Николай Некрасов
Три страны света

Глава VII
Маскарад

Заложено было имение, и супруги отправились, Горбун был им теперь необходимее, чем когда-нибудь: он обделывал все дела, вел счета, распоряжался всем. Аккуратность его, заботливость и предупредительность даже не раз поражали в дороге саму Сару. Прибыли в Париж. Сара, вечно жившая в деревне, и не подозревала, что могло существовать в жизни столько разнообразий. Театры, гулянья, балы, наряды все так заняло ее, что голова у ней пошла кругом. Она с увлечением предалась этой жизни; ее окружало разнообразное общество. Муж не только не мешал ей, но старался всеми силами поддерживать в ней страсть к этой жизни, чтоб она не мешала и не имела права мешать ему. Денег, которые они привезли с собой, рассчитывая прожить ими год, хватило только на пять месяцев; горбун должен был прибегать к займам; процентов не жалели.

Сара сначала увлекалась было молодыми людьми, окружавшими ее, но увлечение ее было непродолжительно: казалось, она не создана была для любви. Наконец между ее знакомыми, число которых с каждым днем прибывало, явился молодой, красивый и гордый испанец. Он бежал из своей родины, убив на дуэли противника. У него было правильное, свежее лицо, жгучие глаза, черные волосы, величавая осанка и романтическое имя. Он чудесно стрелял, еще лучше ездил верхом. Смелость, которую он обнаруживал в частых прогулках верхом, да две дуэли, за час перед которыми он был покоен и весел, победили сердце Сары: она увидела в нем свой идеал. Стараясь покорить сердце гордого испанца, Сара употребляла все тонкости кокетства; наконец она стала даже явно оказывать ему предпочтение перед всеми молодыми людьми; но дон Эрнандо торжествовал и оставался холоден. Почувствовав к нему страшную ненависть, Сара, не менее его гордая, дала себе слово во что бы то ни стало завлечь его и потом отмстить ему за его холодность, посмеявшись над его любовью. К собственному удивлению, она замечала в себе большую перемену: была весела и любезна только при нем, часто впадала в отчаяние, мучимая его равнодушием.

Горбун следил за каждым шагом своей госпожи; ее отчаяние заставляло его страдать; но не в его власти было помочь горю.

Вдруг Сара повеселела, театры, балы, прогулки не давали ей минуты отдыха. Она не находила времени ни для чего другого; о сыне она мало думала, думать о делах считала унизительным. Раз, готовясь к балу, она позвала горбуна, чтоб отдать ему нужные приказания. Он заметил, что она употребляла особенное старание о своем туалете; раза три меняли ей прическу. Наконец она устала и выслала всех, кроме горбуна, который продолжал отдавать отчет по делам. Сара рассеянно слушала его, перебирая свои кольца.

– Ах, боже мой, мне ни одно из них не нравится! – сказала она. – Поезжай сейчас же и купи мне кольцо с самым лучшим опалом. Денег не жалей!

Горбун не двигался с места.

– Скорее, скорее! – нетерпеливо кричала Сара.

– У меня нет денег, – сказал горбун.

– Достань, где хочешь, мне непременно нужно! – вспыхнув, крикнула Сара.

– Нет возможности больше доставать их, – робко отвечал горбун.

– Это что значит? – строго спросила Сара.

– У меня нет средств еще занять, – решительно сказал горбун.

Сара гордо подошла к нему.

– Я давно собирался вам сказать, – продолжал он, – что вам нужно изменить образ жизни: мы должны кругом, имение в залоге – откуда взять еще денег?

– Что же я должна делать? – спросила насмешливо Сара.

– Умерить себя…

– Я… я буду умерять себя, я?

– Что ж делать? Ваши дела запутаны…

Сара дико засмеялась, горбун вздрогнул: он узнал смех, который всегда был предвестником страшного гнева Сары.

– Я покажу тебе, как я намерена себя умерять, – сказала она и подошла к туалету, на котором разложены были дорогие вещи, приготовленные для ее туалета; схватила их и стала судорожно мять и ломать, потом кинула на пол и принялась топтать ногами. – Чтоб точно такие вещи были у меня завтра! – повелительно сказала она, кинувшись на кушетку. – А кольцо с опалом чтоб было у меня сейчас же! Иди!

Горбун молча вышел.

Кольцо с опалом, которое он достал ей, очутилось на руке дона Эрнандо.

Горбун обратился и к Бранчевскому с просьбой умерить расходы, пугал его разорением; Бранчевский призадумался, дал слово остепениться; но через два дня, проиграв значительную сумму, он приказал горбуну непременно достать ему денег.

Саре было не до экономии: она в первый раз любила. Страсть ее не знала границ. Она не спускала глаз с своего испанца; проводила с ним все свое время; ревновала его даже к вещам; то проклинала его, плакала, рвала на себе волосы в его присутствии, то вдруг становилась нежна, кротка до унижения. Только он один мог противоречить ей.

Время шло. Сара жила одной страстью. Ночи быстро летели, превращенные в дни. Устроив потайную комнату с ходом прямо на улицу, Сара убрала ее с неслыханной восточной роскошью, и там, нарядившись в восточное платье, украшенное дорогими каменьями и брильянтами, на мягких подушках, в нетерпении ждала к себе возлюбленного. Самые тонкие блюда и вина являлись к ужину. Горбун вполне походил на евнуха; лицо его постоянно хранило лукавое и злое выражение; какой-то умысел хранил он в своей душе. Без противоречий, без ропота, как будто машинально, исполнял он все прихоти Сары, которая все больше и больше вверялась ему.

Раз днем Сара ввела горбуна в свою потайную комнату. В ее движениях было что-то странное и таинственное. Горбун был потрясен роскошной негой комнаты и таинственными взглядами Сары. Страшная мысль мелькнула в голове его. В испуге, в борьбе с самим собою, нерешительно глядел он на Сару, которая сидела в задумчивости. Наконец она быстро подняла голову и устремила на горбуна проницательный взор.

– Истинно ли ты мне предан? – спросила она.

Горбун смешался и вопросительно смотрел на нее.

– Способен ли ты понять всю важность моей доверенности к тебе? – продолжала она.

– Чем я мог возбудить ваше сомнение? – перебил ее горбун дрожащим голосом.

– Я знаю, ты предан мне! – гордо и с уверенностью, сказала Сара.

– О, я готов чем угодно доказать вам мою преданность! – с горячностью воскликнул горбун.

– Я все вижу – и ты будешь щедро награжден. Судорожная улыбка мелькнула на губах его; он слегка поклонился.

– Послушай! – шепотом сказала Сара и огляделась во все стороны, краска выступила на ее лице, она продолжала быстро: – Мне нужна верная женщина…

Горбун пошатнулся, мгновенный и тихий страдальческий стон вылетел из его груди; он так сильно сжал свои руки, что суставы хрустнули. Сара, слишком занятая собственными мыслями, ничего не заметила.

– Я не буду жалеть денег, твоя жизнь, твое благосостояние – все упрочится, если ты сохранишь тайну. – Она закрыла лицо руками и упала в подушки дивана, не взглянув в лицо горбуна, которое дышало в эту минуту адской, злобной насмешливостью.

Через несколько месяцев у Сары родилась дочь, которую отдали на воспитание одной женщине, отысканной горбуном. Она была русская и, попав в Париж с своей госпожой, по смерти ее не знала, как добраться домой. Горбун обещал ей, что она будет отправлена вместе с ребенком в Россию, и этой надеждой купил ее безграничную преданность. Сара, казалось, еще сильнее привязалась к дону Эрнанду; она тиранила его своей любовью; ей все казалось, что он холоден, неверен ей; испанец, наконец, устал и, видимо, начал избегать ее…

Сара близка была к безумию. Раз вечером она приказала горбуну готовить все к отъезду, задумав бежать с своим возлюбленным в Испанию, в надежде, что на родине он сильнее будет любить ее.

Терпение горбуна лопнуло. Он решился прекратить страдания Сары. В надежде ослабить узы, связывавшие ее с доном Эрнандо, он отправил ребенка с его кормилицей в Петербург, а Саре сказал, что дочь ее умерла. Потом он объявил Саре, что испанец любит другую.

Гнев, отчаяние Сары были страшны. Горбун плакал вместе с нею, и слезы его были искренны. Сара несколько раз давала ему слово разорвать свою связь, но при встрече с испанцем все забывала и, осыпая его ласками, просила не покидать и любить ее.

Возмущенный такой слабостью, горбун рассказал Саре, что испанец не только изменяет ей, но еще нагло хвастается ее любовью:

– Он говорит, что вы ему надоели!

Сара вскочила, полная негодования, глаза ее заблистали, ноздри расширились.

– Не может быть! – воскликнула с обычной надменностью.

– Угодно? Я вам докажу.

– Хорошо, если ты мне докажешь, то я… я…

Горбун радовался.

– Я вас не узнаю! Вам ли сносить такое пренебрежение? – заметил он.

– Я не могу перестать любить его, – прошептала Сара, зарыдав, как дитя.

– Вы презирайте его.

– Не могу, не могу!..

Она в отчаянии кинулась на диван, металась и рыдала.

– Еще можно было бы простить ему, если б он пренебрегал вами для какой-нибудь женщины… не говорю, равной вам, но хоть любимой… а то для первой встречной…

– Лжешь! – с гневом перебила Сара.

– Я берусь вам доказать! – сказал горбун глухим голосом.

– Если правда, я… о, я брошу его!

Горбун радостно вскрикнул и бросился к ногам Сары. Волнение его было так велико, что слезы показались в его глазах.

– Вы… вы исполните ваше обещание? – спросил он рыдающим голосом.

Сара с удивлением смотрела на горбуна, в первый раз обратив на него внимание как на мужчину; брови ее сдвинулись, и она с презрением спросила:

– Это что значит?

Горбун замер и опустил голову на грудь. Казалось, он не в силах был подняться с колен.

– Мне не нравится твоя слишком горячая преданность ко мне… ты не должен так смело падать передо мною на колени!

Горбун быстро вскочил. Злоба вспыхнула в нем.

– Ты мне не нужен больше! – сказала Сарра, всматриваясь в его лицо.

Через день горбун послал два письма к дону Эрнандо: одно, писанное рукою Сары, которая назначала ему ночное свидание, а другое от неизвестной маски, которая умоляла его притти в ту же ночь в маскарад Большой Оперы.

Горбун и Сара оба были в волнении. Одна дала бы полжизни, чтоб испанец пришел, другой всю жизнь отдал бы, чтоб он не пришел.

Настала полночь; домино были готовы для Сары и горбуна; но Сара медлила, она ходила по комнате, тоскливо поглядывая на часовую стрелку. Малейший шорох приводил ее в трепет. Четверть часа прошло сверх назначенного времени, а Сара все еще надеялась. Горбун молча сидел у потайной двери, чтоб принять испанца.

Пробило час, горбун и Сара вздрогнули, один от радости, другая от негодования. Сара дико засмеялась и, махнув рукой горбуну, чтобы он следовал за нею, вышла из потайной комнаты.

Через четверть часа они ехали по бульвару в карете, замаскированные. Печально сидела в углу кареты Бранчевская: изредка слабый стон вылетал из ее груди; она открывала окно и бессмысленно глядела на улицу. Ночь была темная и свежая, блеск фонарей и плошек ярко освещал маски, бежавшие по тротуарам. Многие в нетерпении летели галопом. Хохот, говор, брань сливались с хлопаньем бичей и стуком колес. Казалось, весь город стекался к театру Большой Оперы.

Крик, брань и смех усилились при въезде в узкую улицу, где была устроена арка из тонких досок, незатейливо иллюминованная шкаликами. Все спешили, сталкивались и сами себе замедляли путь.

– Мы уж приехали? – робко спросила Сара, когда карета остановилась.

Горбун, расчищая дорогу, провел ее в залу. Теснота была страшная: визг, писк, остроты, каламбуры, смешанные с ревом музыки, оглушили Сару, которая крепко держалась за руку горбуна.

– Я не могу итти дальше, – сказала она ему, – я только теперь уверилась, что я так же слаба, как и все женщины!

Но толпа против воли влекла их вперед. Чтоб защищать Сару, горбун все ближе и ближе придвигался к ней; он обхватил ее талию, и сама она в испуге жалась к нему! В первый раз видела она такую страшную толпу. Обессиленная волнением и негодованием, она едва держалась на ногах.

– Я упаду! – шепнула Сара, склонясь на плечо горбуна, который слегка сжал ее талию и тихо шепнул:

– Вы не должны бояться: вы со мною!

– Мне душно, мне гадко здесь! – говорила Сара. Горбуну, напротив, в первый раз в жизни было весело: он забыл свое безобразие, злоба против людей заснула в груди его. Эта толпа, в которой он привык видеть своих врагов, теперь, казалось ему, была составлена из его братьев. Он готов был пожать руки всем этим людям и просить прощения, что питал против них злобу… Ему казалось, что Сара приехала именно для него! Он чувствовал ее дыхание, рука ее судорожно жала его руку, – он прижимал гордую красавицу к своему сердцу! Музыка, говор; освещение довершали волшебство.

Толпа влекла их все вперед и вперед.

Вдруг Сара вздрогнула, вырвалась из его рук и кинулась в сторону. Она ожила, откуда взялись у ней силы; долго боролась она, будто с волнами в открытом море, с окружающей толпой и, наконец, достигла места, где было назначено свидание незнакомой маски с испанцем.

Сара как будто переродилась: движения ее стали мягки, голос нежен, она произносила слова медленно; дон Эрнандо долго рассматривал ее, но ему и в голову не приходило, что перед ним Сара: он знал, что она дома ждет его.

Сара весело болтала с ним; рассказала ему, будто она замужем за стариком, который ее ревнует, но что любовь заставила ее забыть страх; хитро повела речь о ревности, потом о скуке разыгрывать влюбленного. Испанец был очарован своей маской.

После долгого сопротивления Сара согласилась уехать с ним ужинать, но не иначе как в самую дальнюю улицу, чтоб ревнивый муж не мог найти ее.

Они приехали в отель. Сара каждую минуту готова была сорвать маску, чтоб уличить изменника, но гордость пересилила. Долго она боролась с собой, отказывая себе даже в последнем поцелуе, наконец крепко прижала его к сердцу и поцеловала. Потом быстро ушла в смежную комнату, захлопнув дверь у самого носа изумленного испанца. Подождав немного, он в недоумении позвонил.

Явился слуга и, не отвечая на его вопросы, подал ему письмо. Оно было приготовлено Сарой заранее, и каждое слово его дышало самым страшным и гордым презрением.

«Странно! Я еще дешево разделался с ней!» – подумал дон Эрнандо, прочитав его, и ушел.

По возвращении домой первым делом Сары было разорвать все письма испанца; потом она сорвала с груди медальон и растоптала его ногами.

Она была страшна, глаза ее налились кровью, губы были бледны.

– Ты видишь? – с диким смехом сказала она горбуну, которого сердце было полно тайной радостью. – Я отомщу ему!.. О, у меня нет больше к нему жалости!.. Я его не… я не люблю никого теперь!..

Она с плачем упала на диван и раздирающим голосом простонала:

– Он больше меня не любит! Не любит! Если он меня больше не любит, – твердо сказала она, вскочив вдруг и переменив голос, – я не могу жить! Да, я умру! Я лучше умру!

И она в исступлении ходила по комнате и ломала руки, наконец остановилась перед горбуном и повелительно сказала:

– Дай мне яду, я не могу больше жить!.. Боже! Я его еще люблю! – прибавила она с бешенством.

– Неужели вам, кроме него, некого любить? – спросил горбун, потрясенный ее отчаянием.

– Нет! – отвечала Сара.

– А ваш сын? – мрачно спросил горбун.

– Я недостойна быть его матерью.

– Кто же у него останется? – с упреком сказал горбун. – Ваш муж давно в Италии, ускакал за той певицей, и не думает возвратиться… Он бросит своего сына, он разорит его!

– Что же мне делать? Я чувствую свою вину – и хочу умереть!

– Чтоб ваш муж дал своему сыну другую мать? Вы знаете, что он способен на все!

Сара в ужасе пошатнулась и умоляющим голосом сказала:

– Я останусь, я останусь жить!

Она тотчас же стала писать к мужу; слезы текли на бумагу, перо падало из рук.

– Боже, что со мною? Я схожу с ума! – в отчаянии воскликнула она через минуту, бросая кругом дикие и робкие взгляды. – Неужели я его не увижу больше?

Она упала на стол. Рыдания ее превратились в дикие вопли и несвязные, отрывочные слова.

Горбун сдерживал судорожные движения Сары, которая, наконец, изнемогла и без чувств упала к нему на руки.

Глава VIII
Развязка другой любви

Сара переродилась; ее нельзя было узнать. Она как будто постарела; холодное и гордое выражение ни на минуту не сходило с ее лица. Целые дни проводила она с своим маленьким сыном да с двумя старухами, с которыми толковала о воспитании детей. Общества она убегала, в доме у ней стало пусто и мрачно. Скучая парижской веселой жизнью, она каждый день писала к мужу, что хочет воротиться в Россию. Лицо ее с каждым днем все больше и больше приобретало твердости, но жестокая борьба – борьба между долгом и страстью – кипела в душе гордой женщины.

Горбун сам испугался, заметив такую перемену. В разговорах с ним она стала строга и требовательна, даже начала входить в мелочи; он не спал ночей, приводя в порядок счета. Часто приходило ему в голову бросить все и бежать, задушив свою страсть; то бешено скрежетал он зубами и клялся мстить Саре. Ее суровое обхождение с ним развивало его злобу; иногда он до того забывался, что говорил ей грубости, и тогда Сара не щадила его и уничтожала своим высокомерным презрением.

После одной из таких сцен горбун в отчаянии прибежал в свою комнату, долго ходил неровными шагами и все повторял злобным голосом:

– Еще одно средство! Если нет, я задушу в груди эту постыдную страсть; и тогда она увидит, с кем имеет дело!

Сара ужаснулась, увидав счета; дела были страшно запутаны. Нужно было заплатить огромную сумму, чтоб только выехать из Парижа. Она призвала горбуна на совет, но даже прибегнув к его помощи, не переменила своего презрительного голоса: казалось, она каждую минуту готова была выгнать его; он стал ей невыносим. Припоминая все его действия, она ужаснулась собственной неосторожности: горбун знал все ее тайны. К тому же она инстинктом почувствовала, что его привязанность, его заботливость слишком велики, чтоб их можно было объяснить денежными целями.

– Я не могу оставаться здесь долее, я хочу уехать! Если мой муж захочет еще остаться, я уеду одна, с сыном! – гордо говорила Сара.

Горбун язвительно улыбнулся.

– Ваш муж не может уехать в Россию! – сказал он, вынув из кармана письмо и подавая ей.

– Это что за вздор? – строго спросила Сара.

– Прочтите, – холодно отвечал горбун. – Письмо писано ко мне, но я нахожу нужным показать его вам.

Сара вырвала письмо из рук горбуна, быстро развернула и стала читать. Вот его содержание:

«Я гибну, спаси меня! Употреби все свое старание достать мне денег, ради бога, денег! Если нет средств достать их, я застрелюсь. Честь моего дома того требует. Должники грозят мне тюрьмой… мне! Я не вынесу такого унижения; спаси меня, спаси! Я остепенюсь, даю тебе слово бросить карты, только избавь меня от преступления! Постарайся, чтобы моя жена ничего не узнала…» и пр.

Сара долго читала и перечитывала письмо своего мужа к горбуну. Он стоял перед ней, заложив руки назад, и любовался ее ужасом. Наконец она молча протянула руку с письмом к канделябре.

– Что вы хотите сделать? – в испуге закричал горбун и кинулся к ней.

– Уничтожить наш письменный позор! – отвечала она с презрительной улыбкой и поднесла письмо к огню.

– Остановитесь! – грозно сказал горбун. Сара вздрогнула и невольно опустила руку.

– Оно не вам принадлежит! – сказал горбун и смело взял у ней письмо.

Дерзость его так удивила Сару, что она решительно потерялась и смотрела на своего поверенного такими глазами, как будто видела его в первый раз!

– Ваша честь, честь всего вашего семейства, жизнь отца вашего ребенка – все, все зависит теперь от вас! – торжественно сказал горбун.

Сара выпрямилась.

– Ты, кажется, воображаешь, – сказала она, окинув его гордым и презрительным взглядом, – что мне нужно твое ободрение, когда дело идет, о сохранении чести той фамилии, которую я ношу. – Знай, что я лучше соглашусь сто раз умереть, чем допущу такой позор! Возьми все мои брильянты, – продолжала она повелительным и более спокойным голосом. – Возьми все, что я имею дорогого! Я расстанусь со всем. Надо думать о спасении нашей чести.

Горбун вздохнул.

– Ваши вещи трудно выкупить, – отвечал он жалобным и вместе насмешливым голосом. – Они слишком дорого заложены. Я уж вам докладывал…

– Как? – с испугом спросила Сара.

– Вот формальный акт, подписанный вами, – отвечал горбун, подавая ей бумагу.

Сара отрицательно махнула рукой. – Возьми все серебро, все, что есть еще у нас ценного, – сказала она, кусая губы. – Продай все, слышишь? Только не забудь снять наш герб…

Она остановилась, придумывая, что еще можно продать.

– Ну, одним словом, продай все…

Горбун лукаво улыбнулся.

– Но боже мой! – сказал он с притворным отчаянием. – Вы забыли, что у нас давно серебро все продано… Все, что есть – не настоящее…

– Мы разорены, мы погибли! – воскликнула Сара с ужасом и негодованием. – О, ради бога, – прибавила она умоляющим голосом, – спаси нашу честь, достань нам денег! Боже! Неужели я дошла до такой нищеты, что должна погибнуть?

– Знаете ли вы, сколько вам нужно денег? – спросил мрачно горбун.

– Сколько?

Он молча подал ей счета.

– Не может быть, не может быть! – гневно воскликнула Сара,

– Вот ваши векселя, – он показал их. – Срок уже кончился, кредиторы требуют уплаты…

– Бедный, бедный мой сын! – простонала Сара рыдая.

С минуту длилось молчание. Сара плакала; горбун дышал тяжело. Вдруг Сара кинулась к нему; она осыпала его самыми нежными названьями и умоляла спасти их честь…

– О, пожалей моего сына! – говорила она. – Он дитя. Я, одна я виновата во всем… он дитя…

Горбун был страшен, глаза его налились кровью, грудь и горб судорожно колыхались. Несколько раз хотел он говорить, но язык не повиновался ему, и он только махал руками, как будто прося пощады. Наконец он собрался с силами и тихо сказал Саре, которая рыдала, закрыв лицо руками.

– Вы спасены!

– Я надеялась! – надменно сказала Сара отняв руки от лица, в котором появилось прежнее гордое выражение, и кивнув головой.

Горбун побледнел.

– Только с условием, – прибавил он поспешно.

– Я на все готова! – отвечала она решительно. Горбун молчал.

– Ну, что же? Говори, какие условия? Горбун продолжал молчать.

– Что значит твое молчание? – запальчиво спросила Сара.

Он сдвинул брови. Видно было, что в душе его совершалась борьба.

– Не мучь меня, говори скорее! – сказала Сара более кротким голосом.

Он стал ходить по комнате. Сара пожала плечами и следила с гневом и удивлением, как он прохаживался. Наконец горбун неожиданно остановился прямо против Сары и, глядя ей в глаза, мрачно сказал:

– У меня есть человек, который вам даст денег…

– Я не буду жалеть процентов, и ты будешь награжден…

Горбун пожал плечами и горько улыбнулся.

– Процентов он не хочет!

– Кто ж он такой? – с удивлением спросила Сара.

– Неужели вы до сих пор не поняли преданного вам человека? Я готов положить за вас жизнь!

И горбун тихо опустился на колени.

– Встань, – сказала Сара покровительным тоном, – преданность твою к нашему дому я знаю!

И она величественно протянула ему руку; он с жаром поцеловал ее. Сара, с гневом вырвала свою руку, но тотчас же победила свое негодование и ласково сказала:

– Встань и скажи мне, как и что придумал ты сделать?

Горбун собрался с силами; лицо его приняло выражение холодное и решительное. Он начал:

– Вам нужны деньги… для спасения чести вашей фамилии?

– Да! – с сердцем перебила Сара.

– Ваша гибель неизбежна…

Сара улыбнулась; теперь мысль о гибели казалась уже ей невозможною.

– Есть человек, который спасет вас… Какая будет ему награда?

Сара подумала и гордо отвечала:

– Устроив свои дела, я заплачу ему вдвое. Горбун презрительно покачал головой:

– Не из корысти делает он…

– Ну, моя признательность, – холодно и важно заметила Бранчевская.

Несколько минут они молча, испытующим взором смотрели друг на друга. Горбун первый прервал молчание:

– А как далеко будет простираться ваша признательность к человеку, который спасет честь вашу и всего вашего семейства? – спросил он.

– Я не понимаю тебя, – запальчиво сказала Сара.

– Какие границы положите вы своей признательности?

И горбун потупил глаза, голос его дрожал.

– Что ты такое говоришь? Я тебя не понимаю! Какие границы? – грозно спросила Сара.

Горбун молчал. Он походил на человека, которому прочли смертный приговор.

– И что за лицо у тебя? Ты как будто убил кого? – в испуге произнесла Сара.

– Я никого не убивал… меня всю жизнь убивали люди своими насмешками, презрением, своими злыми поступками со мной. Я рожден не для такой роли, какую мне дали играть в жизни. Мое безобразие… я знаю: оно дело рук людских… Да! Я покорился судьбе, я жил страдая; но людям показалось мало моих страданий, и они… О! они жестоко поступили со мной! Вот уж несколько лет, как ни днем, ни ночью я не знаю покоя! Я иссох, для меня нет радостей, моя жизнь – ад со всеми его муками! Я с радостью встретил бы смерть… Но пожалейте же меня! Дайте мне хоть умереть по-человечески!

– Горбун, казалось, не помнил, что говорил; слова невольно срывались с его языка. Сару возмутила такая фамильярность; она слушала его с удивлением. Часто и прежде говаривал он ей о своем рождении, о своей жизни; но Сара не понимала, к чему клонились его речи.

– Послушай, ты, кажется, забываешься, я вовсе не расположена выслушивать горести и страдания моих слуг! – презрительно сказала она.

Злоба одушевила печальное лицо горбуна. Он тихо сказал:

– Я думал, что моя преданность…

– Ты разве не доволен платой? – перебила его Сара.

– О, пощадите, пощадите меня! – проговорил горбун плачущим голосом и закрыл лицо руками.

Брови Сары нахмурились, она гордо подняла голову и спросила:

– Ты имеешь человека, у которого я могу занять денег?

– Да! – самодовольно отвечал горбун. – Вы будете иметь денег, сколько вам нужно.

Сара вздохнула свободно.

– Завтра же чтоб деньги были посланы в Италию! – сказала она.

– Так вы согласны? – радостно спросил горбун.

– Ты глуп! – запальчиво воскликнула Сара. – Я решительно ничего не понимаю. Ты говоришь, что у тебя есть человек, который мне даст денег взаймы?

Горбун кивнул головой.

– Он бескорыстен, он хочет… Но чего же он хочет? О каких условиях ты все твердишь? Что это за человек?

Сара горячилась.

– Этот человек…

Горбун остановился, как будто стараясь собраться с силами.

– Этот человек, – продолжал он глухим голосом, – не хочет ничего, что вы ему предлагали… Одного, одного желает он…

Горбун опять; остановился.

– Чего? – резко спросила Сара.

– Вашей любви! – быстро отвечал горбун. – Что я говорю: любви? Нет, один взгляд… одну ласку… и ему довольно! Ему нужно другого счастья!

Горбун забылся. С лица его исчезло нерешительное и страдальческое выражение. Оно дышало страстью. Смело, глазами, полными любви, смотрел он на Сару.

Сара вспыхнула.

– Как ты смел сделать мне такое предложение? – воскликнула она, окинув его с ног до головы презрительным взглядом. – Что за человек, который так дерзок, что считает возможным такое условие?

Сара затрепетала. Мысль: не тот ли, о ком она не перестала думать, снова хочет воротиться к ней, – как пламенем обхватила ее.

– Я хочу знать, кто он такой? – настойчиво повторила она.

Испуг и смятение выражались в лице горбуна. Он дрожал и молчал.

– Говори! – гневно закричала Сара.

Горбун упал на колени и, сложив руки на груди, отчаянным голосом произнес:

– Я!..

Силы его оставили, и он упал лицом к полу.

Дикий, пронзительный хохот, полный бесконечного презрения, пронесся по всему дому. Будто оглушенный им, горбун быстро поднял голову. Сара, с пылающим лицом, стояла посреди комнаты и продолжала смеяться. Слезы появились у ней на глазах; она старалась сдержать свой смех, но, увидав лицо горбуна, расхохоталась еще громче и презрительней…

Злоба придала силы горбуну и подняла его с колен.

С бешенством смотрел он на Сару.

– Боже мой! Ха, ха, ха!

– Это я так рассмешил вас? – сурово спросил горбун.

– Что? Ха, ха, ха!

И Сара махала ему рукой, чтоб он поскорей ушел. Он заскрежетал зубами и грозно произнес:

– А! Так вам смешна моя страсть! Знайте же, что ваша участь, ваша честь в моих руках!

Хохот Сары быстро прекратился.

– Ты с ума сошел?! – высокомерно спросила она.

– Нет! Мое безумие было бы спасением для вас… но я в полном уме! Повторяю вам, что честь вашей фамилии, все в моих руках! Смейтесь теперь!

Сара побледнела.

– Негодяй! – сказала она презрительно.

В одну минуту страшная пергмена совершилась с горбуном. Он отчаянно вскрикнул и, кинувшись к ногам Сары, жалобно простонал:

– Сжальтесь!.. Не бойтесь меня, – продолжал он тихо, стараясь схватить ее руку, – не бойтесь! Клянусь вам, что никто, кроме нас, не будет знать нашей тайны. Я убью себя после минуты счастья, чтоб тайна погибла вместе со мной! Да, если мое существование будет тревожить вас, одно слово – и я лишу себя жизни! Вспомните, что вам предстоит, вспомните, что вы должны будете дать отчет вашему сыну за позор вашей фамилии…

– И все это я должна купить моею честью? – в ужасе, будто рассуждая сама с собой, прошептала Сара. И снова хохот, подобный дикому плачу, огласил комнату. Лицо Сары пылало стыдом и ненавистью; глаза сверкали злобой, ноздри расширялись.

– Вон, вон отсюда! Вон с глаз моих! – грозно закричала она, топнув ногой.

Горбун с отчаянием осмотрелся кругом и не двигался.

– Говорю тебе: вон отсюда!

Горбун решительно махнул рукой и встал.

– Я сам желаю оставить ваш дом; но помните, что вы в моих руках, – медленно проговорил он и вышел с поклоном. Сара проводила его презрительным смехом…

Горбун прибежал в свою комнату. Смех Сары продолжал звучать в его ушах. Он прятал голову в подушки и рыдал, как безумный, наконец кинулся к столу и достал маленькую скляночку. Долго он смотрел на нее то с любовью, то с ужасом; кончилось тем; что он снова спрятал ее и начал ходить по комнате. Он говорил сам с собой, размахивал руками, бил себя в грудь; лицо его то бледнело, то вспыхивало. Так прошло два часа. И в доме и на улице была совершенная тишина, все спало кругом.

Горбун раскрыл окно; холодный ночной воздух пахнул ему в лицо; неподвижно стоял он перед окном, устремив вдаль свои горящие большие глаза. И понемногу укрощалось дикое выражение его лица; злоба исчезла, оно сделалось страдальчески кротко, слезы потекли по щекам горбуна. Долго стоял он в раздумьи, наконец кинулся к бюро, достал множество банковых билетов и выбежал из своей комнаты. Тихо, на цыпочках, подкрался он к дверям Сары и стал прислушиваться. Огонь виднелся из щели. Горбун слегка постучался в дверь.

– Кто там? – тихим, болезненным голосом спросила Сара и, будто почувствовав вдруг присутствие горбуна, строго прибавила: – Кто смеет стучаться?

– Горбун молчал; он стоял у дверей, страшась переступить порог. Ни гнева, ни ненависти не было в лице его. Он все забыл, все простил. Раскаянием, одним раскаянием полно было его растерзанное сердце.