Николай Лесков
Ум свое, а черт свое
Раз лежит Рощихин сын в постели; не заснул он еще и книжку читал, а из окошка хлоп в него сорванная кисть сирени.
Посмотрел он в окно: никого нет.
Через два дня опять та же история, через день еще, и еще через день Параша забыла ему принести графин с водою.
Принесла она воду, когда Рощихин сын уже лег, и вышла, и легла спать в холодной своей горенке возле кладовой. Не спалось ей.
Пошла она опять к Рощихину сыну за зажигательной спичкой.
– Что это она все ходит? – подумал Рощихин сын и, вспоминая прошлое время, заснул.
А Паша вернулась, зажгла свечку, посидела на постели, потом сняла со стенки косое зеркальце, поглядела на себя, ударила себя крепко ладонью по белой груди и легла.
Кто-то все будто скрипел полом. Это был дьявол. Он ходил в черных шерстяных чулках, как некогда я ходил через комнату моей милой бабушки; но моей бабушке было восемьдесят лет, и она не слыхала никакого скрипа, а Паше было двадцать три года, и она услыхала, как ходит дьявол по скрипучему полу. Мучил он ее этим скрипом, а молитвы ей не шли на память. Дьявол дунул ей в лицо, и лицо разгораться стало; она смачивала горячим языком уста, они смягли, как у мученика в аду. Она забросила голову направо, а подушка греется под головою; она бросила голову налево, а подушка опять греется. Села Паша на кровати и все пальцы себе ломала, так что слышно было, как хрустели составы, а там нерешительно спустила одну ногу с кровати, а за нею другую. Стала Паша на холодный пол и за лоб взялась, задумалась. В это время словно кто-то щелкнул сиреневым листком. Паша испугалась и со страха, как была босая, в одной тиковой юбочке, так и вскочила к Рощихину сыну.
Вбежала Паша в его комнату, упала на диван, что в углу стоял, и зарыдала. Рощихин сын спросонья-то никак не разберет, что с нею делается. Бросился к дивану, расспрашивает ее:
– Что ты? Паша! Паша! Что с тобой? – А она как схватит его обеими руками за волосы, так руки в волосах и замерли.
– Больно! больно! Паша! – жалуется Рощихин сын.
– А-а! больно! А мне не больно было, пока я дошла сюда? – словно как со злостью проговорила Паша, и сама все держит его голову и все плачет.
– Что ж ты плачешь, Паша?
– Ты меня бросишь?
– Да зачем ты пришла?
Молчит.
– Уйди, Паша!
– Ты меня бросишь?
– Что с тобой делается? Боже мой! Мне тебя жаль: пусти меня!
– Не пущу, – проговорила чуть слышно.
– Уйди скорее.
– Не уйду, – отвечала она еще тише.
Так ведь таки и не ушла.
—
Через полтора года у одного нашего панка однодворец землю купил; обстроился и хозяйством завелся, а хозяйки у него не было, он и женился на Паше. Пара их была молодая и красивая и к тому ж ровная. А через три года Рощихин сын приехал с молодою женой. Такая-то была, говорят, нравная, что упаси ты Царица небесная! Люди сказывали, что никому от нее не было спуску, ни мужу, ни свекрови, никому, никому. С горя Рощихин сын все с ружьем стал шататься. Так он прожил целое лето и уехал уже перед самой конопляной уборкой. Пошли и однодворцевы работники брать конопли, да как пробрали с полосминника, так напали на такое место, что просто в лоск вымято, и поклепали в этом деле попова батрака с солдаткой, что у мельника жила в работницах.
