bannerbannerbanner
Кувырков

Николай Лесков
Кувырков

Полная версия

VI

Между тем Алексей Кирилович очнулся, отер салфеткою лоб, медленно поднялся с кресел и солидною поступью подошел к недоумевающему г. Хржонжчковскому.

– Что ты сказал? – спросил он его, дернув за плечо.

– Я ничего не сказал; решительно ничего не сказал, – отвечал Хржонжчковский. – Но если, как чувствую, я как поляк здесь почтенной русской компании напршикшил…

– Каналья! – вскрикнул вторично уязвленный Кувырков и, бросясь стремительно в переднюю, быстро оделся и, ничего не слушая, уехал.

Вечер у г. Бухвостова был расстроен. Г. Хржонжчковский, узнав от одного помощника столоначальника, в чем могло заключаться дело, хотя и рассыпался в извинениях и доказал, что он поляк, что у него вместо «в самом деле» говорят «w samej rzeczi», что в буквальном переводе значит «в самой вещи», a naprzykrzyć значит «надоесть» и ничего более, – но все дело уже было погублено.

VII

Алексей же Кирилович Кувырков даже не слыхал и этих разъяснений и потому имел повод еще более оставаться в азарте. Иваном Грозным он приехал домой, обругал отпиравшую ему дверь кухарку и позвал Кордулию Адальбертовну.

– Бывают у вас в Польше опухоли? – спросил он экономку, крепко схватя ее за руку.

– Что вы гармидер ночью поднимаете? – отвечала спросонья недовольная полька.

– Опухоли у вас бывают? – громовым голосом закричал Алексей Кирилович.

– Ну бывают.

– В самой вещи?

– В самой вещи.

– Чудесно! Я не знал этого, однако.

– Ну то знайте.

– Ага!.. Да, да, я буду знать. А напшикшить поляк русской компании может?

– Ну может.

– Может!

– Ну может же, может.

Алексей Кирилович повернул экономку, толкнул ее за двери и, позвав кухарку, настрого приказал ей не пускать на порог Бонавентуру Каетановича и затем лег в постель, недовольный, взволнованный, раздраженный.

VIII

В доме все пошло другим порядком. Бонавентура Каетанович приходил к Кордулии Адальбертовне только после ухода Алексея Кириловича в должность и скрывался за час до его возвращения. Алексей Кирилович и слышать не мог о Хржонжчковском. Других людей он тоже не допускал к разговорам с собою, потому что после разочарования в Хржонжчковском он уже не верил ни в чью благопристойность.

– Лучше, – думал он, – я стану читать. Поздно, да ничего, начну.

И вот всех живых мучителей для него теперь заменили ему газеты: он возмущался, читая свободомысленные осуждения действий широко расставленных людей; жаловался на это, подавал записки и, не находя себе ни в ком должной энергической поддержки, решил избавиться и от этих врагов. Кувырков решил изгнать из своего дома и газеты с их направлениями.

Кордулия Адальбертовна только этого и дожидалась. Воспользовавшись этою порою общего разочарования статского советника, она сказала ему:

– О, то же то и есть: Хржонжчковский завсегда говорил, что в оныих российских денниках[4] ничего больше, як свиньство.

– Ну уж, пожалуйста! Хорош ваш и Хржонжчковский, который всем пршикшит.

– Але же, Боже, как то есть со стороны вашей глупо! – отвечала Кордулия. – Что то есть такого напршикшить? Да вы ведь сто тысяч раз сами…

– Что? Что такое я сам? – закричал, подскочив, Кувырков.

– Пршикшили и напршикшили.

– Я!.. я?.. я пршикшил и напршикшил?

– Ну да, вы, вы, вы. Чего вы очами-то так лупаете? – Вы.

– Я очами лупаю? Я напршикшил?.. Позвольте же мне вас спросить: кому я когда-нибудь напршикшил?

– Кому? Да мне сто рбзы, як не больше, аж даже жизни своей не рада была.

Кувырков вдруг встал и перекрестил Кордулию.

– Нечего, нечего меня крестить, меня уже ксендз крестил, – отвечала Кордулия.

– Нет, он вас плохо крестил, – я вас перекрещу. Разве вы можете это сказать, чтобы я, я напршикшил? Вы после этого пустая женщина.

Кордулия Адальбертовна расхохоталась и разъяснила Кувыркову, в чем дело.

Статский советник сконфузился, понял, что всю историю на именинном вечере, как и эту нынешнюю претензию свою, поднял не из-за чего, и, чтобы утешить фаворитку, пожелал примириться с Хржонжчковским.

И Хржонжчковский снова стал его другом и убедил его, что в родном языке Алексея Кириловича еще больше непристойностей, и спел ему песенку: «Куманечек, побывай, животочек, побывай».

– Довольно, – сказал Кувырков и добавил: – в самом деле, это черт знает что такое!

Чтобы подслужиться фаворитке, статский советник решил, что вперед зато ничего не будет читать по-русски, и прожил спокойно целые пять лет, но вдруг потом взял да и подписался на «Полицейские ведомости».

– Тут, – рассуждал он, – по крайней мере меня нечему будет тревожить.

И!.. о ужас, «Полицейские ведомости» нанесли Кувыркову еще более неожиданный и еще более несносный удар, чем благонравный поляк Хржонжчковский.

Месяца три Алексей Кирилович читал полицейскую газету и каждый день оставался ею совершенно доволен. Только объявления о молодых особах, желающих поступить к взрослым детям, да рекламы вдов, набивающихся угождать одинокому, немного смущали статского советника, и он собирался подать об этом записочку, но не подал ее потому, что прежде чем Алексей Кирилович привел этот план в исполнение, для него настал день, который он кончил так, как он не кончал еще ни одного дня своей жизни.

4Газетах (Польск.)
Рейтинг@Mail.ru