Николай Свечин
Столица беглых
– А вы откуда знаете про ангарщину? – удивился Лыков.
– Я там служил, в Пятом Иркутском резервном батальоне. Его во время войны с японцами в полк переверстали, а тогда был батальон. Ну и того… иркутские обычаи не забыл. Самый страшный в Сибири город, скажу я вам. А может, и во всей империи. Даже днем могут жизни лишить за полушку. В том же Красноярске не в пример спокойнее.
Коллежский советник осмыслил услышанное и сказал:
– Иркутск называют столицей беглых. Сам я был там проездом и давно, ни подтвердить, ни опровергнуть не могу. Неужели так плохо?
– Собственно город приличный: театр есть, Ангара красивая, имеется несколько нарядных улиц. После бедственного пожара тысяча восемьсот семьдесят девятого года, когда выгорела лучшая часть, запретили в центре деревянные дома, и наш Иркутск похорошел. Но… Он действительно столица беглых. Весь сброд тянется почему-то сюда.
– Странно, полицмейстер в отчетах об этом молчит.
– А чего ему молнии на голову привлекать? – усмехнулся штабс-капитан. – Я тоже начальству не все рассказываю. А вы разве не так?
– Я чиновник особых поручений Департамента полиции, бумаг пишу мало, все больше тащу и не пущаю. В том смысле, что в командировках постоянно.
– А… Повезло вам со службой, Алексей Николаевич. Бумаг мало. Я вот мелкая фигура, а и то замучили отчетами. Сейчас вся Россия пишет и в Петербург шлет, скоро засыплют его по самый шпиль Петропавловского собора.
– А подсказки какие-нибудь есть у вас, Иван Остапович? Возьмут да отправят меня в Иркутск заразу выкорчевывать. Или я сам напрошусь.
Сухобрус внимательно посмотрел на сыщика и предостерег:
– Самому туда проситься не надо.
– Почему?
– Уж поверьте мне, Алексей Николаевич, что не надо. Дались вам эти беглые…
– Если на то пошло, то дались, – взъелся коллежский советник. – Ловишь их, ловишь, а потом лыко да мочало, начинай сначала! Прибить этой гадине голову гвоздями к собственной спине, ей-ей руки чешутся.
– Они сами кому хочешь прибьют. Особенно кавказцы.
– Кавказцы? В Иркутске?
Штабс-капитан невесело рассмеялся:
– Их там больше, чем в Кутаисской губернии.
– Поясните.
– Эх… После войны я там уж не был, но от батальонных товарищей знаю: ничего не изменилось. Все так же на улицах режут и грабят. Особенно отличаются в этом подвиге грузины. Исстари в Иркутск ссылали оттуда всякую шваль. И довели до того, что сейчас кавказцы творят на Ангаре, что хотят, и управы на них нет.
– А полиция?
– Куплена, судя по всему.
В разговоре возникла долгая пауза. Лыков обдумывал услышанное. В департаменте тоже давно подозревали, что где-то за Уралом есть «номера для беглых». Они появились три-четыре года назад. Сыскные заметили, что преступники крупного калибра стали реже попадаться. А в случае проверки документов предъявляли подлинные бумаги на чужие фамилии. Недавно внимание Алексея Николаевича на это обратил его приятель Запасов. Сыщик сдружился с жандармом, когда дознавал железнодорожные кражи в Москве[7]. После успешного завершения дела Дмитрий Иннокентьевич был произведен в полковники «не в очередь» и получил повышение. Теперь Запасов командовал Нижегородским ЖДЖПУ[8]. Месяц назад его подчиненные изловили в поезде, едущем из Сибири в Петербург, опасного финляндского сепаратиста. Тот сбежал из Акатуя в кандалах и арестантском халате. А попался в богатой чесучовой тройке, с карманами, набитыми деньгами. Еще с измененными приметами и заграничным паспортом. Как произошло столь чудесное превращение?
Сухобрус назвал номера для беглых санаторией, что сути не меняло. Сибирь наводнена этим беспокойным элементом, счет идет на десятки тысяч. А до введения закона от 12 июня 1900 года в бегах находилось сто тысяч человек! Закон уменьшил количество ссыльных в разы, теперь статистика не такая удручающая. Но все равно дело плохо, и с каждым годом все хуже. На последнем совещании у Зуева возник разговор: найти бы притон и разорить его. Ясно, что местная полиция не справится, ее запугают или купят. И вот сейчас Лыков в Сибири. Когда еще сюда попадешь? Воспользоваться оказией и попробовать разобраться? А надо ли? Как говорили ему в полку: от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся. Старый армейский закон. В нем вековая мудрость. Потом, в чужой земле порядка не наведешь. Лишь дурак может думать, что он приедет на месяц и все наладит. Если здешняя полиция бессильна, значит, на то есть серьезные причины. Никакой варяг их не устранит. И что делать?
С другой стороны, терпеть ситуацию было уже невмоготу. Алексея Николаевича разбирала злость. Раз за разом повторялось одно и то же: злодея с трудом изымали из общества, запирали в Сибирь, а он вскоре выныривал снова. И опять грабил и убивал. Ладно, сейчас сыщику надо разобраться с Туруханском. Есть время подумать… Но уж больно удобный момент: он недалеко от столицы зеленых ног. Закончить здесь, на Енисее, и перебраться на Ангару. Повод всегда можно найти. Например, формально это будет инспекция сыскного отделения иркутской полиции. Новых отделений открыли чуть не сотню, и хорошо бы проверить, как там обстоят дела. А Курлову с Зотовым объяснить по телеграфу истинные цели командировки. Нил Петрович – опытный человек, сразу поймет и одобрит. Люди калибра Лыкова в Сибирь попадают не каждый год. А шталмейстер будет только рад, что опальный сыщик сам себе придумал трудное поручение.
Сплав по реке продолжался до темноты. Питерец торопил лодочника и заставил того поднять парус. Илимка полетела, как на крыльях. Заночевали путники в селении Нахвальском, в доме волостного старосты. Спали всего пять часов, а ранним утром опять помчались вниз. Плыли целый день и не встретили даже шитика[9]. Заночевали в станке Каргино, возле того места, где в Енисей впадала Верхняя Тунгуска[10]. Местные жители сообщили, что «Мономах» останавливался тут сутки назад, выгружал провиант для ссыльных. Лыков велел еще поднажать…
На третий день плавания еда, взятая в Иркутске, закончилась. Волей-неволей требовалось заглянуть в Енисейск. Город открылся в прогале тайги по левому берегу. Потом долго его не было видно из-за леса, и только через час лодка причалила.
Енисейск, по сибирским меркам, оказался крупным городом. Девять каменных храмов, гостиный двор, монастырь, две полные гимназии – мужская и женская. Имелись даже публичная библиотека и книжная лавка. Прежде тут находилась столица пушной торговли, и местечко процветало. Однако удаленность сыграла с ним дурную шутку. Уж больно удобно оказалось ссылать сюда ненужных людей. Еще в семнадцатом веке девять лет тут провел протопоп Аввакум. Затем пришла очередь декабристов – Якубовича, Фонвизина, Шаховского. Их сменил Буташевич-Петрашевский, а последнего – Елпатьевский. К началу двадцатого века Енисейск сильно сдал. Сибирская железная дорога прошла южнее, через Красноярск, и забрала отсюда всю жизнь. Разъехались иконописцы, составлявшие прежде славу Енисейска. И теперь это был просто грязный убогий городишко…
Лыков воспользовался своим старшинством в чине и торопил штабс-капитана Сухобруса. Как тому ни хотелось задержаться в цивилизации подольше, уже через четыре часа илимка снова двинулась в путь. Господа успели помыться в бане у исправника, пообедать и слегка напиться. Коллежский советник подарил спутнику бутылку рябиновой на коньяке, чтобы не очень брюзжал. Сам тоже запасся этим благородным напитком. Лодка шла всю ночь, пробираясь в темноте, и утром оказалась в Анциферовой деревне. К радости сыщика, он увидел там пароход. Догнали!
«Мономах» уже собирался отчаливать, когда коллежский советник дружески простился с Сухобрусом и поднялся на борт. Иван Остапович чуть не прослезился – ему не хотелось расставаться с щедрым попутчиком. Обе каюты второго класса оказались пусты, пассажиры сошли еще в Енисейске. А тут целый полковник и до конца плавания. Алексей Николаевич своими тремя червонцами резко улучшил экономику рейса. Он с комфортом расположился у окна, окружил себя батареей пивных бутылок, заказал уху из осетров. Хорошо…
Снова мимо потянулась тайга. Окна лыковской каюты были по правому борту, там, где высокий и живописный берег. Сыщик отдыхал от неудобств трехдневного сплава в илимке и обдумывал планы на будущее. Ехать добровольно в Иркутск или нет? И как быть с Сергеем? У того жена рожает, он мечтает скорее вернуться в Петербург. А тут шеф сам напросился на долгую командировку аж к Байкалу. Бросить его одного Сергею будет неудобно. Да и для дела два сыщика лучше, чем один. И возникает вопрос: есть ли у Лыкова право так осложнять жизнь своему помощнику?
Пароход шел быстрее лодки, зато чаще останавливался. Анциферово командированный осмотреть не успел, а другие местечки оказались совсем уж невзрачными. Михалево и Гурино – по пять изб, Холмогорово – семь, а в Шадрино целых четыре… Только Назимово со своими тридцатью избами и мелочной лавкой выделялось из этого унылого ряда. Капитан, не знавший, как ублажить знатного пассажира, взял на себя функции чичерона. Он пояснил Лыкову, что через Назимово идет снабжение всем необходимым золотых приисков. И дальше столь больших селений не будет до самого Монастырского.
По левому берегу бесконечно тянулись леса. Анциферовская волость! Площадь больше Франции, а народу живет меньше, чем в Арзамасе.
Наконец показался небольшой станок с часовым на берегу возле бревенчатой казармы. Это было знаменитое Ворогово, граница с Туруханским краем и вотчина штабс-капитана Сухобруса. Дальше – Осиновский порог, о котором Иван Остапович говорил, что не всякий проскакивает его благополучно.
«Мономах» пробыл на кордоне полдня. Чинили что-то в машине, готовились к рискованному броску. Коллежский советник от нечего делать осмотрел кордон. Полурота солдат резервных войск, будка телеграфиста, девятнадцать домов обывателей. Ссыльных ни одного, чтобы не могли подсобить товарищам проскочить караулы. Питерец отбил экспресс директору департамента (так и так, все по плану). Истребил на пароходе большую сковородку тагунков – мелкой енисейской рыбешки размером с кильку, но очень жирной и вкусной. И лег спать среди дня. А когда проснулся, страшный порог уже остался позади. Капитан рассказал, что возле левого берега есть узкий проход, где вымыло каменную гряду; в него и проскочил «Мономах». Так Лыков оказался в Туруханском крае.
После теснины Осиновского порога Енисей принял в себя Подкаменную Тунгуску и сделался вдруг неимоверно широким. От берега до берега в нем стало пять верст – как три Волги! Пейзаж изменился в худшую сторону, сообразно обещаниям Сухобруса. Деревья не такие высокие, между ними разрывы болот, в воздухе пахнет гарью и носятся клочья белого дыма. Тот же чичерон сообщил, что здесь всегда так. Лес горит каждое лето, никто его не тушит – некому. По воде мимо борта потянулись тушки мертвых белок, сотни и сотни. Животные спасались от огня, прыгая в реку, и тонули. Показались несколько лосей, пытавшихся переплыть на другой берег. Матросы махнули рукой – навряд ли получится… Далее боролись с течением медведица и два медвежонка. У этих шансы спастись были больше – звери пробивались к острову посреди Енисея.
– Доплывут, – утешили пассажиров те же матросы. Они спустили шлюпку и стали собирать с воды мертвых белок – на шкурки. А Лыков уселся к окну и снова задумался над своими делами.
Опять замелькали станки с непонятными названиями: Сумароково, Инзырьевская, Бахтино, Мирная, Чулковская, Долгоостров, Искупая, Верхнеимбатская… Сумароково являлось складочным местом для скупки у населения рыбы. Буфетчик купил там нельму свежего копчения, и весь пароход пропах ею.
Итак, Лыков в Туруханске. Площадь края – 1 659 010 квадратных верст. Это больше, чем Германия, Австро-Венгрия и Франция, вместе взятые. На севере он выходит к Ледовому морю, как арестанты называют Северный Ледовитый океан. Алексей Николаевич впервые оказался в этих местах, и многое его удивляло. Вдруг на небе появились три солнца! Одно главное, а по бокам, справа и слева – еще два, менее ярких и соединенных со средним радужными лентами. Что за чудеса? Питерец побежал к капитану. Тот равнодушно ответил: здесь всякое бывает, такие широты…
Наконец, когда плавание надоело Лыкову окончательно, справа показалась на горе белая церковь, а под ней горсть домов с плоскими, как по всей реке, крышами. Это было село Монастырское, последний пункт на Енисее. Отсюда командированному надо плыть уже по другой реке, Турухану. Всего-то тридцать пять верст, зато против течения.
Алексей Николаевич знал от капитана, что «Мономах» простоит в селе полдня, а потом двинется в административный центр края. До самого города он подняться не сможет – Турухан сильно обмелел. Пароход выгрузит пассажиров, где придется, и верст десять-двенадцать придется идти пешком. После девяти суток беспрерывного плавания сыщику это было даже в охотку. Он сошел на берег – и тут же подбежал коренастый мужчина в полицейском мундире с петлицами пристава:
– Ваше высокоблагородие! Туруханский отдельный пристав надворный советник Булевский. Позвольте приветствовать вас на вверенной территории.
Глава 3
Туруханск
Полицейские чины двинулись вверх по горе в сторону храма. Позади стражник тащил багаж командированного.
– Желаете сразу в баню? – тактично поинтересовался пристав. – Натоплена к вашему прибытию.
– Вот спасибо! Давайте и впрямь с нее начнем, а то я чуть не одичал, покуда плыл. Вас как зовут?
– Лев Фердинандович, ваше высокоблагородие!
Булевский шел, будто палку проглотил: спина прямая, голос преданный, с придыханием. Чует вину, пытается загладить…
– А меня Алексей Николаевич. Давайте по-простому, без китайских церемоний.
– Слушаюсь!
– Нельзя ли задержать пароход, чтобы он не ушел без нас в столицу края?
«Туруханский царь» смешался:
– Так мы уже в ней.
Лыков даже остановился:
– Простите, не понял. Мы в селе Монастырское, а я имел в виду заштатный город Туруханск.
– Изволите ли знать, упомянутый вами город того… Центральное управление краем оттуда переехало. Сюда.
– Как переехало?
– После пожара в пятом годе восстанавливать сочли нецелесообразным. Перенесли все в Монастырское, и теперь, стало быть, головка здесь. Пока неофициально, и не все еще перебрались, однако…
– Что за пожар?
– Так вам в Красноярске не объяснили? – удивился пристав. – В июне мы переехали. Здание полицейского управления, тюрьму – заново отстроили. Из четырех лавок, что были в городе, три переместились следом за администрацией. К зиме достроим больницу, тоже сюда переведем. Жители почти все Туруханск покинули, оседают здесь. Помер город, считайте. Река когда обмелела, начал народ оттуда уезжать. А после того как его сожгли, и вовсе жизни не стало.
– А кто сжег?
– Уголовные из ссыльных, больше некому, – убежденно сказал Булевский. – Однако доказать не получилось.
– Странно, Александр Константинович ничего мне не сказал.
– Миллер? – догадался пристав. – Да вы, верно, торопились. На пароход. Так?
– Так. Беседа, вы правы, получилась короткой.
– Вот он и не успел. Решение о переносе местоположения властей принято еще в прошлом году. Формальности оказались долгие, но к осени закончим. Вот.
Лыков кивнул:
– Хорошо, это я понял. Но мне все равно надо попасть в Туруханск. Ведь Силин с приятелями бежали оттуда?
– Так точно.
– Я должен изучить обстоятельства побега на месте. Поедете со мной для дачи разъяснений. Как же так вышло, Лев Фердинандович?
– Не моя вина, ваше высокоблагородие! В округе уголовных ссыльных пруд пруди, скоро будет больше, чем коренного населения. Я докладывал, что больше нельзя, надзор будет невозможным, и вот… А рука руку моет. Уряднику сказали, что ушли на работы в Гольчиху и Дудинское, пароходы разгружать. Нужны заработки, мы понимаем… Административно-ссыльные получают от казны ежемесячно пятнадцать рублей, на них еще кое-как, но можно жить. А ссыльнопоселенцам ничего не полагается. Им хоть с голоду помирай. И губернское начальство по нашим ходатайствам разрешило отпускать таких на заработки в пределах округа.
– Как сбежали Африканец с товарищами? Могли они сесть в Енисейском заливе на пароход и уплыть в Европу?
– Никак нет. Проведенным дознанием точный маршрут выяснить не удалось. Молчат, как омули! Никто ничего не знает. Однако побег на иностранном пароходе практически неосуществим. Капитан знает, что это нарушение закона, – для чего ему рисковать? Денег у голодранцев нет, люди они беспокойные… Считаю такой маршрут невозможным[11].
– Значит, уголовные бежали вверх по реке? – недоверчиво спросил Лыков. – Но как они сумели преодолеть кордоны?
– Об этом следует спросить караульных, – зло парировал надворный советник. – У меня, ваше высокоблагородие, под управлением земли с пол-Европы. Разве за всеми углядишь? Штаты смешно сказать какие. Оклады жалованья еще смешнее. Чего они там, в Петербурге, хотят? Приехали бы да сели на мое место, а я бы посмотрел, как они управятся!
Было ясно, что «они» для Булевского – это в том числе и Лыков.
– Отложим разговор, – примирительно сказал командированный. – Но в Туруханске продолжим его. Я должен дать отчет товарищу министра генералу Курлову. Если считаете себя невиновным, дайте аргументы. Настоящие, а не про пол-Европы.
Алексей Николаевич не собирался куковать у черта на куличках. Провести быстрое дознание – дело двух дней. Дольше пароход задерживать нельзя, а подниматься по течению до Красноярска в собачьей упряжке сыщик не собирался. Он велел Булевскому сообщить капитану «Мономаха», что отплытие назад состоится по решению коллежского советника. Требование являлось незаконным, но в Сибири проходило и не такое.
Быстро вымывшись в бане и пообедав, питерец вернулся на судно. Его уже ждали и тут же снялись с якоря. Пристав сопровождал столичное начальство и покрикивал на капитана и матросов. Действительно, тут он был царь и бог…
Монастырское находилось на правом берегу Енисея, а Турухан впадал в него слева. Пароход развернулся против сильного течения и зашел в устье притока. В Енисей с другой стороны впадала Нижняя Тунгуска, и ширина реки достигала шести верст, поэтому маневр не составил затруднений. Как только вошли в Турухан, пароход резко сбавил ход. Подниматься не спускаться… Кроме того, речка оказалась засоренной карчами, «Мономах» принялся лавировать. На носу стоял боцман и лотом замерял глубину, сообщая данные на мостик.
Так они плыли целых пять часов, а поднялись лишь на двадцать верст. Пешком было бы быстрее, подумал Лыков. Но присмотрелся внимательно и понял, что ошибся. Лес по обоим берегам стоял редкий, то и дело проглядывали обширные болота. Севернее начиналась Тазовская тундра, она и формировала пейзаж. Еще много попадалось озер, и все они имели правильную круглую форму. Гость спросил у хозяина, почему так. Тот ответил по-солдатски:
– Не могу знать! Местные называют их – шары. Они здесь повсюду и такие, словно их циркулем чертили…
Вскоре стоять на палубе стало невозможно. Налетели такие полчища комаров, которые возможны лишь в Сибири. Полицейские спрятались в каюте. Унылые виды, медлительность хода, гнус – все навевало невыносимую тоску. «Я-то скоро уеду, а как тут люди годами живут», – думал про себя Лыков.
Наконец пароход встал окончательно. На берег полетела сходня. Капитан доложил:
– Дальше фарватера нет, слишком мелко.
Откуда-то выскочил бравый малый кавказской наружности и доложил Алексею Николаевичу:
– Ваше высокоблагородие! Помощник пристава, не имеющий чина Кибирев явился в ваше распоряжение!
Булевский пояснил:
– Это мой ближайший подчиненный, осетин по нации. Я послал его приготовить илимку с собаками. Дальше будем на ней добираться.
Начальство уселось в лодку. Чалдоны толкнули ее на воду, один сел к рулю, остальные двинулись пешком – подгоняли собак. За ними поспевал не имеющий чина.
Собаки продвигались вверх по реке намного быстрее парохода. Через два часа, когда начиналась серая полярная ночь, полицейские оказались в Туруханске. Кибирев теперь шел впереди и показывал:
– Тут была лавка купца Кашина. А тут, ваше высокоблагородие, меховой склад Зеликсона. Тоже был…
Лицо у помощника пристава было опухшее, и питерец спросил:
– Что с вами? Гнус?
– Так точно! Со вчерашнего дня в тайге, дожидался на берегу вашего прибытия.
– Лев Фердинандович! – укорил гость Булевского. – И зачем это нужно было? Пожалейте людей. Дождались бы мы, пока пришлют лодку из города.
Тот осклабился:
– Знаем, как гостей принимать… А этот пусть, чего его жалеть…
Туруханск поразил Лыкова своим видом. Всюду были разруха и запустение. Десятки, если не сотни домов стояли брошенные, без крыш, без дверей и окон. Только кое-где на порядке попадалась жилая изба самой бедной наружности. Людей не было видно, лишь собаки лаяли на новеньких. Да и то вполголоса, будто по обязанности. И это Новая Мангазея, столица провинции с семнадцатого века… Бывший уездный город, бывший главный меховой торг всей Сибири. Сюда на Петропавловскую ярмарку съезжались купцы от Москвы до Кяхты. Теперь все это было в прошлом.
Начальство уселось в здании полицейского управления. Там уже чадили дымокуры, выгоняли наружу гнус. Лыков с наслаждением снял с себя накомарник. Услужливый осетин тут же поставил перед ним стакан с горячим чаем и бутылку водки – на выбор. Все у помощника пристава было подготовлено заранее, и питерец от души поблагодарил его.
Далее Лыков провел формальное дознание. Он вызывал по одному тех, кто был причастен к побегу Африканца, задавал вопросы, уточнял, иногда проводил очные ставки. Сыщика интересовало, как могли четыре человека убежать из такого гиблого места и не попасться. Понемногу картина начала проясняться. И помог в этом все тот же Кибирев. Алексей Николаевич сразу почувствовал какое-то напряжение между приставом и помощником. Булевский старался свернуть интересные разговоры, торопил с отъездом, обрывал слишком откровенных рассказчиков. Говорил, что все уже изложил в рапорте, который отослал губернатору, но в Монастырском у него имеется копия и он предоставит ее в распоряжение ревизора. Там есть ответы на большинство вопросов. И вообще пора возвращаться, ночевать тут негде…
Осетин же, наоборот, домогался от свидетелей подробных и точных ответов. Скоро коллежский советник понял, куда клонят эти ответы. Урядник и два стражника сообщили, что Африкант Силин часто наведывался в Монастырское, с тех пор как туда перебралось управление полиции. Он имел заручку у письмоводителя управления Мелентия Непогодьева. Не иначе, тот помогал налетчику с бумагами, потому как официального разрешения на работы тот не просил. Письмоводитель в этих местах – большой человек. У него на руках бланки, печати, он всегда может подсунуть приставу на подпись нужный документ.
Продавец магазина фирмы «Ревельон» показал, что у Силина имелись денежные суммы, и немаленькие. Налетчик купил даже граммофон с пластинками! И подарил его Непогодьеву, каковой факт письмоводитель пытался скрыть.
Ссыльнопоселенец Шумилкин, из киевских воров, был за что-то обижен на Африканца и сообщил важные факты. Перед тем как сбежать, тот похвалялся за бутылкой водки, что у него «куплена вся полиция, начиная с головы». И только помощник пристава, кавказская цаца, пока кочевряжится. Но управа на него найдется, сверху прикажут, и никуда не денется.
Пристав сидел красный, как рак, и пытался ошельмовать свидетеля. Разговор принял опасный для него характер. Но вор держался смело, слишком смело для своего положения. Лыков не мог объяснить себе такую откровенность перед приезжим ревизором. Тот уедет, а надворный советник Булевский останется. Наконец на третьем часу дознания выяснился важнейший факт. Алексей Николаевич спросил у полицейских:
– Где сейчас Непогодьев? Надо его срочно допросить.
– Он отпросился на охоту, – торопливо ответил пристав.
– Вот как? А кто ему разрешил? – с нажимом спросил Лыков.
– Я.
– Вы? Зная, что из Петербурга к вам едет проверяющий?
– Так он через четыре дня вернется. Я телеграфировал в Красноярск, выяснил, что вы на «Мономах» не попали, и отпустил Непогодьева. Думал, вы позже прибудете, и он успеет.
– А то, что я на илимке пустился догонять пароход, вам в Красноярске не сообщили?
– Э-э… Я подумал, что не догоните.
– Как вы могли так решить? У вас побег за побегом, из столицы выслали ревизию, а письмоводитель вздумал поохотиться. Прошел бы ее, тогда и гулял бы.
– Я не подумал о ревизии, – фальшивым голосом произнес Булевский. – Отправил рапорт губернатору, тот ничего не ответил… Мало ли их бежит?
Кибирев смотрел коллежскому советнику прямо в глаза; казалось, он сейчас подмигнет.
– Когда ваш Непогодьев вернется? – в голосе ревизора звучало отчетливое раздражение. – Я не собираюсь торчать тут четыре дня. Срочно отзовите его в Монастырское. Сумеете?
Пристав молчал, и тогда за него ответил помощник:
– Не получится, не для того уплывал.
– В каком смысле?
– Ни на какой он не охоте, а сбежал. Непогодьев в понедельник сел в моторную лодку Министерства путей сообщения, что возвращалась в Красноярск из Карского моря. Они промеры делали. Смерили – и домой. Вот письмоводителя по пути захватили. Вместе с варшавьяками.
В комнате повисла тишина, потом Булевский заорал диким голосом:
– Тебе кто разрешил поперед начальства говорить, туземная рожа?! Молчать!
– Я разрешаю, пусть докончит мысль, – хладнокровно осадил «туруханского царя» сыщик. – Продолжайте, господин Кибирев. Как вас по имени-отчеству?
– Иван Игнатьевич, ваше высокоблагородие.
– Говорите мне Алексей Николаевич. Так что там с варшавьяками?
– Блонский, Пшибышлавский и Леймер. Три револьверца проживали в округе. Первые двое – в Диксоне, а Леймер – в Толстом носе.
– Это из банды «Червоный Круль», что ли? – воскликнул Алексей Николаевич.
– Так точно.
– И?..
– Сели они с Мелентием в ту лодку и отплыли вверх по реке.
– А документы?
Помощник пристава хмыкнул:
– Этого добра им Мелентий сколько хочешь нарисует.
Лыков повернулся к приставу:
– Про этот побег вы тоже сообщили в Красноярск?
– Не успел. Собственно, я и не знал! А…
И Булевский опять заорал на помощника:
– Почему мне не доложили? Я отстраняю вас от должности!
– Отставить! – повысил голос питерец. – Вот, потрудитесь прочесть вслух.
И он вручил приставу свой открытый лист. Тот развернул бланк и срывающимся голосом прочел о полномочиях командированного. Все чины МВД обязаны оказывать содействие… выполнять распоряжения, отданные в рамках исполнения возложенного на него поручения… знакомить с документами… Внизу стояла подпись Столыпина.
– Ну, поняли?
– Так точно, понял, – вытянул руки по швам надворный советник.
– Тогда слушайте. Вы временно отстранены. Не Кибирев, а вы. До завершения разбирательства. Выйдите в соседнюю комнату. Скоро мы здесь закончим и вернемся в Монастырское. Там оформим ваше отстранение, я телеграфирую Курлову. Еще губернатору, он должен уже прибыть. На вашу переписку я накладываю арест до завершения следствия. Все бумаги опечатаю. Если есть что сказать в свое оправдание, говорите.
– Это все Ванька, он давно хочет меня подсидеть.
– Что Ванька? Он помог сбежать полякам? И он дал слишком много воли письмоводителю? Идите.
Как только Булевский вышел с гримасой оскорбленного достоинства на лице, Кибирев сказал:
– Правильно, ваше… Алексей Николаевич. Обыск, непременно обыск. И деньги найти, Мелентий с ним делился. Но деньги пристав не дома прячет, я уверен. А у своей любовницы Серафимы Мухиной. Там тоже надо обыскать. Разрешите, я лично?
– Рассказывайте, что у вас здесь творится, Иван Игнатьевич. С самого начала.
– Да вы уж все поняли. Бегут от нас за деньги, махинация отлажена. У кого нет за душой, тот сидит. С ума сходят многие…
– Давайте ближе к делу.
– Слушаюсь.
– Давно это у вас завелось?
Помощник пристава понурился:
– А что я мог сделать? Булевский мне ходу не давал, все бумаги только за его подписью… И выехать отсюда ни-ни. На Гыданский полуостров, к полюсу – пожалуйста, а в Красноярск, сказал, и думать забудь.
– Я вас спросил о другом.
– Давно, Алексей Николаевич. Третий год.
– Дела… И сколько за это время ссыльных утекло? Через отлаженную махинацию.
– За полсотни. Эсеры своих бойко вытаскивают, социал-демократы, финляндцы. Это из политических. Варшавьяки денег никогда не жалели, любимые клиенты были у Непогодьева. Потом дашнаки, армянские боевики. Этих не поймешь, политические они или уголовные.
– Анархисты еще не пойми кто, – поддакнул Лыков. Но осетин возразил:
– Нет, для побегов организация нужна. Анархисты каждый сам за себя.
– Хорошо. Кто из социал-демократов чаще бежит – беки или меки?[12]
– Беки. Они злее.
– Хоть что-то вы пытались сделать? – не удержался от укора Лыков.
– Писал товарищу, он канцелярский служитель в губернском жандармском управлении. Тот сказал: сиди и не чирикай. Губернатора меняют, придет новый, тогда и подумаем. Хорошо, что вы приехали…
Коллежский советник понимал, что помощник пристава топит своего начальника. Это производило неприятное впечатление. Но с другой стороны, нужно было исправлять ситуацию. Похоже, Булевский не просто запустил дело, а изменил присяге с целью наживы. Измену требовалось доказать, и для этого имелись нужные люди. Но они далеко, за тысячу восемьсот верст отсюда. А пока суд да дело, кто будет управлять огромным краем? Его нельзя бросить ни на день, иначе ссыльные окончательно разбегутся. Вот Кибирев и станет пока исправлять должность, до утверждения губернатором.
Пора было возвращаться в Монастырское. Лыков напоследок собрал всех наличных ссыльных бывшего города и выслушал жалобы. Люди говорили одно и то же: работы нет, жить не на что. Чалдоны если и нанимают кого, то лишь за еду. Сытым будешь, но денег не получишь. С рыбной ловлей та же история: закупка для городов два месяца в году, а потом чем заняться? Разрешение на отлучку в пределах Туруханского отдела кое-как дают, но тут нигде не нужны рабочие руки. Хорошо платят на золотых приисках. Однако туда как раз не отпускают. Хоть с голоду подыхай!
Что скажешь усталым озлобленным людям? Не надо было воровать и делать революцию? Алексей Николаевич записал претензии и обещал передать их губернатору. И покинул Туруханск.
Обратный путь оказался легче. Ветер дул не с болот, а со стороны Енисея, и комаров по сибирским меркам было немного. Когда дошли до парохода и поднялись на палубу, оказалось, что она вся забита людьми и пожитками. Это очередные эмигранты из Туруханска ехали на новое место жительства в Монастырское.
– Скоро тут совсем никого не останется, – вздохнул Кибирев.
Когда добрались до села, Булевский удалился к себе на квартиру. Алексею Николаевичу пришлось делать там обыск. Заодно он допросил бывшего пристава. Пришлось обходиться без постановления судебного следователя. По закону, в случаях, не терпящих отлагательства, сыщик имел на это право, и ковал железо, пока горячо.
