Николай Свечин
Лучи смерти
© Свечин Н., текст, 2017
© Асадчева Е., иллюстрации, 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
Глава 1
Три медведя в одной берлоге
Россия вошла в двадцатый век, и сразу началось то, чего одни ждали, а другие боялись. 14 февраля 1901 года студент Карпович застрелил на приеме министра народного просвещения Боголепова. Тот приказал отдать в солдаты студентов, замешанных в беспорядках, – и поплатился за это жизнью. Власть растерялась: в стране давно не происходило ничего подобного. Убийцу судил общегражданский суд, не имевший права выносить смертные приговоры. Карпович получил большой срок, но его акт был лишь началом новой действительности.
Седьмого мая того же года неожиданно вспыхнули волнения на Обуховском сталелитейном заводе. Да еще какие! К недовольным металлистам присоединились рабочие карточной фабрики и соседнего Александровского завода. Они дали настоящий бой полиции и даже выдержали осаду армии. Пришлось вызывать целый батальон, солдаты стреляли в бунтовщиков. Восемь обуховцев погибли на месте, были убитые и среди городовых.
Власти готовились к худшему и не ошиблись. В марте 1902 года в Харьковской и Полтавской губерниях начались аграрные беспорядки. Неурожай и рост арендной платы довели мужиков до отчаяния. Они стали громить помещичьи экономии, отбирать зерно, сено и скот. За месяц разграбили сто пять поместий и несколько сожгли дотла. Снова пришлось вызывать войска, пороть бунтовщиков и судить зачинщиков. А 2 апреля застрелили министра внутренних дел Сипягина. В вестибюле Мариинского дворца его вызвал офицер. Будто бы он привез министру личное письмо великого князя Сергея Александровича. Сипягин спустился по лестнице, протянул руку – и получил пулю в живот. Через два часа он скончался в сильных мучениях на руках у жены. Террориста схватили, им оказался еще один бывший студент, Балмашёв. Он стойко выдержал допросы и не дал показаний. Лишь в июле стало известно, кто послал его на акт. В Харькове случилось очередное покушение, на этот раз неудачное. Боевик выстрелил в спину губернатору Оболенскому, мстя ему за жестокость при разгоне сельских бунтов. Первая пуля задела жертву по касательной. Вторую отвела супруга губернатора: она вцепилась в руку террориста и не дала ему прицелиться. Схваченный, тот испугался петли и признался. Его звали Качура, он состоял в Боевой организации партии социалистов-революционеров, которая и вынесла Оболенскому приговор. С этого момента буквы Б. О. П. С.-Р. стали настоящим кошмаром для властей.
Смерть Сипягина, руководителя важнейшего из министерств, взбудоражила Петербург. Он пробыл на должности всего два с половиной года. Когда государь отставлял предыдущего министра Горемыкина, возник вопрос, кем его заменить. Царь попросил совета у двух человек: Витте и Победоносцева. Есть кандидатуры Сипягина и Плеве – кого назначить? Хитрец Витте, большой приятель первого, дал замысловатый ответ. Дмитрий Сергеевич менее способен, но более принципиален. А Вячеслав Константинович всем хорош, но принципов никогда не имел и иметь не будет. Победоносцев высказался еще резче: Сипягин дурак, а Плеве подлец. Выбирай, царь-батюшка, кого хочешь… В итоге министром стал Сипягин, а Витте обрел в лице Плеве злейшего и опасного врага. И вот ситуация повторилась: нужен был новый человек, причем в условиях войны с террористами. И царь на этот раз назначил Плеве.
Вячеслав Константинович воспрянул. Уже давно он был отлучен от большой политики. Товарищ министра[1] внутренних дел еще при недоброй памяти графе Толстом, он остался в той же должности и при Иване Николаевиче Дурново. Курировал полицию, а фактически тащил на себе все министерство: ни Толстой, ни Дурново дела не знали и занимались в основном представительством. Расти ему не давали, и Плеве ушел в государственные секретари. Это оказалось ошибкой: бюрократия засосала талантливого чиновника. Карьеру можно делать, только если ты на виду у императора. А в Государственном совете что? Председатель его, великий князь Михаил Николаевич, сам видел царя по большим праздникам. Плеве оставался сенатором и статс-секретарем, но желал большего. С целью обратить на себя внимание затеял «финляндский вопрос», поссоривший Николая Второго с финским народом. Государя убедили, что у чухонцев слишком много свобод, надо бы их урезать. Вот армию свою держат – пусть вольют ее в общую, российскую. Затеялся страшный скандал, и под шумок Плеве пролез в министры по делам Великого княжества Финляндского. А это прямой доклад у государя! Но тут кстати застрелили Сипягина. Кому надо, вспомнили, что именно Плеве в свое время разгромил «Народную волю». И сильный человек понадобился вновь.
Придя в здание на Фонтанке, 57, Вячеслав Константинович решил реформировать министерство. Начал он с изгнания Зволянского. Во время представления чинов Департамента полиции новому министру тот состроил козью морду. И заявил: вы приложили немало сил, чтобы разрушить ту постановку дела, которую в свое время я вам дал… Начальник и приятель Лыкова был вынужден перейти в Сенат.
Тут еще, словно в насмешку над новым министром, в Уфе застрелили губернатора Богдановича. Тот велел расстрелять толпу бунтующих рабочих в Златоусте. На казенном заводе случилось глупое недоразумение. Оружейникам заменили рабочие книжки, изъяв из них ссылку на указ 1861 года об отмене крепостного права. Агитаторы возбудили толпу, сказав, что пролетариев снова закрепостят! Доверчивый народ возмутился, начались волнения, и в результате погибло шестьдесят девять человек…[2] Террористы бросали вызов Плеве. И тот его принял.
Новым директором департамента он назначил человека из судейских, Алексея Александровича Лопухина. Бывший до этого прокурором Харьковской судебной палаты, он приглянулся Плеве, когда тот объезжал охваченные беспорядками губернии. Тридцативосьмилетний статский советник из хорошего рода, послуживший и в провинции, и в столицах, возглавил вдруг самое карательное ведомство империи. Будучи при этом либералом и легкомысленным мечтателем.
Для департамента настали трудные времена. Лопухин и его шеф стали тасовать кадры, приводить новых людей. В фавор вдруг попал знаменитый Зубатов, человек выдающийся, но тоже утопист. Сергей Васильевич начинал как революционер, но после ареста он одумался и разочаровался в противоправной деятельности. Вплоть до того, что добровольно поступил на службу в Московское охранное отделение. Человек аналитического склада ума, знающий революцию изнутри, Зубатов быстро вырос в главную фигуру политического сыска. Он поставил Московское отделение на недосягаемую высоту: завел образцовую агентуру, научил жандармских офицеров тонкостям дознания, выстроил легендарную филерскую службу. Зубатов стал создателем новой школы сыска, его успехи были очевидны. Но он увлекся большой политикой. А именно, придумал ко всему прочему еще и «полицейский социализм». Охранник решил, что нужно убрать средостение между царем и его подданными, конкретно рабочими. Фабриканты-кровопийцы душат рабочих невыносимыми условиями труда да и платят мало. Те недовольны, чем пользуются революционеры. А вот если власть в лице полицейского ведомства поможет пролетариям защитить свои права, то наступит идиллия. Рабочие найдут заступничество у царевых слуг, еще больше возлюбят государя, и почва для революций исчезнет. Надо лишь возглавить рабочее движение и направить его в нужное русло.
Эта наивная идея, как ни странно, пришлась по душе высокому покровителю Зубатова, великому князю Сергею Александровичу. Генерал-губернатор Москвы и дядя царя, он был очень влиятельным человеком. И убедил племянника дать ход реформе. Появились рабочие союзы, тут же вступившие в пререкания с работодателями. Ссылались они при этом на обер-полицмейстера! «Полицейский социализм», как ядовито назвали его оппоненты, начал шагать по стране. Промышленники недоумевали: что это власть так рьяно занялась сословием, составляющим один процент от населения страны? Вон крестьян восемьдесят процентов, погибают в бесправии, и никому дела нету… И в это время Плеве назначил Зубатова начальником Особого отдела Департамента полиции.
Созданный в 1898 году, этот отдел быстро сделался главным в департаменте. Он объединил все делопроизводства, занимавшиеся политическим сыском. Ему же подчинялись охранные отделения, которых на тот момент было лишь три: Петербургское, Московское и Варшавское. (Зубатов тут же затеял создание еще четырнадцати.) Также Особый отдел забрал себе Заграничную агентуру, которой много лет безнадзорно руководил знаменитый Рачковский. Сразу возникли недоразумения. Плеве продолжил чистку рядов, и вместо Рачковского в Париж отправился Ратаев. Он создал и возглавил Особый отдел четыре года назад. Теперь Зубатов привел туда много своих людей из Москвы, которые все переменили. При полном согласии Лопухина… Старые чиновники, помнившие еще времена Третьего отделения, вылетели на пенсию. Впервые в штате департамента появились жандармские офицеры.
Между тем Плеве занимался не только полицейскими вопросами, к которым он был наиболее подготовлен. Хозяйство в МВД огромное, вся внутренняя политика в империи относится к его компетенции. Нужны хорошие товарищи, которые разгрузят министра от второстепенных дел. В этом Вячеславу Константиновичу было нелегко. Он унаследовал от Сипягина сразу трех товарищей, и теперь приходилось иметь дело с ними. Самым опытным являлся Петр Николаевич Дурново, тот самый, который сменил много лет назад самого Плеве на посту директора Департамента полиции. Умный, жесткий, он командовал полицией дольше всех. Но подвела его женщина. Большой юбочник, Дурново заподозрил свою любовницу в том, что она изменяет ему с бразильским посланником. Баба все отрицала. Тогда главный охранитель закона приказал тайно взломать бюро дипломата и выкрасть оттуда любовную переписку. Ушлые профессионалы из департамента залезли в квартиру посланника и вынесли бумаги. А Дурново уличил с их помощью неверную пассию. Та, дура, пожаловалась бразильянцу… История дошла до государя. Им тогда был Александр Третий, который спуску не давал. И сильный способный человек с треском вылетел в Сенат. В ведомстве с тех пор началась чехарда, директора менялись каждые год-полтора. Но, поскольку революцию в стране вроде как истребили, высшую власть это не очень беспокоило.
Когда министром внутренних дел назначили егермейстера Сипягина, тому понадобился опытный цепной пес. Сам он полицейского дела не знал, как, впрочем, и всех остальных дел. Дмитрий Сергеевич попросил совета у Витте. К тому как раз накануне пришел сенатор Дурново с необычной просьбой. Он проигрался на бирже и теперь просил помощи у министра финансов. Ему срочно нужны шестьдесят тысяч рублей, причем безвозвратно. Вот, хорошо бы получить… за свои предыдущие заслуги… Опешивший Витте (доселе они с Дурново не были знакомы) послал его куда подальше. Тот спросил: а если за меня похлопочет Дмитрий Сергеевич? Министр ответил: деньги может дать только государь, но я буду против, кто бы ни просил. И через день Сипягин действительно обратился к Витте, но за советом. Как тот думает, можно ли взять Дурново в товарищи? Репутация плохая, но человек опытный. Тот ответил: бери, но только не доверяй ему полицию. Дай то, что на виду, где нет тайных операций и секретных фондов. Сипягин взял Дурново и тотчас попал под его влияние. В том числе и полицию поручил. И деньги выдал, все шестьдесят тысяч, из тех самых секретных фондов.
Когда Сипягина застрелили и на его место пришел Плеве, министр и его товарищ не обрадовались встрече. Два волевых и опытных человека, они были конкурентами в одном ремесле. Как быть? Вячеслав Константинович предложил Дурново взять в самостоятельное ведение почту и телеграф. Половина МВД! Огромное хозяйство с колоссальным бюджетом, хлопот невпроворот, работай на здоровье. Только не лезь в другие дела. Но Дурново именно другие дела и были интересны! Те, где большая политика, где доклады государю, очереди в приемной, все осаждают тебя с просьбами… Гонять почтальонов бывшему карателю было скучно. Деваться некуда, он занялся почтово-телеграфным ведомством и здорово его улучшил. Но затаил недовольство.
А Плеве между тем схватился не на живот, а на смерть с самим Витте. Казалось бы, министру внутренних дел было чем заняться и без интриг. Министерство финансов его не касалось, своих забот хватало. Но влияние Витте превосходило влияние других сановников. Он воздействовал в том числе и на внутреннюю политику, тем более что Сипягин жил его умом и ел у него с ладони. Плеве, как самостоятельная фигура, не желал мириться с соперником. У них были разные взгляды на то, что должна предпринять власть в трудное время крамолы. По-разному они смотрели и на самый главный в России вопрос – аграрный. Но имелись и личные счеты: Плеве люто ненавидел своего могущественного соперника. Решив избавиться от него любой ценой, новый министр принялся искать союзников. Чего-чего, а врагов у Витте всегда было достаточно. Наступило и для него трудное время. Николаю Второму хотелось иметь в правительстве тех, кого он сам выбрал, а не кого унаследовал от отца. И он за годы своего царствования переменил весь кабинет. Из прежних зубров остался лишь Витте. Царь не любил сильных министров. Они словно уменьшали его самодержавную власть своей независимостью, знаниями, волей. Николаю проще было с теми, кто пытался в первую очередь угадать желание монарха. Отец не подготовил сына к сложному делу управления страной – он рассчитывал прожить подольше. Застенчивый, недоверчивый Николай первое время был под надзором дядьев. Постепенно он начал осваиваться на троне, завел конфидентов. Наказывать царь не любил, трудно принимал решения об отставках, причем, плохо зная людей, поддавался влиянию окружения. Часто менял свои решения. Скрывал от царедворцев истинные желания. А затем обижался на них за плохой совет…
Зная такие его качества, Плеве заручился настоящими, патентованными союзниками против Витте. Тот давно уже сцепился с компанией Безобразова и Абазы, толкавшей Россию на путь экспансии в Маньчжурию. Это грозило ссорой с Китаем и войной с Японией. Прижимистый Сергей Юльевич, любимчик миротворца Александра Третьего, был категорически против войны на краю империи. Да еще за какие-то частные лесные концессии. И враги дружно набросились на него, да так, что стул под баловнем судьбы зашатался. Зять государя великий князь Александр Михайлович решил попробовать себя в деле. И для него придумали новое ведомство на правах министерства – Главное управление торгового мореплавания и портов. При этом оно забрало часть функций и кадров у Министерства финансов. Плеве попытался отнять фабрично-заводскую инспекцию, даже невинное Министерство народного просвещения покусилось на учебные заведения Минфина.
За всем этим с интересом наблюдал еще один сильный игрок – князь Мещерский. Владимир Петрович был выдающимся мерзавцем и интриганом. В своем салоне он принимал тех, кто делал карьеру любой ценой. Противоестественные склонности не мешали князю быть советником государя и издавать на казенные деньги патриотический журнал «Гражданин». Мещерский приложил руку к назначению Плеве на пост министра. Благодарный сановник устроил последнюю любовь стареющего педераста, камергера Бурнукова, к себе чиновником особых поручений. Но с тех пор между князем и министром пробежала черная кошка. И теперь конфидент царя думал, чью сторону ему принять…
Круто был замешан 1903 год. Два медведя сцепились в яростной схватке за власть. Незаметный для других, за ними наблюдал третий хищник, Дурново. Лишь немногие знали, что он ни в чем не уступит патрициям, просто его время пока не пришло. Зубатов пытался дирижировать рабочим движением. Военный министр Куропаткин обещал закидать японцев шапками. А таинственная Боевая организация строила свои планы. На секретном совещании ее вожди решили перейти на бомбы. «Мало веры в револьверы». Так надежнее.
Коллежский советник Лыков служил, как и прежде, чиновником особых поручений Департамента полиции. Новые люди потеснили и его. Казалось бы, зачем? Всех интересовал политический сыск, уголовный, как обычно, был в загоне. Но Лопухин решил перешерстить прежних чиновников всех до единого. Добрался он и до Алексея Николаевича. Две подробные беседы выявили некоторое несогласие во взглядах начальника и подчиненного. Выходец из судебного ведомства, Лопухин был законником от и до. Слухи о том, что коллежский советник иногда перегибает палку, задели директора. Спорить с начальством – глупое занятие, и Лыков чуть не на образах божился чтить Свод законов. Тем не менее он попал к новому шефу на карандаш и впервые за много лет не получил наградные к Пасхе. Бог бы с ними, с деньгами – он был обеспеченным человеком; но это плохой сигнал, что же будет дальше? Затем ему перестали давать поручения. Просидев без дела две недели, Лыков записался на прием к министру.
Неожиданно для него Плеве назначил встречу бывшему подчиненному у себя на квартире, почти ночью. Служа с Вячеславом Константиновичем много лет назад, Лыков никогда не был к нему близок – мелкая сошка. Но знал всю его семью, бывал у него дома, изредка выполнял конфиденциальные поручения Орла[3]. Теперь он был поражен, как все изменилось. Прежде в старой квартире на Большой Морской, против реформатской церкви, было скучно, но уютно. Народу жило много, с тестем и детьми пять человек. Сын Николай, молчаливый мизантроп, почти не показывался в комнатах. Тесть, старик Уржумецкий-Грицевич, любил длинные занудные разговоры о прошлом. А супруга Плеве Зинаида Николаевна, как могла, пыталась развлекать гостей. Выходило это у нее неважно. Оживление в семейный уклад вносила дочь Елизавета, веселая и добродушная барышня.
Теперь все было по-другому. Елизавета вышла замуж, сын жил отдельно, тесть умер. Зинаида Николаевна, измученная бесчисленными изменами супруга, перестала показываться на людях и, как говорили, очень подурнела. Высокий, седоусый, с решительными чертами лица и умными проницательными глазами, Плеве принял гостя один. Он теперь жил в казенной квартире МВД прямо в здании Департамента полиции, на Фонтанке, 16. Квартира была на первом этаже, два окна выходили на набережную. Лыков всегда недоумевал: как можно здесь поселиться? Бросить бомбу с улицы ничего не стоит…
– Садитесь, Алексей Николаевич. Чаю или, быть может, коньяку?
– Лучше чаю, Вячеслав Константинович.
– Как угодно. Ну, что произошло у вас с Лопухиным? Вы повидали уже столько директоров департамента, могли бы, кажется, и с этим договориться.
Сыщик знал, что Плеве, при всей кажущейся суровости, очень трогательно заботился о своих сотрудниках, даже рядовых. И он честно рассказал о тех разногласиях, что возникли у него с директором. Да, иногда коллежский советник переступал границы закона. Но для пользы дела! Мог и челюсть сломать негодяю, который не хотел признаваться. Пару злодеев выкинул в окно, когда был помоложе. Жестко вел допросы, мог подделать нужную улику, если с доказательствами возникали проблемы. Плеве как профессионал должен его понять. А Лопухин живет по старым судейским привычкам. Так можно и всю службу завалить… Сыщик подумал, но не сказал этого вслух, что директору вообще не место в Департаменте полиции. Легкомысленный, с огромным самомнением, по уровню государственного мышления Алексей Александрович Лопухин был мальчишка. Но умный Плеве почему-то выбрал его.
– Так, и что же вы решили?
– Решил служить, Вячеслав Константинович. Вы же знаете, без службы я не могу. Обещал больше ни-ни, все по закону. А в ответ перестал получать задания. Тишина, бумаг не носят. Сижу на заднице вторую неделю и думаю, что делать. Судя по всему, не поверил мне Алексей Александрович.
– Как видите дальнейший ход событий?
– Ну… В градоначальстве, говорят, недовольны Чулицким. Может, я там сгожусь?
Плеве сморщился, словно откусил лимон. Чулицкий был начальником Петербургской сыскной полиции. Лыков давал понять, что готов уйти из департамента.
– Погодите, Алексей Николаевич. Не порите горячку, будет вам. Мы долго служили вместе, я весьма высокого об вас мнения. В департаменте никто лучше не разбирается в уголовном сыске. А Чулицкому, кстати, уже нашли замену. Филиппова знаете?
– Владимира Гавриловича?
– Да. Он и будет начальником сыскной, решение уже принято.
– А Сергея Ильича снова прокатят?
Коллежский советник Инихов был вечным помощником начальника сыскной части и никак не мог подняться выше.
– Инихов остается на прежней должности. Так что, Алексей Николаевич, идти вам некуда, хе-хе. И потом, я вас не отпускаю. Вы мне нужны в департаменте. Кто же будет создавать объединенный уголовный сыск, как не вы?
Лыков недоверчиво нахмурил брови:
– При ваших контрах с Витте… Извините, Вячеслав Константинович, он и копейки не даст. Раньше-то нас отсылали ни с чем, а теперь…
– Витте скоро не будет, – убежденно ответил Плеве. – Я уберу этого мерзавца из власти. Хватит ему губить страну. И тогда новый министр финансов, я уверен, рассмотрит ваши предложения. Вы ведь планируете еще одно делопроизводство?
Два профессионала обсудили планы создания структуры, которую задумывал много лет назад еще покойный Благово. Алексей Николаевич, как чувствовал, прихватил на прием бумаги с обоснованием. Министр их внимательно просмотрел и устно одобрил. В заключение он сказал:
– Служите как служили. Я поговорю с Лопухиным, никто вас больше не заденет. Поручения станете получать преимущественно от меня.
Уже в дверях, пожимая сыщику руку, Плеве спохватился:
– Дайте-ка мне еще раз ваши предложения.
Лыков вынул из портфеля бумаги, и действительный тайный советник написал на титульном листе:
«Полностью одобряю. Давно пора это сделать. Департаменту подготовить предложения на Государственный совет для внесения изменений в штаты. Ответственный: ксв[4] Лыков».
Поймав недоумевающий взгляд подчиненного, Плеве пояснил:
– Меня могут убить в любой момент. А резолюция поможет вам поднять этот вопрос с моим заместителем.
Лыков смутился.
– Будет вам, Алексей Николаевич, – хмыкнул в усы министр. – Не надо меня утешать, я не курсистка. Конечно, убьют! Вопрос в том, что я успею до этого сделать.
– Но усилить охрану стоит, – осторожно сказал Лыков.
– Никакая охрана не спасет, если целая организация против тебя, – ответил Плеве. – Но тут Богу решать, а не нам… Секретная агентура сообщила: на первом плане у террористов я, затем Победоносцев. Так что берегите резолюцию, она может вам еще пригодиться. Ну, прощайте.
Лыков ушел задумчивый. Как можно жить, если знаешь, что тебя не сегодня завтра прикончат? Он был в такой ситуации в Варшаве, где боевики устроили на русского сыщика охоту. Невыносимо тоскливо, все валится из рук, можешь думать только об этом…
После разговора положение коллежского советника изменилось. Лопухин был у Плеве в особом фаворе, тот доверял ему полностью. Но в случае с Лыковым, видимо, дал строгое указание. Алексей Николаевич получил задним числом все наградные, а затем восстановился и нормальный ход его службы. Директор сам с ним не общался, при встречах был вежлив, но поручения передавал через вице-директора Зуева. Большей частью это были прямые задания Плеве.
