Ветер что-то удушлив не в меру, В нем зловещая нота звучит, Всё холеру – холеру – холеру — Тиф и всякую немочь сулит! Все больны, торжествует аптека И варит свои зелья гуртом; В целом городе нет человека, В ком бы желчь не кипела ключом; Муж, супругою страстно любимый, В этот день не понравится ей, И преступник, сегодня судимый, Вдвое больше получит плетей. Всюду встретишь жестокую сцену, — Полицейский, не в меру сердит, Тесаком, как в гранитную стену, В спину бедного Ваньки стучит. Чу! визгливые стоны собаки! Вот сильней, – видно, треснули вновь… Стали греться – догрелись до драки Два калашника… хохот – и кровь!
2
Под жестокой рукой человека Чуть жива, безобразно тоща, Надрывается лошадь-калека, Непосильную ношу влача. Вот она зашаталась и стала. «Ну!»– погонщик полено схватил (Показалось кнута ему мало) — И уж бил ее, бил ее, бил! Ноги как-то расставив широко, Вся дымясь, оседая назад, Лошадь только вздыхала глубоко И глядела… ( так люди глядят, Покоряясь неправым нападкам). Он опять: по спине, по бокам, И вперед забежав, по лопаткам И по плачущим, кротким глазам! Всё напрасно. Клячонка стояла, Полосатая вся от кнута, Лишь на каждый удар отвечала Равномерным движеньем хвоста. Это праздных прохожих смешило, Каждый вставил словечко свое, Я сердился – и думал уныло: «Не вступиться ли мне за нее? В наше время сочувствовать мода, Мы помочь бы тебе и не прочь, Безответная жертва народа, — Да себе не умеем помочь!» А погонщик недаром трудился — Наконец-таки толку добился! Но последняя сцена была Возмутительней первой для взора: Лошадь вдруг напряглась – и пошла Как-то боком, нервически скоро, А погонщик при каждом прыжке, В благодарность за эти усилья, Поддавал ей ударами крылья И сам рядом бежал налегке.
3
Я горячим рожден патриотом, Я весьма терпеливо стою, Если войско, несметное счетом, Переходит дорогу мою. Ускользнут ли часы из кармана, До костей ли прохватит мороз Под воинственный гром барабана, Не жалею: я истинный росс! Жаль, что нынче погода дурная, Солнца нет, кивера не блестят И не лоснится масть вороная Лошадей… Только сабли звенят; На солдатах едва ли что сухо, С лиц бегут дождевые струи, Артиллерия тяжко и глухо Продвигает орудья свои. Всё молчит. В этой раме туманной Лица воинов жалки на вид, И подмоченный звук барабанный Словно издали жидко гремит…
4
Прибывает толпа ожидающих, Сколько дрожек, колясок, карет! Пеших, едущих, праздно-зевающих Счету нет! Тут квартальный с захваченным пьяницей, Как Федотов его срисовал; Тут старуха с аптечною сткляницей, Тут жандармский седой генерал; Тут и дама такая сердитая — Открывай ей немедленно путь! Тут и лошадь, недавно побитая: Бог привел и ее отдохнуть! Смотрит прямо в окошко каретное, На стекле надышала пятно. Вот лицо, молодое, приветное, Вот и ручка,– раскрылось окно, И погладила клячу несчастную Ручка белая… Дождь зачастил, Словно спрятаться ручку прекрасную Поскорей торопил. Тут бедняк итальянец с фигурами, Тут чухна, продающий грибы, Тут рассыльный Минай с корректурами. «Что, старинушка, много ходьбы?» – «Много было до сорок девятого; Отдохнули потом… да опять С пятьдесят этак прорвало с пятого, Успевай только ноги таскать!» – «А какие ты носишь издания?» – «Пропасть их – перечесть мудрено. Я «Записки» носил с основания, С «Современником» нянчусь давно: То носил к Александру Сергеичу, А теперь уж тринадцатый год Всё ношу к Николай Алексеичу, — На Литейной живет. Слог хорош, а жиденько издание, Так, оберточкой больше берут. Вот «Записки»– одно уж название! Но и эти, случается, врут. Всё зарезать друг дружку стараются. Впрочем, нас же надуть норовят: В месяц тридцать листов обещаются, А рассыльный таскай шестьдесят! Знай ходи – то в Коломну, то к Невскому, Даже Фрейганг устанет марать: «Объяви, говорит, ты Краевскому, Что я больше не стану читать!..» Вот и нынче несу что-то спешное — Да пускай подождут, не впервой. Эх, умаялось тело-то грешное!..» – «Да, пора бы тебе на покой». – «То-то нет! Говорили мне многие, Даже доктор (в тридцатом году Я носил к нему «Курс патологии»): «Жить тебе, пока ты на ходу!» И ведь точно: сильней нездоровится, Коли в праздник ходьба остановится: Ноет спинушка, жилы ведет! Я хожу уж полвека без малого, Человека такого усталого Не держи – пусть идет! Умереть бы привел бог со славою, Отдохнуть отдохнем, потрудясь…» Принял позу старик величавую, На Исакия смотрит, крестясь. Мне понравилась речь эта странная. «Трудно дело твое!» – я сказал. «Дела нет, а ходьба беспрестанная, Зато город я славно узнал! Знаю, сколько в нем храмов считается, В каждой улице сколько домов,
