Николай Согакян
Для тебя эти горы

Полная версия

XIV

С самого начала дня мы думали о том, как закатить Биллу прощальную вечеринку. Расчистили гараж, накупили пива и сосисок, притащили инструменты. Джефф ещё спал. Накануне он пил до утра, и Кейси с трудом удалось его уложить. Сначала он заснул на крыльце перед дверью, потом кое-как оказался на веранде. Кейси пришлось постараться, чтобы управиться с его пьяной тушей и донести до кровати. Джефф бросился в глубокий сон, словно в бездну.

Уже начинало темнеть, а мы всё бездействовали, и Джефф не просыпался. Билл привёл свою подружку Зое. Спустя несколько кварталов томительных ожиданий Билл предложил показать нам the most beautiful place in Berkeley¹⁸. Этим местом оказалась скала индейцев, на другом конце города. Мы без труда поднялись на самый верх скалы, откуда открывался фантастически красивый вид на весь округ Сан-Франциско. Было уже совсем темно, и рядом виднелись скорее силуэты людей, чем они сами. На краю скалы сидела пара влюблённых, смотрела на розовое, как кисель, небо. На горизонте, слева от них, фотографировались японцы. Рус и Мариан замерли, изучая проявляющиеся на небе звёзды. Билл поглядывал на нас, приговаривая: «Fantastic, man! Look at the sky, man! Breathe it in, man!»¹⁹ Меня заносило в сторону залива, мои мысли уже резвились там, хотя я почти его не видел. Несмотря на темноту, я представлял всё это в ярких красках при свете дня и влюблялся в индейскую скалу. Здесь можно было подняться на самую вершину мира и смотреть на великое божественное творение. И в это время появлялся Господь, многозначительно улыбаясь, он шептал: «Ну как тебе, старина? Нравится здесь? Это Сан-Франциско, друг, это одно из лучших мест, что я создал». И нет больше ни одной тяжёлой мысли, нет физических ощущений, которые невозможно преодолеть в своём сознании. Скала врастала в меня как каменный ноготь, и я становился её продолжением, её подвижной частью, способной покидать основание. Меня отвлёк старик, в которого я, не заметив, выпустил дым сигареты. Я был как никогда вежлив и учтив. Рус и Мариан потерялись из виду, потому что они улеглись. Билл по-прежнему разговаривал непонятно с кем.

Я видел, что в небе шли приготовления к вечеринке. Мимас, Энцелад, Тефея, Диона и Рея накрывали стол. Мефона и Паллена командовали на кухне, Сиарнак встречал гостей. Гирроккин дочиста вытирал кольца, Ярнсаксе было велено их надевать на тело Сатурна. Альбиорикс наблюдал за порядком, Дафнис флиртовал с Пандорой и Еленой, Мундильфари заслонял гостей от ветра. На вечеринке была премьера нового шоу известной танцевальной труппы. Бетельгейзе, Альнилам, Беллатрикс, Минтака, Хатиса, Саиф, Ригель и Альнитак на этот раз поставили номер «Охота на оленей». Они так изящно передвигались по небосклону, что я не мог оторваться от невероятного зрелища. Сатурн приготовил тост. Поллукс увидел меня и передал привет от остальных участников шоу. Мы с ним были как две капли воды. С Кастором мы последний раз виделись прошлой весной. Поллукс весь сиял. Сегодня он пересиял Капеллу. Царила атмосфера настоящего праздника. Никто в Сан-Франциско не знал, что происходит над городом в сумерки и в течение ночи.

Мы вернулись домой, в гараже нас поджидали Джефф и Кейси. Они уже жарили сосиски с Ханной. Джефф притащил свой потрёпанный джембе и время от времени шаманил, выстукивая индейские ритмы, пока Кейси нанизывала сосиски на шампур. Мы проголодались. Рус расчехлил свой фендер, мой бас был наготове. Биллу ничего больше не оставалось, как сходить за терменвоксом. В нашем гараже образовался угашенный алкоголем оркестр, и мы уже за себя не отвечали. Мексиканские соседи слева от нас давно уже привыкли к шуму, но сегодня будет инфернальная ночь. Им лучше спрятать дочку в подвале, чтобы она не проснулась посреди ночи в холодном поту. Парню на дереве лучше сразу подготовить мягкую почву под собой, чтобы не ушибиться в ночи, когда он свалится вниз. Простите, соседи, но Билл уезжает, и мы должны его как следует проводить. Мы написали вам записку. Она висит на нашей двери. Извиняемся заранее. Dear neighbors, sorry for the noise. Our lovely friend is leaving to Europe tomorrow. Please message this number if we are too loud. 312–231–123–321–213–132. Any time. Sorry for inconvenience²⁰. Соседи не звонили. Они всё поняли, были готовы потерпеть, ведь это временные неудобства. Всего одна ночь.

Музыка текла, как алкоголь. Мы смешивали всевозможные группы и песни, одна перетекала в другую и вытекала обратно. Funkadelic (Maggot brain), Blondie, The Doors, Interpol, White Stripes (ну конечно «Seven nation army»), Lenny Kravitz («I belong to yo»²¹), The Verve, Elvis Presley, Pink Floyd, Nirvana, Pavement, Frank Zappa, The Cure, тысячи песен и тысячи гармоний. Текилы уже не осталось, в ход пошло вино. Мы бушевали. Билл учит нас говорить с калифорнийским акцентом. Растягивать звуки. «Fucking damn», dmn. Мы стараемся произнести это как калифорнийцы. Как Билл. Но он хочет говорить по-русски. Он просит нас переводить слова на русский язык. Мы объясняем, что значит fucking damn на нашем языке. Билл старается это произнести: ёбаниии чоот. Ёбааании чоут. Ёбанииии чйот. В его голове не укладывается, что перед буквой «т» может быть звонкая, рычащая «р». Надо придумать что-нибудь попроще. Билл просит перевести слово «fire». Огонь! Биллу нравится! О-гонннь. О-гоннь. Он наваливается на звук «н’» всем весом своего языка. Это так звонко, что лопаются барабанные перепонки. ОгоНННННН’. Джефф и Кейси присоединяются. Американцы стараются произносить наши русские слова. Им определённо нравится. Весь гараж звенит словом ОГОНЬ. Всё-таки звук «н’» они произносят слишком высоко, по-китайски. Можно услышать, как трепыхаются их нёба и вибрируют носоглотки. Они просто голову потеряли, так им нравится это слово. Билл произносит свою сакральную фразу о русских. You Russians have ОГОНЬ in your souls²². Билл изучает карту России по нашим душам. Мы можем стать его проводниками в Россию. Как он становится кем-то вроде сиюминутного проводника в Калифорнию для меня. Это просто магический культурный обмен, в то время как в мире повышается градус. Мы бьём по холодной войне горячей любовью.

Мы перебирали песни, какие знали наизусть. Я решился и запел Нэта Кинга Коула. A blossom fell and very soon I saw you kissing someone new beneath the moon. I thought you loved me, you said you loved me. We planned together to dream forever. The dream has ended, for true love died. The night a blossom fell and touched two lips that lied²³…Я впервые услышал её в «Опустошенных землях». О, неприкаянные Кит и Холли! Блудные дочери, загнанные пасынки Америки, шастающие по грязным и вырождающимся полям и лесам, проклятые отцами и матерями, отторгнутые всеми и всюду, вынужденные убивать, ненавистью отвечающие на ненависть, застигнутые врасплох, агрессивные и беспристрастные, жертвы и виновники. Изнасилованные души, чьё существование – пощёчина мироустройству. Мы встречаем Кита и Холли на каждом шагу, особенно в глуши тёмных улиц и перед зеркалом. Мы все вынуждены бунтовать без причины или послушно идти за чудовищами. От безропотности до пистолета нас отделяют два шага: страх и презрение к самим себе. Совесть – это шлюха, которой приходится выживать.

I thought you loved me, you said you loved me. We planned together to dream forever. The dream has ended, for true love died…в одну из июльских ночей я пел эту песню М. Её рядом не было, она was kissing someone new beneath the moon. Я чувствовал себя преданным и хотел бежать, как Кит, по грязи и строить шалаши в лесу, но мне хватило духу только на то, чтобы нажраться в одну рожу и глотать сопли. И попадать в ноты. Даже в состоянии полного опустошения я не забывал о том, что хорошо бы попадать в ноты.

Кажется, я попал в ноты, в противном случае Джефф, Билл, Зое и Кейси хлопали бы мне из жалости. Либо от удивления: не каждую ночь парень из России споёт тебе «A blossom fell».

– I love Badlands so much, have you seen that movie? – спрашивал я.

– Yeah man! It’s great!²⁴ – отвечали они.

XV

Вообще мы собирались пойти спать. Обнять Билла на прощание и проводить к Джеффу. Но внезапно он предложил безумную идею. В нескольких километрах от нас есть кладбище, в Окленде. Оно расположено на горе, и с его верхушки открывается бесподобный вид, ещё чудеснее, чем со скалы индейцев. Пока мы дойдём, уже будет светлее, говорит Билл, и мы увидим запредельную красоту, сумерки, поглотившие Окленд, растянувшийся от порта до Сан-Франциско залив и безупречные горы. Нас даже не пришлось уговаривать. Я было заикнулся о том, что жутко хочется спать, но Рус оказался убедительнее: «Приключение же! Когда ты ещё погуляешь ночью по кладбищу в США?»

Билл надел маску чёрта и вывел нас на тропу приключений: Зое, Руса, Макса, Мариана и меня. На часах горели три часа ночи. Мы свернули на Алькатрас-авеню и пошли прямо на восток. Разумеется, на улице ни души. В ближайшем работающем ночью магазине на автозаправке мы купили чипсы, печенья и сигареты, бутылку вина захватили из гаража. Едва мы отошли от магазина, как заморосил небольшой дождь. Слабо освещаемый фонарями Окленд ночью сам походил на кладбище. Похожие друг на друга дома ничем не отличались от мертвецов. На католической церкви святого Августина зловеще сверкал белый крест в арке окна над входом в здание, освещаемый снизу вверх. В глухой темноте этот огромный белый крест был единственным знаком, указывающим на благоприятный исход нашего путешествия. Всё остальное говорило о том, что нас съедят.

По пути к кладбищу мы разговорились с Зое. Она интересуется, что меня больше всего привлекает в Америке. Я говорю, что нельзя переоценить её вклад в мировую культуру в XX веке, что Америка дала миру множество прекрасных музыкантов, писателей и кинорежиссеров, и за это её нельзя не любить.

– Точно также я думаю о русской культуре, – призналась Зое, – Я перечитала всего Достоевского. Я увлеклась им всерьёз, когда погружалась в русскую литературу. Конечно, я начала с Гоголя, Толстого, Чехова, Тургенева, Достоевского откладывала. Но «Преступление и наказание» перевернуло меня. Я была ошеломлена, не могла успокоиться. И мне показалось, что я начала постигать русскую душу. Но когда я взяла в руки «Братьев Карамазовых», я окончательно была побеждена. Это – одно из моих самых незабываемых книжных приключений. И, если честно, я считаю «Братьев Карамазовых» лучшим романом в истории литературы. Рядом с ним остальные книги неполноценны. И ни один американский писатель не сравнится с Достоевским.

Её последние слова заставили меня испытать гордость. В эту минуту я мечтал о том, чтобы её показали на российском телевидении. С одной стороны, это, конечно, потешило бы самолюбие россиян, но с другой они бы увидели, как рушатся стереотипы.

– Кино в России снимали прекрасное. Особенно в советское время. «Броненосец Потёмкин», «Застава Ильича», «Июльский дождь» и многое другое, я очень люблю эти фильмы, – Зое меня просто ошеломляет своими знаниями, – И, конечно, картины Тарковского. Я видела все его фильмы. Я бесконечно люблю «Зеркало». Считаю, что Тарковский – один из величайших режиссёров. Россия дала миру не меньше прекрасного, чем Америка. Я всегда говорила это.

Я был окончательно завоёван. Но на комплименты продолжал отвечать комплиментами.

– Кто мой любимый американский режиссёр? Пол Томас Андерсон, – ответила она на мой вопрос.

Сначала я с удивлением отмечал, что так говорил почти каждый американец из тех, с кем я обсуждал кино. Все были просто без ума от «Ночей в стиле буги», или «Нефти», или «Мастера». Потом я понял их восторг. Что касается Зое, то она спокойно относится к Вуди Аллену, зато любит братьев Коэнов. Обожает Стэнли Кубрика. И ещё ей нравится нуар. Мы остановились на том, что всегда можно проложить мостики между людьми, между русским и американцем. Что бы ни вещали с экранов и мониторов политики, популисты, ангажированные журналисты, самодуры и прочие безобразные чудовища, у нас нет причин для вражды.

Тем временем дождь усилился, а мы подошли к забору, отделяющему улицу от кладбища. Позади нас остались станция Rockridge, Колледж-авеню, эстакада и забытые богом пустынные улицы, омываемые прохладным ливнем. В моей голове «тыквы»: I can’t go on digging roses from your grave to linger on beyond the beyond Where the willows weep and the whirlpools sleep You’ll find me the coarse tide reflects sky…And the night mare rides on! And the night mare rides on! With a December black psalm And the night mare rides on!²⁵ Скрежет гитары в проигрыше, словно срывающийся ветер, захлёстывающий дождевыми каплями лицо. Перкуссия шёпота призраков гуляет по мокрой траве. Силуэты людей и домов оживают словно оборотни. Щемящая тревога съедает радостью приключений, пронзает сердце насквозь и вытаскивает его наружу. Сердце как барабаны со всеми хай-хедами, райдом, крэшом, бочкой, томами и альтами. Оно играет без ударника. Желудочки качают кровь со скоростью адронного коллайдера. Мы все поглощены тем, что сейчас будем нарушать правила. Проникать на территорию кладбища в то время суток, когда оно закрыто для посетителей. Билл ведёт нас за собой, как апостол-бунтарь.

– Don’t be afraid, guys, follow me²⁶, – подбадривает он.

Обходим забор с самой незаметной для камер и других посторонних глаз стороны и перелезаем. Двухметровый скользкий забор, готовый в случае неаккуратных движений вонзиться острием в яйца и задний проход. Мы по очереди преодолеваем опасную высоту и спрыгиваем в кусты. Словно воры или извращенцы, мы попали на кладбище Сейнт Мэри, боясь быть застуканными.

Нарезаем круги, поднимаясь по горе вверх, мимо могил и надгробий, урн с прахом и мавзолеев. Это не просто кладбище, это огромный парк мертвецов, отдельный город на костях, где для всех усопших созданы просто восхитительные условия. Три гектара успокоительной земли, подымающейся к небесам. Мы смотрим на это и охреневаем. Да тут просто великолепно лежать мёртвым! Вокруг всё ухожено, ровный стриженый газон, чистейшие дороги, эвкалипты, ели, сосны, секвойи, калифорнийские цветы, которых в темноте не различить. Среди деревьев бегают олени. Все надгробия похожи друг на друга, одного размера, одного стиля. Белые каменные глыбы в полметра, в которых нет ничего лишнего. Потрясающая иллюстрация равенства и единства всех людей после смерти. Никаких тебе позолоченных крестов, гранитных пафосных памятников с фотографиями во весь рост. Только белые камни с высеченными именами и датами рождения и смерти. Никаких оград и заборчиков, отделяющих одну могилу от другой. Расстояние от камня до камня – не более метра. Всё поле усыпано надгробиями, а на некоторых участках камни разместились под деревьями. Под таким изящным зелёным газоном трудно представить, что по трупам ползают черви. В атмосфере чистой зелени, стройных деревьев, которые разносят по полю воздух вечной жизни, просто не может быть грязных, разъедающих мёртвое мясо червей. Здешним усопшим можно позавидовать. Рай, спустившийся на землю, под которой они погребены, их спокойствию не помешают даже такие ночные мудаки как мы, наоборот, они показывают нам свой загробный уют и рассказывают о том, что, в сущности, смерть – это не страшно. Если всё сделаете правильно, говорят они, Господь после смерти в беде не бросит. Он не поступает так с хорошими парнями. Посмотрите на наши поля и поверьте на слово.

Наверное, прошло уже полчаса, как мы нарезаем круги, гуляя по кладбищу под затянувшимся дождём. Билл ведёт нас на самую высокую точку кладбища, и это уже, видимо, Mountain View Cemetery. Рядом с высокой насыпью, венчающей пик горы, мы видим тракторы, самосвалы и пустые гробы, зловеще вырисовывающиеся в сумерках. Они лежали в грязи, видимо, дожидаясь очередного мёртвого клиента, либо были списаны в утиль гробовщиком, недовольным своей работой. Всё это выглядело как остановленная и замершая на ночь работа по транспортировке трупов и расфасовка тел по гробам. Я не приблизился к тракторам и гробам из-за грязи, засасывающей ноги. К тому же остальные уже поднялись на насыпь и присвистывают от удивления, смотря вдаль.

И действительно, здесь мы были ещё выше, чем на вершине индейской скалы. Весь San Francisco Bay Area был как на ладони перед нами. Можно было увидеть всё: как спокойно перед рассветом лежит эта часть Калифорнии, омываемая заливом Сан-Франциско. Можно было едва-едва распознать вдалеке небоскрёбы делового центра Сан-Франциско, порт Окленда с его кораблями, яхтами и баржами и близлежащие районы Окленда. Очень хорошо было видно, как далеко простирается залив, отделяющий Аламиду от Сан-Франциско. Ради этого стоило сюда притащиться в такую рань под обстрелом дождя, который вот-вот да обрушится на нас диким ливнем. Мы стояли на самом пике Маунтин Вью и стучались головами в покои Бога, ему было очень легко принимать новые отошедшие души здесь, где они могли видеть, в каком умиротворении лежат их тела на этом райском кладбище. Отсюда очень приятно наблюдать за тем, что происходит вокруг, потому что кажется, что среди всей этой ювелирной божественной красоты просто невозможны убийства, предательства, разбои и прочие человеческие несчастья. Всего этого предостаточно в Окленде, всё это происходит в Сан-Франциско, случается и в Беркли. Люди всегда недостойны тех мест, в которых они живут.

Ливень начинает нас нещадно хлестать. Он просто сошёл с ума, ничто не способно сдержать обезумевшие потоки воды. Одежда прилипала к коже, кроссовки отяжелели от воды, и передвигаться стало крайне проблематично. Казалось, что прямо сейчас мы оказались в эпицентре большого всемирного потопа, и все мы в мгновение ока погрузимся на дно мирового океана. В такие минуты всё всегда кажется сверхъестественным, потусторонним. Любой шорох, любой свет, любой звук принимается за предзнаменование чего-то страшного и пугающего. Когда мы начали спускаться, то заметили невесть откуда взявшийся свет, который блуждал по дорогам и тропинкам рядом с нами. Это был свет от фонаря или фар, и он был недружелюбен. Нам показалось, что нас спалили и принялись искать. Мы бежали от этого света прочь, сбегали с дороги к деревьям, врезались в них, прятались за деревья, чтобы этот фонарно-фарный луч не выхватил нас. Возможно, мы затаптывали экзотические цветы, а под нашими ногами пробуждались и шептались обеспокоенные покойники. Возможно, мы начали их бесить своим топотом, и нас уже проклинали из-под земли. Мы больше не думали об этом, потому что страшнее всего сейчас – быть застуканными копами, охранниками или ещё кем-либо, у кого есть пушка и право стрелять. Спустя несколько минут свечение усилилось, казалось, что источник света уже не один. Выглядывая из-за деревьев и кустов, я видел, как по дороге катилась машина и била в темноту фарами – в двух километрах от нас, внизу. Кажется, она поднималась. Мы дёрнули в другую сторону прочь. Мы, должно быть, совсем заблудились. Было одновременно весело, жутко и страшно. Если бы можно было пробить дыру в груди, сердце бы давно это сделало, но нет, оно раздувалось до размеров Сатурна, а заодно раздувало и меня. Я не бежал, я катился по земле, как ком из грязи и воды. Мы все были в этом равны. Разве что Билл на правах предводителя нашей шайки сохранял человеческий вид. Начали шутить о том, что будет смешно и нелепо, если нас застрелят на кладбище из ружья секьюрити, если мы получим пару пуль и свалимся на мертвецов. Всё это щекотало нервы.

Каким-то непостижимым образом, перебегая от дерева к дереву, спускаясь по траве и минуя предназначенные для людей и машин дороги, мы оказались у забора, через который недавно перелезали – но прямо рядом с деревянным (кажется) домиком, на который тогда мы не слишком обратили внимание. Сейчас же мы от страха жались к стенам неведомого здания, потому что яркий свет приближался и разъярённо выхватывал у мрака площадку перед центральным входом, справа от нас. Кажется, всё предопределено, и нас сейчас поймают. Но через мгновение Билл резко дёрнулся к забору, все остальные тоже, и мне ничего не оставалось, как сорваться следом за ними. Мы перелезли через забор со скоростью электрического тока и, видимо, набравшись смелости, вышли к улице, упирающейся в кладбище. Мы тут же ощутили себя запуганными идиотами – перед нами красовались лишь самосвалы, выгребающие мусор из переполненных контейнеров. Ни одной ментовской машины. Ни одного человека с подозрительными глазами. Мы просто попались в лапы тупого необъяснимого страха, которого бы не было и в помине, конечно, если бы не шило в заднице.

Можно вздохнуть спокойно. Впереди – полчаса до дома под разъярённым ливнем. Мы сами превращаемся в воду. Мы – вода. Вымокли так, будто возвращаемся домой вплавь через океан. Первый за долгое время калифорнийский дождь оказался беспощадным и настойчивым. И он вычистил всё это засушливое дерьмо.

Несмотря на то, что дело близилось к рассвету, было трудно понять, что происходит с Оклендом, то ли он ещё весь черный, то ли начинает проявляться в сумерках, которых мы не замечаем из-за мрачной пелены на глазах из страха, воды и адреналина. Но Алькатрас-авеню, которую я всё-таки узнал, как будто растянулась на тысячи километров. Её просто размывало водой, и сами мы скорее походили на дождевые облака, нежели на людей. Расстояние до дома казалось вечным. Мы шли, не говоря ни слова. Кто бы ни попадался на глаза. Впрочем, в такую рань на пути встречались лишь скунсы и сумасшедшие кошки. Оказывается, я брал с собой телефон. Он издавал непонятные звуки, и до меня дошло, что сейчас он просто выйдет из строя – я уже ничего не мог с ним поделать. Рус и Мариан смеялись над тем, как звенел мой телефон. Отсмеявшись, ребята больше не проронили ни слова, да и мы с Зое даже не пытались возобновить былой разговор.

Когда мы свернули на Вулси-стрит, и до дома оставалась буквально пара шагов, дело шло к семи утра. Безумец Билл обнял каждого из нас, сверкнул своими безумными зрачками (очки запотели, и он их снял), его доброе лицо выглядело совершенно жутким – лицом абсолютно чокнутого человека. Но даже в состоянии такого угара в каждой черте улавливалась мудрость – несомненно, перед нами стоял величайший мудрец Калифорнии, знающий эту часть страны наизусть. Тогда я поверил, что с Биллом можно было бы обойти всю Америку, даже сунуться в какой-нибудь Комптон или к обездоленным отщепенцам вдоль реки Миссисипи. Он бы нашёл выход из любой ситуации – от самой глупой до самой опасной. Билл смотрел на нас глазами пережившего всевозможные трудности Бодхисаттвы. В его глазах таилось много отцовства, апостольства и безумства. В ближайшие три месяца мы не увидим этого героя Америки.

Нам пришлось как-то договориться, кто за кем полезет в ванную. Мы сняли одежду прямо на крыльце, закинули мокрые шмотки в сушилку. Вода стекала с нас ведрами. Ещё немного, и дом бы затопило. Самое главное, что нужно было сделать – настроить себя на то, чтобы не заболеть. Никаких болезней. Мы слишком сильны для них, они не смогут нас одолеть.

У меня есть всего лишь четыре часа сна. Утром я выезжаю в Сан-Франциско.