Мандат – Николай Эрдман

Стоит произойти перевороту, революции, смене власти, как наступают смутные времена. Истинным приверженцам проще, они сражаются за идеалы, верят в них. Кто надеется на возвращение старого режима, тот тоже верит. Но когда ты простой обыватель и не знаешь к кому примкнуть, то приходится метаться в поисках правильного выбора: то ли в коммунисты записываться и сводить дружбу с рабочими, то ли царское платье хранить в надежде на возвращение монархии.

Павел Сергеевич. Но вы забываете, мамаша, что при старом режиме меня за приверженность к новому строю могут мучительской смерти предать.

Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если у тебя платье?

Павел Сергеевич. Ну, стало быть, при новом режиме за при­верженность к старому строю меня могут мучительской смер­ти предать.

Надежда Петровна. Как же тебя предадут, если ты в пар­тии?

Павел Сергеевич. Мамаша, значит, я при всяком режиме бес­смертный человек.Николай Эрдман обыгрывает ситуацию метаний и заблуждений отдельных граждан, взяв за пример семью Гулячкиных. Павел Сергеевич прикладывает немало фантазии, лишь бы приспособиться, удержаться в новом мире: протирает в матовом стекле дырку-глазок, чтобы быть в курсе творящегося за дверью; старые картины на стенах делает двойными, и «Вечер в Копенгагене» в одну минуты может превратиться в портрет Карла Маркса, достаточно перевернуть раму на оборотную сторону. «Лавировать, маменька, надобно, лави­ровать» – учит сын неразумную мать.

Сестру Павла Сергеевича согласны взять в жёны, если в приданое дадут коммуниста. С такой сатирической ноты начинается пьеса. Сюжет незамысловатый, в пьесе важны не события, а изображение попыток «втереться в революцию», стать своими, обезопасить свою жизнь и быт. Взгляды героев обманчивы, как фальшивый мандат, нарисованный Павлом Сергеевичем…

События, изображённые в комедии, давно не актуальны, но речь героев настолько своеобразна, что смеяться хочется и сейчас.

Социалистическая революция предъявляет человеку, помимо прочих, одно интереснейшее требование. Ему приходится переосмыслить свои обязанности перед окружающими, позиционировать себя в виде части общественной мозаики. И работать требуется с полной самоотдачей, и с песней ходить на субботники, и не воровать, а наоборот, нести нажитое государству. Чтобы всё это функционировало, нужно какое-то другое человечество! Это ещё у С.Лема Великий Конструктор Трурль проектировал-проектировал, да не напроектировал… Вот и персонажи пьесы Эрдмана в растерянности: как жить при новом порядке?

"Надежда Петровна. Да когда же это старое время придет?

Тамара Леопольдовна. Мой супруг мне сегодня утром сказал: «Тамарочка, погляди в окошечко, не кончилась ли советская власть!» – «Нет, говорю, кажется, еще держится». – «Ну что же, говорит, Тамарочка, опусти занавесочку, посмотрим, завтра как»".А сегодня многие, наоборот, выглядывают в окошко: может, она снова пришла, советская власть…

Незадача!

Значит, завтра вновь открыть собственное «прачешное заведение» у Гулячкиных, наверное, не получится. А дочь замуж выдавать надо. И ведь без приданого не возьмут: у неё хоть «душа и ресницы хорошие» и «улыб­ка очень к лицу», только «жалко, что она в зеркале не помещается». А приданое где взять при отсутствии частного капитала? К счастью, жених соглашается взять «живностью»: просит в приданое… коммуниста!

Коммунист в семье, по мнению ушлых Сметаничей, Гуляевых и их единомышленников, – гарантия кредита общественного доверия. И лучшая защита от бытового хамства, например, от Широнкина с кастрюлей на ушах!

"На кого же и уповать, когда в Москве из хороших людей, кроме Бога, никого не осталось!"Собственный коммунист – ещё надёжнее! Он «всех из мандата перестреляет»!

"Шарманщик. Что же вы ими раньше не обзавелись, барышня?

Варвара Сергеевна. Раньше такие родственники в хозяйстве не требовались".Придётся Гулячкину вступать в партию! Чтоб сестра в девках не засиделась, и чтоб маму не обижать.

Смешная пьеса. Ни одного коммуниста на сцене так и не появится, зато будет женщина с бубном и попугаем! И другие, не менее колоритные персонажи:

"Олимп Валерианович. Валериан!

Валериан Олимпович. Я, папа.

Олимп Валерианович. Посмотри на меня. У меня не очень приличный вид?

Валериан Олимпович. Нет, папа, как всегда."Всех прекраснее, конечно, потенциальный коммунист, Павел Гулячкин. Товарищ настолько увлечён идеей стать, наконец, кем-то… обрести статус! Да не по ошибке, как вот:

"Полковник от роду был близорук, однажды сам себя принял за генерала"А по-настоящему! Чтоб боялись!

"Товарищи! Я народный трибун. У меня мозоли. Поглядите, какие у меня на руках мозоли. Но это еще что, а вот какие у меня на ногах мозоли, вы себе даже представить не можете".Параллельно тому, как из бездельника вылупляется Самозванец, Лжелуначарский с мандатом, у кухарки Гулячкиных тоже на улице праздник: на неё надевают платье императрицы, сажают на заряженный пистолет, кроме того, замуж зовут со всех сторон – как в романе, которые Настя охотно читает!

А я, знаете ли, всегда говорила своим дочерям: читайте правильные книжки! Что «начитаете», то с вами в жизни и будет! Они не верят, читают Стивена Кинга… Потом вспомнят, что мама говорила, когда разглядят, за что замуж вышли, ну да ладно.

Заканчивается всё это удовольствие, пьеса, понятное дело, ничем. Никого не забрали в НКВД, даже попугая. А жаль! После гениального «Самоубийцы» я ожидала Откровения. Драмы. Пусть бы пришли настоящие, героические коммунисты, Гулячкин в платье императрицы наблюдал бы из сундука и от ужаса и осознания собственного ничтожества съел бы все кружева на подоле.

Ничего подобного не происходит. Эх! Отобрала звезду, теперь сижу, держу её в руках и сомневаюсь, может, и положу на место. Мейерхольд, он что попало ставить бы не стал!

Хотелось бы посмотреть «Мандат» на сцене. Интересно, можно ли его адаптировать под современность? Спрятать в сундук не платье императрицы, а броневик Ильича?..

Остроумная пьеса с большим количеством смешных выражений. Со смешными ситуациями сложнее.Первое действие прошло на ура – бытовуха и диалоги семейства из бывших с участием кухарки и жильца (видно, подселённого по уплотнению бывших). Начало первой пьесы Эрдмана – внятное совпадение с первой пьесой Островского («Свои люди»), но самостоятельное. Пока глаз режет только горшок с молочной лапшой на голове жильца: «А если бы я в этой лапше до смерти захлебнулся?.. По-вашему – это горшок, а по-нашему – это улика».Второе действие вроде бы тоже ничего – сватовство других бывших к первым бывшим. Но глаз режет изрядная ненатуральность ситуации с кухаркой, которая послушно долго и терпеливо молча сидит, накрытая ковром, потому что хозяева так спрятали от гостей платье императрицы Александры Фёдоровны, случайно надетое на кухарку. «Настька, не ёрзай. Ты на заряженном пистолете сидишь… Ты тем местом, которым сидишь, не чувствуешь, в которую сторону он направлен? И не дрожи, потому что в нём семь зарядов… Всех перестреляешь». Ковёр на кухарке, кухарка под ковром – явный перегиб насчет правды жизни. Да и само платье Александры Фёдоровны будто для гимназисток здесь придумано, а не для мощной поступи рабочей мозоли. Глупостей же душа не просит. Кстати, кухарка – та самая, которая готова управлять государством, но ей суждено быть управляемой государством.В третьем действии перегиб правды жизни низводится до полного идиотизма разыгрываемой ситуации. Идиотизм сглаживают жемчужные вкрапления незабываемого и неповторимого послереволюционного языка освобожденных от царизма классов. «Если вы меня за дурака считаете, то вы меня этим удивить не можете». «Дочь у меня барышня кругленькая и ничем осрамиться не может. А если Варюшенька носом не вышла, то она и без носа для супружеской жизни очень приятная». «Я бы на месте Валериана Олимповича просто бы на меня наплюнула».Конец не приносит катарсиса сюжету. Вот как-то и получилось, что началось заздорово, а потом скатилось в какой-то капустник, бурлеск, буффонаду и кафкианство. Тьфу ты, про Кафку в 1924 году еще никто не знал…«Простите меня за намёк, мамаша, но вы врёте».