать им ни в пище, ни в ночлеге. Так оно и вышло. Молодой священник, отец Афанасий, хотя и не был в восторге от появления столь нежданных гостей, однако хлеб и кров им полностью обеспечил. Он долго расспрашивал о последних событиях в Суздале, но ничего нового для себя так и не узнал. Инокиня Софья, недавно появившаяся в монастыре и очень интересовавшая отца Афанасия, лично не была знакома ни Игнату, ни его пассажирке. Агафья жила в миру, и все, что происходило за стенами монастыря, ей было неведомо, а Игнат, хотя и служил там, конюхом, но знать все подробности монастырской жизни тоже не мог. Сразу же после пожара, случившегося в городе, игуменья, из сострадания к этой несчастной женщине, наказала отвезти её к родственникам. Не привыкший перечить своей хозяйке, он согласился. Что же касается самого пожара, то он был небольшим. Сгорело всего два дома, но об этом Агафья не хотела вспоминать, да и священник, отец Афанасий, не настаивал. Наконец, пожелав всем спокойной ночи, он удалился. Вскоре и гости, согревшись и насытившись скромным ужином, тоже улеглись спать.
Ночь прошла спокойно. К утру начал накрапывать мелкий дождь, сгоняя с полей последние остатки снега, и, когда уже полностью рассвело, на земле не осталось ни одного белого пятна. Игнат запряг лошадей и, поблагодарив хозяина за ночлег, тронулся в путь.
Последний отрезок дороги был самым трудным. Повозка, погружаясь своими полозьями в весеннюю липкую глину, двигалась медленно. Через каждые полверсты лошади останавливались и отдыхали. К полудню, с большим трудом добрались до небольшой, стоящей на пригорке деревни, именуемой Малое Курьяново. Дождь к тому времени уже прекратился, и в редких прогалинах облаков стало изредка появляться ослепительно-яркое весеннее солнце. Лежащая на пути бурва сияла под его теплыми лучами и была похожа на огромное зеркало, оставленное здесь каким-то добрым и сказочным великаном. В это время года она напоминала небольшое мелководное озеро, с множеством водоплавающих птиц на его серебристой, спокойной поверхности. Здесь были и дикие утки, уже вернувшиеся из дальних теплых краев, и домашние гуси, только что покинувшие дома своих хозяев, и даже несколько цапель, стоящих в воде и что-то внимательно высматривающих между пожухлыми стеблями редкой прошлогодней травы. Игнат слез с повозки, снял свои, видавшие виды сапоги, и, взяв лошадей под уздцы, повел их на противоположную сторону водоема. Здесь было неглубоко, и вода едва доходила до колен. Агафья предусмотрительно забралась на сидение, и это спасло её ноги от хлынувшей в повозку воды. Наконец, мелководное препятствие было преодолено и Игнат, остановив лошадей, стал приводить в порядок себя и повозку. Из нее была вычерпана вода и сапоги, сухие и теплые, столь благоразумно снятые кучером ещё до переправы, вновь заняли предназначенное им место.
– Вот и конец нашим мытарствам! – с облегчение произнесла Агафья, всматриваясь куда-то в западном направлении. – Смотри, Игнат! Видишь, там, на западе, над самыми макушками деревьев маленький желтый огонек! Это и есть золоченый крест церкви Великого Дмитрия!
Кучер посмотрел туда, куда указывала его пассажирка и, действительно, увидел меж ветвей небольшое желтое пятно. Вышедшее из-за облака солнце вдруг коснулось его своими лучами, и крест засиял ровным золотистым цветом, словно кто-то неведомым и могущественный таинственным образом зажег над лесом большую золотую звезду.
«Слава Богу! Наконец-то добрались! Наказ матушки игуменьи я выполнил. Теперь можно и домой возвращаться», – подумал Игнат, и, подождав, пока его пассажирка скроется в повозке, тронул лошадей. Те, словно почуяв конец столь утомительного и долгого путешествия, с удвоенной силой налегли на спеленавшую их упряжь, и весело потащили сани в сторону перелеска. Он скоро закончился, и перед глазами путников открылось большое ровное поле, на котором возвышался огромный земляной холм. За ним, на некотором отдалении, были хорошо видны и соломенные крыши большого села. Обнесенное ветхим деревянным забором, оно имело форму правильного прямоугольника, расположенного меньшей своей стороной с запада на восток, а большей – с юга на север. В свое время этот населенный пункт имел статус городка, но с уходом князей Микулинских в Московское княжество, надобность в защите западных рубежей отпала сама собою и городок, постепенно теряя свое первоначальное назначение, в конце концов превратился в обычное, заурядное село, каких много стоит теперь на этой старой прямоезжей дороге.
Покосившиеся въездные ворота были открыты и, спустя уже несколько минут, разгоряченные кони, миновав Торговую площадь села, остановились перед добротным, рубленым домом, принадлежащим одному из довольно зажиточных сельчан. Как впоследствии узнал Игнат, это был мельник, уже долгое время арендовавший у сына боярина Левашова, небольшое и уже далеко не новое мукомольное строение.
Дверь в помещение оказалась закрытой. Агафья поднялась на крыльцо и постучала. Послышались чьи-то шаги и уже через мгновение, на пороге дома показался молодой мужчина, чем-то похожий на свою гостью.
– Сестра!? – удивленно воскликнул он, глядя на стоящую передним Агафью. – Как ты здесь оказалась?
– Несчастье привело, Трофим. Большое несчастье! Ты не обессудь, что я без приглашения, но мои дела сложились так, что вынуждена была покинуть город Суздаль и вернуться в родное село. Я тебе всё расскажу.
Не наступил ещё и рассвет, как от дома мельника отъехала небольшая повозка. Сидя на облучке, Игнат ещё раз оглядел исчезающее в утренней дымке село и, поторапливая отдохнувших и накормленных лошадей, заспешил в сторону далекого Суздаля. Поручение, данное ему игуменьей, он выполнил полностью и вскоре расскажет в монастыре о том, что мирянка Агафья принята в семью своего брата и теперь можно уже не беспокоиться о её дальнейшей судьбе. Так рассуждал Игнат, все дальше и дальше удаляясь от жилых деревянных строений, именуемых здесь странным названием Шишково. Наконец, повозка пересекла обширное сельское поле и постепенно скрылась в далеком весеннем лесу.
Глава 1. На пруду
Моросило. Низкие темные облака медленно плыли со стороны Черного ручья и, минуя село, уходили куда-то далеко на северо-восток. Ещё вчера, ласковое майское солнце радостно грело своим теплом соломенные крыши разнообразных сельских строений, а сегодня, с утра, небо вдруг потемнело, и пошел мелкий, холодный, дождь.
Юшка стоял на берегу небольшого копаного пруда и с интересом наблюдал, как, несмотря на столь ненастную погоду, нерестятся проворные караси. Под берегом, то тут, то там, вода неожиданно приходила в движение и красноватые хвосты на какое-то мгновение вдруг показывались на её, неспокойной от дождя, поверхности. Затем, также неожиданно, они исчезали в таинственной глубине пруда, чтобы через минуту вновь вспенить воду своими красивыми и мощными плавниками. Здесь, на самом краю села, в этот час не было ни души. Моросящий дождь надежно удерживал людей в их сухих и уютных жилищах, и можно было спокойно, не привлекая постороннего внимания, любоваться этим редким и красочным зрелищем.
– Эх! Сейчас бы корзину сюда! За полчаса не менее пуда наловить можно! – грустно вздохнул Юшка, понимая, что в данном случае, это нереально. Он прекрасно знал, что в его селе, рыбная ловля давно уже запрещена. Ни удой, ни корзиной, ни даже собственными руками не позволялось брать рыбу из находящегося здесь небольшого боярского пруда. Лишь только осенью, в канун Ильина дня, да и то с разрешения хозяина, мужики брали небольшой бредень и процеживался им этот, достаточно глубокий и чистый водоем. Улов, по традиции, справедливо делился между всеми жителями села. Добыча была, как правило, небогатой, однако каждому селянину доставалось несколько относительно крупных карасей, которых они тут же и жарили, расхваливая на все лады их, хотя и костлявое, но очень вкусное мясо. К сожалению, это коллективное рыболовство ни в коей мере не касалось множества садков, устроенных на ручьях и в лежащей неподалеку бурве. Как и в Журавлиное болото, туда, весной, в больших количествах заходила рыба осетровых пород и сохранялась там до глубокой осени. Отгороженная от основного русла плотной стеной заслонок, она набирала вес, но перед сезоном дождей крупных особей вылавливали, а молодь опускали. Богатый улов полностью забирал себе боярский сын, Василий Александрович Левашов – нынешний владелец села.
– На рыбку любуешься!? – неожиданно послышался из-за спины знакомый голос, и Юшка, обернулся. Недалеко от него, на зеленеющем уже пригорке, стоял, улыбаясь, высокий, хорошо одетый юноша. На вид, ему было тоже лет шестнадцать, но дорогая кожаная накидка и такие же кожаные сапоги делали его значительно старше. Это был Прокл – известный хозяйский племянник, от которого не раз доставалось его менее родовитым сверстникам. Заносчивый и ехидный, он всегда старался подчеркнуть свое превосходство над ними и, зачастую, ему это полностью удавалось. Родители этих сорванцов, не имея собственной земли, были вынуждены арендовать её у своего боярина. Некоторые, не очень удачливые крестьяне, брали у него и ссуду на приобретение семян и недостающего им инвентаря. К сожалению, многие из них так и не смогли вовремя рассчитаться с боярином и попадали к нему на долгие годы, а некоторые и навсегда, в полную материальную зависимость. Всё это накладывало определенный отпечаток не только на поведение самих должников, но и их детей. Одни из них старались завести дружбу с именитым боярским племянником, другие держались подальше от этого человека, а некоторые его просто игнорировали. К там подросткам относился и приемный сын неразговорчивого сельского мельника.
– Любуюсь, – уточнил Юшка, удивленный столь странным поведением своего именитого и далеко не глупого сверстника. Для него было полной неожиданностью появление здесь этого, очень осмотрительного, человека. Прокл всегда щепетильно относился к своему здоровью и вот теперь, несмотря на моросящий дождь, он вдруг решил покинуть свое сухое и теплое жилище и подойти к сельскому водоему.
– Любуйся, это у нас не запрещено, но ловить рыбу не смей, – решительным тоном произнес Прокл и подозрительно посмотрел на своего, промокшего насквозь, собеседника. – Увижу хоть одного карася в твоей кошелке, – скажу слугам, чтобы поймали вора и высекли, как следует. Вчера вот тоже один такой здесь крутился. Вроде бы по берегу ходил, а заглянули под рубаху – обнаружили карася. И когда только он успел его поймать!? Вроде бы и в воду, как и ты, не лазил? В общем, пороть не стали, а вот за родителями его записали долг. Будут в следующий раз следить за своим расторопным чадом!
– Да, неужели вам этих нескольких рыбешек не хватает? У самих в садках и приличной рыбы достаточно, а эту, мелкую и костлявую, вы никогда не продавали и сами не пробовали. Зачем она вам? Пусть лучше сдохнет в этом пруду, но людям не достанется! – с обидой в голосе, ответил Юшка. – Раньше такого здесь не было.
– Раньше были другие, вольные для вас, времена! – с издевкой в голосе, отчетливо произнес Прокл. – Избаловал вас тут князь Юрий в своей, бывшей, вотчине. Тогда вы тоже карася за рыбу не считали. Будь это при прежнем хозяине, брязгались бы сейчас всей оравой в пруду, а вечером уху варили. Ещё неизвестно, как распорядится Василий Александрович по поводу осенней ловли. Может, разрешит, а может и откажет по какой-то, вполне объективной, причине! Это зависит от того, как будете работать на его обширных и плодородных полях. Так что, забудь о прежних вольностях и иди, займись своим делом. Нечего тебе на чужую рыбу глазеть!
– А почему я должен всё это забыть? – вопросом на вопрос ответил Юшка. – Все, что здесь находится, имеет самое непосредственное отношение к благородным Микулинским князьям, начиная от Александра Михайловича и заканчивая Юрием Андреевичем. Это их стараниями построен был здесь небольшой уездный городок, который впоследствии и превратился в наше село. Твой родственник, Левашов Василий Александрович пруда не копал, домов не строил, а получил всё это от последнего Микулинского князя, Юрия. Сельскую мельницу, которую мы возводили всем селом, и ту теперь приходиться у вас арендовать, а ведь жернова к ней, как я слышал, целых полгода везли по Волге из Кинешмы! Взять тот же огромный водоем, что находится на Благуше, близ дороги на Старицу. Ты, наверное, и знать не знаешь, что это не пруд, а старый, заброшенный карьер, откуда брали глину и возили её на дровнях в сторону Волги. Давно это было. Люди рассказывали, что народу там трудилось не менее сотни. Недалеко от тех мест до сих стоит небольшая деревушка Прокшино. В ней то и жили первые землекопы. Всё получалось у князей Микулинских: и дома строить, и плотины возводить и торговать с иноземными купцами умели, даже пытались кирпич самостоятельно обжигать, но, к сожалению, из этого ничего не вышло. Приходилось возить его издалека, хотя и глина, и вода здесь в избытке. Специалист был нужен. Долго искали, но так, видимо, найти и не смогли. Тем не менее, хорошо и привольно было жить в этом селе. Если бы не отобрали его у князя Юрия, построили бы и церковь каменную и сохи бы железные приобрели. Слышал, что где-то пашут железными сохами.
– Я про такое не слышал. Металл сейчас дорогой, и вряд ли будет кому позволено тратить его на изготовление железных сох. К тому же, вы и деревянными неплохо справляетесь.
– Микулинский князь, наверное, позволил бы это сделать, если бы у него село не отобрали. Хозяйственный он был человек и дальновидный. Много ли напашешь деревянной сохой. И берет она неглубоко и ломается в самое неподходящее время. Железной то было бы сподручнее.
– Может быть и сподручнее, – нехотя согласился Прокл – но это не для вас, а что касается села – на то была воля Великого князя Ивана Московского, да и Микулинским князьям не на что обижаться. Им был дан город Дмитров взамен утраченных здесь земель. Впрочем, какое тебе до этого дело. Я бы ещё мог понять, если бы о тех временах говорила Дарья – дочь нашего священника. Она хоть и дальняя, но все-таки родня этим Микулинским, а ты здесь совершенно чужой. Подкидыш монастырский!
Юшка промолчал. Он, действительно, никогда не знал и не видел своих родителей. Женщина, которую он до последних дней считал своей матерью, перед смертью сказала, что он ей не сын. Потом, когда её похоронили, Юшка так и продолжал жить в доме её брата. Этот человек стал ему приемным отцом и о своих, настоящих родителях, больше не было сказано ни слова. Единственным предметом, подлинно принадлежавшим его истинному отцу, остался переданный ему Агафьей амулет. Это был небольшой круглый серебряный предмет, на такой же серебряной цепочке, который Юшка вместе с нательным крестиком постоянно, носил при себе.
Что касается Дарьи, то она, по материнской линии, действительно была из рода Дорогобужских, да и к тому же доводилась ещё и внучкой младшего сына Микулинского князя, Юрия, не пожелавшего, по примеру братьев, служить московскому князю. Последовавшая затем опала и лишение титула не очень огорчили Юрия Андреевича, и он продолжал жить здесь ещё долгое время, пока не скончался. Это было село, где родилась и выросла и его жена, и дети его, и внуки.
– Молчишь!? Вот и молчи, если нечего сказать в свое оправдание. Иди на мельницу и помогай своему опекуну ремонтировать дырявую крышу. Один он там под дождем мокнет. В прошлый раз, когда мололи зерно, мука была влажной и люди очень нелестно отзывались о вашей работе, – произнес Прокл, и вновь высокомерно посмотрел на своего собеседника. Тот, как и прежде, молчал.
Постояв ещё немного, но так больше и не обмолвившись ни словом, они разошлись. Юшка, кутаясь в уже полностью промокшую одежду, поплелся к мельнице, что стояла на краю села, а Прокл направился в сторону своего дома, заметно выделявшегося среди остальных своей добротной тесовой крышей и высоким крыльцом, украшенным снаружи затейливым резным орнаментом. Он был доволен этой встречей и тем, как ему удалось поставить на место этого невозмутимого и далеко не глупого парня.
«Пусть не забывает, кто теперь здесь хозяин!» – подумал юноша, мысленно похвалив себя за сообразительность и, немного постояв перед домом, поднялся на резное крыльцо. Ещё раз взглянув на ссутулившуюся под дождем фигуру своего соперника, он открыл входную дверь и спокойно вошел в помещение.
Глава 2. Первая встреча
На мельнице было безмолвно и пусто. Расположенная в северной части села, она выглядела сейчас совершенно безлюдной, и казалось, что это круглое добротное здание тихо дремлет под мелким, майским, дождем. Сезонный помол давно уже закончился, и теперь всё здесь надолго замерло в ожидании нового, обильного, урожая. Юшка открыл дверь и вошел в помещение.
– Где тебя носит в такую погоду? – откуда-то сверху, из темноты, послышался знакомый голос. – С утра ушел в кузницу, да так и пропал. Принес, что я просил?
– Дядя Трофим, я не мог раньше вернуться! У кузнеца необходимых нам гвоздей не было, вот и пришлось ждать, когда он их нарубит да откует, – и с этими словами юноша достал из-за пазухи небольшой, уже промокший сверток, доверху наполненный, только что откованными металлическими стержнями и, поднявшись по лестнице, протянул их Трофиму. Затем, достав ещё один такой же сверток и взяв молоток, он тоже приступил к ремонту обветшавшей от времени кровли. Там, под самой крышей, было темно, но Юшка никогда не обижался на собственное зрение и поэтому дело у него неплохо спорилась даже при такой, непозволительной для работы, темноте. Часть железных гвоздей, которые он оставил себе, скоро закончилась и юноше пришлось спуститься вниз за новой порцией крепежа. На этот раз, к сожалению, пришлось ограничиться всего лишь горстью их непрочных, деревянных, аналогов. Это тонкие дубовые палочки, называемые нагелями, требовали предварительно проделанного отверстия, и возни с ними было более чем достаточно. Конечно, они ни в какое сравнение не шли с их железными, коваными собратьями, однако вполне могли быть применимы в менее ответственных конструкциях. К тому же, стоимость такого крепежного материала, конечно же, была значительно меньше, что и позволяло широко использовать его при постройке или ремонте тех или иных деревянных строений.
К вечеру, все работы внутри помещения были завершены. Новые, ещё пахнущие смолой, доски теперь надежно прикрывали шатровую крышу мельницы, и оставалось только немного поправить снаружи её плотное тесовое покрытие. Дождь к тому времени прекратился. Солнце, наконец, пробившееся сквозь густую пелену облаков уже сияло где-то над промокшей Благушей и, казалось, совсем не спешило почтить своим вниманием не менее мокрое село. Лишь через полчаса, жаркие лучи его вновь коснулись съежившихся соломенных крыш и больше уже не покидали их до самого заката.
Решив, что времени у него достаточно, Юшка перенес лестницу наружу и поднялся на крышу. Дощатая поверхность её была ещё влажной от дождя, но работать здесь было уже можно. Где-то там, наверху, предстояло найти десятка два небольших круглых отверстий, отставленных выпавшими от времени сучьями, основательно их законопатить и залить разогретой смолой. Дело было не легким, но все же он надеялся справиться с ним до наступления полной темноты.
Работа уже подходила к концу, когда вместительный горшок, наполненный кипящей смолой, вдруг лопнул и черная вязкая жидкость пролилась на угли костра. Мгновенно вспыхнуло пламя, и черный едкий дым, клубясь, поднялся над темнеющей крышей мельницы. Вот он коснулся Юшки, и лицо человека тут же покрылось обильной и едкой копотью.
«Не повезло», – сокрушенно подумал юноша и уже собрался спускаться с крыши, как вдруг со стороны бурвы послышался какой-то отдаленный шум. Юшка поднял голову и, присмотревшись, увидел большой, хорошо охраняемый обоз, двигающийся в сторону села. В уже повисших над землею редких вечерних сумерках трудно было понять, что это за люди, но, судя по их количеству, было ясно, что все они сопровождают какую-то очень важную особу. Такое событие в последние годы здесь было редкостью, хотя во времена князя Андрея Старицкого это считалось обычным явлением. Сам Великий князь Московский, Василий, неоднократно ездил через это село к своему брату, и Юшка даже помнил один такой случай, когда он останавливался здесь на ночлег. Потом, когда князь Василий умер, а его брата, Андрея, казнили за организацию мятежа, дорога опустела. Конечно, по ней все также ездили торговые люди из Микулина стана в Старицу, но со стороны Москвы теперь редко кто приезжал в эти места.
Между тем, обоз въехал за ограду и остановился в центре села. В боярский дом из повозок стали заносить тюки, мешки и ещё какие-то вещи. Всё это говорило о том, что люди собираются остаться здесь до утра. Вскоре суета прекратилась, и всё стихло. Юшка слез с крыши, и, умыв свое, испачканное сажей лицо, не спеша, двинулся в сторону своего дома. Работа, которую он, к сожалению, так и не закончил, откладывалась теперь до следующего дня. Нужно было ещё до наступления полной темноты найти новый горшок под смолу, принести дрова и все подготовить для дальнейшего и окончательного ремонта кровли.
Солнце уже встало, когда Юшка, поеживаясь от утренней прохлады, вновь направился в сторону мельницы, надеясь в ближайшие часы завершить начатое дело. Проходя мимо пруда, он с удивлением заметил незнакомого подростка, который пытался поймать уже повсюду плескавшихся карасей. Ему было лет девять или десять и, судя по всему, он был не из местных. Эти мальчишки отлично знали о хозяйском запрете и вряд ли решились бы на такой безрассудный поступок.
– Уходи отсюда! Левашовы увидят – горя не оберешься! – произнес Юшка, подходя к незадачливому рыболову. Тот обернулся и вопросительно посмотрел на юношу.
– Я ведь не сетью и не бреднем ловлю. Неужели, за карася величиной с ладошку может последовать какое-то наказание? – удивленно произнес подросток. – Я этого не знал.
– Теперь знаешь! – уверенно произнес Юшка. – Уходи немедленно!
– Интересно, далеко ли вы собираетесь уйти!? – послышался знакомый голос. – Вчера ловить не решились, а сегодня все же отважились! Позвольте, по такому случаю, проводить вас к нашему двору! – перед ними, словно выросший из-под земли, стоял Прокл.
– Да не ловили мы твою рыбу! – уверенно произнес Юшка. – Мы только смотрели, как она нерестится.
– Смотрели, говоришь! А это что? – и Прокл показал лежащего на берегу небольшого карася. – Может, он сам сюда проник, решив подкормиться на этой лужайке!?
– Это мой карась! – уверенно произнес подросток. – Я его поймал и оставлю себе.
– Что ты сказал? – удивленно и с нарастающим возмущением произнес Прокл. – Это я здесь решаю, кто и что может себе оставить! Вот до чего дошла наглость человеческая! Ворует и даже не смущается. Ну, погоди, сейчас ты у меня по-другому заговоришь! – Прокл схватил подростка за шею и, не смотря на его сопротивление, потащил в сторону своего дома.
– Отпусти! – попросил Юшка, но ответа не последовало. Прокл всё также тащил пойманного воришку, не обращая на заступничество своего земляка.
– Ещё раз прошу, отпусти. Это моя вина!
– Если виноват, то тоже будешь наказан, а пока разберемся с этим юнцом. Он, явно, не из нашего села, и нужно будет узнать, как и по какой причине оказался здесь этот незнакомый мальчишка. Ты посмотри, как он нагло себя ведет. Я никому не позволю красть нашу рыбу, тем более в присутствии именитых гостей, – наконец отозвался Прокл. Он все также тащил свою сопротивляющуюся жертву к дому и не желал больше разговаривать.
Не отдавая себе отчета, Юшка догнал обидчика и, с силой, толкнул его в спину. Боярский племянник, явно, не ожидал такого неожиданного поворота событий и, отпустив подростка, бросился на своего обидчика. Тот увернулся и его соперник, потерял равновесие на скользкой траве, с воплями упал в пруд.
– За мной! – крикнул Юшка, и, увлекая ничего не понимающего подростка, стремительно бросился с ним в сторону мельницы. К сожалению, а возможно и к счастью, далеко уйти они не смогли. Со стороны хозяйского дома, им наперерез, уже бежали несколько расторопных, боярских, слуг. Вскоре и Юшка, и его новый знакомый были пойманы и помещены в холодный подвал.
– Я не знал, что у вас здесь так строго, – удивленно произнес подросток, немного освоившись в темноте. – Когда нас отсюда выпустят?
– Не знаю, но думаю, что не скоро. Сидеть нам с тобой здесь, пока обоз не уйдет. При посторонних пороть, я думаю, не будут, – с грустью, ответил Юшка.
– Нет! Я, определенно, не хочу, чтобы меня пороли! Какое они имеют право со мной так поступать!?– подросток подошел к двери и, не взирая на уговоры Юшки, начал настойчиво колотить ее ногами. Всё было тщетно. Снаружи стояла полная и безраздельная тишина. Тяжелый металлический замок был вполне надежен и не требовал никакой дополнительной, охраны
– Зря стучишь. До вечера вряд ли откроют. Видимо, ты ещё никогда не был узником таких подвалов, – добродушно произнес Юшка, наблюдая, как его товарищ по несчастью упорно пытается привлечь к себе внимание.
– Был я узником, но там никогда не пороли. Я добьюсь, чтобы меня немедленно выпустили отсюда! – и подросток, с ещё большим упорством продолжил колотить в тяжелую, дубовую, дверь.
Наконец, снаружи послышались чьи-то неторопливые шаги, дверь распахнулась и на пороге появился один из боярских слуг.
– Что за шум? Вот я тебе сейчас плетью попотчую!
– Ты не смеешь со мною так разговаривать. Веди меня к княгине, я ей сам всё объясню!
– А почему именно к княгине? Просись сразу к Великому князю Ивану Васильевичу! Ещё раз услышу хотя бы единый шорох, выпорю, не дожидаясь вечера! – и с этими словами дверь снова плотно закрылась.
– Зря ты так сказал. Эти люди боятся только своего хозяина и никакая княгиня им не указ, да и нет у нас здесь никакой княгини, – грустно произнес Юшка. – Да если бы и была, то вряд ли бы стала заступаться за неизвестного ей маленького бродяжку, а за меня и подавно.
– Я не бродяжка, я…, – но внезапно открывшаяся дверь заставила подростка замолчать.
– Эй, малец, выходи! – раздался знакомый голос слуги, но интонация, с которой он это теперь произнес, говорила о том, что что-то за это время изменилось и изменилось совсем не в худшую сторону.
– Прощай, Юшка! Может быть, мы с тобою ещё и встретимся, – произнес подросток, и, сопровождаемый отчего-то вдруг очень подобревшим слугой, скрылся за дверью. К вечеру, когда обоз ушел, отпустили и оставшегося в подвале второго узника. На удивление, его, как и полагается в таких случаях, не стали ни пороть, ни ругать и только Трофим, встретив его на пороге собственного дома, лишь укоризненно покачал головой, но тоже ничего не сказал.
