– Позвольте, Захар Ильич, мне заметить, вам: как теперь обработывается земля? Прежде всевидящая палка надсматривала, а теперь мужичок пашет, как ему вздумается…
– Опять я с вами не согласен! – говорил хозяин.
– Конечно, – заметил один помещик, – Захар Ильич действует рационально… в этом мы должны признаться… В самом деле, спросить: какие мы хозяева? разве так-то ведут хозяйство?..
Лакей объявил, что обед готов. Гости начали садиться за стол.
– Нет, господа! – говорил Захар Ильич в конце обеда, – кто что ни говори, я остаюсь при своем и буду действовать, как начал! меня ничто не собьет с дороги! Жалуетесь на мужика? существует штраф и вычет из жалованья, – это надежней всякой палки! Я никому не поверю, чтобы у хозяина, который сам следит за своими интересами, дело могло идти дурно. Каким образом мне плохо вспашут землю, когда я сам слежу за работой? Как мужик смеет не исполнять своих обязанностей, когда нас охраняет закон? Что же? разве закон не имеет силы? Вспомните нашего мирового посредника, которому дворяне делают обеды и говорят спичи… За что, как не за то, что он наш верный оплот, охраняющий законами наши выгоды? Повторяю, как вы хотите, а я непоколебим и поведу новое хозяйство. Настало время проснуться каждому из нас! Где мы живем? в какой стране? Слава богу, мы не турки, у нас не существует ни произвола, ни права сильного, мы живем в благоустроенном государстве, где благие меры правительства чувствуются на каждом шагу.
Помещики молчали, чувствуя себя побежденными. Многих поражал высокий ум хозяина.
– Вы жалуетесь на климат, – продолжал хозяин, – позвольте спросить: разве не бывает засух, града и неблагоприятной зимы в Англии? А посмотрите, как там идет хозяйство! (Голос: «Правда!») И разве эти явления не случайные у нас? Ведь, несмотря на вражду с нами природы, мы, русские, не только кормимся сами, но даже кормим иностранцев: пшеница, рожь, пенька, сало, клевер – разве не отправляются нами за границу? (Знаки одобрения и голоса: «Правда! верно!») Разве Россия не считается хлебородной страной, по преимуществу страной земледельческой? Вот вам и климат! Нет, у меня явится все! Стоит только трудиться. Но я разумею труд по призванию: люди, не призванные к сельскому хозяйству, должны, по-моему, бросить его, иначе оно, кроме мучений, ничего не будет обещать. Я, господа, встаю в пять часов утра и целый день на ногах и, кроме удовольствия и хорошего расположения, ничего не чувствую! Вот вам пример. (Голоса: «Браво!»)
Подали шампанское.
– За ваше здоровье! – воскликнули гости.
– Господа! – сказал хозяин, – мне весьма приятно, что вы сделали мне честь вашим посещением.
– Со днем вашего рождения!
– Благодарю, господа.
Гости выпили. Лакей налил еще.
– Господа! позвольте провозгласить тост за процветание русского сельского хозяйства!
– Ур-р-ра!..
Хриплые голоса раздались в зале.
– Господа! За почтенное Петербургское вольное экономическое общество, а также за его «Труды»!
– Браво!..
– Господа! позвольте предложить тост за почтеннейшего и многоуважаемого нашего собрата, Захара Ильича! Его неутомимая деятельность, высокое просвещение, необоримое стремление к прогрессу должны заставить каждого из нас желать, чтобы таких людей было побольше среди нашего благородного дворянства!
– Благодарю, господа! Предлагаю тост за освобождение крестьян из крепостной зависимости. Да здравствует свобода, озарившая радостью не только чертоги вельмож, но и бедную хижину земледельца!
– Господа! – крикнул один пьяный, – ура!
– Ур-р-ра!..
В то время, когда в доме Захара Ильича провозглашались тосты, из деревни Яблоновой, стоявшей недалеко от Ямовки, выезжали беговые дрожки, на которых сидели два закадычные друга: яблоновский приказчик и целовальник Федор Петрович. Они уже напились чаю и ехали разгуляться на свой вместный клевер, оттуда на пасеку и кстати посмотреть своих калмыцких овец. Толстый приказчик правил лошадью, Федор Петрович сидел назади. Друзья проехали заливной луг, с бродившими на болотах цаплями и висевшими в воздухе стадами уток, и очутились в поле.
– Статья теперь вот какая, – говорил Федор Петрович, – я насчет ямовского барина… урожай у них у всех плохой, а у ямовского барина хуже всех, а у него и за ухом не чешется! он себе городит городушки… Так думаю я: ежели не в нынешнем, то в будущем году он беспременно продаст не только лес, а, пожалуй, что хочешь спустит, как денежки все размотает и начнет поплясывать… а народ этот горячий… вот тут-то мы с вами к нему и подъедем… словно между делом… а лесок – толковать нечего!..
– Да, теперь подходит самое настоящее время… Скоро и мой профинтится… Я, чуешь, тоже пишу свому барину, не продаст ли он свою, рощу?.. Дескать, я буду подыскивать покупателей… А каждую почту строчит мне: денег, говорит, денег, пожалуйста… Я уж ему прямо отвечаю, откуда же я их возьму?.. Теперь ведь я не крепостной, по мне хоть завтра с места долой…
– Да и лафа, Григорий Сидорыч, подходит! скоро, кажись, земли пойдут продаваться по десяти целковых за десятину…
– Время – говорить нечего! другого такого времени навряд дождаться… уму непостижимо, что делается!.. Ведь, слышь, примерно, над пропастью висят; а все свое: балы да белендрясы… А все что? Избаловались!..
– Набаловались – здорово!
Между тем сытый жеребец нес друзей через деревни с кланявшимися мужиками, через мостики, овраги и, наконец, привез их на клевер. Друзья сошли с дрожек и сорвали по пучку клевера.
– Слава богу!.. кажись, надежда есть…
– Ничего!.. А насчет овинов не беспокойтесь. Наум Васильев наш справит их в лучшем виде! И возьмет от силы тридцать рублей!.. опять же он свое дело знает…
– В Москве овинный клеверок щеголяет… Ну, как вы думаете, Федор Петрович, рассчитываю: плохо-плохо выйдет у нас триста пудов… класть по пяти даже рублей – вот полторы тысячи… а солома? она, пожалуй, окупит всю работу… Да я своих мужиков пошлю…
– Поедем взглянем на ямовский лесок-то, пока засветло… на пасеку, видно, не поспеем нонче…
Друзья поехали межкой в гору, и вскоре пред ними выглянул густой ямовский лес. Сидевший на дубу против заходившего солнца ворон поднялся вверх и закричал, как бы предвещая что-то недоброе. Целовальник и приказчик не отнесли этого предвещания к себе, но оно, по их мнению, скорее относилось к владельцу леса. Друзья объезжали лес кругом и остановились на рубеже.
– Дело вот какое: кореней тысячи три с прибавкой будет… рубль штука – тысяча рублей… да дрова… рублей пятьсот дать можно… да он, пожалуй, возьмет и меньше…
– Вот, Григорий Сидорыч, посмотрите, хлеб-то ямовского барина – какой!.. что это такое? Колос от колоса – не слыхать даже птичьего голоса!..
Приказчик улыбался и пожимал плечами.
– Не правду я вам говорил?.. Друзья поехали домой.
– Теперь, Григорий Сидорыч, ко мне, – говорил целовальник, когда пришла большая дорога.
– Ведь поздненько, кум!
– Вот еще, что вздумал! Я к нему езди, а он так шалишь!
– Да ведь у вас, право, забалуешься.
– На что баловаться? Надо выпить хорошенько, а баловаться нечего! Ну, я работника дам проводить… да теперь ночи лунные.
– Я не об том… Завтра чем свет вставать надо!.. Приказчик повернул лошадь к кабаку.
– Кума, здорово!..
– Ах, куманек, голубчик!.. Здравствуй, насилу-то ты к нам заехал!
Приказчик и целовальничиха крепко поцеловались. На стойке явилась белая скатерть, разные яства и несколько бутылок.
– Спесивый, право спесивый!.. Бог с тобой!..
– Эх, кума!.. кабы ты знала наши хлопоты!..
– Григорий Сидорыч, Григорий Сидорыч! посмотри-ко поди сюда, – сказал целовальник, глядя в отворенное окно.
По большой дороге катили экипажи с помещиками.
– Это бал был у ямовского барина, – заметила целовальничиха, тоже подбежавшая к окну…
– Гуляют себе!..
Ехавшие, размахивая руками, кричали: – Ур-р-ра!..
Через неделю лакей доложил Захару Ильичу, сидевшему в кабинете:
– Целовальник приехал.
– Проси!
– Здравствуйте, сударь!
– Прошу садиться, почтеннейший Федор Петрович… Лошадей я у вашего приятеля купил, и целых двадцать штук; заплатил недорого: да вот беда, отчего-то они хворают? Некоторые из них, как говорит коновал, опоены, а иные очень стары. Но я вас вовсе не виню, ведь продали лошадей не вы…
– Захар Ильич! не только с лошадью, а с каждым человеком может случиться и болезнь и старость… все под богом ходим! Теперь время стоит жаркое, опять же работа, сами возьмите! надо бога бояться! А вот они как пообдержатся, и будут вам служить! Касательно же опоя, коновал этого дела не знает. Может ли опиться простая, рабочая лошадь? Какой же мужичок прямо от сохи гонит ее к речке, или извозчик прямо с перегону поит лошадь и задает корму? Коновал ничего не знает, Захар Ильич!
– Действительно, коновалам доверяться нельзя, это я знаю по опыту; один у меня уморил в двести рублей лошадь. Ну, да кроме того, я рассчитываю так: если бы даже околело из купленных лошадей штук пять, и тогда это не составило бы для меня почти никакого урона, потому я дешево заплатил за них; чего в самом деле требовать от лошади, за которую заплачено пятнадцать рублей! Кроме того, они ведь работают! приносят пользу!..
– Нет, мне все-таки неприятно, Захар Ильич.
– Вздор! Ну, что! вы видели, как гостиница-то строится?
– Как же-с! дай бог час, Захар Ильич!
– Каково? Я ведь не люблю откладывать! это не в моем характере.
– Важное, сударь, дело затеяли.
– Нет, каково в самом деле? вы видели лес?
– Липа-с! дух будет легкий.
– А? как вы думаете? какую мы с вами штуку-то удрали! А все-таки честь открытия принадлежит вам… вам… Да, Федор Петрович, вы мне открыли глаза! Я даже нахожу, что это событие следует напечатать в газетах, что настало, наконец, время, когда и в глуши, среди степей, цивилизация пробивает себе путь…
– Завтрак подан! – доложил лакей.
– Федор Петрович, пойдемте завтракать. Пожалуйста, без церемонии. Я с простыми людьми сам прост. Вчера были у меня помещики; вы не можете себе представить, что это за люди! ни малейшего стремленья к улучшению… никакого желания человеческого. Все, что я ни затеваю, им кажется диким… конечно, есть и между ними люди понимающие… Но вообще я ничьих советов не слушаю и знать их не хочу! Я сам себе господин!
Хозяин и гость вошли в столовую. За столом сидела барыня.
– Как же-с! я вам уж привез книги.
– Так скоро?
– Помилуйте, я продержал их более недели.
– Да что ж такое? разве мы вам дали на срок? Держите их у себя сколько угодно!
– Вы, Федор Петрович, не стесняйтесь, – подтвердил барин, – читайте себе да читайте! мне именно в вас нравится эта жажда любознательности… Если вспомнишь, как человеку много знать надо и как коротка человеческая жизнь…
– Ты всегда любишь пускаться в л-иризм, – заметила барыня.
– Но, мой друг! Жизнь… это что-то высокое… как тебе сказать, это такое явление, такой…
– Что же вы читали? – перебила барыня, обращаясь к целовальнику.
– Читал я, сударыня, как оно… забыл название…
– «Обломова»?
– Кажись, так…
– Ну, что? каково написано?
– Ничего-с, любопытно…
– Вот вам русский человек! – сказал Захар Ильич, чавкая, – лучше сказать, байбак! это какая-то египетская мумия, а не человек… вот вам тип русского человека!
– А мне нравится Обломов, – сказала хозяйка.
– Не правда ли, какой умный и так рельефно выдающийся из толпы наших пошлых современных людей, которые смотрят на женщину, как на какое-то лакомое блюдо… А «Подводный камень»?
– Эту я только начал, – сказал целовальник, держа под столом руки.
– Вот вы будете читать, обратите внимание на то, как Наташа уезжает от мужа…
– Но, мой друг, положим, что вещь эта действительно современная… я не спорю… Соковлин – человек благородный…
– Прочтите, прочтите! – продолжала барыня.
После завтрака Захар Ильич предложил гостю отправиться посмотреть гостиницу. На пути они зашли в конюшню, на скотный двор, посмотрели ригу и молотилку. Во все это время Захар Ильич доказывал, что скоро все имение будет как игрушка. Когда хозяин и гость подходили к гостинице, их встретила толпа мужиков и церковный причт.
– Что хорошенького скажете, миряне?
– К вашей чести, Захар Ильич, – зашумел народ.
Поп выступил вперед и начал:
– Ваше высокородие, весь причт и все прихожане просят вас быть у нас церковным старостой, так как вы человек благородный, а церковь приходит в упадок. Прежний староста, за ветхостью своих лет, отказывается от должности, и мы, по совещании между собою, порешили избрать вас. Как сын церкви, не откажитесь от таковой… вас духовная мать наша будет поминать, дондеже стоять будет на краеугольном камени, иже есть Христос, зане есть глава.