Николай Врангель
Историческая выставка архитектуры в академии художеств
Среди бронзовых изделий восхитительные часы фирмы Laurent Ю Paris с фигурой Фальконе (?) (Е. Н. Ксидо), часы из Академии Художеств, две вазочки (синее стекло с бронзой) от Е. В. Ксидо, зеленый фонарь (Зимний дворец), чудесные часы в виде яйца со змеей (М. С. и Н. И. Олин) и люстра из той же коллекции, канделябры Томир (принцессы Е. Г. Саксен-Альтенбургской), бронзовые золоченые часы «Амур, оттачивающий стрелу» и «Улетающее время» (Зимний дворец). Конечно, все это очень незначительно и случайно, сравнительно с тем, что было сделано в России, если судить по дворцам, по подмосковным «Останкино» и «Кусково», да по описаниям хотя бы дома кн. Безбородки в Москве, о котором говорится в записках Виже Лебрен.
Таких домов было много, и в каждом из них, кроме вывозных из-за границы предметов, находилось немало и русских вещей, тогда менее искусно, но как-то более сочно и непосредственно выполненных.
Впрочем, предметы убранства комнат не составляют основы выставки; они только придают ей обитаемый вид, заставляя этим и случайного посетителя вникнуть в дух времени, в общее настроение эпохи. Ведь широкая публика гораздо легче поймет уже выполненное, чем только «идею», мечту художника, скорее заинтересуется креслом, бюро и моделью здания, чем планом или чертежом, как бы хорошо ни был он сделан. Однако в этих-то рисунках и набросках художников яснее и красноречивее всего высказалось их понимание красоты и смысла архитектуры. Начиная с Петра Великого и кончая Николаем I, все русские императоры, каждый по своему, любили свою столицу… Петр любил ее как свое собственное создание, как «северную Голландию», которую он своей личной волею вырастил на берегах Невы. И не смотря на все капризные причуды архитекторов его времени, все здания, даже не имеющие практического смысла, проникнуты каким-то особенным здравым смыслом Великого преобразователя. В царствование Елисаветы Петровны мы видим обратное: – причуда и мечта стоит на первом плане, заслоняя житейское значение жилища человека. Здесь все – каприз, выдумка, прихоть веселой и разнузданной дочери Петра. И смотря теперь на извилистые маскароны и беспорядочные наброски Растрелли-младшего, ясно видишь тех женщин с мушками на лицах и с веерами в руках, что походили по ступеням этих и лестниц, вступали в эти залы и кивали из окон своим возлюбленным. Линии стен как бы следили за движениями тела, и прерывистый шепот разговаривающей толпы придворных кавалеров и дам только и мог родиться и жить в причудливых постройках Растрелли… Так же, как только в домах Росси и его последователей могли маршировать деревянными ногами вышколенные Аракчеевым бравые генералы Николая Павловича.
