Полная версия:
Николай Александрович Лейкин Караси и щуки. Юмористические рассказы
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
– Да что с вами? Сейчас я принесу полотенце.
– Не неси сама, не неси. Пусть судебный пристав принесет.
Дочь отправилась за полотенцем, а отец сидел-сидел и снова повалился на диван. Две-три секунды – и он уже сопел.
– Вот полотенце, утритесь, – проговорила девушка, вернувшись, и, увидав отца снова лежащим, воскликнула: – Что же это такое! Вы опять легли?
– Ну что? Не говорила я тебе! – послышался голос матери. – Час целый его будить теперь надо. Ежели он после такой выпивки разоспится, то беда. Пушкой и колокольным звоном его надо поднимать.
– Папашенька, вот вам мокренькое полотенечко…
– Какой тут оправдательный вердикт, коли он редицивист, – пробормотал отец.
– Что такое? – переспросила дочь.
– Редицивист, и все улики налицо.
– Не понимаю. Я вам про полотенце, а вы бог знает какие слова.
– Да чего ты с ним разговариваешь попусту! Уж ежели принесла полотенце, то тыкай им ему в лицо! – крикнула из другой комнаты мать.
Девушка мазнула отца мокрым полотенцем. Отец размахивал руками и говорил:
– Постой, погоди… Дай свидетельские показания выслушать.
– На него, маменька, и мокрое полотенце не действует, – отнеслась дочь к матери.
– А вот я сейчас приду к тебе на подмогу с графином воды.
– Папенька! Ведь хуже же будет, ежели маменька вас водой обольет.
– А ежели так, то с лишением всех прав состояния.
– Это маменьку-то? Да что вы! Очнитесь, говорят вам.
– А в арестантские роты за взлом хочешь?
– Что он там такое бормочет? – спросила мать.
– Сулит вам лишение всех прав состояния, а мне арестантские роты, – дала ответ дочь.
– А вот я сама сейчас его лишу всех прав состояния! – возвысила голос мать и появилась перед диваном с графином воды в руках. – Встанешь ты сейчас?! – крикнула она.
– Жандарм не пускает.
– Вставай, а то сейчас водой окачу.
– Без предварительного следствия?
– Вот тебе и предварительное следствие! – плеснула мать из графина.
– Господин председатель! Ведь это нарушение статьи! – крикнул отец, вскочив с дивана. – Господин судебный пристав! Господин прокурор!
– Тыкай ему, Аннушка, полотенцем в лицо! Тыкай! Теперь он очнется! – приказывала мать дочери.
Отец стоял посреди комнаты и потягивался.
– Отчего же вы все это не показали на предварительном следствии? – спрашивал он, зевая во весь рот.
– Иди чай-то пить. Там уж покажем.
– Под присягой?
– И под присягой. Аннушка, бери его под одну руку, а я под другую, и поведем к столу чай пить. Вот так…
– Фу! – бормотал отец, приходя в себя. – А мне пригрезилось, что я в суде и будто четырехлетний мальчишка совершил кражу со взломом.
– Самого-то тебя мы насилу взломали. Иди, что упираешься! Ведь не в тюрьму тебя ведем! – сказала мать.
Около самовара стоял сын-гимназист. Завидя сестру и мать, ведущих отца, он крикнул:
– Суд идет!
В буфете окружного суда
Час четвертый дня. В буфет окружного суда входит солидное купеческое пальто-жакет с орденской ленточкой в петлице и отирает красным фуляром лысину и подстриженную седую бороду.
– Фу, замучился! – говорит он со вздохом и садится на стул к столу. – С самого утра засадили и вот до сих пор… Даже поясница заболела.
– Харитону Миронычу! Какими судьбами? – окликает его бакенбардист в вицмундире, уничтожающий за другим столом порцию ветчины.
– Ах, Петр Федосеич! И вы здесь… – протягивает пальто руку бакенбардисту. – А я с угару-то ничего и не вижу. Совсем заморили у вас тут в суде. Даже в глазах все перекосило. Взгляни в зеркало – и себя не узнаю. Доброго здоровья…
– Какими, говорю, судьбами к нам в окружной-то пожаловали? Или свидетелем?
– Избави господи. Мы бежим всего этого. И видим что, так не признаемся, что видели. Там пущай кто что хочет делает, а нешто мы пойдем доказывать?
– Бывает, что и помимо воли притянут.
– Бог миловал пока. Да и типун бы тебе на язык… Тьфу! Тьфу! Вот душу-то, братец ты мой, сейчас вытянули… На том свете черти за грехи так не станут тянуть. Квасу выпить, что ли? Словно я будто нахлестанный, – продолжало пальто и усердно терло фуляром и шею, и лицо, и лысину.
– Самого, что ли, судили? – допытывался вицмундир.
– Да что ты! Христос с тобой!.. Мы, слава богу, при всех наших обстоятельствах… Разбойниками и ворами никогда не бывали, держим себя солидарно, всякого мазурья сторонимся, так за что же нас?..
– Значит, слушать пришел?
– Еще того лучше. Да что мы, праздношатающие, что ли? У меня, чай, дела есть, так досуг ли мне по своей воле по судам шляться! Присяжным притянули, и как ни вертелся – никакого освобождения… Третий день морят… А сегодня вот засадили с утра, и до сих пор не пивши, не евши.
– Честь имею поздравить… – кивает ему вицмундир.
– Да что ты, на смех, что ли? С чем же тут поздравлять-то?
– С общественным доверием, в силу которого вручены тебе судьбы преступных граждан с правом их карать и миловать.
– Вот понес-то антимонию! И не диво бы, ежели ты был из туточных защитников-брехунцов, а то ведь, слава богу, человек обстоятельный, чиновником служишь, в вицмундире щеголяешь, судебным приставом считаешься.
– А нешто тебе не лестно такое доверие от общества, что ты можешь карать и миловать?
– Чего ж тут лестного-то? Прохвосту какому-нибудь, которому самому цена грош и который сам, может быть, не сегодня, так завтра свихнется, это, может быть, и лестно, а нам зачем же?.. Мы и так слава тебе господи!.. Приходом в старосты выбраны, имеем медаль за наше рвение, Владыке лично известны, так чего ж нам?
– Ну, все-таки одно при другом не мешает. У присяжного полномочия широкие.
– Опять-таки эти полномочия тому приятны, перед которым даже дворник шапку не ломает, а с нами генералы хлеб-соль водят, князья и графы в Пасху со щеки на щеку христосуются. Доверие! Полномочие! Что нам до этого доверия, коли у нас его и так достаточно? Принеси вот я сейчас векселей в любой банк тысяч на сорок, и будь они хоть от легавой собаки да с моим бланком – слова не скажут и сейчас под них деньги выдадут. Вот это доверие. А тут, чтоб какого-нибудь воришку, стибрившего с чердака белье, в тюрьму закатать, так какое же это доверие! Закатаешь его в тюрьму – он и после тюрьмы воровать начнет, не закатаешь – то же самое. Ну и выходит, что все один и тот же коленкор. А обстоятельных патриотов своего отечества тревожат, от торговых делов их отрывают. Доверие! – не унималось солидное купеческое пальто. – Вот ежели бы мне весь продовольственный подряд без торгов на все тюрьмы отдали, чтоб арестантскую братию кормить, так это бы было доверие. А это какое же доверие? Не все ли равно, что мазурик в тюрьме сидит или на свободе бегает?
Пальто умолкло и начало просматривать карточку кушаньев. Лакей остановился перед ним и ждал приказания.
– Однако, брат, ты, Харитон Мироныч, сегодня раздражен, – сказал вицмундир.
– Будешь, братец ты мой, раздражен, коли вот третий день сижу в суде, как приговоренный, и только и слышу одни разговоры, что со взломом или без взлома совершена кража. Прокурор говорит: со взломом; защитник: без взлома. Разбери – кто правду и кто ложь… Взлом, без взлома, взлом, без взлома… Тьфу ты! Чтоб вам провалиться! На сытый желудок, может быть, это и интересное представление, а у кого с утра маковой росинки во рту не было и в брюхе словно как бы на контрабасе кто воет, тому, братец ты мой, впору хоть на стену лезть от этих самых куплетов со взломом, – закончило пальто и, обратясь к буфетному лакею, сказало: – Дай-ка мне порцию битка.
– С чем прикажете? – спросил лакей.
– Со взломом… Или тьфу ты! Что я… С картофелем то бишь… Вот он, ваш судейский взлом-то! – отнеслось пальто к вицмундиру. – Так на язык и лезет… Да то ли еще будет, ежели две недели просидим. И не биток со взломом запросишь.
Вицмундир засмеялся.
– Эк тебя этот взлом донял! – сказал он.
– Доймет! Мне, я думаю, он ночью сниться будет.
– Что верно, то верно, – отозвался с третьего стола кудрявый пиджак в сапогах бураками и с серебряной часовой цепочкой через шею поверх черной высокой жилетки, скрывавшей признаки белья. – Мне, когда я был присяжным, кажинную ночь снилось, что будто бы я мазуриков ловлю. Ей-ей. Раз даже жену впросонках схватил за ногу. А разговаривать начну, так у меня, бывало, судейские слова с языка и сыплются. Не плоше вот вашего битка со взломом. Домашние старухи даже водой с семи углей из семи печей начали меня спрыскивать, потому думали, что у меня свихляние какое-нибудь в голове приключилось. Хочешь что-нибудь сказать по нашему извозному делу, так как мы извозчики и у нас четырнадцать закладок, а выходит совсем напротив. Коновал, к примеру, говорит мне, что кровь лошади надо пустить, а я ему ответ: «Да, виновен, но заслуживает снисхождения». Вам вот взлом залез в голову, а мне попало на ум слово «прокурор» – и хоть ты кол на голове теши, ничем ты его оттелева не вышибешь. Пойдешь в трактир чайку напиться – полового прокурором называешь. Прокурор, прокурор, прокурор – так вот и звенит в ушах. Маменьку, старушку божью, и ту прокурором называл, – закончил пиджак.
– Ну, и чем же все это кончилось? – спросил вицмундир.
– Ох, и говорить-то не хочется! – махнул рукой пиджак. – Кончилось тем, что по прошествии всего этого суда праведного таково-то я здорово загулял, что уму помраченье!
– С радости, что ли?
– Да надо полагать, что так. Судите сами, ваше благородие, все-таки ведь две недели мы сидели на привязи. В здешний буфет хотя и попадали, но малодушествовать насчет стеклянного инструмента боялись. А вдруг насвищешься да какое-нибудь междометие в суде сделаешь? Ведь за такие карамболи и самого тебя засудят. Все судил да судил, и вдруг самого тебя судить будут… Каково это верхним-то концом да вниз?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Полковник… (фр.)
