Николай Сергеевич Башев
Друг мой – Беркут_1
Сначала робкий огонёк запрыгал по травинкам и щепочкам, а через минуту уже жаркий факел устремился вверх. Заполыхала крыша. Еле-еле успели с Вовкой выскочить из огненной западни и спрятаться за сараюшкой с козами. Выскочил отец. На его крики прибежали соседские мужики и сообща забросали снегом огонь…
Кино.
Мне шесть лет. Тёплое дальневосточное лето днём балует нас сладкими ягодами прямо с грядки, бесконечным купанием в бездонных озерах, задорными играми улица на улицу до полной победы.
А вечерами во дворе пожарной части вешают на стену белую простыню и крутят фильмы. Вход стоит пять копеек. Народу набирается полный двор. Взрослые приходят со своими табуретками и стульями.
Мамка иногда даёт нам пятачки, но обычно мы просачиваемся незаметно мимо контролёра. Если проскочить не удаётся, то собираемся ватагой дружной и бежим в гарнизон, где для солдат тоже крутят фильмы на открытой площадке с деревянными низенькими скамейками и большим белым экраном.
Строгие часовые по углам длинного высокого забора гоняют нас, но мы, как муравьи, всегда находим щёлочку и пробираемся к заветной цели.
Пекарня.
Я очень люблю сам печь домашний хлеб. Как это здорово и вкусно! Лет двадцать уже радую себя, семью и соседей. Однако, каждый раз, сам не знаю почему, хлеб получается разный. Делаю всё строго по своему же собственному рецепту. Загадка!
Достаю готовую буханку из горячей духовки и каждый раз вспоминаю старую пекарню на дровах в моём родном городе. Отец несколько раз водил меня в детстве в этот храм хлеба. Какой чудесный запах встречал нас ещё по дороге! Это машина хлебовозка и конные повозки развозили готовый хлеб по магазинам, в которых с утра томились длинные очереди.
Сама пекарня была очень старым бревенчатым невысоким домом неимоверной длины. День и ночь четыре трубы дымились над ней. Внутри, по центру, одна за другой тянулись четыре кирпичные печи с чугунными плитами. В плитах были сделаны прямоугольные отверстия, в которые вставлялись глубокие чугунные формы. Толстушка-веселушка, помощница пекаря, смазывала маслом эти формы перед закладкой теста.
Пекарь, огромный мужик, голый по пояс, брал со столов подготовленные колобки теста и кидал их прямо в формы. Я не видел, чтобы он хотя бы один раз промахнулся!
Вот это мастер своего дела! Мне бы так!
Два помощника руками месили тесто в огромных чанах. Тут же на дощатых поддонах стояли мешки с мукой, которые подносил глухонемой грузчик. Четыре крепкие толстощёкие тётки-пекарки вываливали готовое тесто на длинные деревянные столы и резали на куски по полтора килограмма весом каждый. Затем формовали одинаковые круглые колобки и раскладывали на столах в линеечку на расстойку.
Готовый хлеб, пышащий жаром, раскладывали на решётчатые деревянные поддоны и выносили в большую комнату со стеллажами, где он остывал. Горячий хлебушко есть нельзя – живот может заболеть.
Попробуй тут удержаться! Когда от сытного запаха голова кружится. Отламываешь уголок буханки, обжигая пальцы, и отправляешь в рот. Отец, для порядка, шлёпает звучно меня под зад. Пекарня заливается смехом. Глядя на эти хохочущие, чумазые от копоти лица с широко раскрытыми ртами, я чувствовал себя в подземном царстве в гостях у настоящих чертей.
Да и как не испугаться, если прямо на твоих глазах чёрные истопники подбрасывают в раскалённые печки толстые берёзовые полутораметровые поленья. Языки огня вырываются из топок, озаряя пекарню и мастеров красноватым светом. Чтобы испечь хлеб на весь город надо много жару и труда.
Вырасту, на конфетной фабрике буду работать!
Дорогая находка.
Наш родительский дом, срубленный из могучих кедровых брёвен сто лет назад, два раза переезжавший с одного места на другое, три раза менял хозяев. Когда нижние брёвна пришли в негодность, отец решил их заменить. Знакомые лесорубы зимой притащили трактором из тайги длиннющие стволы двух кедровых великанов. Отец с соседом распилили их и обтесали, получились как раз четыре подходящих бревна для дома.
Весной, когда сошёл снег, пришли рабочие, приподняли весь дом домкратами, вытащили негодные брёвна и вставили новые. Старые брёвна вынесли на улицу и уложили вдоль нашего забора, чтобы мы с соседскими пацанами могли сидеть на них вечерами.
Я взял маленький топорик, вырубил гнилые места, отшлифовал наждачной бумагой, получились шикарные лавочки. Кедр очень мягкое дерево, шелковистое, режется легко и ровно, поэтому из него и делают карандаши. Мне так понравилась моя работа, что тут же решил отпилить самые толстые концы брёвен и сделать четыре небольшие низенькие скамеечки для мамы. Они ей нужны и в стайке, чтобы корову подоить, и дома, чтобы картошку чистить, и в огороде присесть, чтобы в тенёчке отдохнуть.
Брёвна толстые, короткой ножовкой никак не получилось отпилить. Пришлось идти за Вовкой Сидоровым. Взяли нашу большую пилу с двумя ручками, и стали пилить. Опилки кедровые вкусно пахнут. У нас руки сильные. Быстро отпилили четыре чурбака, заготовки для скамеек. Красота!
А что если отпилить ещё два чурбака, топором расколоть вдоль и стамеской с ножичком вырезать ЧЕТЫРЕ страшные маски? Здорово придумано. Вжик-вжик! Запела пила, вгрызаясь в податливое дерево. Раз! И готово!
Взял большой топор и с размаху вонзил в первый чурбан, чтобы на две половинки расколоть. Вовка сбегал за тяжёлым молотком и принялся стучать по обуху топора. Били-били, победили. Раскололи чурбан надвое. Взялись за второй. И его раскололи на две половинки.
Только внутри оказалось гнездо, а в том гнезде камень странный. Не круглый, как шар, а похожий на кабачок небольшой, весь сухим мхом, лишайником и какой-то коркой плотной облепленный.
Вовка ушёл домой, его мать позвала обедать. А я достал из своего бездонного кармана медный пятак и стал очищать камень, собираясь его приспособить вместо толкушки, горох толочь на муку. Торопиться было некуда, работал аккуратно, не спеша. Как вдруг из-под лохмотьев глянул на меня зелёный глаз, потом другой. Чудеса!
Тут уж я чрезвычайно осторожно стал отдирать коричневую корку. А чтобы меня никто не видел, забрался на чердак. Так там три дня и просидел с утра до ночи. Всё чистил и полировал находку. Это был удэгейский бог, хозяин тайги. Видел я такого у них в стойбище, когда с отцом ездил за волчьей шкурой. Моего бога, наверное, кто-то лет двести назад спрятал от китайских бандитов в дупло.
Я умный, никому не рассказал про свою находку, ни другу Вовке, ни отцу, ни братьям своим. Только маме дал посмотреть, пока она корову Майку доила.
– Так вот кто дом наш и меня с ребятишками хранил все годы, пока отец с немцами воевал, -удивилась мама, налила мне полную кружку парного молока, подумала немножко и добавила, – Надо этого бога отнести в дальнее стойбище удэгейцам, кедровник как раз там начинается, оттуда и брёвна на дом брали прежние хозяева. Сам не ходи, далеко очень, заплутаешь.
– А я к Фёдору, дядьке своему сбегаю! Он всю тайгу знает вдоль и поперёк. Да и надёжный мужик! Не подведёт, отнесёт обязательно, – придумал я тут же.
– Сдаётся мне, что бог твой вовсе не каменный, похоже из бивня древнего мамонта вырезан. Старики рассказывали, что их находили в тайге на речных берегах после сильных ливней. А глаза из какого-то дорогого камня выточили, у нас тут в сопках много богатых мест, всё есть, надо только поискать. Удэгейцы хорошие охотники и следопыты, тайгу здорово знают. Только живётся им тяжело, сильно их китайские хунхузы раньше обижали. Вот вернём идола этого лесным отшельникам, и станет им полегче. Беги к дядьке, пока он за женьшенем не засобирался, а то уйдёт в тайгу на целый месяц. Ищи его тогда! – всё объяснила и тут же, не откладывая в долгий ящик, отправила меня на другой конец города, к Фёдору.
Повезло, дядька дома на огороде воевал с крапивой злючкой. Увидел меня, обрадовался, кинул тяпку в сторону и в дом повёл, за дубовый резной стол усадил, из большой кастрюли пухлые пирожки с ревенем достал. Вкусные! А кисель брусничный ещё вкуснее! Покрутил, повертел Фёдор мою находку, по плечу тяжёлой ладонью похлопал, к табуретке чуть не прибил.
– Знатная находка! Повезло тебе, племяш! Отнесу твоего бога лесным людям, не сомневайся. Большая радость будет в стойбище, а тебе – невеста молодая да толковая! Удэгейцы добро помнят! Я их хорошо знаю. Держи на дорогу ещё пирожков, и дуй домой. Мамка, поди, волнуется, видишь, как темнеет за окном? Кланяйся родителям! – напутствовал меня мой любимый дядька, охотник и зверолов самый лучший.
В конце лета отец принёс домой огромное ведро душистого дикого мёда в сотах:
– Смотри, Колька, что тебе Фёдор передал! Интересно, за что такая сладкая награда? Балует он тебя, разбойника. Давай, бери большую ложку, кружку с холодной водой налетай на таёжное угощение, попрощайся с детством. Скоро вольница твоя кончится, первого сентября в школу пойдёшь.
Женьшень.
Мой двоюродный дядька Фёдор всю свою жизнь промышлял целебный корень женьшеня в Уссурийской тайге. Его волшебная настойка спасла тысячи раненых и контуженных в страшные военные годы. Дядька не просто искал в тайге волшебные корешки, а посадил целую плантацию, чтобы и следующие поколения копателей могли принести корень жизни из тайги и сдать в аптеку.
В сезон заготовок уходил из дома на месяц-полтора. До своей делянки добирался неделю, запутывая следы от дурного люда и спиртоносов китайцев, пытавшихся не один раз завладеть драгоценным природным лекарством.
Женьшень растет долго. Копатели находили корни возрастом до сотни лет. Случались такие события не часто. Сразу обрастали легендами и мифами. Сам корень тут же забирали и увозили в Москву. Добытчику выплачивали деньги, на которые можно было купить мопед сыну.
В Китае за такой корень можно было построить двухэтажный дом для большой семьи или просто лишиться головы. Хунхузы за сто вёрст чуяли такую богатую добычу.
Когда мне было 5 лет, Федору выпало счастье найти такой чудо-корень. Несколько дней выкапывал он его. Старался не повредить, не поцарапать, сохранить все боковые корешки и волоски.
Трёхметровый корень, так похожий на человеческую фигуру со сплетёнными ногами, бережно уложил в футляр из коры амурского бархата на подстилку из сухого мха. Всё обмотал-обвязал лианами маньчжурской актинидии. Из брезентового ремня сделал наплечные лямки, чтобы нести ценный груз на спине.
Свои чёботы на ногах тоже обмотал-обвязал обрывками старых мешков и лианами. Да ещё и обмазал помётом противной росомахи, чтобы ни одна собака не пошла по его следу. Ружьё зарядил крупной картечью. Мало ли с кем в тайге повстречаешься.
И повстречался. За четыре километра до города, подстерёг Федора здоровущий медведь. Напал сзади, чуть сбоку, из-за куста густого. Фёдор даже выстрелить не успел. Когтистая лапа рванула за правое плечо, развернула медведю навстречу. И в тот же миг острые когти захватили кожу на затылке и вместе с волосами надвинули на глаза дядьке. От острой боли Фёдор потерял сознание.
Когда очнулся, понял, что дела его плохи: сломаны ребра, больно дышать, оторванный нос повис на тоненькой полоске кожи, глаза от крови слиплись. Медведь крупную добычу сразу редко ест. Он завалил дядьку листвой, землёй и валежником, чтобы вернуться через пару дней и пообедать плотно.
Левой рукой Фёдор разгреб листву и ветки, отдышался и выполз из-под коряг. Пописал в ладошку, смыл кровь с лица, смыл грязь с окровавленного скальпа, завернул его назад и разгладил по голове, обрывком рубахи обвязал. Нос тоже обмыл и прижал на своё место.
Футляр с корнем повис на густой ёлочке, только надломлен в середине и лямки оборваны. Кое-как подвязал лямки и стал искать ружье. Его насилу нашёл в густой траве. Перекинул наискосок за спину, футляр на левое плечо повесил. Правая рука плетью повисла, не помощница.
Так и постучался дядька в наш дом вечером страшный и окровавленный. Сразу его и не признали ни моя мать, ни отец. Когда родители пришли в себя, сразу принялись за дело. Батя бросился прямо по грядкам, ломая заборы, к городскому хирургу, что жил за нашими огородами в доме на два хозяина.
