В жизни существует поразительная гармония между всеми живыми существами и неодушевленными предметами. Гармония, которую часто не замечают современники, но которую ясно видят потомки. Эта гармония и есть стиль времени – оркестр, поющий на разных инструментах ту же песнь. И несомненно, что лицо человека Елисаветинского царствования имеет какое-то таинственное семейное сходство, какое-то, незримое духовное родство с домами, мебелью, картинами и фарфором той эпохи. Такое же родство, как у различных искусств одного времени, как у романса «Сизый голубочек» с живописью Боровиковского или с фарфоровой вазой – розовое с зеленым – с гирляндой Louis XVI. Прежде люди, чутко относившиеся к жизни, всегда сознавали свою духовную близость к окружающей их обстановке и прекрасно понимали, что, лелея ее, они тем самым запечатлевают навсегда свой собственный облик на всем окружающем. И через несколько столетий потомки этих людей почувствовали их жизнь, их время и их самих по тем мертвым предметам их домашнего культа, что сохранились на многие годы. Предметы стали зеркалами, отражающими жизнь. Отсюда понятной становится забота не только об обстановке дома, но и о внешности его, о городе, который является рамкой для всех его обитателей. Как видна любовь к Петербургу в устах екатерининского писателя: «В нем все так прекрасно. Что отнюдь бы из оного не вышел. Он напоминает бессмертное имя своего Основателя, может славиться и взятым в его благолепии и выгодах попечением великие Екатерины II, которая его украсила достойными сего Основателя и своего имени зданиями. Он не таков, как Ридль, который представляет все лучшие слои здания в поверженном или искаженном от времени и переделки виде; но напротив того вмещает в себе, в целости своей, толикие же храмы, дворцы и другие здания, которые могут равняться со всем тем, что есть прекраснейшего в свете».