Николай Пржевальский
Николай Михайлович Пржевальский. Путешествие длиною в жизнь
Друзья Пржевальского по училищу
После окончания Николаевской академии Генерального штаба (1857) подпоручик В. П. Акимов был назначен старшим адъютантом в штаб Варшавского военного округа и «исправлял должность начальника Варшавского пехотного юнкерского училища (со 2 января 1862 г.)».
Большая, тесная дружба связывала Василия Петровича и Николая Михайловича на протяжении всей жизни. Мы поняли это из переписки Акимова с Пржевальским и воспоминаний В. И. Роборовского – спутника Н. М. по третьему (Первому Тибетскому) путешествию – о том времени, когда В. П. Акимов был начальником 1-го Павловского училища в Петербурге.
«Я не приберу слов, уважаемый Николай Михайлович, чтобы отблагодарить за Ваши дорогие письма, за чувства, в них выраженные, и за добрую память. Могу только уверить в полнейшей своей взаимности и в самом искреннем дружеском к Вам расположении. Я и все Ваши знакомые с родственным участием следим по Вашим письмам за Вашей скитальческой и труженической жизнью с пожеланием полного Вам успеха.
Если до сих пор я не писал, то причиной – Ваша бродяжническая жизнь и невозможность точно географически обозначить и неизвестность тех пунктов безграничных пустынь Сибири, где Вы обретаетесь в такой неизмеримой дали.
Я постараюсь пополнить пробел и удовлетворить своему чувству, побеседовать с Вами. В прошлом письме своем Вы было порадовали нас обещанием приехать зимой к нам в Варшаву. То-то порадовали бы нас рассказами о новых странах.
Теперь будем с нетерпением ожидать Вашего сочинения, хотя, конечно, оно не может заменить приятности личного свидания.
С самым горячим чувством дружбы жму Вашу руку и остаюсь весь Ваш Акимов.
Благодарю Вас за презент в виде печати. Свою карточку прилагаю.
6 октября 1868 г.».
С Акимовым[137] Н. М. Пржевальский советовался при выборе членов экспедиций, к нему в юнкерское училище отправил на учебу своего первого товарища, Николая Яковлевича Ягунова. Потом Пржевальский обращался (в письме из Бреста от 6 октября 1875 г.) к В. П. Акимову с просьбой зачислить в полк другого своего товарища, Федора Леонтьевича Эклона. В. П. Акимов незамедлительно ответил:
«Многоуважаемый и дорогой Николай Михайлович! Присылайте Вашего юнца Эклона или сперва его документы. А за приемом его в число вольноопределяющихся дело не станет – вакансий в полку много»[138].
Но когда Николай Михайлович попросил произвести перед экспедицией Эклона в унтер-офицеры (через 4 месяца службы), Акимов 25 февраля 1876 г. ответил, что
«…произвести его в унтер-офицеры нельзя, т. к. на основании закона вольноопределяющиеся 3-го разряда должны прослужить 1 год до производства в унтер-офицеры.
А потому я выдал ему свидетельство, что он положенный экзамен выдержал при полку. Таким образом, когда ему кончится год службы, его можно будет произвести в это звание по Вашему представлению или в Главный штаб, или если я буду командовать еще полком, то эта формальность может быть исполнена и в полку, т. е. отдается приказ и все дело окончено.
Эклон отличный юноша, и его все в полку полюбили».
В этом же письме Акимов писал:
«Сердечно желаю Вам, дорогой Николай Михайлович, хорошенько обставить предстоящую экспедицию, запастись лучшими средствами, чем в предшествующую, и благополучно окончить ее, возвратиться к нам здоровым.
Теперь с занятием Коканда наши границы продвинулись вглубь Азии, и, вероятно, влияние наше тоже усилилось. Дай то Вам Бог на этот раз увидеть Далай-ламу и пробраться в Индию. А затем возвратиться на родину, где мы все русские будем ожидать Вас с нетерпением и душевною тревогою за благополучный конец.
Итак, счастливого пути, многоуважаемый Николай Михайлович, с уважением Вас любящий В. Акимов».
В. П. Акимов во время службы в Петербурге
Позднее, когда В. П. Акимов был начальником 1-го Павловского военного училища (с 18 октября 1879 г. по 17 сентября 1886 г.), а Н. М. Пржевальский приезжал из азиатских путешествий, они встречались в Петербурге. На эти встречи приходил их общий друг, бывший преподаватель географии в Варшавском юнкерском училище Иоасаф Львович Фатеев (1837 – не ранее 1890).
Николай Пржевальский познакомился с Иоасафом Фатеевым в Варшавском юнкерском училище. Штабс-капитан Фатеев, сдав стрелковую роту Московского гренадерского Великого герцога Фридриха Мекленбургского полка, был командирован в Варшавское юнкерское училище на должность отделенного офицера (9 сентября 1866 г.).
Штабс-капитан Пржевальский, прослужив два года в училище на должности взводного офицера, преподавателя истории и географии, а также делопроизводителя (1 декабря 1864 г.), готовился в это время к первому этапу своей страннической жизни. Они с Фатеевым проработали вместе только три месяца, а подружились на всю жизнь.
В их биографиях было немало сходных деталей. Оба были из мелкопоместных дворян, Пржевальский из дворян Смоленской губернии, Фатеев из дворян Курской губернии[139]. Оба учились в Академии Генерального штаба, но в отличие от Пржевальского Фатеев, поступивший в академию 30 августа 1861 г., был отчислен в полк через год (26 сентября 1862 г.) без права поступать в академию.
Иоасафа отчислили за то, что он вместе с девятью офицерами Николаевской академии Генерального штаба участвовал «в панихиде о расстрелянных двух офицерах 4-го стрелкового батальона: поручика Арнгольдта и подпоручика Сливицкого»[140]. Панихида состоялась в Боровичах Новгородской области[141], где учащиеся академии проводили практические геодезические работы.
Фатеев, так же как и Пржевальский, получил медаль «За усмирение Польского мятежа 1863–1864 гг.».
Фатеев был на два года старше Пржевальского и сначала несколько опережал последнего в получении воинских званий: штабс-капитан (23 мая 1863 г.), капитан (20 июня 1867 г.), майор (31 мая 1874 г.). В этом звании он оставался и в 1880 г., когда был составлен послужной список на помощника начальника отделения Главного управления казачьих войск майора Иоасафа Львовича Фатеева[142].
Для сравнения приведем послужной список Пржевальского: штабс-капитан (22 июля 1865 г.), капитан (28 августа 1871 г.), подполковник (28 марта 1874 г.), полковник (27 марта 1877 г.), генерал-майор (22 января 1886 г.). Интересно, почему следующим чином после капитана идет майор у Фатеева, но подполковник у Пржевальского? Известно, что чин майора был упразднен в 1884 г. До этого времени за чином капитана шел чин майора, затем подполковника; получается, что Пржевальский перескочил через чин майора.
Фатеев, можно сказать, наследовал «училищные дела» Пржевальского, то есть был делопроизводителем по учебной части юнкерского училища (17 января 1867 г.) и преподавал юнкерам математическую, физическую и политическую географию; кроме того, он читал курс лекций по военной администрации, а в летние месяцы руководил топографическими занятиями юнкеров.
«В настоящее время я занят 30 часов в неделю, 5, 6 лекций в день, так что к концу дня чувствую усталость и головную боль. Последнюю я приписываю спертому воздуху в классной комнате», – писал он Пржевальскому в Амурский край 8 марта 1869 г.
В фатеевских письмах того периода много подробностей о подготовке 2-го издания учебника географии для юнкеров. Фатеев был готов заниматься исправлениями и дополнениями и разделить будущий гонорар поровну.
«Я не знаю, согласитесь Вы на это предложение или нет, но в видах общей пользы, в июне месяце, я займусь этим делом и экземпляр с предложенными изменениями вышлю Вам. Вы, отшатнувшись от преподавательской деятельности, едва ли можете себе представить, что затрудняет учение, что может быть сокращено и что разрешено. Медлить в этом деле нельзя, ибо каждый год состав юнкерских училищ значительно изменяется и в качественном, и в количественном отношении»[143].
Прошло немало времени, и вот «физическая и политическая географии были напечатаны[144] в количестве 2000 экземпляров»[145].
«Независимо от выгод, извлеченных за издание, мною получено еще 420 р. в виде награды (за вычетом от 500 р.[146]), но по поводу издания я прошу Вас высказаться с полной откровенностью, какой долей этой суммы я должен разделиться с Вами.
Здесь я должен, однако же, предварить Вас, что политический отдел Географии найден некоторыми училищами трудным, а казацкое даже и совсем отвергает Географию, признав более полезным проходить статистику и политическую экономию, или лучше сказать жалкие остатки из того и другого. Посылаю Вам два экземпляра Географии: один для Вас и другой для Михаила Александровича»[147].
В письмах к Пржевальскому Иоасаф Львович много рассказывал о Варшавском училище, зная, что это интересно Николаю Михайловичу, сообщал последние военно-политические сведения, рассуждал о государственном устройстве западных стран, высказывал интересные соображения по историческим и географическим исследованиям и крайне мало писал о себе. Крупицы информации о самом И. Л. Фатееве можно собрать на 160 листах писем, написанных за 20 лет.
Несколько цитат из писем Иоасафа Львовича Фатеева:
«Дорогой Николай Михайлович!
Сегодня месяц и 10 дней, как я женат. Свадьба состоялась в Харькове 20 августа при обстановке, какой я менее всего желал, – с каретами, певчими, музыкой и пр., исполнилось только одно по моему желанию – в день свадьбы я выехал из Харькова и на пути в Варшаву сделал два отдыха – в Курске и Киеве. Я не стану описывать Вам впечатления, скажу только, что по многим причинам они были совершенно не те, какие испытываете Вы в своих странствиях. К характеристикам и вообще личности Маруси не буду Вас знакомить, так как крепко надеюсь, что по возвращении… Вы завернете в Варшаву и познакомитесь с нею. Карточку ее я вышлю Вам в Отрадное. Личные дела оставим теперь в сторону. Теперь всяким русским обществом овладела мысль выручения балканских христиан»[148] (Варшава, 1 октября 1876 г.).
«Искренне, горячо Вам благодарен, дорогой Николай Михайлович, за дружескую память. Она особенно мне дорога потому, что получена в минуту благополучную. В одну из тех, когда хочется перенестись мыслью к лицу, к которому чувствуешь и уважение, и доверие, и всяческое расположение. Рад буду получить от Вас не только известие о пустынных странах, пройденных Вами, и о собранных богатствах, но главное – как Вы и Эклон вынесли труды этого путешествия» (12 июня 1877 г.)[149].
«Сейчас принес поздравление жене и дочери Наташе, потому что в полночь, полгода тому назад, дочь увидела свет. Ребенок веселенький и здоровый. Мать кормит сама, и потому хлопот и забот много. Этим известием я охарактеризовал свое семейное положение. Охарактеризую служебное – представлен в подполковники и в кандидаты на уездного воинского начальника 2-го класса. Сильно боюсь петербургских тормозов, особенно по второму представлению, говорят, что можно десятки лет оставлять кандидатом» (31 января 1878 г.)[150].
«Дорогой Николай Михайлович!
Сегодня в 10½ утра жена надарила меня сыном, а Вас крестником. Как родился он в Георгиевский день, то и порешили назвать его Юрием. Жена и я очень просим Вас приехать на крещение; если выберете для того время в Рождественские праздники» (26 ноября 1878 г.)[151].
«Я давно отстал от строевой службы, но это меня нисколько не пугает, так как я 7 лет промаршировал в корпусе, да 7 лет в полку, из которых 2 года командовал ротою, год линейной и год стрелковой; но имея двоих детей, идти в полк слишком трудно, в особенности с такими малышами» (31 декабря 1878 г.)[152].
«Но было тяжелое для меня время, когда ее (жены) обмороки, галлюцинации и бессонница, как следствия нервной напряженности, приводили и меня в такое усталое, тяжелое состояние, что я был близок к отчаянию, и только милый лепет Наташи и ее ласки бодрили меня. Много я, Николай Михайлович, пережил и не знаю, когда только этому наступит конец» (20 июня 1881 г.)[153].
«В Петербурге мне крайне не хочется оставаться, и тому есть много весьма серьезных причин, о которых расскажу Вам при встрече, но главнее всего здоровье мое и семьи. Две смерти на моих глазах в течение одного месяца так напугали меня, что всякое нездоровье жены или Наташи меня приводят просто в трепет, и такое нравственное настроение лишает бодрости духа» (14 сентября 1881 г.)[154].
«Я знаю, Вы не охотник для чтения романов, но между книгами, взятыми Вами в экспедицию, есть „Братья Карамазовы“ Достоевского, прочтите – я Вас сравниваю со старцем Зосимой, держащим волю людей в своей душе. Какая разница в поведении и в стремлениях, и какое между тем сходство!» (26 сентября 1881 г., понедельник)[155].
«Дорогой Николай Михайлович!
Давно мне хотелось побеседовать с Вами, но все как-то не удается. Кроме служебных занятий, я и дома не сижу сложа руки: подготовка Наташи к экзамену для поступления в институт [благородных девиц] ежедневно берет у меня часа два времени, а тут еще и Мария Ивановна уехала по своим делам в Москву, поэтому приходится и хозяйством править, и входить во все мелочи домашнего обихода и дрязг.
Ваша жизнь обставлена была всегда совсем иначе, и Вы не поймете подчас раздражающего значения всей этой дряни. Искренне хотелось бы от всего этого оторваться, чтобы отдохнуть душой и телом, но на кого все это я брошу, когда сознаю, что единственная опора „сих малых“ – это я, когда знаю, что без моего постоянного наблюдения и направления не только все пойдет боком, но и сама жизнь детей подвергнется всевозможным случайностям. Это и заставляет меня отложить намерение побывать у Вас в Слободе это лето, тем более что отважиться на эту поездку с детьми, по моим соображениям, неудобно. Об одном прошу – не претендуйте на меня за неисполнение слова. Но оставим это» (5 мая 1886 г.)[156].
«Второй год нет время кончать нашу службу, тем более что и глаза что-то стали туманить. Позвольте же еще раз пожелать Вам счастливого пути и выразить надежду, что по примеру прошлых разов не откажетесь при случае подать о себе весть» (17 сентября 1888 г.)[157].
Фатеев существенно помогал Пржевальскому в сборах перед экспедициями, заказывал ружья, часы, термометры, ножи, одеяла, сапоги и др.
«Не буду теперь распространяться о покупках, сделанных по Вашему поручению, – Ягунов это описал и, как думаю, даже с ненужными подробностями, очень уж он увлечен этим делом» (27 апреля 1870 г.)[158].
Николай Ягунов, товарищ Пржевальского по Уссурийскому путешествию, в то время учился в Варшавском юнкерском училище и жил на квартире вместе с И. Л. Фатеевым, а Н. М. Пржевальский вместе с М. А. Пыльцовым были в первом Центрально-Азиатском (Монгольском) путешествии (7 ноября 1870 – 19 сентября 1873 г.).
В апреле 1871 г. Н. Ягунов пишет Пржевальскому письмо о сделанных для него совместно с И. Фатеевым покупках.
«Все твои поручения мы исполнили, насколько было возможно, в точности; 2 пары сапог сшиты по присланным тобой меркам, товар хорошего качества, и были у лучшего сапожника. Ну и было же потехи с этими сапогами!
Придя к сапожнику, мы посмотрели товар, рассказали, как и что сделать, и даже условились в цене, наконец, он говорит, надо же снять мерку. Мы показали ему твой размер, и он ахнул от удивления, что такая громадная нога, и даже стал отказываться, говоря, что на такие сапоги очень много пойдет товару, и ему не будет выгоды. Так что мы ему прибавили 3 рубля, и он согласился, так что сапоги стоят 75 рублей» (26 апреля 1871 г.)[159].
«В числе покупок Иосафат Львович посылает вам в подарок сладостей, которые, быть может, не будут так вкусны, какие находятся здесь, но зато они вполне обдуманно приспособлены к вашей обстановке, как например, мятные лепешки и лимонная кислота, которая будет лучше, чем в порошках, и в этих двух бутылочках находится на 80 стаканов лимонаду. Кроме того, посылаем вам сковороду для быстрого жарения бифштекса»[160].
И. Л. Фатеев постоянно сообщал Н. М. о выполненных поручениях.
«Спешу, добрейший Николай Михайлович, исполнить Ваше поручение. Беренс взялся разобрать термометры, трубки, уложить в особые ящики, переименовать гайки и пр., словом, принял на себя полную укладку с целью наилучшим образом гарантировать доставку инструментов» (1 января 1871 г.)[161].
«Ваше поручение я исполнил, за исключением справки о часах, о которых напишу после. Ружье, заказанное Яхимеку[162], уже почти готово, как он говорит, равно как и пистолеты» (13 января 1876 г.)[163].
«Многоуважаемый Николай Михайлович! Сегодня Эклон уезжает из Варшавы, исполнивши все покупки, сделанные по Вашему поручению (часы, одеяла, ножи, дробь и др.)»[164] (4 марта 1876 г.).
О роли И. Л. Фатеева в судьбах Ягунова и Эклона, товарищей Пржевальского, расскажем в посвященных им главах. Отметим еще раз, что Фатеев был в переписке с Пржевальским со времен Уссурийского путешествия[165].
«Завидую Вашей привольной жизни, хотя и исполненной феерических трудов и лишений, но зато богатой неожиданными приключениями и разнообразием»[166]. «Тяжелое сознание своей физической слабости досадует меня, иначе бы я бросил все и просился присоединиться к Вашему отряду, но слепые и… там не нужны»[167].
Большое участие принял И. Л. Фатеев в болезни Пржевальского, постигшей Николая Михайловича во время Второго Центрально-Азиатского (Лобнорского) путешествия (12 августа 1876 – 20 декабря 1877 г.).
«Болезнь Ваша меня огорчила, тем более что прежде всего пришла в голову мысль, не умаляете ли Вы сами степени своего болезненного состояния. Дальнейшее чтение письма понемногу рассеяло эту мысль, однако она возвращалась ко мне и… в такой форме: – снова в пустыню, и она снова может возвратиться и, пожалуй, еще в более мучительном образе… На днях я увижусь со знакомым доктором, и если он присоветует что-либо подходящее, то я немедленно отпишу Вам…
Сегодня я беседовал с Тютрчевским о Вашей болезни и… Аквилевым. Оба дали название экземы и посоветовали следующее: в походе обмывать опотевшие места с мылом или легким раствором спирта, коньяка или рома, потом, взяв на кисть чистый деготь в эфирном растворе, смазать эти места, тогда эфир улетучится, а помазанное место покроется тонким слоем дегтярного лака, это и будет тот, который Вам нужен. Предупреждаю, однако, что первые две три секунды после смазывания зуд будет очень сильный, затем почувствуете заметное облегчение. Смазку повторять через каждые два, три дня, пока в путешествии.
Я заказал Вам 8 унц[ий] этой тинктуры, две кисти и два куска дегтярного мыла в аптеке Кухаржевского на Сенатской улице. Тинктура приготовляется в Вене профессором кожных болезней Гебра. Причины ее [болезни] – раздражение кожи, от перемен температур и др. причины. Некоторые ее виды весьма упорны»[168].
Маловероятно, что Пржевальский получил это лекарство ранее своего отъезда из Зайсанского поста (31 марта 1878 г.), так как Фатеев отправил препарат в феврале 1878 г. Однако рекомендациями варшавских врачей (деготь в эфирном растворе) он мог воспользоваться по прибытии в Россию. Заметим, что лечение китайскими врачами (отвары кореньев, мази и присыпки с ртутью и мускусом, зеленое мыло и ванны из серной печени) и народные средства (отвар курительного табака, табачная гарь в прованском масле, толченый купорос на тонких кусках курдюка и деготь с бараньим салом) ему не помогли. По словам Пржевальского, некоторое улучшение наступило после приема раствора йодистого калия, который он принимал в течение месяца, находясь в Зайсанском посту; правда, иногда под видом раствора из-за небрежности фельдшеров ему присылали простую воду (Пржевальский, 1940, с.630).
Фатеев 17 ноября 1879 г. был переведен в Петербург в Главное управление казачьих войск столоначальником с оставлением в армейской пехоте. 3 мая 1880 г. он стал помощником начальника отделения и занялся «бумажной работой», которая ему совершенно не нравилась. «Я кроплю разные доклады с перспективой получить от начальства с возвращением их из отпусков и командировок, замечания за то или другое, что порешили в их отсутствии. Когда же конец этим тискам?»
Неудивительно, что Фатеев радовался работе Пржевальского над книгами о собственных путешествиях, когда
«… разработка идет над добытым личным трудом материалом, получающим теперь должное освещение и объяснение. Мысль здесь парит, но не ухищряется в разных словоизвестиях, в которых подчас, кроме этих известий, и нет другого дела. Вам не известен этот гнусный ряд литературы, и искренне желаю Вам никогда не быть с ним знакомым, но он, несомненно, существует в виде журналов. Ох, что это за журналы!» (20 июня 1881 г.)[169].
Когда Николай Михайлович после 1-го Тибетского путешествия купил усадьбу в Слободе, его друзья и родные решили, что теперь он заживет оседлой жизнью, и стали усиленно советовать путешественнику жениться. Интересные мысли по этому поводу высказал Фатеев, предварительно поздравив с прекрасной покупкой.
В кратком сухом пересказе это выглядит так. Сначала Николай Михайлович будет всем доволен, но так как он – «человек ищущий», то этот «угол семьи русской, не наполненной близкими Вам людьми, едва ли даст на продолжительное время… для удовлетворения Вашего нравственного и умственного существа».
«Вы более человек, чем кто-либо, с сильнейшими душевными движениями и привязанностями, для которых наиболее естественное умиряющее выражение – в семье… Что же касается до отрицательных явлений семейной жизни, то можно спросить – в какой жизни не бывает этих явлений: в холостой, в жизни монаха, вдовца, вдовы? В жизни прежде всего – ум и такт. Если они у Вас есть, а у кого же им быть, коли их нет у Вас, то и отрицательных последствий нельзя ожидать» (28 июля 1881 г.)[170].
«Дорогой Николай Михайлович! В прошлом Вашем письме Вы распространялись о значении для Вас купленного имения и об отрицании семейного начала ради исполнения принятой навсегда миссии в Азии. Горячо сочувствую постоянству и силе Ваших убеждений и не стану более вести с Вами речи на известные темы» (14 сентября 1881 г.)[171].
Иоасаф Львович внимательно следил за публикациями в журналах, болезненно воспринимал замечания насчет Н. М. Пржевальского и, возмущенный авторами публикаций, немедленно бросался на его защиту. Вот лишь несколько примеров.
«Русская мысль», март 1884 г., научная хроника:
«Совсем иначе поставлены исследования по археологии и этнографии, и именно потому, что в этом отношении нет преданий, нет школ, самые знаменитые путешественники отправляются в путь с чрезвычайно малым запасом сведений по этим предметам. Например, в последнем путешествии Н. М. Пржевальского попадаются крайне недостаточные сведения о народах, встреченных им, рядом со слишком смелыми выводами. Мы не думаем винить в этом нашего знаменитого путешественника, а лишь отмечаем факт, что ему не могло бы прийти в голову так легко отнестись к млекопитающим и птицам, как к человеку».
Это замечание было сделано относительно этнографических зарисовок первого Тибетского путешествия Пржевальского (1 марта 1879 – 19 октября 1880 г.). Теперь Пржевальский находился во втором Тибетском путешествии (8 ноября 1883 – 29 октября 1885 г.), и Фатеев был доволен, что на этот раз Николай Михайлович запасся «китайскими сведениями по этнографической части, а то больно как-то читать за восхвалениями Ваших трудов по географии и орнитологической части такие замечания»[172]. О добыче этнографических сведений Фатеев неоднократно напоминал путешественнику: «Наблюдая природу, не забывайте, пожалуйста, и о человеке».
«Восточное обозрение», № 46, 16 октября 1886 г.:
«Во время экспедиции Н. М. Пржевальского открыты им два озера, из которых вытекает Желтая река (Хуан-хэ). Озера эти названы „Русским“ и „Экспедиционным“. Нынче оказывается, что эти озера нанесены уже были на карте Китая в атласе Штиллера 1880 г., где эти озера описаны и носят определенное название „Орин“ и „Дмаргин“».
«Восточное обозрение», № 47, 20 ноября 1886 г.:
«Мы обратились к драгоценному и заслуживающему внимания Статистическому описанию Китайской империи знаменитого отца Иакинфа, изданному в 1842 г. с богатыми картами. На карте Тибета и Хухунора Иакинфа мы находим в вершинах Желтой реки озеро Нюрын-нор и озеро Цзярынь-нор. Ясно, что здесь только употреблено другое произношение. Итак, несмотря на все несовершенство китайской географии, китайцы знали эти озера и заносили их даже с подробностями. Под именем „Орин“ или „Джарин“ они наносят на европейские карты. Но вопрос о том, знал ли наш почтенный путешественник Н. М. Пржевальский о существовании этих озер на китайских картах и в атласе Штиллера, мы не беремся решать».
Фатеев к вышеприведенному приписал:
«Интересна настойчивость Восточного обозрения, чтобы как… зацепить Вас, Николай Михайлович. Мне кажется, лучше Вам промолчать до выхода книги, чтобы не препираться с шавками. Искренне Вас уважающий и любящий. И. Фатеев» (22 ноября 1886 г.)[173].
За полемикой о Китае и его армии, развернувшейся между синологом С. Георгиевским и путешественником Н. Пржевальским (Георгиевский, 1887б, 1887а; Пржевальский, 1887а, б), Иоасаф Львович следил с напряженным интересом. Подробно об этой дискуссии мы написали в главе «Геополитик и „несостоявшийся Кортес“».
«Во время своих знаменитых путешествий Пржевальский собственно в Китай и не заглядывал, – писал Георгиевский, – он видел Китай у околицы… А знаем ли мы действительное состояние военных сил в Китае? – вопрошал критик. – Могли бы знать, если бы нам сообщил об этом точно и подробно г. Пржевальский, специалист в военном деле. Ног. Пржевальский этого не сделал». Критик закончил статью словами, что «всякое необдуманное увлечение со стороны г. Пржевальского, как человека, обладающего огромным именем и весьма значительным авторитетом, непростительно».
С. Георгиевский утверждал, что он «лично ближе Пржевальского знаком с цивилизацией Европы и побольше его изучал (теоретически и практически) жизнь китайцев (в пределах собственно Китая)». «Никто, – продолжал синолог, – Пржевальского не обвиняет, что он не обогатил этнографию. Обвиняют в том, что он, мало (слишком мало) зная факты и обстоятельства, позволил себе говорить о них категорически и крайне претенциозно».
«Появление рассматриваемой критики на страницах такого журнала, как „Вести Европы“, только и вынудило меня написать настоящее письмо, – отвечал Пржевальский. – Синологи, вероятно, не могут до сих пор себе уяснить практически доказанное, что для успеха дальних путешествий в Центральной Азии необходимы прежде всего кой-какие личные качества самого путешественника, затем вооруженный конвой и научные инструменты, а не китайская грамматика и допотопные китайские описания… Китайский солдат по своей трусости и деморализации никуда не годен как воин… Гораздо лучше, если г. критик вместо непрошеных советов и голословных указаний сам сделает описание доблестей той западной китайской армии, за которую так сильно ратует. На этом полемика с моей стороны прекращается».
Возражения Пржевальского на критику Георгиевского были написаны, вероятно, в более эмоционально сильном ключе, чем опубликованные. Это видно из писем Пржевальского Всеволоду Роборовскому, который относил письма-ответы в редакцию газеты «Новое время» в Москве.
«Дорогой Воля! После твоего отъезда я настрочил полуругательное в газеты письмо, которое теперь и посылаю. Снеси его в редакцию „Нового времени“ и попроси поскорее напечатать. Изменений и выпусков не допускаю. Если будет время, то снеси показать это письмо Фатееву» (29 сентября 1887 г.)[174].
«Дорогой Воля! Прилагаю при сим новое письмо в редакцию „Нового времени“. Отнеси, пожалуйста, его и попроси поскорее напечатать. Изменений никаких не делай. Разве только (и то в самом крайнем случае) если в редакции не захотят в настоящем виде напечатать – измени первую строку и вместо „Назойливость, если не сказать более“ напиши: „Неугомонность г. Георгиевского“… Вот скотина-то злющая!» (29 октября 1887 г.)[175].
Над смягчением выражений, употребляемых в статье, поработал Фатеев, который сначала крепко раскритиковал синолога Георгиевского, назвал его commis voyager's, который сделал себе рекламу на известном имени. «Ведь реклама только тогда и имеет цену, когда удачно пущена!» Но, вступая в полемику с ним, «надо иметь в виду, что выходишь на публичную арену», и поэтому «я, не считая себя редакцией, которой Вы не доверили изменять ничего в Вашей статье, взял на себя смелость кое-где смягчить Ваши выражения». Фатеев уверял Пржевальского, что при этом он не исказил смысла и характера выражений. «Если Вы мне пришлете за мою храбрость головомойку, то объясните, почему Вы недовольны. Мне надо знать Вашу точку зрения, чтобы ‹нрзб.› следовало ли мне поступать так, как сделано, или нет» (24 октября 1887 г.)[176].
Пржевальский согласился с Фатеевым, смягчил некоторые выражения и снова отослал письмо Роборовскому: «Несколько дней тому назад послал тебе заказное письмо с ответом (для напечатания) Георгиевскому. Сегодня только прочел в „Новом времени“ свое второе и последнее по адресу полемщика письмо» (2 ноября 1887 г.)[177]. Не исключено, что Пржевальский прекратил спор, вняв словам Фатеева о том, что «разведение бесполезной полемики, которая ничего не может выяснить, едва ли может назваться занятием, достойным серьезных людей». Такой спор Иоасаф Львович называл «вылущиванием пустых орехов».
Фатеев постоянно следил за новыми публикациями, делая из них выписки или вырезки, которые посылал Пржевальскому, полагая, что эти сведения будут ему полезны. Это были сборники Обручевского о статистике России, новые выпуски книг Брема и Дарвина, выписки из «Русской мысли», «Военного обозрения», «Восточного обозрения», «Нового времени» и других журналов и газет.
«Дорогой Николай Михайлович! Теперь уже поздно, но я, прежде чем улечься в постель, решил сообщить Вам, что в августовской книжке „Русской мысли“ Вы встретите для Вас интересные сведения: 1. Компилятивная статья Лесевича: Новейшие движения в буддизме, поддерживаемые и распространяемые европейцами. 2. Новейший катехизис. 3. Цейлон и буддизм» (29 августа 1884 г.)[178].
«Вероятно, для Вас интересно будет прочитать выписку из „Военного обозрения“ о лекциях Потанина. Во всяком случае, относительно значения напряженности патриотического чувства монгольской массы [мнения] у Вас и у Потанина несколько расходятся. Я еще раз повторяю свое убеждение, что Вам нельзя хорониться, когда мерзавцы с гадкой подкладкой извращают дело, а Вас низводят на… человека одностороннего» (1887)[179].
Фатеев сообщал Пржевальскому об исследованиях английского майора Владена в Тибете, астрономической экспедиции Ю. Ф. Фрицше по Северной Монголии, экспедиции француза Реасе через Южный Китай в Тибет, З. Л. Матусовского в Северо-Западной Монголии, Н. А. Северцова в Кашгаре; писал, что через всю Монголию проехали Я. Ф. Барабаш и англичанин Н. Эллиас, что «Венюков беспрерывно печатает различные сведения о Монголии и о совершающихся там событиях»; им же составлена карта Северо-Западной Монголии.
