Николай Свечин
Убийство церемониймейстера
© Свечин Н., текст, 2014
© Асадчева Е., иллюстрации, 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
От трех бывалых людей с ножами отбиться нельзя. От одного – трудно, но можно. Чтобы справиться с двумя, уже понадобится везение. А от троих помогут спастись лишь быстрые ноги. Вот Лыков и бежал. Он несся изо всех сил по Газовой, ругая себя мысленно разными неприличными словами. А за ним гнались три гайменника[1] с финками и не собирались отставать.
Лыков летел к Геслеровскому переулку. Там на углу с Пудожской стоит городовой, он-то и спасет незадачливого атлета. Больше всего Алексей злился на себя за шапку. Вчера няня Наташа рассказала ему о горчишниках[2] на Газовой. Молодые наглые парни щипали женщин за задницу, а с мужчин срывали фуражки. Полиция боялась с ними связываться. Лыков решил проучить хулиганов и отправился туда сегодня в дорогой шляпе из стриженого бобра. Шляпа смотрелась странно в июньскую жару, зато была хорошей приманкой. Она-то и подвела надворного советника. Вместо хулиганов явились головорезы с Горячего поля. Привлеченные бобром, они теперь упрямо преследовали фраера[3]. Был бы Лыков в обычной шапке, от него уже отстали бы. Но такой барский картуз! Вот дурак-то… Сыщик хотел бросить головной убор, но было жалко денег, отданных за него в Варшаве. И он удирал, хотя холодок страха начал подтачивать силы.
Лыков выскочил на Пудожскую и обомлел. Вдали, на перекрестке, городового не наблюдалось! Ушел с поста? Запросто! Сыщику опять захотелось бросить шляпу, откупиться от преследователей. Но, как только он поглядел на них, припустил с новой силой. Ребята выглядели очень сердитыми: такие снимут бобра вместе с головой…
Тут сыщик наконец вспомнил про свисток. На ходу он вытащил его и дунул что было силы. Немедленно с Геслеровского донесся ответ. А через секунду из-за угла выскочили сразу двое дядек с шашками, и соотношение сил изменилось. Лыков развернулся к гайменникам. Те застыли как вкопанные в десяти саженях от него. «А у долговязого одышка», – подумал Алексей. И с запозданием рассердился на себя. Он, георгиевский кавалер, словно заяц, драпал от этих харламов! А вот кто-то сейчас за это ответит! И Алексей ринулся в атаку.
Гайменники опешили от такой наглости и потеряли драгоценные две секунды. Пока они разворачивались, пока набирали ход, Лыков уже налетел на них. Одному отвесил пинка, а второму сзади крепко приложил по шее. Однако детина оказался не из слабаков. Сначала он клюнул вперед, будто отвешивал поклон. Но не упал, а изловчился и махнул не глядя финкой. Лезвие чиркнуло сыщика по рукаву сюртука. Поняв, что убежать ему не дадут, налетчик принял стойку и выставил нож. Противники застыли друг напротив друга. Сзади топали сапогами городовые, но не поспевали.
Гайменник посмотрел в глаза Лыкову и сказал, задыхаясь:
– Слышь, барин! Ты лучше меня отпусти… А то ведь я и осерчаю.
Но Алексей уже сам осерчал, и основательно. Будет знать, сволочь, как гонять камер-юнкера! Он решительно шагнул прямо на нож. Гайменник ударил без раздумий. Сыщик увернулся давно отработанным приемом, но руку ломать не стал – пожалел. Перехватил ее левой, а правую пустил снизу в челюсть. От души… Налетчик подлетел на пару вершков вверх и распластался на мостовой.
Тут подбежали наконец городовые и начали заламывать детине руки. Тот был без сознания и сопротивляться не пробовал. Алексей посмотрел на угол. Там стояли два других гайменника и наблюдали, как вяжут их товарища. Сыщик показал им кулак и крикнул:
– Еще раз тут встречу – штифты[4] на затылок передвину!
Ребят как ветром сдуло.
Полицейские подняли пленного, держа его за плечи.
– Положите пока, пусть очухается, – приказал Лыков. – Нож подобрали?
– Угу, – ответил старший, усач с гомбочками городового высшего оклада на плечевых шнурах. – А вы, господин, кто будете? Надо протокол составлять. – И добавил неодобрительно: – Что ж вы на Газовую, и в такой казистой шляпе? Думать надо!
– Пойдемте в участок. Оттуда я телефонирую Вощинину[5]. Сыскные вашего арестанта заберут и проверят по картотеке. Вишь, не из тех, что наволочки с чердаков воруют…
– Позвольте…
– Я надворный советник Лыков из Департамента полиции.
Городовые встали во фрунт. Младшего Алексей отослал за извозчиком, а старшему велел обыскать пленного. На бекеше у того оказался внутренний карман, а в нем – кистень, свинцовый шарик на ременной петле. В сапоге обнаружился еще один нож, а сзади за поясом – обшарпанный «смит-вессон» с полным барабаном.
– Однако… – задумчиво пробурчал усач. – Откудова такой взялся? Не было отродясь в моем околотке…
Он протянул начальству вид с печатями мещанской управы города Яранска на имя Ивана Лавочкина. Документ был настоящий.
Во втором участке Петербургской части арестованного даже не стали допрашивать. Помощник пристава, как только увидел его арсенал, сразу отослал злодея в сыскную. Лыкову можно было возвращаться домой – он свое дело сделал, дальше справятся без него. Опять же воскресенье… Но сыщику стало интересно, кого же он изловил. Пошел по рябчика, а налетел на волка. И он поехал с задержанным на Офицерскую, 28.
Даже в неприсутственный день в Казанской части было многолюдно. Алексей сдал налетчика в стол приводов и направился к Вощинину. Платон Сергеевич принял гостя настороженно. Они с Лыковым были знакомы много лет и недолюбливали друг друга. Формально не ссорились, но тень бывшего начальника отделения Виноградова стояла между ними. Вощинин был сослуживцем Ивана Александровича и выдвинулся под его началом. А Лыков, как ученик Благово, унаследовал от Павла Афанасьевича неприязнь к Виноградову за его нечистоплотность. Благово умер, Виноградов вышел в отставку, и теперь лишь их ставленники поддерживали традицию антипатии. Впрочем, делу это не мешало.
Коллежский советник уже получил через телефон рапорт участкового пристава. Газовая улица – дальняя окраина, и до сих пор она славилась разве что хулиганами. А тут попытка вооруженного ограбления. Возраст задержанного указывал на его опытность, а отобранное оружие – на серьезность намерений. Потому Вощинин скороговоркой поблагодарил коллегу и сразу же поинтересовался: за каким чертом тот поперся на Газовую?
Лыков, немного смущаясь, рассказал о своем плане. Смущался он потому, что план отдавал мальчишеством. Чиновник седьмого класса в звании камер-юнкера, заведующий Особенной частью Департамента полиции, – и едет подраться с горчишниками… Вощинин слушал без ухмылки, а когда узнал про три ножа, заволновался. Дело выходило серьезней, чем казалось изначально.
– Как же вы отбились, Алексей Николаич? Да еще прихватили одного. Городовые, пристав сказывал, уже бесчувственного вязали. Три ножа!
– Городовые помогли самим фактом своего присутствия. Сцепился я только с одним, и уже на виду у своих. А сначала удирал.
Платон Сергеевич сразу закивал:
– И правильно сделали. Нечего в героев-то играть, там кота за хвост не тянут! Нож в опытных руках страшнее револьвера.
И потер правый бок. Алексей вспомнил, что тот у начальника сыскной полиции порезанный. Пробили лихие ребята еще в семидесятых, когда Лыков арифметику в гимназии учил.
Сыщики отправились в антропометрическое бюро. Там пытались установить личность «Ивана Лавочкина». Тот держался спокойно и даже шутил – сразу видать бывалого человека. Чиновник специальным циркулем мерял налетчику ухо. Вдруг Лыкову показалось, что в волосах фартового что-то мелькнуло. Он протянул руку, раздвинул пряди и увидел на темени странный шрам. Будто кто царапнул когтями по голове. Рана зажила, но волосы на этом месте не росли и образовалась фигурная проплешина в виде птичьего следа.
– Гусиная Лапа! – воскликнули разом и Алексей, и Платон Сергеевич.
– Ну, ваша взяла, – угрюмо пробурчал арестованный.
Это была большая удача. Оказалось, что Лыков захватил известного преступника Вафусия Студнева по кличке Гусиная Лапа. Отчаянный человек! Шесть лет квартировал на Горячем поле, попался, получил каторгу, сбежал с Сахалина и теперь находился в розыске. Петербургская сыскная полиция подозревала его в трех ограблениях, одно из которых закончилось смертоубийством.
– Теперь будет чем ведомость завершить! – обрадовался Вощинин. – Вот спасибо, Алексей Николаевич, удружили! Помянем вас обязательно!
Коллежский советник имел в виду сводку важнейших происшествий в столице, которая подавалась государю по понедельникам. Теперь в ней напишут: 5 июня 1892 года чиновник особых поручений Департамента полиции надворный советник Лыков арестовал на Пудожской улице опасного преступника. При содействии общей полиции. А сыскная его мигом опознала. В общем, все – герои.
Студнев уже смирился. Опытные фартовики относятся к свободе философски. Когда-нибудь да попадешься, если взял себе такую жизнь… Сейчас его отправят на Шпалерную, в предварительную тюрьму, где человека ждут почет и уважение. Гусиная Лапа – личность известная. Налетчик даже воспрянул духом. Вон как начальство обрадовалось! Значит, и оно почитает Вафусия! И вдруг ни с того ни с сего арестованный заявил Лыкову:
– Ваше высокоблагородие, а хотите, я вам тайну скажу?
– Хочу! – тут же ответил Алексей. С ним уже случалось, что уголовные без видимых причин неожиданно делали важные признания. Иногда из мести, но чаще из амбиции: вот, мол, какая я фигура, чего знаю.
Гусиная Лапа сделал глубокомысленное лицо и осмотрелся. Все в комнате притихли и пялились на него, даже сам начальник сыскной полиции.
– Но тока вам, потому – из уважения. Вы ведь Лыков господин?
– Да. А ты откуда знаешь?
– Товарищи про вашу силу да смелость говорили. На Сахалине, в Корсаковской тюрьме. Я туда прибыл, когда уж вы обратно уплыли, маненько не застал.
– Было дело, служил я в Корсаковске. Так что ты имеешь сказать?
– Товарищи говорили, ваше высокоблагородие, что вы человек справедливый. А правда, будто вы арестанта, что на вашу личность с ножом бросился, вместо чем повесить, велели только выпороть?
– Правда. Пустой был человек, это его «иваны» заставили. Пожалел дурака.
– И не плетью, а просто розгами?
– Да. Но ты тайну-то будешь сказывать? Или нету никакой тайны, а так, язык почесать ляпнул?
– Есть! Есть тайна. Тока вам, за вашу справедливость, скажу. Сегодня ночью на костеобжигательном заводе будут мертвое тело жечь.
– Где именно? – выскочил вперед Вощинин. – Для чего?
Но Гусиная Лапа его игнорировал, пытливо глядя на Алексея.
– След заметают? – спросил тот.
– Надо полагать.
– На каком заводе? Их в городе четыре.
– Того не знаю. Но где-то на Гутуеве.
– Вот спасибо тебе, Вафусий Силыч! Буду думать, как тебе поблажку учинить.
– Вы мне уже учинили, ваше высокоблагородие, – серьезно ответил налетчик. – Тем, что руку не сломали или нутро не отбили, как Глазенапу[6]. Ежли б я знал, что на Лыкова с ножом посягаю, сам бы бежал от вас быстрее пули.
Сыщики отошли в угол и стали там совещаться.
– На Гутуевском острове три завода, – стал загибать пальцы надворный советник. – Первый, самый маленький, – Грумбта. Это на Динабургской. Рядом с ним второй, Кобозева; он самый большой. А третий завод – Ильина. На котором из них?
– У Кобозева, – решительно заявил Вощинин. – Вот же темный человек! Давно мы вокруг ходим, а схватить не за что.
– Это тот, что Михаил Никитич? Почетный гражданин и благотворитель?
– Он, собачья суть! Главный в столице скупщик краденого. Владелец крупнейшей артели тряпичников. И костеобжигательный завод у него тоже самый-самый. На Динабургской, повозле завода, трактир и доходный дом. Ну, как дом? Так, казарма для рабочих… А сама ставка Мишкина находится на Лиговке. Там полноценный притон: торговые бани, второй трактир и балаганы для тряпья. Благотворитель, мать его ети!
У Платона Сергеевича даже задергалось веко. Видать, почетный гражданин Кобозев сильно ему досадовал…
– Трактир на Лиговке – «пчельник»?[7] – уточнил Алексей.
– Только отчасти. Обыватели туда тоже ходят, не одни фартовые. Но тон задают «красные»[8]. И с ними у Кобозева крепкая стачка.
– А в чем его главное дело? Бани?
– Ну, там, конечно, незаконная проституция, но обороты дает артель. В балаганах, что во дворе, скупают и хранят краденое. Однако сделано так, будто сам Кобозев ни при чем, все отдано в аренду и скупку ведут приказчики. Ночью украли, под утро перешили и тут же выставили на Толкучем. Хозяин свою вещь уже не опознает.
– Облавы делали?
– Последний раз еще при Иване Дмитриевиче[9], десять лет назад. Как стал Кобозев большой благотворитель, ходить туда мы прекратили. Начальство не одобряло…
Лыков понял затруднение коллежского советника. Артели тряпичников тесно связаны с ворами и часто руководят ими. Тряпичники – и наводчики, и скупщики. Двадцать хозяев таких артелей держат весь воровской оборот столицы. У каждого свой «пчельник», свои шайки на прикорме, свои ночные портные и подпольные ломбарды. Высокий забор и злые собаки охраняют дом от непрошеных гостей. Разбогатев, хозяин артели ставит на довольствие участкового пристава и околоточного. Еще избирается в гласные думы, обзаводится посредниками и присяжными поверенными. И делается для полиции неуязвим.
– Платон Сергеевич, а может, это шанс? Найдем сегодня ночью на кобозевском заводе покойника – и прижмем стервеца?
Вощинин с сомнением покачал головой:
– Не сам же он будет его в печь совать? Но хоть кровь попортим аспиду. Так что новость все равно хорошая. Теперь главное не спугнуть!
Сыщики воротились к Гусиной Лапе. Тот сидел безучастный и скучал.
– Ваше высокоблагородие, на Шпалерной скоро ужин подадут! Я ж из-за своей доброты и голодным останусь! Это рази правильно?
– Последние два вопроса, Вафусий, и поедешь шамать, – успокоил фартового Лыков. – От кого ты узнал про покойника?
– В трактире подслушал, в «Любиме».
– «Любимов» в городе тоже не один. Это который на углу Виндавской и Динабургской?
– Точно.
– Кобозева заведение, – пояснил Вощинин. – Все сходится!
– А кто с кем разговаривал? – продолжил расспросы Алексей.
– Да два галмана, от сохи пришли водки попить. На вид – истопники. Черные все!
– Что именно они сказали?
– Всего и баяли, что ночью палить кого-то привезут. По петуху[10] им обещано. Все, боле ничего не знаю, жрать хочу!
Налетчика увезли в домзак, но Вощинин велел поместить его в одиночку. Если облава даст результат, утром он понадобится для опознания. А сыщики начали подготовку к ночной вылазке.
Так Лыков, сам того не желая, оказался втянут в операцию чужого ведомства. Ему пришлось телефонировать Дурново, объяснять ситуацию и просить разрешения. Департамент полиции связан с градоначальством множеством общих дел; не редкостью были и совместные операции. Поэтому директор разрешение Алексею дал, но велел утром доложить, что из этого получилось.
Надворный советник поехал домой. Там он отобедал, оценил новый Варенькин наряд, покидал к потолку детей. Потом огорчил жену известием, что уходит на службу. Дурново вызвал через рассыльного, сказал: срочное дело. Раньше утра не обернется.
С тех пор как Лыков возглавил Особенную часть, Варенька стала меньше за него волноваться. Это тебе не Летучий отряд! Ее муж теперь не сидел в засадах, не лазил с облавами по притонам и не задерживал лихих людей. Бумажная рутина заменила живое опасное дело. Супругу это радовало, Алексей же огорчался. Вдруг он обнаружил, что у него стал расти живот. Возможно, поэтому сыщик и отправился в свою дурацкую прогулку на Петербургскую сторону. Побить пару хулиганов, растрясти жиры… И вот чем обернулось.
В пятом часу Лыков вышел из парадного, свернул за угол – там его уже было не видно из окна квартиры – и поймал извозчика. Он успел незаметно сунуть за спину «веблей», а в карман положил французский полицейский кастет, подарок Благово. Прибыв на Офицерскую, сыщик сразу поднялся в гримерное депо. Там толпились агенты, переодевались тряпичниками. Руководить операцией назначили коллежского асессора Шереметевского. Алексей дружил с этим ловким и смелым человеком. Любимец самого Путилина, Шереметевский состоял в сыскной полиции уже двадцать лет и достиг должности помощника начальника. Причем он не только номинально, но и на деле был правой рукой Вощинина. Преступники столицы боялись его как огня.
Приятели поздоровались, обменялись дежурными колкостями, и Алексей сел гримироваться. Ему выпала роль старшего артельщика, поэтому бороду решили не наклеивать. Лыковские партикулярные усы вполне шли образу. В депо подобрали сюртук, сапоги и картуз – ношеные, но с оттенком щегольства. Шереметевский изображал счетчика и с этой целью держал под мышкой амбарную книгу. Четверо агентов пачкались золой, чтобы походить на старьевщиков. Вскоре облава была готова.
Они подъехали к третьему участку Нарвской части за час до развода мостов. Взяли из дежурного наряда двух городовых и отправились на Гутуевский остров. Было по-ночному тихо. Справа от стройки Богоявленского храма виднелся на фоне неба силуэт огромной горы. Словно вулкан поднялся над островом! Гигантская куча костей возвышалась на пятнадцать саженей. Лыков был как-то раз на вершине и поразился открывавшемуся оттуда виду. Весь Петербург как на ладони, и Кронштадт, и форты… Теперь сыщику предстояло посетить завод в сумерках белой ночи.
О заведении Кобозева давно ходила недобрая молва. Вот на Резвом острове стоит такое же предприятие. Выстроено «Обществом костеобжигательных заводов и выделки из кости других продуктов» тридцать лет назад. Дымит исправно, и никаких там нет темных историй. А все потому, что хозяева – поляки и ведут дела чисто. Не то здешние тряпичники. Имея тесные связи с преступным миром, они иногда помогают скрыть самые страшные улики их деятельности – тела жертв. Костеобжигательный завод как будто создан специально для этого.
Со всей Европейской части империи, с Кавказа, Поволжья и Урала везут в Петербург кости животных. По Мариинской системе из Камы, Оки и Волги груз попадает в столицу. За год обрабатывают миллион пудов! На заводе кости сортируют. Длинные продают токарям на изготовление вещей: ручек для зонтиков, тростей, гребней, папиросников. Остальные помещают в рубильный барабан, где измельчают механическим способом. Затем дробленую кость варят в котлах, вытапливая из нее сало и клей. Жидкую клейкую массу еще отдельно вываривают, загущают и сушат, а собственно кости раскладывают на особых решетах. Под ними находится главное устройство завода – огромная печь. Она топится круглые сутки без выходных, подавая наверх невыносимый жар. Полуголые потные рабочие, все в копоти, бегают по решетам в брезентовых котах и железными прутьями ворошат кости… Рядом мельница, в которой обожженный полуфабрикат рушат в муку. Костяная пыль стоит столбом. Кругом пекло и невыносимый смрад, будто в преисподней. Если в это время внизу, где истопники, сунуть в жерло печи труп, никто и не заметит. И следов никаких не останется.
Городовых при экипажах оставили на берегу, укрыв за амбарами. Четверо «тряпичников» подкатили к заводу на телеге, а главный «артельщик» со «счетоводом» – на пыльной пролетке. Лыков с ухарским видом направился прямо в ворота. Сторож преградил ему путь:
– Куда прешь?
Сыщик помахал у него перед носом латунной бляхой с номером семь. Все тряпичные артели имели на заводе свои лабазы, куда свозили кости. Седьмой лабаз принадлежал купцу Ванюшину, крупнейшему поставщику в Александровской части.
– Щас наши два воза подойдут, Сосфен Пантелеймоныч велел разгрузить.
– Какие воза? Мосты же разведут!
«Артельщик» с шиком вытащил серебряные часы, щелкнул крышкой и заявил авторитетно:
– Наши успеют.
Лыков хотел уже пройти мимо, но сторож дороги не дал. Выше сыщика на три вершка, широкоплечий и очень самоуверенный, он осмотрел ночных гостей и сказал:
– Я вас раньше здеся не видал. И в ночь на понедельник у нас никогда возы не принимают.
– И чё? – насмешливо поинтересовался Алексей.
– А то. Вот появятся телеги, тогда и вы пройдете. А пока тут постойте.
Лыков скривился, взял мужика за ремень, поднял и понес к сторожке. Зашвырнул внутрь и пригрозил:
– Еще раз такую глупость услышу – самого в муку изотру.
«Артельщики» пошли дальше. Караульщик смотрел им вслед из окна, но выйти на улицу не решался… Через минуту пять человек ворвались в кочегарку. Двое истопников, голые по пояс, толкали в печь огромную осиновую колоду. Увидев незваных гостей, они бросили ее на пол.
– Что же вы, звери, осиной топите? – ласково осведомился Шереметевский. – Самое ведь дурное дерево.
– А… эта…
Коллежский асессор огляделся по сторонам и буднично спросил:
– Жмурик где?
При этих словах один из кочегаров бросился к дверям, но ему подставили ногу, повалили и стали вязать.
– Да ты еще дурнее осины, – ухмыльнулся Шереметевский. – Повторяю вопрос: где покойник?
Ошарашенные мужики молчали.
– Дурни! – рявкнул на них Лыков. – Вы, что ли, убивали? Знаем, что не вы. А будете гайменников покрывать – себе навредите!
Тот, что пытался убежать, откашлялся и сказал:
– Так что, пока не привезли.
– Ага. Когда ждете?
– Эдак к полуночи.
– Кто должен привезти?
– От Снулого ребята.
– Кто такой Снулый?
– Не могу знать, ваше благородие!
– Солдат? – обрадовался Лыков.
– Так точно, пехотный запасной.
– Какого полка?
– Девяносто второго Печерского, ваше благородие!
– Развяжите его и дайте закурить, – распорядился надворный советник.
Когда истопник затянулся, обстановка в кочегарке как-то сразу разрядилась. Напарника тоже угостили папиросой. Мужики несколько успокоились, перестали дрожать, и Алексей продолжил расспросы:
– Ну, так кто такой этот Снулый?
– Мы, ваше благородие…
– Выше подыми! – поправили сыскные.
– Виноват, ваше высокоблагородие! Мы и сами не знаем. Какой-то атаман.
Лыков покосился на Шереметевского, но тот отрицательно покачал головой.
– Из новых, что ли? Не слыхать было до сих пор про такого атамана.
– Не могу знать! Обещали нам червонец на двоих. Что ж… деньги хорошие. А ему, покойнику то есть, уж все равно.
– В первый раз подрядились?
– Ага, – вступил в разговор второй истопник. – Мы с Федькой тут тока с Пасхи, при печах-то. Впервые, значит.
– А кто предложил? Кто деньги посулил?
– Васька Питенбрюх.
– Из Яковлевки? – оживился Шереметевский.
– Он самый.
– Ну, его мы быстро сыщем.
На этом разговор закончился. Кочегары принялись топить печь, а засада попряталась по углам. Прошло полчаса, никто не появлялся. Лыков стал советоваться с Шереметевским. Он считал, что нужно пойти проверить сторожа на воротах. Вдруг он предупредит гайменников? Зашли, мол, пятеро, кто такие – неизвестно… Помощник Вощинина не соглашался. До полуночи еще почти час. А если начать теперь шляться по двору, только спугнешь.
Вдруг дверь в кочегарку открылась, с улицы просунулась усатая голова, и раздался громкий шепот:
– Леонид Алексеевич!
Шереметевский вышел на свет.
– Здесь я. Что случилось, Барсуков?
Это был агент, оставленный при экипажах. Он зашел внутрь и доложил:
– Я телегу с пролеткой к городовым отогнал, за бани. Ниоткуда не видать.
– И что?
– А сам, значит, к вам пришел. Для подкрепления.
– Молодец. В заводе что?
– Народ работает. Все тихо.
Тут подошел Алексей.
– Барсуков, ты, когда шел, сторожа в воротах видел?
– Никак нет. И свет в будке загашен.
Лыков матюгнулся и выбежал на улицу. У ворот что-то происходило. Двое стояли и держали в руках длинный, прогибающийся в середине сверток. Увидев Лыкова, они уронили его на землю. Сыщик бросился на них, но услышал знакомый щелчок. Он резко присел. Грохнул выстрел, и в стену котельной за его спиной словно швырнули горсть железного гороха. Что-то больно ударило Алексея по голове и упало к ногам. Он схватил рукой – горячо!
Сзади агенты распахнули дверь и полезли было наружу. Лыков крикнул через плечо:
– Берегись!
Сыскные закрылись изнутри, и вовремя: жахнуло прямо в дверь. Стреляли крупной дробью и очень кучно.
Люди, стоявшие у ворот, бросились прочь. Лыков устремился за ними, но в спешке споткнулся о сверток и растянулся во весь рост. Вскочил, выбежал на набережную. Где они? Справа раздавались свистки городовых, а слева – удаляющийся топот. Сыщик хотел поднажать, но в ногу словно вбили гвоздь… Вывих! Только этого не хватало. Он ковылял и слышал, что топот делается все тише. Вдруг он совсем прекратился, и раздался плеск весла. Садятся в лодку! Алексей вытянул руку с «веблеем». В сумерках едва угадывались две фигуры. Медлить нельзя! Сыщик разрядил весь барабан, стараясь брать прицел пониже. Человек охнул. Началась непонятная возня, потом басовитый голос пробормотал:
– Ты чё?
Через секунду кто-то всхлипнул, и снова плеснуло, будто мешок бросили в воду. Алексей захромал вперед. Он уже понял, что упустил противника.
Сыщику повезло: труп не успело отнести волной. Он зашел в Екатерингофку по пояс, разглядел тело, ухватил и вытащил на сушу. Тут подбежали агенты, посветили «летучей мышью». Дюжий парень в кожаной куртке. Готов… Одна дыра сзади в ляжке – лыковская пуля, а вторая от ножа – прямо в сердце. Быстро соображает господин Снулый! За секунду принял решение и обрубил все концы.
– Что там лежит в воротах? Покойник?
– Так точно, – доложил Барсуков. – В кошму замотали.
В ночи слышались энергичные шлепки по воде – лодка быстро уходила на Чекуши.
Когда Алексей вернулся на завод, там уже царила суматоха. Агенты ходили по двору с фонарями, рассаживали арестованных в пролетки, а на телегу грузили мертвые тела. Шереметевский велел добавить к истопникам сторожа. Было очевидно, что он предупредил убийц о засаде. Лыков развернул кошму и рассмотрел жертву, которую хотели кремировать. Заурядное бритое лицо, возраст – около тридцати. Одет в дешевое исподнее, без верхнего платья. На правой руке обнаружилась особая примета – изуродованный ноготь большого пальца.
Алексей сказал Шереметевскому:
– Больно шустер этот новый атаман. Одну ниточку он оборвал, осталась еще одна. Поторопись-ка с поисками Питенбрюха. Лети в Яковлевку, тащи Ваську сразу на допрос. Я бы с тобой поехал, да нога не ходит, к доктору мне надо.
Подошел старший агент Сизов.
– Ваше высокоблагородие, я тут на земле собрал…
– Ну-ка? – порылся у него в горсти Лыков. – Картечь, и крупная. Ею в нас и стреляли. Хорошо, все целы!
Ближайшие несколько человек сняли фуражки и перекрестились.
– А это что?
Алексей взял у старшего агента короткую латунную трубку, пахнущую порохом. К одному ее концу шелковыми нитками была привязана какая-то тряпка.
– Ух ты! Это, Сизов, называется парашют. В трубку кладется картечь, а тряпка позади – обычный пыж.
– Про пыжи я слыхал, ваше высокоблагородие, но зачем они его к трубке привязали?
– При выстреле трубка вылетает из ствола и падает в нескольких саженях впереди. Вот, значит, чем меня в голову стукнуло! Но продолжу. Пыж на нитках летит следом и поддерживает гильзу в устойчивом положении. Это существенно повышает кучность боя.
Сизов непонимающе хлопал глазами:
– И что?
– А то! Стрелок не просто хотел в нас с тобой попасть. Он хотел убить наповал. Я желаю познакомиться с этим дарованием!
Агенты вокруг переглянулись и быстро разошлись.
Поспать в эту ночь Лыкову так и не удалось. На Офицерскую они вернулись в половине третьего. Надворного советника сразу повели к частному врачу[11], который наложил ему на лодыжку повязку. В сыскную полицию Алексей поднялся уже с палкой и до семи утра допрашивал арестованных. Незадачливых истопников быстро отправили в предварительную тюрьму. По Уложению им следовало наказание двумя степенями ниже, чем главному виновному. За умышленное убийство Снулому полагалось пятнадцать лет каторги. Значит, пехотный запасной и его товарищ уплывут на Сахалин на восемь лет. За то, что хотели заработать десятку на двоих… Дураков было жалко. Лыков отвел пехотного запасного в сторону и сказал ему на ухо:
– На следствии откажитесь от своих слов. Мол, наболтали с перепугу, сами не помним чего…
– Это как? – не понял кочегар.
– А вот так! Вы же ничего преступного не сделали.
– Ну?
– С вашей стороны преступления не было, только намерение. Вот и откажитесь. Знать ничего не знаем, топили печку, а тут сыскные налетели и смутили нас.
– Но мы же в самом деле собирались!
– Ты что, в каторгу хочешь?
– Да ну! – опешил мужик. – Ваше высокоблагородие! Нешто вправду за такое каторгу дадут? Мы ведь тово… по пятерке на брата… И каторга?
– О чем я тебе, пентюху, и толкую! Откажитесь. Вам назначат адвоката, с ним еще посоветуйтесь. Понял теперь, олух царя небесного?
– Так точно! Спасибо, ваше высокоблагородие… Пойду, товарища научу.
Сторож оказался крепким орешком. Был под судом, но оставлен в подозрении; в молодости отсидел год в арестном доме за драку. Видимо, на заводе творилось немало темных дел, и на воротах у Кобозева стоял доверенный человек. От показаний сторож отказался наотрез, да еще грозил сыщикам судом. Принял-де их за фартовых, а те не представились и грубо с ним обошлись! Можно было не сомневаться, что хозяйские адвокаты парня быстро выручат.
В Яковлевке агенты никого не нашли. Огромный доходный дом с сотнями квартир выходил сразу на три улицы. Полуподвал населяла темная публика, тяготеющая к притонам Сенной площади. Ваську Питенбрюха в сыскной знали хорошо. Он был известный блатер-каин, но с поличным взять его не удавалось. Васька держал легальную кассу ссуд, а по закону ломбард нельзя привлечь за скупку краденого. Теперь ловкий барыга исчез и даже успел забрать из кассы все ценные заклады. Телефоном, что ли, они общаются со Снулым? Как он сумел так быстро узнать про опасность и сбежать?
Внизу, в морге Казанской части, лежали два трупа. Ни один из них не удалось идентифицировать с ходу. Жмуриков обмерили и теперь проверяли по картотеке антропометрического бюро. Бертильонаж – вещь трудоемкая; может быть, к вечеру что-то выяснят…
Вощинин поблагодарил Лыкова за помощь и даже проводил до приемной. Алексей заехал домой, успокоил жену и сменил брюки – те при падении порвались на самых неприличных местах. В восемь утра с тростью Благово он зашел в кабинет директора департамента.
– Что у вас с ногой? – сразу вскинулся Дурново.
– Споткнулся в темноте… об покойника. Вывих.
– Как все прошло? Судя по вашей ноге, не совсем безоблачно?
– Да. Нас обстреляли картечью. А когда я ранил одного в ногу, его тут же добили свои. И уплыли на лодке.
